ФИЛОСОФИЯ - ЭТО СОЗНАНИЕ ВСЛУХ5

Я не буду говорить о специальных проблемах философии. Хочу лишь выделить

некое ядро, которое в философии существует и которое поддается общепонятному

языку, где достижима ясность, та ясность, которая возникает в душах людей,

слушающих или читающих философскую речь. То есть как бы человек пережил

что-то, испытал, но просто слов не знал, что это может так называться, и что

можно, более того, пользуясь этими словами, пойти еще дальше в переживании и

понимании своего опыта. Во все времена и везде философия это язык, на

котором расшифровываются свидетельства сознания.

Это относится и к философии в Советском Союзе. То, что в ней собственно

философского, является продуктом некоего духовного элемента, который

появился к концу 50-х годов. Он и привел к появлению философов у нас. Пришли

люди, которые заговорили на профессиональном языке, вполне отвечающем

мировым стандартам, которые в контексте собственной жизни владели этим

языком, вносили элемент интеллектуальной цивилизованности и в общественную

жизнь. Правда, затем из философии нашей этот духовный элемент выветрился,

усох. Социальные и политические обстоятельства выталкивали философов в

специализированные занятия. Все укрылись в особого рода культурные ниши -

кто в историю философии, кто в логику, кто в эстетику, кто в этику...

Оглянешься вокруг - нет тех, кого называют философами, именно философов по

темпераменту.

Я хочу подчеркнуть, что философом является каждый человек - в каком-то

затаенном уголке своей сущности. Но профессиональный философ выражает и

эксплицирует особого рода состояния, которые поддаются пересказу лишь на

философском языке. Иначе они остаются той самой ласточкой Мандельштама,

которая вернулась в "чертог теней", не найдя слова.

Я хочу определить философию как сознание вслух, как явленное сознание. То

есть существует феномен сознания - не вообще всякого сознания, а того,

которое я бы назвал обостренным чувством сознания, для человека

судьбоносным, поскольку от этого сознания человек, как живое существо, не

может отказаться. Ведь, например, если глаз видит, то он всегда будет

стремиться видеть. Или если вы хоть раз вкусили свободу, узнали ее, то вы не

можете забыть ее, она - вы сами. Иными словами, философия не преследует

никаких целей, помимо высказывания вслух того, от чего отказаться нельзя.

Это просто умение отдать себе отчет в очевидности - в свидетельстве

собственного сознания. То есть философ никому не хочет досадить, никого не

хочет опровергнуть, никому не хочет угодить, поэтому и говорят о задаче

философии: "Не плакать, не смеяться, но понимать". Я бы сказал, что в

цепочке наших мыслей и поступков философия есть пауза, являющаяся условием

всех этих актов, но не являющаяся никаким из них в отдельности. Их

внутреннее сцепление живет и существует в том, что я назвал паузой. Древние

называли это "недеянием". В этой же паузе, а не в элементах прямой

непосредственной коммуникации и выражений осуществляется и соприкосновение с

родственными мыслями и состояниями других, их взаимоузнавание и

согласование, а главное - их жизнь, независимая от индивидуальных

человеческих субъективностей и являющаяся великим чудом. Удивление этому

чуду (в себе и в других) - начало философии (и...любви).

Философию можно определить и так: философия есть такое занятие, такое

мышление о предметах, любых (это могут быть предметы физической науки,

проблемы нравственности, эстетики, социальные проблемы и т.п.), когда они

рассматриваются под углом зрения конечной цели истории и мироздания. Сейчас

я расшифрую, что это значит. Конечный смысл мироздания или конечный смысл

истории является частью человеческого предназначения. А человеческое

предназначение есть следующее: исполниться в качестве Человека. Стать

Человеком.

Теперь я выражусь иначе. Предназначение человека состоит в том, чтобы

исполниться по образу и подобию Божьему. Образ и подобие Божье - это символ,

соотнесенно с которым человек исполняется в качестве Человека. Сейчас я

поясню, что значит этот символ, поскольку в этой сложной фразе я ввел в

определение человеческого предназначения метафизический оттенок, то есть

какое-то сверхопытное представление, в данном случае - Бога. Но на самом

деле я говорю о простой вещи. А именно: человек не создан природой и

эволюцией. Человек создается. Непрерывно, снова и снова создается. Создается

в истории, с участием его самого, его индивидуальных усилий. И вот эта его

непрерывная создаваемость и задана для него в зеркальном отражении самого

себя символом "образ и подобие Божье". То есть Человек есть такое существо,

возникновение которого непрерывно возобновляется. С каждым индивидуумом и в

каждом индивидууме.

Философию можно определить и как бы тавтологически, по примеру физики.

Физика - это то, чем занимаются физики. И философия - это то, о чем можно

говорить на языке философии и чем занимаются философы.

Мне кажется существенной такая связка. Фактически я говорю, что целью

философии является сама философия (я имею в виду "реальную философию" как

конструктивный элемент режима, в каком может осуществляться жизнь нашего

сознания). Так же, как уже сказано, что цель поэзии - сама поэзия. Поэзия

избирает средства, которыми можно открывать и эксплицировать поэтичность.

Она существует независимо от языка. Так же и реальная философия существует,

и люди, сами не зная, ею занимаются - независимо от удач или неудач,

независимо от уровня их философского языка. Но когда этот уровень есть и

что-то мыслится по его законам, то тогда "реальная философия" и "философия

учений" как бы соединены в одном человеке. В философе. Соотнесенность с

изначальным жизненным смыслом у великих философов всегда существует. И даже

на поверхностном уровне текста. (Она может затмеваться в университетской или

академической философии, которая занята в первую очередь передачей традиции

и языка этой традиции - там этот изначальный смысл может выветриваться.)

Язык великих понятен, и человек обычный, не философ, может в отвлеченных

понятиях, которые философы строят по необходимости языка, узнать их

изначальный жизненный смысл. И тем самым в языке философа узнать самого

себя, свои состояния, свои проблемы и свои испытания.

В свое время Борхес говорил о поэзии, что она, по определению,

таинственна, ибо никто не знает до конца, что удалось написать. То есть

поэзия содержит нечто в принципе не до конца знаемое и самим автором. Откуда

и появляется феномен многих вариаций одного и того же. Вариации есть форма

проявления символичности. Символ (не знак!) всегда есть то, что мы не до

конца понимаем, но что есть мы сами как понимающие, как существующие. И наши

философские произведения, и их чтение есть форма существования этого до

конца непонимаемого, его бесконечной длительности и родственной

самосогласованности. Бытие произведений и есть попытка интерпретировать их и

понять, подставляя в виде вариаций текста наши же собственные состояния,

которые есть тогда форма жизни произведения. Например, можно сказать так:

то, что я думаю о Гамлете, есть способ существования Гамлета.

Философские проблемы становятся таковыми, если они ставятся под луч одной

проблемы - конечного смысла. Для чего вообще все это? Для чего мироздание?

Для чего "я" и мои переживания? А эти вопросы задаются именно потому, что в

этом мироздании живет существо, которое не создано, а создается. Непрерывно,

снова и снова. Да и мир не завершен, не готов.

Философ работает путем "запределивания" такого рода ситуаций. То есть он

строит понятия, посредством которых эти ситуации и эти связки можно

представить в предельно возможном виде и затем мыслить на этом пределе,

мыслить, так сказать, "в идее". Ну, скажем, если он хочет продумать проблему

государства, то обязан представлять государство в виде предельно

осуществляемой идеи государства. Вся сложность состоит в том, что при этом

философ не утверждает, что эти предельные описания являются изображением

каких-то реальных предметов в мире. Философ знает, что предельное описание

есть средство мышления. Поэтому, например, Платон, когда у него спрашивали,

что он имеет в виду под идеальным государством - то, которое на его родине?

- отвечал: нет, не его, не его устроение имел я в виду, а то государство,

которое существует внутри и в момент такого говорения о нем в напряженном

сознании.

Существует такое странное определение бытия в философии: бытие - это то,

чего никогда не было и не будет, но что есть сейчас. Как ни странно, вопреки

логике языка и наглядному представлению.

Человеческие вещи, например социальные институции, не есть такие,

которые, возникнув, могли бы потом, как камень, длиться и существовать. Они

заново рождаются. Например, Паскаль произнес замечательную фразу: "У любви

нет возраста, она всегда в состоянии рождения". Если она есть, то она

сейчас, и в ней нет смены временных состояний, она абсолютно нова. Это очень

отвлеченное положение, созерцательная истина. Таково и утверждение

философии: бытие - это то, чего не было и не будет, но что есть сейчас, или

всегда, что то же самое. Здесь временные наклонения, слова, их обозначающие,

путают, потому что они принадлежат обыденному языку. А других слов у нас

нет. Какие бы слова мы ни изобретали, все равно мы находим их в обыденной

речи. И они тянут за собой шлейф мании человека представлять все наглядно и

предметно.

Философский акт состоит в том, чтобы блокировать в себе нашу манию

мыслить картинками. И когда мы убираем картинки и предметные референции из

нашего сознания, мы начинаем мыслить. Это означает, что наше мышление всегда

гранично или на пределе. Я поясню: то что философы называют смыслом -

смыслом истории или смыслом мироздания, - это то, что никогда не реализуется

в пространстве и времени. И никогда не исполняется в виде какого-нибудь

события или состояния, например государственной конституции, которая была бы

примером этого смысла. Смысл (а он всегда полный) не есть предмет, находимый

в мире, - так же как граничный конец истории не есть часть истории, событие

в ней. Конец времени не есть часть времени. Мы всегда должны мыслить

посредством тех вещей, которые помещаем на границу, сопрягая на ней реальные

события, и никогда не помещать их внутрь мира, не ожидать их внутри мира, в

составе его событий. Просто от этого возможны такие-то события и невозможны

какие-то другие.

К сожалению, в нашем обыденном мышлении, в том числе и в социальном, мы

всегда совершаем роковую ошибку. То, что в действительности является

предельно сопрягающим поля наших усилий, мы помещаем в мир в виде искомого в

нем совершенного образца и ходячего идеала. Например, мы говорим: покажите

нам вполне справедливый конкретный закон, и тогда мы будем жить по закону.

Но был ли когда-нибудь и где-нибудь такой конкретный закон, при применении

которого всегда торжествовала бы справедливость? Покажите пример идеального

или совершенного общества. И когда мы не можем это показать (а показать

нельзя - этого нет), то торжествует нигилизм. Из непонимания того, как

устроены мы сами, как устроена наша нравственность. Нигилизм сначала есть

требование того, чтобы было "высокое". Второй шаг - обнаружение, что истинно

высокого никогда не было: ну, покажите мне истинно честного человека! У

каждого можно найти какой-то недостаток, какую-то корысть. Третий шаг -

утверждение, что все высокое - это сплошное притворство, лицемерие,

возвышенное покрытие весьма низменных вещей. И потом знаменитое: "Все

дозволено, раз Бога нет".

Если мы настроены на то, чтобы быть демократами только при том условии,

что нам будет показан чистый образец демократии - и тогда будем мы

демократами и будем видеть в этом для себя лично смысл, - мы просто

нигилисты. Помимо всего прочего, не понимая того, как устроена наша

социальная жизнь. Наша социальная жизнь пронизана пограничными сопряжениями

и требует от нас цивилизованной грамотности.

Чтобы нам быть гражданами, то есть жить социально грамотно, нам нужно

понимать какие-то отвлеченные истины относительно самих себя, своих

предельных возможностей.

И вот здесь, в этих отвлеченностях и их выявлении, я и вижу призвание

Философа, которого так ждет наше общество сегодня, потому что мы находимся в

периоде уже затянувшегося одичания сознания.

Мы оказались инфантильными. Инфантильность - это те же ласточки

Мандельштама, вернувшиеся в "чертог теней". Инфантильность - это

переростковое состояние, с упущенным моментом взросления. Упустив его сами,

мы теперь озабочены проблемой молодежи, хотя в действительности "это о нас

говорит сказка". Мы ждем от молодежи зеркального отображения самих себя. Мы

желаем, чтобы молодежь, например, занимаясь принудительным, назначенным

трудом или добродетельно сидя за поучительными книжками (хотя из этого

ничего нельзя узнать о себе и повзрослеть), подтверждала бы нам то

представление, которое мы имеем о самих себе, о своих возможностях. Но

сами-то мы ходим на помочax, ждем инструкций, указок, ничего не знаем о

себе, потому что о себе мы можем узнать только на ответственном поле

деятельности, где к человеку возвращаются последствия его действий и

поступков.

Человеку очень важно, чтобы счастье, как и несчастье, было результатом

его собственных действий, а не выпадали ему из таинственной, мистической

дали послушания. Важно сознание зависимости происходящего в мире - и в

удаче, и в неудаче - от того, что сам человек мог бы сделать, а не от

потусторонне "высшей" (анонимной или олицетворенной) игры, непостижимыми

путями выбрасывающей ему дары и иждивение или, наоборот, злые наказания и

немилости. Сказал же однажды один свободный человек: "Минуй нас пуще всех

печалей и барский гнев, и барская любовь!"

А мы живем в ситуациях, когда все никак не можем признать достоинство

человека. Живем в ситуациях, когда никакая мысль не прививается. Не просто

по глупости. А потому, что додумывание ее до конца ставит под вопрос нас

самих. И никогда не извлекаем опыт. Все заново и заново повторяется, раз

сохраняем себя против всего того, что не можем вместить, не изменившись

сами. Скажем, антиалкогольная кампания в стране сегодня ведется теми же

словами (мы только не знаем об этом), какими она велась и сто лет назад. Как

же это может быть? А все очень просто. Люди не проходили путь до конца, не

извлекали опыт, не разрешали смысл. Оставались детьми, если жили вне

отработанной грамотно структуры сознания.

Очевидно, не случайно в России долгое время не было автономной

философской традиции, где была бы философская мысль, не зависимая, скажем,

от дилеммы: царь - народ, самодержавие - крепостные. Она возникает с

появлением Чаадаева, но он был изолированной фигурой. Потом уже, после

Владимира Соловьева, появился феномен - я парадоксально скажу - светской

автономной философии (хотя я говорю это о философии, которая была

максимально религиозна). Но под "светскостью" я имею в виду то, что она

вырвалась из этих заданных противостояний: царь - народ и т.д. и создала

пространство автономной духовной жизни, независимой философской мысли. Это

пространство мы потом снова потеряли по разным причинам. Сейчас мы не можем

жить цивилизованной общественной жизнью, не восстанавливая эту автономную

духовную сферу независимой мысли. Сознание наше живет в напряженном поле,

очерченном предельными границами смыслов, и ясность в нем возможна только

тогда, когда мы владеем языком этих смыслов, то есть понимаем их

отвлеченность, их граничную природу, умеем читать то, что они нам говорят о

наших возможностях и природе, и когда сами достаточно развиты для этого. В

том числе и в поле символов - "человек", "смерть", "смысл жизни", "свобода"

и т.д. Это ведь вещи, производящие сами себя. Даже сознание, как и мысль,

можно определить как возможность большего сознания. Или, например, свобода.

Для чего нужна свобода и что она? Свобода ничего не производит, да и

определить ее как предмет нельзя. Свобода производит только свободу, большую

свободу. А понимание того, что свобода производит только свободу,

неотъемлемо от свободного человека, свободного труда. То есть свободен

только тот человек, который готов и имеет реальную силу на труд свободы, не

создающей никаких видимых продуктов или результатов, а лишь воспроизводящей

саму себя. А уже затем она - условие других вещей, которые может сделать

свободный человек. Но нет такого предмета в мире, называемого "свобода",

который внешне доказуемым образом можно кому бы то ни было показать и

передать. Свобода недоказуема, совесть недоказуема, смысл недоказуем и т.д.

Вот в какой сфере вращается мысль философии и в ней же вращается наша

душевная жизнь в той мере, в какой она осуществляется, удается нам и мы в

ней исполняемся. Поскольку основная страсть человека, как я понимаю, - это

исполниться, осуществиться.

КАФЕДРА6 - Очевидно, что философия не занимает должного места в жизни

молодежи. Молодых людей увлекают скорее прагматические учения, установки или

духовные искания зачастую в области веры, мистики. Для чего я, кто я? Для

чего общество, в котором я живу? Что такое человечество, к которому я

принадлежу? Что такое Вселенная, в которой мы все находимся? Эти вопросы

перед молодежью встают так, словно никакой философской традиции не

существовало. Что же нужно современному молодому человеку? - Я бы сказал так

- может быть, несколько парадоксальным образом - молодость есть единственное

время, когда мы можем взрослеть. Взрослеть - это значит принадлежать к веку

и миру просвещения. Я напомню старое определение просвещения - это вовсе не

сумма знаний, распространяемая в народе. Европейское понимание просвещения

сводится к утверждению, что просвещение есть взрослое состояние

человечества, способность человека обходиться без внешних авторитетов,

мыслить своим умом и не нуждаться в помочах. Вся тяжесть просвещения,

тяжесть взрослости падает на нашу молодежь. Потому что это единственное

время, когда можно повзрослеть, когда есть еще энергия, молодая энергия на

то, чтобы встать вертикально. Когда есть еще энергия на поиски того, что

лежит только в конце пути. Что я хочу сказать? Все основы нашей сознательной

нравственной жизни, все вопросы смысла, которые Вы так хорошо

сформулировали: кто я? зачем я? и т.д., лежат в области, о которой можно

сказать так: это область того, о чем в принципе нельзя знать. Нельзя знать

заранее, предположить, вообразить из уже существующих представлений и

логических возможностей мысли, ввести определением. Это можно узнать, лишь

пройдя путь самому. На себе и в себе. - Не относится ли это только к людям с

развитым интеллектом? Ведь есть же люди, которые хотят быть ведомыми. - Но

тогда все, гаси свечи. - Да, но таких людей много. - Ничего не поделаешь.

Если я определяю жизнь человеческую как усилие во времени, то тем самым я

как бы утверждаю, что в жизни всегда, на каждый данный момент будет какая-то

иерархия. Кто меньшее совершил усилие, кто большее. И это не Вопрос

демократии, потому что демократия предполагает равенство исходных усилий, а

вопрос - роковой. Нельзя поровну делить то, чего нет, что только предстоит

человеку познать и открыть своим испытанием. И в этом смысле есть какая-то

справедливая и несправедливая иерархичность в каждый данный момент, потому

что в каждый данный момент мы имеем итоговую жизнь. Поэтому и существуют

отработанные обществом правила мудрости, которые, например, предписывают

некоторым терпение: подожди, не спеши (не позволяют сразу совершить

агрессивный акт). Сам не можешь - делай, как другие, послушайся, возьми в

пример и т.д.

Я хочу повторить блаженного Августина, который говорил, что его ужас

охватывает при одной только мысли, что он снова может оказаться молодым. И я

действительно ни за что не хотел бы, чтобы мне было сейчас 17 лет. Снова

подвергнуться риску и не попасть на путь - даже если я заблуждаюсь, что

попал на верный путь. Нет, снова начать жизнь я не хотел бы. Уж слишком она

невнятна. Ну представьте современный мир и себя в нем. Вы хотите жить в нем

молодым. Чувствовать себя живым, то есть уникальным, незаменимым, нелишним -

это неотъемлемая потребность человека. Живым в том, что делаешь, в том, что

говоришь, думаешь, как поступаешь. Молодому человеку эта потребность более

всего свойственна. А тут, когда он открывает глаза в пафосе этой

потребности, он вдруг осознает себя в лесу из стоячих мертвецов, который как

раз это шевеление живого исключает...

Какие здесь пути? Конечно, один из основных - устранение из жизни

произвола, администрирования, насилия одних социальных групп над другими во

имя каких бы то ни было идеалов, идей и т.п. В том, что касается культуры и

сознания, - это восстановление прерванных связей с мировой культурой. Если

молодые люди оказались в обществе в период изоляции, то в какую сторону им

прорывать? Конечно, в сторону воссоединения со своей родиной, с мировой

культурой. В нашем случае с европейской культурой. Мы вот говорим по-русски,

русский язык - европейский язык. И Россия сама - хочет она или не хочет -

неотделимая часть европейской цивилизации. Правда, она может быть неудачной

ее частью или скорее мученической. А может и перестать вечно мучиться, один

раз пострадать и навсегда, а не оказываться все время в состоянии,

заслуживающем грустной иронии Салтыкова-Щедрина, который говорил: здесь

лучше, потому что здесь больше страдают.

Молодые люди, пройдя путь сами, на своем опыте, на опыте той же

рок-музыки, могут открывать себя; иначе, без этого открытия, как бы громко

ни звучал рок, - это глухая жизнь, а не интенсивное общение. Формальными

организациями нити общения прерваны, то есть отсутствует пространство,

которое давало бы простор самосознанию, очищению сознания. Эти нити нужно

восстанавливать. - Когда, на Ваш взгляд, прервалась связь с мировой

культурой? И что внесла в мировую культуру марксистско-ленинская философия

за семьдесят лет. - Связи эти оборвались, когда наше общество замкнулось в

себе. Например, возникла такая фиктивная проблема, на которой я попробую

проиллюстрировать свой ответ. Может ли русский или грузинский писатель жить

в Париже? Не может, отвечаем мы, прерывается связь с языком и т.д. Это

неправда, потому что связь с языком прерывается не фактом нахождения

русского или грузинского писателя в Париже, а существованием границы для

циркуляции слова. Отсюда фиктивная проблема особого русского и любого

другого патриотизма, особой невозможности для русского жить вне России, для

грузина - вне Грузии и т.д. И мы этими фикциями разрываем себе душу.

И о марксистской философии. Та философия, которую вы называете

марксистской, имея, вероятно, в виду философию учебников, не есть подлинная

марксистская философия. Я не хочу ничего дурного сказать о моих коллегах. Я

хочу сказать лишь следующее: мы должны отдавать себе ответ в случайности

этого образования. В случайности его языка, который не вытекает из капитала

марксистской философии, не является ее простым продолжением. Этот язык начал

складываться в социал-демократических рабочих кружках. Стояла задача вложить

очень сложный мир в очень маленькие головы, поставить происходящее в нем на

понятное для них место. Это можно было сделать только упрощением, ибо головы

эти были избалованы тем, что от них не требовали никакого труда для

возвышения и развития, - наоборот, внушалось, что им все само собой

принадлежит по праву, например, пролетарского происхождения - возьми и

потребляй. А когда избавили человека от труда, он срастился с этими схемами.

И их нарушить нельзя, потому что тогда человек, живущий посредством этих

схем и ими понятным образом ориентирующийся в мире, потеряет уважение и

себе, разрушится его мир. С самообразом человек не готов расстаться. С таким

самообразом, в терминах которого уважает себя в качестве духовного существа.

Это фантастический механизм, подчиняющийся законам бытия, законам сознания.

Никто не может их обойти.

Итак, сложился этот язык. Потом к нему добавился еще и так называемый

"меньшевистский идеализм". Его отменили, но отменили так же, как, скажем,

отменили РАПП. То есть РАПП отменили, а он же оказался Союзом советских

писателей. То же и с "меньшевистствующим идеализмом". Небольшого ума люди во

внутрикружковых дискуссиях выработали язык. Весь этот язык, абсолютно

случайный, образовался в России к 20-м годам, потом "меньшевистствующих

идеалистов" убрали, но язык уже существовал и через кристаллизацию в

"Кратком курсе" оказался языком нашей философии, якобы продолжающей

философскую школу Маркса.

Мыслить на нем так, как он преподается, невозможно. Эти учебники можно

только заучивать. Например, учебник обществоведения в школе. Это ужас. И

самое главное, что эти учебники нельзя улучшить. От этой традиции нужно

целиком отказаться, создавая рядом феномен автономной философии, автономного

интереса к философии, восстанавливающего нормальный общечеловеческий

философский язык.

Понимаете, я бы сказал так: человеку по праву принадлежит все, что

сказано и подумано на том языке, на котором он говорит. И никто не должен и

не может определять, читать мне эту книгу или не читать. Все, созданное на

моем языке, на языке моей культуры, принадлежит мне по праву. И обеспечить

эту принадлежность - наша первая задача. Сплошные, ничем не стесняемые токи

коммуникаций, интенсивного взаимообмена мыслями, книгами и т.д. без какой-то

дискриминации - это гражданское право человека. - Мы живем на пороге новых

информационных подходов, когда, казалось бы, техника позволит делать то, к

чему Вы призываете, - мгновенно обеспечивать информацией максимально большое

количество людей. Какие здесь могут возникнуть проблемы? - В кровеносных

сосудах есть такие узкие места, где происходит закупорка, и именно там

возрастает давление. У нас две "закупорки": и необратимым образом здесь

что-то случится, как бы близорукий администратор ни отгораживался ладошками,

думая, что может продолжать жить по-прежнему.

Первое - это компьютеры. В наших условиях, это, конечно, пока

потусторонность. Компьютер абсолютно исключает какую-либо монополию на

информацию и какие-либо правила, определяющие заранее, какая информация кому

доступна, а кому не доступна. Так как же собираются здесь быть? Нельзя

ввести компьютеры, сохраняя наш уклад, быт по отношению к информации - они

будут абсурдной потусторонностью. Значит, есть лишь один выход -

демократизация и открытость общества, владение им культурой сложности и

многообразия.

Второй пункт - книжное дело. Жизнь требует малых подвижных издательств,

где книга могла бы издаваться через месяц-два. А наша издательская система,

за централизованную монополию и плановость которой судорожно цепляются, это

исключает. Но ведь требования жизни необратимы.

Нарождаются автономные общественные образования, не совпадающие с

государством. Вязкое отождествление общества и государства нужно рвать и на

пределе разрыва работать. Это философ говорит, но он уважает законы своей

страны, пока естественным образом не приняты другие. Кстати, уважение

законов и отсутствие желания обязательно носить какой-нибудь отличительный

колпак и ходить на манифестации протеста всегда давало и даст, представьте,

возможность свободно мыслить. Да, мышление - это лишь сознание вслух, но это

не только право говорить о том, что видишь, но и право быть услышанным. В

том числе - властью. А ведь так, как мы живем до сих пор, невозможно жить.

Отсутствие коммуникации недопустимо. Великий философ Кант говорил:

человечество и есть коммуникабельность. - Оценивать добро и зло с классовых

позиций порочно. Постепенно подобная позиция уйдет в прошлое. Возникнут

попытки создания универсальной нравственности, морали. Но ведь это неминуемо

приведет к отмиранию государства как такового. Вы предвидите отмирание

государства? - Термин "предвидение" трудно употреблять. По определению, он

должен относиться к предвиденным временам, предвиденным масштабам. В

приемлемых временных рамках я не предвижу отмирания государства. Для меня

ясно, например, вот что: вне централизованного сильного государства

(централизация в данном случае не в смысле централизованной власти, а

сильное государство, как, например, Франция XVII века) невозможно

политическое, гражданское мышление. Не конституируется гражданин. Вот Данте

уже понимал это и мечтал о вненациональной монархии (в противовес папству)

как об условии развития гражданского мышления у людей. - Но идеологические

структуры государства занимаются, например, регулированием отношений

молодежи с мировой культурой. Как быть? - Это другое дело. Сейчас вы

поймете, что я имею в виду. О государстве можно вообще говорить только как о

государстве в традиционном смысле этого слова. Наше же государство не

является государством в традиционном смысле слова, потому что оно совпадает

с обществом. Поэтому, когда я говорю, что только внутри государства можно

мыслить граждански, я имею в виду европейское государство, рядом с которым

есть гражданское общество, не поглощенное им. Есть целые сферы общественной

жизни, которые государство не должно контролировать и за которые оно не

должно брать на себя никакой ответственности. Государство есть один из

органов общества и политического, гражданского мышления - не более. - Сейчас

рассуждения об общечеловеческих ценностях стали общим местом, присягой. Как

совместить приверженность им и то, что мы не можем не видеть их

происхождения, их завязанность на какой-то конкретной социальной почве? -

Ответ мой способен опечалить того, кто задает подобный вопрос. Происхождение

того, что мы называем общечеловеческими ценностями или общечеловеческими

идеалами, непрослеживаемо. Они не имеют происхождения. Они или есть, или их

нет. Никто не может эмпирически вывести происхождение совести. Как, когда

она произошла? Я считаю что-то добрым и могу определить добро только потому,

что оно во мне уже есть. Это тавтология. Например (я не настаиваю на этом

примере - просто он объясняет мыслительную ситуацию этого аргумента),

никогда человек не назвал бы ничего "Богом", если бы в нем уже не

действовала сила, которую он вне себя назвал "Богом". Или утверждение

бескорыстного предмета устремлений вне тебя (фактически моральности

чeгo-либо) есть проявление действия совести в тебе, ее, так сказать, уже

действие. Такова природа морали. Как только мы привносим время или

фактическую полезность, приятность и т.п. в мораль, мы выпадаем из нее и уже

не мыслим как моральные существа. - Духовная автономия человека - это

хорошо, но человек не может существовать вне политики, вне политической

борьбы. Как соотнести эти полюсы, учитывая, что в молодежной среде ощутима

политическая озлобленность? - Я говорил, что философия ни на что не

посягает, не сокрушает никаких основ, просто я так думаю. Но при этом отдаю

себе отчет, что то самое сознание вслух, о котором я говорил, есть

политический акт человека. Еще Аристотель говорил, что человек есть

политическое существо ("зоон политикон") и этим отличается от животного.

Что касается злобы, то это связано с неразвитостью общественной материи в

стране, связано с инфантилизмом. Запас всего того, что хотело свершиться,

стучалось в двери бытия, но "в чертог теней" вернулось, не состоявшись, -

это и составляет запас агрессии. Это пороховая бочка. Мы ее увеличиваем,

когда не даем пространства тому, что должно исполниться, что должно узнать

себя, стать. Такова, например, агрессивность тех молодых людей, которые

хотят сейчас воссоздать нити русской традиции (назовем их условно

приверженцами русофильской традиции). Многое не свершилось в русской

истории, в русской культуре, что законно имело право свершиться. И законное

ощущение этого получает уродливые формы, потому что у нас нет мыслительной

традиции, чтобы самим отдавать себе ответ в своих состояниях, чтобы ясно

помыслить: что же я чувствую? почему я ненавижу? почему страдаю? А когда мы

неясно это понимаем, то изобретаем себе воображаемых врагов. Словом, злоба

во многом идет от инфантилизма. - После концентрационных лагерей изменилось

ли сознание людей? - Оно изменилось там, где была проделана работа, где

писалось много-много книг и они публично обсуждались. К сожалению, в нашей

стране до последнего времени этого по-настоящему не делалось. И пока этого

не будет сделано, мы не извлечем урок, и наше самосознание не изменится.

Это можно делать только публично. Культура, по определению, публична.

Подпольной культуры не бывает. В том смысле, что там ничего не вырастает.

Все варится в своем соку. И неминуемы черты провинциализма и иллюзорности:

все в каком-то будущем или прошлом - и ничего в настоящем. Все эти

многозначительные мины, которые мы делали сами себе, что мы все это понимаем

и между собой шепчемся, и кажется, что в этом духовная культура, - это не

культура. Культура, по определению, создана для открытого существования и

существует только на открытом пространстве. На обзоре. Ничего не поделаешь -

это в природе культуры. Поэтому нам нужны люди, способные со своими, до

этого тайными мыслями, рожденными где-нибудь в подвалах, в сторожках, вести

открытое культурное существование. И чем больше будет таких людей, тем

больше мы выиграем. И получим основание для следующего шага - осмыслим: что

с нами произошло, что это было, как это было, почему это было, что показало,

о чем свидетельствовало?

Я должен сказать, что, например, в западной культуре кое-что сделано.

Может быть, еще не все и не так уж и много, но все же сделано движение в

сторону осмысления того, что мы узнали, испытав опыт фашизма. - А что

произошло в том сознании, которым осмыслены эти явления? - Не знаю, что

именно произошло... мне кажется, в европейской культуре необратимым образом

исключено повторение фашизма. - Национальный вопрос сейчас - один из

наиболее важных. Как, на Ваш взгляд, можно совместить контакт с мировой

культурой и самосознание нации в современных условиях? - Я отвечу только на

часть Вашего вопроса. Из двух пунктов будет состоять мой ответ. Первое то,

что я называю воссоединением с "общеевропейским домом". Надо, конечно,

децентрализовать сами нити этого возможного воссоединения. То есть чтобы не

все связи проходили через Москву. Чтобы была возможность локальных, как

говорят сейчас экономисты, прямых связей. Это выпустит пар - накоплено много

нелепых национальных взаимных претензий.

Второй пункт. Национальные проблемы во многом (я не говорю обо всех

сторонах этого вопроса) являются слепком, отражением социальных проблем. Я

имею в виду проблемы социальной автономии или неавтономии самобытных

общественных единений. Например, в Москве, насколько я знаю, живет

шестьдесят тысяч армян. Я не представляю, как это может быть, чтобы жило

шестьдесят тысяч армян и не было бы армянской общины, не селились бы вместе

одноязычные люди. Но армянской общины нет потому, что в Москве вообще нет

национальных общин. Мы не привыкли к тому, что могут быть подобные

самобытные общности. Но это обретает национальную форму, это ненормально.

Если есть такое количество людей, конечно же, они должны иметь свою газету,

клубы, школы. Община должна быть. Естественно, что это не сила, которая

противопоставляется кому-нибудь. Напротив, противопоставление возникает

тогда, когда существующие реалии загоняются в подполье. Вот тогда возникает

взрывоопасная ситуация. Тогда еще больше наполняется бочка с порохом, к

которой стоит только спичку поднести.

СОЗНАНИЕ - ЭТО ПАРАДОКСАЛЬНОСТЬ, К КОТОРОЙ НЕВОЗМОЖНО ПРИВЫКНУТЬ7 - Как

известно, еще 100 - 200 лет назад сознание было предметом занятий

исключительно гуманитарных дисциплин, и прежде всего философии. Сегодня

ситуация иная. Многие естественные науки - физиология, нейропсихология,

психоэндокринология, кибернетика и даже физика - также занимаются изучением

сознания и находят в нем некоторые закономерности и регулярности. При этом

ученые опираются, естественно, на определенные фундаментальные представления

о природе сознания. В какой степени эти представления пересекаются с

философским пониманием сознания? Не занимается ли естественнонаучный подход

препарированием "трупа сознания", ибо в силу своего объективно-предметного

характера он изучает только "мертвое"? - Традиционный, "внутренний" путь

естественнонаучного изучения сознания идет от исследования мозга и его

структур. Эти исследования все более утончаются, и сегодня существуют

электронные средства и методы анализа, о которых прежде и не мечтали. Но,

может быть, более эффективны другие, "внешние" пути анализа сознания с

помощью моделей. Специалисты по информатике, когитологии и когнитивной

психологии пытаются моделировать или имитировать некоторые функции мышления,

используя для этого современный научный инструментарий (микропроцессоры

высокого быстродействия, компьютерные томографы, сверхчувствительные

датчики, новое поколение математических программ и т.д.). Создаются сложные

нежесткие модели, по поведению которых, в особенности, если оно неожиданно и

не предсказывалось при построении самой модели, пытаются узнать что-то

новое. Для исследователей наиболее интересны те параметры модели, которые

будут индуцироваться при испытании на компьютере при количестве связей

внутри нее и скоростях их соединения намного больших, чем существуют в

человеческом мозге при совершении актов сознания, управляемых волей.

Дело в том, что существует обозримый предел как внутреннего подхода, так

и внешнего моделирования, за границами которого даже в предсказуемом

будущем, - которое, кстати, предсказать довольно трудно, потому что

технологический прогресс происходит очень бурно, - мы не можем дать ответы

на вопросы, традиционные для философии сознания. В этих вопросах, как мне

кажется, содержатся как бы в "упакованном" виде все другие возможные

вопросы, которые можно поставить относительно сознания, та или иная картина

относительно предельных возможностей самого человеческого существа как

такового. Эти вопросы и картины есть своего рода "сгущенная мысль" или, -

если воспользоваться терминологией Вернадского, - живое вещество сознания,

которое мы не можем локализовать под черепной коробкой конкретной

человеческой особи. По обыденной привычке мы, как правило, вписываем акты

сознания в границы анатомического очертания человека. Но, возможно,

существенным, каким-то первичным образом сознание размещено вне индивида и

представляет собой какое-то пространственно-подобное или полевое

образование. И поэтому метафоры и символы древности (в том числе

мифологические, религиозные) содержат в себе, при условии их расшифровки,

больше информации о свойствах сознания, чем любая привязка наблюдаемого

поведения к изменениям характеристик мозга. И в целом я считаю, что

пересечение гуманитарных и естественнонаучных исследований сознания носит

серьезный, не внешний характер, напоминающий перекличку двух соседей. Но

связь здесь пролегает в другом, более существенном измерении, а именно в

измерении места сознания в космических процессах, во Вселенной. - Вы имеете

в виду дискуссии вокруг антропного принципа, обсуждаемого в науке уже свыше

десяти лет? - Несомненно. Кстати, этот принцип давно сформулирован в

философии. Самая четкая формулировка его принадлежит Декарту, который

подчеркивал наличие в сознании особых непосредственно данных знаний о целом,

к которым мы могли бы прийти, лишь проделав бесконечно большое количество

познавательных шагов. А они каким-то образом даны непосредственно. Но этого

не было бы, если бы мир не был устроен определенным образом, т.е., если бы

мир был устроен по-другому, акт локальной данности целого был бы невозможен.

Хотя эта данность и совершается по законам самого мира, она одновременно

содержит в себе неизменную тайну. Дело в том, что мы не можем отделить от

себя и сделать объектом позитивного исследования то, что осуществляется

одновременно и неразрывно вместе с актом выбора, решения или разрешения

какой-то ситуации. Причем слова "выбор" или "решение" необязательно

связывать с сознательным волеуправляемым действием. Чаще всего мы выбираем,

не занимаясь просчетом каких-то возможностей, не совершая волеуправляемый

акт выбора. Здесь само слово "выбор" несколько нас сбивает, но это общая при

исследовании сознания трудность, поскольку из-за того, что сознание есть

нечто вещное и в то же время невещное, возникает фундаментальная

двойственность терминологии. Слова человеческого языка всегда предметны -

они предполагают референты. И о сознании мы можем говорить только на

каком-то языке, где каждое слово соответствует какому-то объекту или

предмету. И поэтому в одном смысле мы можем говорить "выбор", имея в виду

разрешение сознательным актом каких-то ситуаций в системах или в

органических целостностях. А в другом смысле мы говорим "выбор", имея в виду

процессы, в которых человек в принципе не может уловить точку, где что-то

возникает. Он всегда имеет дело с уже возникшим.

Так вот, эти естественные процессы появления, возникновения,

характеризующие также и сознание, не улавливаются в терминах выбора как

сознательно-волевого акта, но являются выборами в том смысле, что

кристаллизуют после себя тот или иной мир. Рассмотрим их ближе к

естественному подходу в следующем смысле. Физика, исследуя обратимые

процессы, исходит, как известно, из идеи необратимости. Ведь время, знание и

память в физике предположены. Они не введены ею в рамки корпуса физических

наук на основе собственного исследования. Значит, уже для исследования

обратимых процессов приходится использовать необратимые.

По линии обратимость-необратимость обсуждается и проблема включенности

сознательных процессов в само содержание наблюдения. Ведь используя время,

мы тем самым предполагаем сознание уже изначально данным в исследовании. И в

этом смысле мы не можем судить о том, какой Вселенная была в "чистом виде",

до сознания.

То есть я хочу сказать, что обсуждение этих проблем гораздо больше роднит

философию сознания с современной физикой, биологией, космологией и т.д., чем

с традиционными подходами изучения сознания, скажем, с физиологией мозга,

его моделированием и т.д. Но важно, что покажут такого рода исследования.

Возможно, что из них мы сможем потом узнать, как вообще организовано поле

информации, в котором имеют место какие-то пульсации процессов, от которых

сознание неотмыслимо. Мы тут должны, очевидно, вводить новые дерзкие

абстракции и представления. - Типа, например, гипотезы американского

психолога Т.Лири о космогалактическом коде, задающем "поле сознания", или

голографической Вселенной английского физика Д.Бома? - Здесь как раз

допустимы и даже нужны самые безумные фантазии, при условии четкого

понимания того, что мы обсуждаем. А обсуждается все та же роковая проблема

необратимости, возникновения необратимых миров, внутри которых мы помещены,

и уже не можем рассуждать о том, какова Вселенная сама по себе. - То есть в

несколько другом выражении, это вопрос о границе между законом и свободой? -

Как я говорил, понятия времени, памяти, знания физикой предположены как

готовая посылка. Физика существует в определенным образом установленной

дофизической Вселенной. Здесь мы имеем дело с тайной, которая всегда

остается тайной. Чем глубже в нее проникаешь, тем дальше она отступает. И

это сознание тайны очень важно. Может быть, оно и является той тайной, что

мы хотим постичь. И оно фундаментальным образом содержит в себе феномен

свободы. Мы вообще бы не могли иметь дело с миром, который полностью

исчерпывался бы своими причинно-следственными связями. Если бы мир был

таковым, то, с учетом того, что для "игры" такого мира мы имеем

бесконечность, его информативность давным-давно исчерпалась бы. И нас сейчас

просто не было бы. Но этому противоречит антропный принцип: мы существуем.

Если я получил в результате исследования такой мир, который явно исключает

меня самого, значит, исследование было неправильно. - Как известно,

естественные науки и - шире - все науки, устроенные по образцу естественных

наук (прежде всего, физики), изучают объективные закономерности. Однако

сущностью феномена сознания является свобода. А свободу нельзя определить

внешним по отношению к ней образом, ибо это означало бы подвести свободу под

какой-то закон, какую-то регулярность и начинать определять то, что в

принципе неопределимо. Именно в этом смысле грамотные философы говорили и

говорят, что свобода имеет причиной саму себя и не имеет причины вне себя.

Что - с учетом этого фундаментального и никем не опровергнутого положения -

философ может сказать о принципиальной границе исследования сознания

объективными методами? Существует ли она, и если да, то что же мы все-таки

можем знать о сознании несомненно и объективно? - Принципиальная граница,

конечно, существует, но только в очень странном смысле. Например, математик

мог бы сказать, что есть граница и есть то, что очерчивается границей, и

процессы, происходящие в этих областях, радикально отличны. При изучении

сознания мы фактически исследуем границу, очерчиваемую и создающуюся

взаимодействием исследователя с сознанием. А что значит исследовать? Это

значит вводить некоторую определенность, проводить некоторую концептуальную,

теоретическую границу. А граница границы, как сказал бы математик, равна

нулю. Таким образом, изучая сознание, мы исследуем граничные явления, то,

что имеет в принципе как бы нулевой характер. В этом процессе мы всегда

исследуем возможное сознание. И что бы мы ни сказали о сознании, не

исчерпывает его всего, и оно никогда не есть это сознание, а всегда что-то

еще. Сознание существует для объективного наблюдателя, исследователя только

на границе, но в смысловом, "внутреннем" аспекте оно предстает как чистый

нуль.

Эту аналогию можно расширить. Предметом философии также является

возможный человек. После того, как возникли спонтанные (свободные) продукты

духовных актов - это могут быть архетипические представления произведения

искусства или науки, - у человека появляются определенные - именно эти, а не

другие - чувства, мысли и т.д. И каждый раз, как только мы зафиксировали

какой-то процесс становления сознания, оно уже не то, что мы зафиксировали.

В этом смысле метафизика сознания всегда есть отрицательная, "нулевая"

метафизика.

И мне кажется, физические поиски идут тоже в этом направлении. Например,

здесь приходится иметь дело с некоторым числом допущений, которые

закладываются в характеристики вакуума, который как вакуум не должен был бы

иметь никаких характеристик. Однако оказывается, что в вакууме при

определенных условиях происходит рождение частиц, и поэтому он не абсолютно

пуст, но пуст лишь в смысле невозможности ухватить его в каком-то

отстраняемом от него объективном предмете, ибо таких предметов (свойств)

нет. Ухватить его невозможно, потому что перед этим мы уже ввели какую-то

соразмерность: предположение о том, что размерность космических процессов

близка к размерности сознания или размерность сознания как некоторого

"живого тела" близка к космическим размерностям. Поэтому для теории

информации и возникает проблема того, как организованы "поля" между

человеческими головами, а не под черепной коробкой. И любая удавшаяся

коммуникация: реализовавшаяся любовь, акт понимания и многое другое - все

это предполагает некое слияние, вложение одних состояний в другие. Все эти

явления, - опыт которых имеет каждый из нас, - говорят о том, что какие-то

свойства существуют: сродственность, сонастроенность, пересечение (каким

образом одно находит другое, родственное ему, и не проходит мимо - а иногда

проходит мимо, это тоже интересная проблема). - В наше время бурно

развиваются информационно-компьютерная техника и научные дисциплины,

обеспечивающие это развитие, - информатика, кибернетика, теория информации,

теория искусственного интеллекта и т.д. Что нового эти дисциплины дали для

понимания сознания? - Быть может, проблемы, внесенные компьютерной техникой,

научат нас делать выводы из одного простого факта, который является

следствием фундаментальных законов устройства "полей" сознания. Я имею в

виду фантастическую компактность упаковки информации, ее всеобщую

доступность и ничем не стесняемую циркуляцию, подобную прохождению токов

жизни. И если какие-то социальные структуры мешают концентрированному сбору

информации в доступных всем точках и ее мгновенному распространению по всем

заинтересованным адресам, то эти структуры должны перестраиваться как

несоответствующие природе человеческого сознания.

Вот почему демократичное, цивилизованное поведение - а не сентиментальные

требования гуманистов - выражает саму суть законов сознания и устройства

человеческого общежития в соответствии с ними. А нарушение этих законов

неудачной социальной формой, неудачным способом общения людей, цензурой,

предрассудками, стереотипами, навязываемыми извне нормами, душащими

человеческую свободу, - все это создает зоны напряжения, роковые узлы,

которые или развязываются драматическим образом или ведут человечество к

вырождению и гибели. - Согласно американскому футурологу О.Тоффлеру,

человечество находится сейчас на третьей волне. - фазе

информационно-технологического общества, - когда основным его ресурсом

являются уже не капитал, а информация и технология. Возможно, на следующей

фазе основным ресурсом станет творчество. Однако, если обратиться к ситуации

в нашей стране, многое еще препятствует интенсивному включению в фазу

информационно-технологического общества. Отсюда - новый поворот, куда бы

хотелось направить нашу беседу. Сначала следующий вопрос. Известно, что в

советской философской литературе циркулирует наработанный аппарат

философских категорий, понятий, доставшихся нам в наследство от сталинской

версии марксизма. Что же теперь делать со всем этим хозяйством предыдущей

эпохи? - Накопившийся аппарат неадекватных представлений, понятий,

стереотипов, конечно, тормозит развитие философии. На вопрос же "что с этим

делать?" - этот роковой российский вопрос - я бы ответил так: "Ничего не

делать!" Что-либо делать с этим невозможно. Только начни - и тотчас будешь

вовлечен в определенные правила игры, в реанимацию окоченевших, отживших

представлений, и ни во что это не выльется, кроме очередной схоластики и

дробления костей. Речь же идет о том, чтобы деблокировать ситуацию простым

способом. Не участвуй в этом ни "за", ни "против", - само рассосется,

рассыплется. Делать же нужно свое дело, а для этого следует признать право

на индивидуальные формы философствования. И чем больше появится людей с

личностным опытом философствования, читающих свободные философские курсы,

тем скорее оздоровится атмосфера в стране, долгое время находившейся под

давлением унифицированных идеологических структур.

Понимаете, проблема сознания действительно неотделима от проблемы

свободы. Сознание, по определению, есть моральное явление. Не случайно во

многих языках слова "сознание" и "совесть" происходит от одного корня. Ведь

моральные феномены означают просто следующую вещь: способность человека

руководствоваться причинно ничем не вызванной мотивацией. Так называемой

идеальной мотивацией. Это и есть область морали.

Мы, например, говорим: морально то, что бескорыстно, беспричинно. Ведь

совесть, она - не "почему"? Она, наоборот, "обрубает" цепь причинных

аргументов. Мы говорим: "потому, что испугался; потому, что храбрый;

потому-то и сделал то-то". Или - "был в хорошем настроении и потому сделал

это или не сделал того-то". А когда речь идет о феномене сознания, этическом

по своему содержанию, мы говорим не "почему", а "по совести". Это - как бы

конечный аргумент. Воплощение такого состояния в мысли и есть философия.

Фактически в сознании выделена сфера. Это одновременно и сфера морали.

Любые аргументы, похожие на моральные, но теряющие качество "чистоты", т.е.

непрагматичности, неутилитарности, неприспособляемости, выпадают

автоматически из сферы морали, не являются моральными суждениями по своей

природе. Например, когда говорят "я делаю это сегодня, чтобы завтра было

то-то" (и тем самым это завтрашнее оправдывает средства сегодняшние), то это

рассуждение вообще не из области морали. Не то, чтобы плохое или хорошее,

достаточно моральное или аморальное, а вообще не из области морального

существования, потому что совесть внутри себя неразличима во временной

терминологии, она "всегда". Времени в совести нет; она - нечто вечное и

вневременное.

Свойство неутилитарности одновременно, конечно, и тавтологично, ибо,

чтобы стремиться к добру, нужно уже быть добрым - другой причины нет. Именно

поэтому сенсуалистские, прагматические обоснования морали или ее обоснования

на биологических теориях естественного отбора никогда не работали и никогда

не сработают. Первый признак морали и состоит в том, что моральные явления -

причина самих себя. И тогда они моральны. - В последнее время усилились

апокалипсические настроения, связанные со следующим предчувствием. За

истекшие века разогнана гигантская машина налаженного материального

производства социальных автоматизмов, бессмыслия, действующая как бы сама по

себе, разрушены многие традиционные структуры и культуры. Во всем этом можно

усмотреть драматическое противоборство между набравшей гигантскую инерцию

машинно-технократической цивилизацией, которая стала почти неуправляемой, и

хрупким миром сознания. Как вы относитесь к этим взглядам и видите ли

возможность позитивного выбора или исхода? - Это очень трудный вопрос, очень

трудная область для оценки ситуации и точного прогноза. Обратите внимание,

что мы опять употребили слово "выбор" не в первом, а во втором смысле, имея

в виду естественное органическое развитие, которое обладает собственной

размерностью. Этот процесс можно аналитически разложить по частям,

повторить. И этим, кстати, "компьютерный путь" принципиально отличается от

того, которым идет эволюция сознания, потому что он опирается на

аналитическую картину мира, раскладываемость по шагам на простейшие операции

и последовательное (пошаговое) сцепление этих операций. Правда, в ЭВМ эти

сцепления производятся с чудовищной скоростью, что как бы компенсирует

отсутствие времени у человека. Но возникает вопрос, а как быть с

неаналитическими образованиями? Ведь образ, который сознательное существо

имеет о каком-то предмете, является частью определения и сутью самого же

предмета. Например, то, что я думаю о деньгах, есть существенный элемент

самой природы денег. И этот элемент аналитически невыводим. Нельзя из

свойств золота однозначно и непрерывным образом вывести тот факт, что золото

стало деньгами. Это сращение мы должны принять как исходный факт. Внутри

него уже содержится феномен денег: явление, ставшее формой сознания.

Температуру же газа можно аналитически вывести из его свойств. И поэтому в

компьютерных исследованиях постоянно сталкиваются с проблемой, которая есть

"хвостик" этой проблемы образа, поскольку относительно сознания природные

процессы в принципе не определяемы до конца; из их естественного описания

нельзя получить их характеристику.

На вопрос же кратко можно ответить следующим образом. Так называемая

техника - это, по существу, искусственные органы и приспособления человека.

Если судить по истории техники, эти органы в тенденции моделируются и

строятся как человекоподобные. Причем самыми стойкими оказываются такие

технические структуры, которые в чем-то подражают живым организмам. Не

случайно в архитектуре, например, совершенно мертвая, казалось бы, вещь -

купольный свод - до сих пор сохраняется и часто используется.

На первый взгляд, развитие техники и технических систем действительно

несет большую угрозу для человека, который эмпирически весьма часто

продолжает жить в конечной размерности своих малых способностей,

ограниченных сил, а при этом создает технические системы, которые нарушают и

превосходят его антропологический масштаб. Однако изобретение, развитие

новой техники одновременно предполагает фантастическую духовную активность.

Поэтому представления об удушаемом технократической средой человеке не

вполне соответствуют истине: они несколько "сбиты", вне фокуса. Такой

человек не смог бы создавать то, что его душит. В фундаментальном смысле

техника, все же, продукт духовной деятельности и, например, оказывается, что

для того, чтобы социально-экономическая система была конкурентноспособной,

нужно иметь в обществе достаточное число людей, не сидящих в задумчивости, а

ведущих себя активно, самостоятельно; людей, на которых нельзя было бы

поставить хозяйское клеймо продукта коллективного труда, тавро хозяина, без

которого ты - не человек.

Так вот, "системы с тавром" проигрывают - и в чем? В создании той самой

высокой технологии и техники, которая кажется такой страшной и опасной. В

своем экстремуме техника несет и спасение, потому что она сама как среда,

орган культуры составлена из изобретений, которые требуют, однако,

прогрессивных социальных форм, максимально освобождающих человека от его

капризов, страхов и т.д. Я не представляю себе, чтобы сенсуально

безрадостный человек, лишенный всего того, что уже дано ему как человеку,

смог бы действительно совладать с угрозой экспансии техники. Но тот, кто

помнит вкус травы, прозрачность бездонного неба... У меня надежда на этих

людей, на то, что они будут спасать небо от закопчения. Однако эта надежда

становится реальной, повторяю, лишь там, где действительно высвобождается

пространство для развития определенных технических, "чудесных" изобретений.

И это высвобождение начинает решать и экологические проблемы. Ведь, обратите

внимание, эти проблемы острее всего в тех странах, которые имеют индустрию

вместе со всеми ее негативными последствиями. И именно эти социальные

системы отстают в вопросах техники, которые кажутся нейтральными, как будто

бы не имеющими отношения к общественному устройству. Ничего подобного.

Техника "питается" живым очагом человеческого творчества, свободой. Ты не

можешь быть в гражданской жизни рабом и при этом быть свободным в

изобретательстве. Изобретательство требует интеллектуального мужества,

определенной раскрепощенности. А сознание едино. И нельзя иметь

раскрепощенность в одной точке и не иметь ее в другой. Тот, кто раб перед

начальством, раб и перед техническими проблемами. Он не может проявить чудес

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: