Средневековый человек

«Я смешной человек» или «я – человек из подполья» – так зачастую высказывался о себе герой Достоевского, представляясь читателю. Заставляя своего героя говорить о вещах скрытых, но важных, Достоевский обращался его языком к тому читающему обывателю, который никак не считал себя «смешным» или же сидящим в подполе. Читающий Достоевского человек в личной самооценке, скорее всего, был серьезен и солиден. И сидел он за столом в гостиной или в присутственном месте среди важных бумаг, а не в подвале. Но, вчитываясь в плотный предлагаемый текст, он должен был на некоем этапе с удивлением найти между собою – солидным человеком – и человеком из подполья родственные черты. Он должен был понять, что и он тоже – «смешной человек», хотя на пальце у него перстень, крахмальный воротничок сдавливает двойной его подбородок, а за столом ему прислуживает горничная. И пусть он даже студент, мечтающий о всемирном счастье; пусть он банкир, грезящий о собирании всех богатств себе подмышку, он всѐ равно должен был почувствовать: «я смешной человек».

А я вот средневековый человек. Как вам такая фраза? Находите ли вы родство с ней? Вы, у которых в кармане iPhone, на столе компьютер, а во дворе – японский автомобиль? «Нет, – скажет Некто. – Я человек модерна и даже постмодерна». «Почему бы и нет? – возразит Иной. – Одно другому не мешает». Со вторым я согласен. Одно другому не мешает, господа. Не мешала же Королеву, отправлявшему ракеты с людьми на орбиту, маленькая монетка, которую он неизменно на запусках зажимал в кулаке и которая (как он верил) приносит счастье. Цивилизованные в электрическом свете, мы можем быть вполне доисторическими в ночной тьме. Но я не за бессознательное дикарство. Я за сознательный мир внутреннего человека. И в полной тьме, и в свете лампочки Эдисона можно сознательно носить в себе смыслы, чуждые эпохе за окном. Не модернистские и не постмодернистские смыслы. «Империя», «Средние века», «Страшный суд» – это ведь не пугалки и не ругательства. И если отшелушить ложные ассоциации от простых понятий, то мы, даст Бог, найдем вкус в оболганных именах и близость к немодным «трендам». Сейчас попробуем расшифровать «средневековый» термин.

Небеса для меня не мертвы. Оны живы и дышат. Они внемлют голосам, раздающимся с земли. Оттуда – с Небес – приходит заслуженная кара и щедрое благословение. Самолеты, летающие по небесам, на дело не влияют, поскольку летают вовсе не по тем небесам, откуда приходят кары и благословения.

Ад для меня – реальность. Ему мало места в тех областях, где его заключили, – неважно, где они топографически. Ад обнаглел и хочет выйти из области снов и кошмаров в реальность, чтобы жить здесь и сейчас на правах действительности. Человек на земле хочет быть уже жителем Ада.

У Ада с Небом война. Ад хочет завоевать Землю, чтобы доказать Небу свою силу, а буде карта ляжет – объявить Небу полномасштабную войну. Погибшие безвозвратно земляне

Адом в счет не берутся. Земные дела, прочитанные под этим углом зрения, дают изобильную пищу для размышлений.

Добро и зло существуют реально. Они перепутаны, как два борца, сплетшиеся в схватке, но они реальны. Иногда зло красится «под добро», а добро так бесцветно, что его не замечают. Но они всѐ равно реальны и до конца никогда не смешиваются.

Смерть есть факт, но ею ничего не оканчивается. Она не самостоятельна и служит Богу, как и вообще всѐ служит Богу в средневековом понимании. Загробный мир реален не менее, чем мир «предгробный». Все миры не замкнуты, но взаимопроникают друг в друга и общаются.

Словно центр в круге, царствует в мире Бог. Все, кто служат Ему, приближаются к центру и одновременно – друг к другу. Все, кто удаляются от Него, улетают на периферию и далее, под действием силы центробежной, – вон из круга во тьму кромешную, идеже «плач и скрежет зубов».

Вот вам очень краткий перечень средневековых мыслей, могущих жить в человеке независимо от наличия или отсутствия у него в кармане iPhone, а во дворе – японского автомобиля. Да, чуть не забыл. Средневековый человек верит (знает, чувствует), что вся земная реальность подобна комедии (комедия не потому, что очень смешно, а потому, что в конце хорошо закончится) и вся эта комедия однажды придет к концу. Маски будут сорваны, грязь смыта, преступники пойманы. Зерно отделится от плевел, и средневековый человек очень не хочет улететь далече вместе с плевелами, уносимыми ветром, но хочет быть пшеницей, собранной в Небесную Житницу.

Изложенные мысли не есть модерн, ни постмодерн, для которых смысла нет, красота относительна, истина иллюзорна и мораль корыстна. Модерн – это мировоззрение самоубийцы, а постмодерн – жизнь после жизни. А то, что скупо изложено выше, – средневековые мысли в их классическом понимании, которыми можно жить, пользуясь со спокойной совестью при этом ватерклозетом и летая на самолете в отпуск. Они – эти мысли – изложены поверхностно, так, как в хрестоматии пересказывается «Война и мир». Но, надеюсь, мы не соврали.

Мое предложение заключается в том, чтобы пользоваться модерновым миром, как мебелью в гостинице, не отвергать предлагаемые им холодильники и бигуди, но в глубине сердца жить простыми средневековыми смыслами. Средневековые люди, поверьте, не скучные. Среди них есть, к примеру, Гоголь и Паскаль. Всѐ великое и красивое, чем можно гордиться, чем – к слову – и гордится человечество, задумалось и вымолилось именно в средневековых кельях и мастерских. Средневековое мировоззрение делает человека многомерным, загадочным и нравственно ответственным, тогда как современные мировоззрения делают его сыном случая или обезьяны, жилищем глистов и наконец – пищей червей. По пути из роддома в могилу современные мировоззрения развязывают руки «случайному человеку» и толкают его на всѐ что угодно, зане (шепчут они) отвечать за прожитое некому.

«Я средневековый человек». Это звучит не смешно и не запоздало. Если вдуматься, то это звучит более гордо, чем глупый писк: я современный человек. Раз я живу в этом времени, то я по необходимости «современный человек». О чем тут спорить, и где здесь заслуга?

Но выбор смыслов и нравственных приоритетов остается за мной, и в этом выборе я вовсе не хочу быть современным человеком. У меня есть варианты получше. Как вполне современный человек, я недавно приехал на метро к Боровицким воротам, постоял в

современной очереди и совершенно современно за билет расплатился карточкой. Но как совершенно средневековый уже человек, я вошел в Кремль и молился у царского места, у гроба Ермогена и ходил среди княжеских гробов в Архангельском. Всѐ в храмах Кремля мне было близко как современнику их полнокровной жизни. Так, собственно, я стремлюсь поступать всегда: не спорю с действительностью, которая мигает рекламой и одевает меня в синтетику, но стараюсь думать и говорить исходя из того, что (смотри выше): Рай и Ад – реальности; за гробом продолжается жизнь; миры взаимопроникают и соперничают; Бог царствует нам миром полновластно и утаенно. Утаенно, то есть не для всех явно, ради нашей веры в Него. Праведный верою жив будет.

Средневековый судья боится Небесного Судьи; у средневекового воина есть и земная Родина, и Небесное Царство; средневековый праздник поистине весел, а средневековый пост поистине строг. Каковы современные судьи, воины, праздники и посты, вы сами знаете. Знайте же еще и то, что взяточниками и разбойниками, развратниками и лицемерами людей делают мировоззрения, формирующие внутреннего человека. Ну а уже сами мировоззрения умные и сильные люди выбирают самостоятельно, слабые же и недалекие впитывают некритично, как рекламу.

К сильным и умным обращена эта «смешная речь из подполья». Как Левша, просивший передать государю, что англичанин кирпичом ружья не чистит, и я прошу передать современникам: «Не ешьте ―Whiskas‖».

Революция в уме

Есть единственная революция, которую я приму и благословлю; революция, о которой я порадуюсь. Это революция в сознании. Причем не всякая революция, но евангельская. Евангельская революция в сознании! Что это? Это выравнивание смыслов и помыслов во внутренней сокровищнице человеческого сердца. То, что достойно быть первым, поставляется на первое место, второе – на второе и так далее. Это очень нужно, поскольку обычно у человека голова в хвосте и ноги из ушей растут, отчего вся жизнь неизбежно путается и безнадежно смешивается.

Мужчину Бог создал первым, жену – второй. Истина прописная, но важно приучить себя делать практические выводы из прописных истин. Иначе истина рискует стать голой теорией, никак не влияющей на жизнь. Так не влияет на нашу жизнь и нравственность знание километров, отделяющих Луну от Земли. Извольте еще пример.

Мы, священники, за месяц или тем паче за год прочитываем центнеры записок с именами и просьбами помолиться. Обычное дело – записка с просьбой о семейном благополучии. «О мире и согласии в семье (имярек)». И обычное дело прочесть в такой записке имена супругов, стоящих в следующем порядке: Татианы и Сергея; Марии и Петра; Елены и Георгия… О Господи Иисусе! Да почему же женское имя сплошь и рядом стоит перед мужским, словно бы главное? Ведь не Адам от жены, но жена от Адама. И вы можете сказать: да не цепляйтесь вы к мелочам. Но эта кажущаяся мелочь – порядок имен – обнажает и делает явной застарелую болезнь сознания. Смею сказать на этом примере, что сознание наших прихожан оказывается то ли феминизированным, то ли обезбоженным. То, что Адам был прежде Евы, они помнят, но выводов далее не делают и пишут Марфу прежде Спиридона.

Братья и сестры! Телега не должна стоять впереди лошади, если мы ехать хотим, а не просто стоять на месте. «Сергей» и в жизни, и в записке должен стоять перед «Еленой», а не позади нее. Таковы же отношения между Иваном и Марией, Петром и Наталией. Не надо отговариваться тем, что «мужик нынче не тот» и прочее. Он потому и не тот, что всю жизнь живет под мамкиной юбкой и позади женских плеч. Он и не женится зачастую потому, что на мамину пенсию у него всегда будет дома горячий суп и рубашка будет выстирана старческими руками той же матери. Мать в этом случае просто – спонсор бездельника и инфантила, но попробуй это докажи. И если даже церковные люди не поймут этого и не сделают жизненных выводов, то чего спрашивать от людей, для которых Библия – всего лишь литературный памятник.

Мужчина везде должен быть впереди. Так Бог приказал. На мужчине должна лежать основная тяжесть внешней жизни, тогда как на женщину ложится тяжесть внутренняя, семейная. Можно сказать, что муж пахнет ветром (он трудится на внешних рубежах), а жена – очагом (на ней забота о доме). И поскольку мужчину не только рожают, но и буквально «делают» женщины, то женщины должны добровольно отказаться от борьбы за первенство и без борьбы отдать его мужчине. Мало того – женщина должна (ради личного

счастья даже) всячески помогать воспитывать в муже, сыне и брате качества лидера, главы, ответственного и терпеливого человека. Эта элементарщина очень малому числу людей понятна, от чего сердце болит буквально.

Вот картинка из быта. За стол садится верующая семья, состоящая из молодого мужчины, его жены, матери жены и маленького ребенка. Теща разливает первое блюдо по тарелкам и первую тарелку дает самому маленькому! Муж, глава семьи, говорит теще: «Мама, первую тарелку – мне. Не потому, что я самый лучший и самый хороший. Просто я – глава этой семьи и единственный здесь взрослый мужчина. Первую тарелку, мама, мне! Вторую – вам, потом – вашей дочери, а только потом – ребенку».

Это совершенно правильные слова, рожденные библейским сознанием верующей души. Но знаете, какой была реакция тещи? Догадываетесь, небось. Было много вздохов и искренних недоумений, за фасадом которых читается: «Дети – это же наши боги, это наши домашние идолы, ради них живем». А зятья – это «мужланы и грубияны, гордецы и самодуры». «Чего это я должна ему служить и его слушаться?» И они ведь, женщины эти, так и дочерей своих учат: будь самостоятельна, мужу слишком не угождай и проч. Сами брошенные мужьями или ушедшие от мужей, они учат дочерей самовольству и бытовому феминизму. А потом удивляются: почему это семья у дочери распалась? Да и потом, молясь уже о соединении распавшейся семьи, опять привычно пишут «свою Свету» перед тем Ваней, который «зять».

Не может человеческое сердце без боли воспринять библейскую истину, согласно которой только до брака своих детей мы, родители, – самые близкие к ним люди. После женитьбы сына и замужества дочери вступает в силу Божье слово: «Оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей, и будут одна плоть» (Быт. 2: 24). А мать и отец хотят и после заключения детьми брака оставаться на первых ролях, споря по сути с Богом и незаконно вмешиваясь в жизнь повзрослевших детей.

Рассказывая эту историю о неправильно мыслящей теще, которая, кстати, в церковь ходит, и зяте, говорящем правильные, но непривычные слова, я видел недавно в одной аудитории морщившихся женщин. Они слушали внимательно и кривили лица. Морщились они невольно, как от зубной боли. Видно было, как скребли их по высокомерному сердцу неожиданные и простые слова обычной истории. Видно было, что они сами давно и самочинно поставили себя на главное место в своих семьях, привыкли командовать и распоряжаться, привыкли то криком, то слезами добиваться своего. Это были хорошие и обычные церковные люди.

Спрошу вас и себя: если ребенок – главная ценность и если женщина всем управляет и командует, то где место мужу? Какое место ему отведете взамен прежнего и естественного – господственного? Неужели он создан, чтобы биологически осчастливливать дочерей, делая их матерями; дарить женам постельные радости и зарабатывать деньги (желательно большие), а в остальном стоять сбоку молча? Всѐ что ли? И неужели мамами наученные и женскими журналами наставленные, именно об этом «счастье» подсознательно мечтают и молятся тысячи девушек, желающих выйти замуж? «Кормит, любит, одевает, балует, ласкает, ни в чем не перечит, ибо я – хозяйка». Это, девушки, мечта не о реальном муже, но о Коте в сапогах, который пушист, ласков и по совместительству – чудотворец. С такой мечтой о браке придется остаться незамужней или в отчаянии выйти в конце концов за стареющего вдовца. Чтобы так не случилось, нужно в мечты о браке (мечты неизбежные, естественные и греха в себе не несущие) допустить библейскую идею служения, добровольного смирения и невидимой роли. Желай стать тенью мужа, желай стать ребром его и водвориться на естественное место –

ближе к сердцу его и под покров плоти. Желай отдать себя ему, чтобы потом раствориться в материнстве. Тогда будущее счастье из разряда невозможного переходит в разряд возможного, хотя и необязательного.

У меня нет иллюзий о качестве нашей повседневной жизни. И я готов выслушивать справедливые рассказы о том, каковы нынче мужчины и что им «только одного надо» и проч. Но мне в то же время понятно, что вся запутанность жизни есть плод запутанности ума и что в уме нужно провести евангельскую революцию. Стоит только с краешку подобраться к библейским смыслам и постараться сделать из них практические выводы, как тут же бытовое сознание наше начинает бунтовать и нервничать. Бунт этот есть обличение тайного нашего, подкожного безбожия. Приведенный пример – не единственный. Он просто на памяти и на слуху, как самый свежий. И мы существенно нуждаемся в перемене ума, в том тяжелом и медленном труде по переустройству внутреннего человека, чтобы нам понятными стали слова апостола: «Мы имеем ум Христов» (1 Кор. 2: 16).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: