ВЫСОКИЙ СМЫСЛ ПРИВЫЧНЫХ СЛОВ

Что же до вдохновения, о котором упомянули выше, то оно есть прямое свидетельство, указывающее на главного участника творческого процесса, - Того, Кто вдохнул в художника его мысли, чувства, переживания, даровал талант. В конечном счете, вдохнул жизнь в его творение: будь то икона, стихотворная строка или красивая мелодия. Как это созвучно процессу сотворения Богом самого человека: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Быт 2, 7). Неживое: звук, буква, глина не может одушевиться без участия Бога, без Духа Свята. А потому о лучших творениях сынов человеческих во все времена говорили и будут говорить: здесь рукой художника водил Сам Бог.

Как и призвание, о котором в этой среде тоже принято помногу и красочно говорить. Если же вслушаться, то как удивителен и совершенно ясно различим исконный смысл такого знакомого слова: призывание. Кем и к чему ты призван, человек? Как важно различить и не перепутать в многоголосице зов Того Единственного, и о чем так мудро сказано устами святых: «Не пытайтесь делать все – делайте только то, к чему вас призывает Бог».

Мне могут возразить, - а как же те творения, выдаваемые за искусство, которые способны лишь унизить образ Божий в человеке, нацелены на это. Увы, мир преизобилует нечистыми духами, не все ангелы светлы и добропобедны. Не секрет, что наиболее искушаемы и склонными искушать других становятся те деятели искусств, кто и впрямь поверил, что, занимаясь творчеством, всерьез способен конкурировать с Самим Творцом. С этого момента проблема из нравственно-философской области плавно перетекает в медицинскую, чему мы с вами «тьму примеров сыщем».

Такой глубины понятия искусства не встретить в иных языках. Скажем, если перевести его с азербайджанского, то оно будет звучать как хрупкое, нежное ремесло, профессия. В этом случае, согласитесь, речь все же о принципиально ином.

Главной же целью всякого искусства, без которого, как ни говори, нам не обойтись, главным его оправданием должно быть, наверное, все же стремление угадать и раскрыть человеку замысел Божий о нем самом. Истинное искусство по-особому освящает нашу жизнь подобно тому, как Церковь освящает обычную воду. Ее можно и даже нужно пить, но отныне это – святыня. А потому и пьется по-иному.

БРАТЕЛЛЫ ИЗ ОБЩАГИ

Своеобразным мерилом нарастающей апостасии нашего мира и секуляризации общественного сознания является не только искажение, но нередко и опошление подлинного смысла слов, вошедших в наш лексикон из церковной жизни, некогда неразделимой с каждодневным бытованием русского человека. Кто-то, быть может, впервые узнает о том, что слово общежитие пришло к нам из монашеской среды, почему и уставы монастырей называются общежительными. И как же это разительно не похоже на печально знакомые многим из нас разнузданные общаги.

Как и слова сожитель (или сожительница) привычно отдают ныне не вполне чистым духом, что-то вкралось в них темное, нечистоплотное. А вот у Пушкина в «Капитанской дочке» встречаем: «Гости требовали вина, хозяин кликал сожительницу». Причем, хозяин – это священник Герасим, а сожительница – попадья, Акулина Памфиловна. Понятно, что язык живет, что множество слов приобретают новые значения, но почему обязательно – с понижением смысла?

Так, брат, перейдя из церковной лексики в жаргон, выродилось в пошлейшие братва и брателло. И не только форма древнего слова изменилась, уродливой стала сама интонация. Правило, гласящее о том, что важно не столько что, а как – незыблемо во все времена. А ведь именно словом братия чаще всего взывает к нам Господь в Своей Церкви со страниц Священного Писания.

Неслучайно поэтому Сталин, глава советского государства, с начала своего существования отделившего себя от Церкви и разрушающего ее, в один из самых трагических моментов отечественной истории, выступая в связи с общенациональным бедствием – началом Великой Отечественной войны, обратился к своему народу с традиционным церковным: братья и сестры.

Читая письма святителя Феофана Затворника к своим духовным чадам, не мог не обратить внимания на то, что он нередко ставил в конце их подпись: доброхот. И какой же язвительно-ироничный смысл приобрело это слов за истекшее время, с какой недоброй интонацией произносится оно ныне.

То же случилось со словом соревнование, некогда воспринимаемое не как состязание и соперничество за первенство, а совокупность духовных усилий, ревность ко Христу, стремление к святости.

А правитель – как разительно отличается оно коренным своим смыслом от всевозможных лидеров, генеральных секретарей, президентов и премьер-министров. Только вслушаемся, правитель – это ведь тот, кто призван вести вверенный ему Богом народ по правому, сиречь, спасительному пути, дабы восстал он, когда прейдут времена и наступят сроки, справа, одесную Престола Божия. И как же печально сознавать, что в каждом новом руководителе бесконечно терпеливый народ наш все чает узреть истинного правителя, тогда как унылой вереницей все тянутся и тянутся суть одни кривители.

А им бы заглянуть – хотя б разок – в Канон Ангелу-хранителю и замереть, прочитав молитвенное обращение к нему: «руководителю мой».

Как и событие – слово, которое означает ныне происшествие, значимостью своею или масштабом отличающееся от повседневности, возможно, и не имеющее никакого отношения к самому человеку. А ведь в глубине изначального своего смысла оно и есть именно причастность, непосредственного отношение его самого (со-бытие) к чему-либо, что и сделало это происшествие знаковым. И если так, то и каждый день – в идеале – должен непременно стать событием!

«ПУСТЬ Я – УБОГИЙ!»

Вспоминаю, как в детстве еще слышал от некоторых взрослых нелестную характеристику, которой они частенько награждали людей непрактичных, а, по сути, тех, кто так и не смог приспособиться к жестким реалиям жизни: не ловчил, не заискивал, не стяжал, старался быть, а не казаться. О таковых неизменно говорили со снисходительной усмешкой, граничащей с жалостью: бедняга, не от мира сего. Вдобавок могли и пальцем покрутить у виска. Да и сегодня такое не редкость, еще и добавят с оттенком плохо скрываемого превосходства: убогий! И как же был я поражен, взяв когда-то в руки Евангелие и прочитав слова Христа, сказанные Им вначале о Себе Самом: «Я не от сего мира» (Ин 8, 23), а позже о Своих учениках: «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Ин 15, 18-19). Таким образом, то, что в миру звучит как клеймо, оказывается пред очами Божиими высшей добродетелью. Воистину, тысячу раз прав Апостол: «Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (1 Кор 3, 19).

Что же касается пресловутой убогости, то слово это не есть обозначение некоей ущербности, в том числе, и физической. Скорее наоборот, - в нем запечатлен статус тех, кто изначально, от рождения, на особом счету у Самого Господа. Недаром гласит народная поговорка: «Не бойся богатого грозы, бойся убогого слезы». Вот и в стихотворении московского поэта Владимира Лесового читаем:

Пусть я – убогий,

Но я – у Бога.

ДУХОВНАЯ ГЛУХОТА

Духовная эта глухота началась не сегодня, и не вчера. Поразительно, но мы совершенно спокойно произносим фразы типа «избили друг друга», или же «оскорбили друг друга». Но если вдуматься: друг избил друга! Друг оскорбил (нанес скорбь) друга! А между тем, друг (самый близкий) и другой (чужой) слова однокорневые! Непонятное, а потому необъяснимое здравым смыслом и формальной логикой оказывается совершенно правильным с евангельской точки зрения: мы все другие, потому как разные, и все други, потому как дети Адама и Ева, сотворенных Отцом Небесным.

А ясли? Да-да, те самые привычные детские ясли, из которых вышли мы с вами, и в которые по сей день наскоро одетых полусонных малышей отводят ранним утром вечно спешащие по делам родители и неторопливые бабушки. Но детскими ясли не могут быть по определению! По той простой причине, что ясли – это кормушка для скота. И только одному Младенцу – а случилось это две тысячи лет назад – не нашлось место под кровом человеческого жилища, так уж случилось. И Его Матери ничего не оставалось, как, запеленав Новорожденного, уложить Его в мягкую солому, позволив домашним животным согревать его своим дыханием. Поразительно, но почти два тысячелетия спустя, в далекой северной стране, где к власти пришли безбожники и немедля принялись разрушать храмы и уничтожать священнослужителей, яростно преследовать верующих людей, в этой самой стране женщины и мужчины, многие из которых, возможно, сами участвовали в разгроме церквей и кощунственных богохульных карнавалах, ежеутренне отводили своих малюток в …детские ясли. Или это русское сердце подсказывало им неслышно, что самое надежное место для их драгоценных чад просто не может называться по-иному. Именно кормушка для скота, где мирно дремала некогда Величайшая Драгоценность мира.

А столь же привычный для всех нас детский сад, он словно вырос из стихотворения А. Плещеева, так замечательно напетого на народный мотив неподражаемой исполнительницей русских духовных песен Евгенией Смольяниновой:

Был у Христа младенца сад,

И много вырастил Он роз.

Он трижды в день их поливал,

Чтобы сплести венок потом.

Когда же розы расцвели,

Собрал еврейских он детей.

Они сорвали по цветку,

И сад был весь опустошен.

«С чего сплетем Тебе венок?

В Твоем саду не видно роз».

«А вы забыли, что шипы

Остались Мне», - сказал Христос.

И из шипов они сплели

Венок колючий для Него,

И капли крови вместо роз

Чело украсили Его…

Христос непостижимым образом пронизывает всю нашу жизнь – от младенческих яслей до смертного одра, а потому тысячу раз прав Александр Семенович Шишков, утверждая, что «народ российский всегда крепок был языком и верою: язык делал его единомысленным, вера – единосущным». Что же касается загадочной русской души, амплитуда мнений о которой колеблется от высокопарных славословий до откровенного зубоскальства, то, по мнению автора этих строк, разгадка ее проста и сложна одновременно, смотря для кого: в истинно русской душе живет Христос, не понятый, а потому не принятый многими, а более всего «просвещенной» Европой. И душа эта загадочна и непонятна им в той же мере, в каковой загадочен и непонятен для них Сам Спаситель, который и поныне «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор 1, 23). В Россию, как и во Христа, и в самом деле, «можно только верить».

Так и слышу разумное, на первый взгляд, возражение: но ведь язык для этого народа куда более древнее понятие, нежели христианская вера. И что на это возразить? Выходит, и вправду чудо. А впрочем, пытливому моему читателю прелагаю поразмыслить на одну небезынтересную тему. Скажите, уважаемый, очень ли напоминает аскетический по форме и лишенный всякого запаха розовый бутон расцветший, распустившийся цветок, поражающий взгляд каким-то неземным совершенством цветов и линий, а обоняние - чарующим неповторимым ароматом. Так вот тот, первозданный язык, был бутоном, в котором промыслительно было заложено то, чему еще предстояло дивно распуститься. И еще. Давным-давно прочел о том, как археологи обнаружили в одной из египетских пирамид закупоренные в древних сосудах зерна пшеницы. Рискнули и высадили их в грунт, и они проросли! Так и язык русский. Изначально был он дарован людям, населяющим эти необозримые просторы, как те потаенные зерна будущего хлеба. Оставалось ожидать божественных солнца и влаги, которыми и стала Православная вера. И явлена была она этому народу вовсе не тысячу лет назад, а гораздо раньше. Вспомним, еще святой апостол Господень Андрей пришел в эти земли, которые позже назовут Киевской Русью, на Валаам, где водрузил в память об этом событии свой каменный крест, предрек процветание здесь христианской веры. И все это проявилось в языке, проросло удивительными по красоте и силе всходами, - живым великорусским языком, в котором всё проповедует нам Самого Христа. Не дадим же вытоптать заветную ниву!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: