Самое главное обвинение

«Что является великой силой природы? Секс, не правда ли?.. Дайте людям хорошую сенсацию на сексуальной почве, и она привлечет их гораздо больше, чем любой политический скандал или мошенничество. Eh bien, это и было мое задание…»

Агата Кристи. «Авгиевы конюшни»

И вот мы дошли до самого-самого… И это самое-самое умещается в один абзац приговора:

«Будучи морально разложившимся человеком, Берия сожительствовал с многочисленными женщинами, в том числе связанными с сотрудниками иностранных разведок».

И дальше про несчастную соплюшку Лялю Дроздову – мы уже писали, что собой представляет единственный эпизод, дошедший до суда. Остальное, если что и инкриминировалось, завяло на стадии предварительного следствия. Впрочем, в этом аспекте бериевских «преступлений» суд не виноват. Это постарались товарищи по партии.

Все началось еще на Пленуме. Вытащил грязное белье на свет секретарь ЦК КПСС Н. Н. Шаталин, который, как он утверждал, делал обыск в сейфе в служебном кабинете Берии.

«Мы натолкнулись на необычные для служебных кабинетов вещи и предметы, – говорит он. – Наряду с документами мы обнаружили в больших количествах всевозможные, как уж там назвать, атрибуты женского туалета. Вот краткие выдержки из описи, которую я хочу огласить… дамские спортивные костюмы, дамские кофточки, чулки дамские иностранных фирм – 11 пар, женские комбинации шелковые – 11 пар, дамские шелковые трико – 7 пар (а почему не 11 – для комплектности? – Е. П.), отрезы на дамские платья – 5 отрезов, шелковые дамские косынки, носовые платки иностранных фирм, шелковые детские комбинации, еще некоторые детские вещи и т. д., целый список… Нами обнаружены многочисленные письма от женщин самого интимного, я бы сказал, содержания. Нами также обнаружено большое количество предметов мужчины-развратника. Эти вещи говорят сами за себя и, как говорится, комментариев не требуется».

Думаю, не надо объяснять, что при том подходе к законности, какой продемонстрировал Хрущев, ничего не стоит внести в протокол обыска что угодно – от презерватива до атомной бомбы. Тем не менее, весь список был старательно оглашен на Пленуме, большинство делегатов которого были мужчинами и испытывали по поводу услышанного самые сложные чувства – от мужской солидарности до откровенной зависти.

«Тем не менее для большей убедительности этой стороны дела, – продолжал, оборачиваясь к вытянувшей шеи аудитории Шаталин, – я зачитаю показания некоего Саркисова, на протяжении 18 лет работавшего в охране Берии. Последнее время он был начальником охраны.

Вот что показал этот самый Саркисов: “Мне известны многочисленные связи Берии со всевозможными случайными женщинами. Мне известно, что через некую гражданку С. (разрешите фамилию не упоминать) Берия был знаком (в показании фамилия сказана) с подругой С., фамилию которой я не помню. Работала она в Доме моделей, впоследствии от Абакумова я слышал, что эта подруга С. была женой военного атташе. Позже, находясь в кабинете Берии, я слышал, как Берия по телефону звонил Абакумову и спрашивал – почему до сих пор не посадили эту женщину. (И куда Абакумов, который терпеть не мог Берию, его послал? – Е. П.) То есть, сначала жил, а потом спрашивает, почему не сажают в тюрьму?

Кроме того, мне известно, что Берия сожительствовал со студенткой Института иностранных языков Майей. Впоследствии она забеременела от Берии, ей сделали аборт. Сожительствовал Берия также с 18–20-летней девушкой Лялей. От Берии у нее родился ребенок, с которым она жила на даче.

Находясь в Тбилиси, Берия сожительствовал с гражданкой М., после сожительства с Берией у нее родился ребенок…

Мне также известно, что Берия сожительствовал с некоей Софьей, телефон такой-то, проживает по такой-то улице, дом такой-то. По предложению Берии в санчасти ей был сделан аборт. Повторяю, что подобных связей у Берии было много.

По указанию Берии я завел целый список женщин, с которыми он сожительствовал (смех в зале). Впоследствии я этот список уничтожил. Однако один список сохранился, в этом списке указаны фамилии, номера телефонов 25–27 таких женщин. Этот список находился на моей квартире в кармане кителя.

Год или полтора тому назад я совершенно точно узнал о связях Берии с проститутками (так он пишет). Он болел сифилисом, лечил его врач поликлиники МВД такой-то. Подпись – Саркисов”».

Интересно, с какого перепугу Берия поручил своему начальнику охраны заводить такой список? Но это ерунда. По ходу судебного процесса возникли и другие списки. К. Столяров, один из тех, кто был допущен к «делу Берии» и читал его, пишет: «Когда следствие состыковало все обнаруженные списки и присовокупило сюда агентурную информацию, то число установленных любовниц Лаврентия Павловича возросло до 221. Кого там только не было – и спортсменки в ранге чемпионок мира и Европы, и официантки, и певицы, и комсомольские функционерши, и прима-балерины, и проститутки, и жены известных деятелей культуры, и домохозяйки, и киноактрисы, и отличившиеся на войне летчицы, и врачи с медсестрами, и студентки, и научные работницы, и даже школьницы». Впоследствии молва возвела их количество до семисот.

Как и другие очень уж сомнительные данные, вроде документов из Грузии, все эти списки были «подтверждены» на допросах.

«Руденко. Признаете ли вы свое преступно-моральное разложение?

Берия. Есть немного. В этом я виноват.

Руденко. …По вашему указанию Саркисов и Надарая вели списки ваших любовниц. Вам предъявляется 9 списков, в которых значатся 62 женщины. Это списки ваших сожительниц?

Берия. Большинство женщин, которые значатся в этих списках, это мои сожительницы…

Руденко. Кроме того, у Надараи хранились 32 записки с адресами женщин. Вам они предъявляются. Это тоже ваши сожительницы?

Берия. Здесь также есть мои сожительницы.

Руденко. Вы сифилисом болели?

Берия. Я болел сифилисом в период войны, кажется, в 1943 году, и прошел курс лечения. […]

Руденко: По вашему указания Саркисов и Надарая вели списки ваших любовниц. Вы подтверждаете это?

Берия: Подтверждаю.

Руденко: Вам предъявляется девять списков, в которых значатся 62 женщины.

Берия: Большинство женщин, которые значатся в этих списках, мои сожительницы. Списки составлены за ряд лет.

Руденко: Вы признаете, что превратили свой дом в притон разврата, а свою личную охрану в сводников?

Берия: Дом я не превратил в притон, а что Саркисов и Надарая использовались для сводничества – это факт…»

Да, но как все это было?

А вот, оказывается, как:

«Как правило, такие знакомства намечались во время его прогулок, – показывал на допросе полковник Саркисов. – Прохаживаясь около своего дома, Берия замечал какую-нибудь привлекательную женщину. В этом случае он посылал меня, моего заместителя Надарая или сотрудников охраны узнать ее фамилию, имя, адрес и телефон. Я шел вслед за этой женщиной и старался разговориться с нею, чтобы выяснить интересовавшие Берию сведения. Таким же путем Берия заводил знакомства и во время поездок по улицам на автомашине. Ездил он, как правило, очень тихо и всегда рассматривал проходивших женщин. Если какая-нибудь из них нравилась Берии, он велел мне установить связь. Если это удавалось, я докладывал Берии и по его указанию ездил за женщиной, либо посылал машину, предварительно договорившись о встрече…». ^[89]

Ага, и по Садово-Кудринской, милой, но довольно обычной московской улице, так вот стаями и фланировали знаменитые спортсменки и прима-балерины, героини-летчицы и врачи, певицы и комсомольские функционерши… Да, кстати, еще проститутки, которым порученцы Лаврентия Павловича неукоснительно платили положенную за сеанс цену. Если бы по Москве прошел слух, что Берия снимает женщин таким вот образом – а слух родился бы на следующий день, то фонари на Садово-Кудринской можно было бы смело менять на красные.

Но в этом деле есть факты и позабавнее. Так, в журнале «Коммерсантъ-власть» утверждается: «Один из специалистов, имевших возможность изучать дела Берии и начальника охраны Сталина генерала Власика, обнаружил крайне интересный факт. Списки женщин, в изнасиловании которых, судя по материалам его дела, признал себя виноватым Берия, почти полностью совпадают со списками тех дам, в связи с которыми обвинялся арестованный задолго до Берии Власик».^[90]

Бедный Лаврентий Павлович! Надо же, как не везет! Поставьте себя на его место: едешь на машине по улицам, медленно-медленно, а навстречу тебе так и идут любовницы генерала Власика. Гуляешь возле дома, а по тротуару так и шмыгают любовницы Власика! Проститутку на дом вызовешь – и та любовница Власика! Легко ли такое перенести горячему грузину? На какую бабу глаз ни положишь – она обязательно из-под Власика…

Но и это все еще цветочки. Самое интересное-то начинается дальше. Саркисов продолжает:

«Женщины на квартиру Берии доставлялись, как правило, на ночь…»

Ему вторит и сам «Берия»:

«Этих женщин привозили ко мне на дом, к ним я никогда не заходил…»

А вот что показал полковник Надарая, заместитель начальника личной охраны Берии:

«Посещала особняк Берии В., жена известного артиста. Однажды Берия вызвал мужа В. к себе на Лубянку, и он до утра ждал “приема”, а в это время Саркисов отвез его жену в особняк, где она всю ночь провела с Берией».

Да но ведь дома-то у Берии была семья! С ним в одном доме жили сын, жена сына, двое их детей. И, главное, дома была жена – грузинка!

А супруга наркома была такова, что у нее не загуляешь. Серго вспоминал, какой скандал устроила его мать отцу, когда он заинтересовался – только заинтересовался – какой-то красивой женщиной в Тбилиси. Бедный супруг тогда еле уговорил жену остаться.

Впрочем, жена и сын Берии показывали на следствии о его «моральном разложении». В том письме, которое непонятно, настоящее или нет, Нина Берия пишет: «С 1942 г., когда я узнала о его супружеской неверности, я отказалась быть ему женой и жила с 1943 г. за городом вначале одна, а затем с семьей своего сына. (А Серго, также на следствии, показывал, что ему и его семье принадлежал первый этаж в доме на Садово-Кудринской. – Е. П.) Я за это время не раз предлагала, для создания ему же нормальных условий, развестись со мной с тем, чтобы жениться на женщине, которая, может быть, его полюбит и согласится быть его женой. Он мне в этом отказывал, мотивируя это тем, что без меня он на известное время может выбыть как-то из колеи жизни… Я примирилась со своим позорным положением в семье с тем, чтобы не повлиять на его работоспособность отрицательно…»

«О его аморальных поступках в отношении семьи, о которых мне также было сказано в процессе следствия, я ничего не знала. Его измену мне, как жене, считала случайной…»

Письмо, как я уже говорила, скорее всего, поддельное, но ведь оно было предназначено для показа Президиуму ЦК, тем людям, которые знали Берию лично, и завираться было нельзя. Поэтому должно было соблюдаться определенное правдоподобие. Там, естественно, говорится о «моральном разложении», но что же это получается: вся история с расставанием была из-за одной-единственной измены? И как бы прореагировала Нина Теймуразовна, если б муж стал ходить по бабам? Или, тем более, таскать их в особняк? Можно сказать, как: на следующий день после того, как муж привел первую шлюху, жена оказалась бы в Тбилиси. Нина Берия не боялась никого – ни Сталина, ни собственного супруга. И, кстати, Сталин, который сам был верным мужем, в этой ситуации поддержал бы ее, а не Лаврентия Павловича.

А теперь слово Серго Берия. На следствии он говорил, что его отец ведет развратный образ жизни. «Он отдалился от меня и моей матери, по отношению к которой он оказался подлецом», «Я знал, что он аморальный, развратный человек» и, наконец: «Мне было известно, что Берия Л. П. вел развратный образ жизни, имел вторую семью, о чем я узнал от Саркисова…»

Только и всего?!! Да у какого нормального мужика за всю жизнь не было ни одной любовницы?

А вот, без всяких сомнений, подлинные слова Нины Теймуразовны, сказанные ею в интервью: «Удивительное дело: Лаврентий день и ночь был занят работой, когда ему было иметь дело с легионом этих женщин!»^[91]

Да, вот этого господа прокуроры, действующие по указке партийных бездельников, не учли.

А теперь, положа руку на сердце: вам ничто здесь не кажется странным? Этих женщин могло быть не 62, а 620 или 6200… их могло быть сколько угодно – но какое до них дело прокурору! Спать с женщинами – деяние, не наказуемое Уголовным Кодексом. Зачем же следствие принялось вдруг выяснять этот факт?

Ну это же так просто! Чтобы организовать утечку информации «из материалов следствия» и чтобы похождения «растленного маршала госбезопасности» стали той грязевой волной, которая похоронит под собой любые сомнения по поводу обоснованности или необоснованности осуждения Берии. При этом до суда дошла лишь недоказанная история Вали Дроздовой. Но доказана она или нет, это обывателя, которому обвинительное заключение было торжественно продемонстрировано (об этом несколько ниже), уже не интересовало. Слово «изнасилование» было произнесено, число жертв – 220 человек, – озвучено. И пошла писать губерния!

«Обычно машина Берии останавливалась у Театра Красной Армии. Там недалеко была женская школа. Ученицы расходились с уроков. Берия, как черная пантера за оленятами, наблюдал за ними. Когда замечал пухленькую девочку 14–15 лет, розовощекую, с влажными губами и ослепительно белыми зубами, он указывал на нее кивком головы…

Держа девушку за руку, Саркисов вталкивал ее на Лубянке в кабинет Берии, который садился за стол и тихо требовал, чтобы девочка разделась. Если она прирастала к полу, дрожала и ревела, Берия вытаскивал кнут из ящика и ударял девочку по икрам ног. Она могла кричать сколько угодно: в его кабинете все кричали и плакали – никто не смеялся…

…Он бросал ее, голую, на диван, сминал своим весом. Если инстинктивно она сжимала ноги, он левой рукой брал ее за волосы и бил головой о деревянный подлокотник дивана. Девочка сдавалась. Наступал радостный миг для Берии, когда он входил в молодое невинное тело. Словно разрывал его. Девочка кричала – он целовал ее слезы, катившиеся из молодых невинных глаз. Дефлорировать, то есть лишать невинности молодое женское тело, было для Берии высшим наслаждением. Девочку тошнило от запаха водки, чеснока, гнилых зубов…» ^[92]

Этот пускающий слюнки литератор – не кто иной, как уже упоминавшийся Т. Виттлин, западник, в России не бывавший, тем не менее изготовивший книжечку, которая потом была переведена на русский язык, к вящей радости наших сексуально озабоченных диссидентов. (Но почему этот придурок решил, что второй человек в СССР не может привести зубы в порядок?!)

Затем появились мемуары бериевских «жертв». Можно задать вопрос: как женщине не стыдно вспоминать такие вещи? Очень просто. Надо понимать один нюанс психологии женщин определенного сорта: описывая, что на них позарился «сам» Берия, они набивают себе цену, только-то и всего.

Некая «домохозяйка К.» вспоминает:

«Лежа со мной в кровати, Берия спрашивал: “А кто твои приятельницы? Как они выглядят, какие у них глаза, фигурки, темперамент? Приезжай ко мне с ними вместе, и мы вместе ляжем в постельку”. Все это Берия сопровождал циничными комментариями в очень грубой, неприличной форме. Берия находил особое удовольствие выражаться нецензурно и страшно хотел, чтобы я также произносила нецензурные слова. Он очень просил меня об этом. Но я не согласилась…»

А вот Нина Алексеева, бывшая артистка ансамбля песни и пляски:

«И вы знаете, я конечно, с ним сблизилась, с Лаврентием Павловичем. Никаких, конечно, насилий с его стороны не было! Если уж говорить откровенно, он был сильный мужчина. Очень сильный, без всяких патологий. Такому мужчине, наверное, надо было очень много женщин. Когда он в первый раз овладел мной и с такой, вы знаете, страстью, я чувствовала, что, конечно, ему нравлюсь…»

На эту тему писали рассказы, повести, даже стихи. Стихов в моем скромном исследовании, кажется, еще не было. Но в одной из книжек я нашла строки, которые стоят того, чтобы их привести. Не буду называть автора, бог с ним, может быть, ему впоследствии самому было стыдно за этот опус…

«Я никогда не увижу Красные ворота,

сколько столицу шагами не меряю.

Но зато моя дочь свободна от страха стать сексуальной добычей Лаврентия Берия.

Этот палач лубянский,

исчадие ада,

иногда по улице Горького ехал медленно,

из машины на женщин поглядывая.

Его лакомством были восемнадцатилетние.

(В самом деле? А в народе говорят – лет 15–16! – Е. П .)

Он выбирал пристально – как в ювелирном отделе – и молча указывал на избранную своим вертухаям…

Многие уступали – куда деваться? – а красавицы, что не хотели,

становились украшением

Колымского края.

У дочерей и внучек “врагов народа”

этот кровопийца вымогал любовь.

Говорят, он раздевался в потемках,

чтоб не увидели ненароком несмываемую, насквозь его пропитавшую кровь.

Горемычные, безответные наложницы…

Рушились женские души,

как взорванный храм…

Одна художница пыталась пырнуть его маникюрными ножницами,

но здесь же, в постели,

получила девять грамм…»

Ну, и так далее все в том же духе…

Тут что еще интересно: в чью голову пришла идея обвинить Берию, никогда не замеченного в какой-либо сексуальной озабоченности (в отличие от многих других деятелей советской верхушки), именно в этом? Кто вообще придумал столь наглую дезу? А кто придумал объявить человека, всю жизнь боровшегося за соблюдение законности, «карманным палачом» Сталина? Министра, первым шагом которого на этом посту стал приказ о запрещении пыток, ославить как садиста? Государственного деятеля, все делавшего открыто, будь то «подсиживание» Молотова или признание преступлений МВД, объявить заговорщиком?

Впрочем, стиль узнаваемый. Мы знаем, в чьих мемуарах Сталин, не пивший ничего крепче вина, ославлен как алкоголик, он же, не боявшийся ни пули террориста, ни немецких бомб, представлен трясущимся от страха за семью запорами параноиком, в чьих рассказах о последних годах его жизни вождь, никогда не терявший ясности мышления, представлен впавшим в маразм.

Сама ложь о Берии, бьющая через край ее пошлость и беспардонность, выдает автора с головой. Назвать этого человека? Это те же уста, которые утверждали на ХХ съезде, что Сталин воевал по глобусу. Политик, воспринявший всем существом бессмертный принцип Льва Давидовича Троцкого – врать надо нагло.

Человек этот в своем роде уникален. Почти у каждого из нас есть совесть, есть хоть какая-то, но мораль. И каждому свойственно мерить других по себе. Поэтому столько гадостей и вышло в широкий мир с легкой руки Никиты Сергеевича Хрущева, что простому смертному трудно понять: бывают люди, у которых совести и морали нет совсем…

Глава 6

«Докажите, что все это…»

В этом деле, помимо Берии, еще множество действующих лиц. После его убийства прокатился целый вал арестов в органах и по стране – брали тех, кто имел и мог иметь дело с Берией. Но мы сейчас не о них, а о членах их семей. Как Хрущев, нарядившийся в украденную тогу «отца реабилитации», поступил с родственниками расстрелянных?

После осуждения Берии и его кавказских соратников их близкие родственники были высланы из Грузии в Свердловскую область, Красноярский край и Казахстан. Чтобы не возмущались. А если и будут возмущаться, то пусть не в Грузии.

Сестры Берии и другие сородичи, высланные в Казахстан, как значится в записке Серова от 19 сентября 1955 года, «продолжают и ныне восхвалять Берия, утверждать о его невиновности и высказывать недовольство решением об их выселении». Сестру Берия и ее мужа даже решено было привлечь к ответственности «за злобную антисоветскую агитацию».

«В 1953 году, – пишет Серго Берия, – обеих моих бабушек, одной в то время было 84 года, другой – 81 год, в одночасье вышвырнули из квартир и отправили в дом престарелых в сотне километров от Тбилиси. Никому из родственников взять их к себе не разрешили…» Поскольку их не выселили из Грузии, то, надо понимать, даже центральные власти решили не трогать старушек, это была уже самодеятельность местных товарищей.

А теперь о самых близких Берии людях…

Серго Берия задержали в тот же день, 26 июня, в Кремле. Арестовывать пока не стали, просто отвезли на дачу, к матери, жене и детям. Дача была окружена военными, во дворе стояли бронетранспортеры.

«Не останавливаясь, прошел в дом, – вспоминает он. – Все – и мама, и Марфа (Марфа Пешкова – жена Серго. – Е. П.), и дети, и воспитательница – собрались в одной комнате. Здесь же сидели какие-то вооруженные люди.

И мама, и жена вели себя очень сдержанно. Меня явно ждали.

– Ты видел отца? – это был первый вопрос мамы.

Я ответил, что, по всей вероятности, его нет в живых, и в присутствии охранников рассказал, что увидел недавно дома.

Мама не заплакала, только крепче обняла меня и тут же принялась успокаивать Марфу: моя жена ждала третьего ребенка.

Не прошло и получаса, как в комнату вошел человек, одетый в военную форму.

– Есть указание вас, вашу жену и детей перевезти на другую дачу.

Мама оставалась здесь.

– Ты только не бойся ничего, – сказала она очень тихим и спокойным голосом. Впрочем, возможно, мне показалось, что она говорила очень тихо, потому что Марфа тоже услышала. – Человек умирает один раз, и, что бы ни случилось, надо встретить это достойно. Не будем гадать, что произошло. Ничего не поделаешь, если судьба так распорядилась. Но знай одно: ни твоих детей, ни твою жену никто не посмеет тронуть. Русская интеллигенция им этого не позволит».^[93]

И в самом деле, внучку Максима Горького хоть и вызывали в МВД, и допрашивали, но арестовать не решились. Насчет своей судьбы ни Нина Теймуразовна, ни Серго не обольщались: они были уверены, что прощаются навсегда.

Нину Теймуразовну арестовали 19 июля 1953 года. Андрей Сухомлинов прочел и ее дело. О чем оно? Да все о ерунде какой-то. Родственные связи с Евгением Гегечкори, с Теймуразом Шавдия, который был осужден за измену Родине. О каких-то «особых условиях» отдыха – салон-вагоне, обслуживающем персонале.

«Можно сказать, что дела в отношении ее и ее сына Серго были возбуждены незаконно. Оснований для их ареста и содержания под стражей в течение полутора лет также не было. Да и в ссылку они были направлены без всяких законных оснований…», – пишет прокурор.

Ну, естественно, незаконно – а как же иначе? А вот насчет того, в чем их обвиняли, – тут все было несколько по-другому. Тюремщики знали, чего хотели…

«Я сидела в Бутырке, – рассказывала Нина Теймуразовна. – Каждый день приходил следователь, который требовал от меня показаний против мужа. Говорил, что “народ возмущен преступлениями Лаврентия”. Я ему ответила, что никогда не дам сведений – ни плохих, ни хороших. Меня больше не беспокоили. Больше года была в тюрьме.

Обвинение? Как нет? Предъявили, но не смейтесь, это было вполне серьезно: я обвинялась в перевозке одной бочки краснозема из Нечерноземной зоны России в Москву. Дело в том, что я работала в сельскохозяйственной академии, изучала состав почвы. И по моей просьбе мне в самом деле когда-то привезли одну бочку краснозема, а он, как оказалось, был привезен самолетом. На этом основании меня обвинили в использовании государственного транспорта в личных целях.

Второе обвинение состояло в использовании мной чужого труда. В Тбилиси жил некий известный портной по имени Саша. Действительно, этот Саша приезжал в Москву, сшил мне платье, и я заплатила ему за это… Но что в этом преступного – я и сейчас не знаю…

Как-то в тюрьму пришел один мой “доброжелатель” и посоветовал, чтобы я написала заявление с просьбой о переводе в больницу, так как в тюрьме невыносимые условия. Это правда, я находилась в очень тяжелых условиях. О карцере, об “одиночке” слышали? Так вот, в “одиночке” я и была. Ни лечь, ни сесть. И продолжалось так больше года. Но я от больницы решила отказаться, потому что надзиратель мне тайком поведал, будто меня хотят поместить в психиатрическую больницу…».^[94]

Все ж таки слабо верится, что эта женщина могла написать то униженное письмо о помиловании, после которого ее выпустили из тюрьмы. Нет, письмо-то она, конечно, написать могла – но не такое. «Я беру на себя непозволительную смелость обратиться к Вам (Хрущеву. – Е. П.), к партии с просьбой ходатайствовать…» Это письмо сломленного человека. А если б Нино Берия удалось сломить, то она, уж верно, подписала бы показания против мужа. И ведь она рассказала далеко не все из того, что ей пришлось пережить.

Тогда же арестовали и Серго. Спрашивали тоже о какой-то ерунде – с чьей помощью он писал диссертацию, сам или ему кто-то помогал. (Правда, впоследствии на основании этих допросов его лишили не только ученой степени доктора технических наук, но и диплома.) Затем начались настоящие вопросы – об отце. Он не был так непреклонен, как мать, и кое-что сказал. Что именно, кроме «морального разложения», о котором мы уже писали?

Серго допрашивали практически каждый день, должно быть, рассчитывая присовокупить хоть что-нибудь к «делу Берии». И он дал следующий «компромат» на отца.

7.08. 1953 г. (21 ч – 0 ч. 50 мин.)

«…В квартиру отца я ходил только по его вызову или же через домработницу, испрашивая у него разрешения зайти к нему. По характеру властный, нетерпимый к замечаниям, он очень редко со мной разговаривал, а в разговорах обрывал. По вопросам государственного управления он со мной не разговаривал, редко по этим вопросам обращался к нему и я. Вспоминаю отдельные разговоры с отцом. После появления в газете “Правда” передовой статьи о серьезных недостатках в органах Министерства государственной безопасности в связи с делом врачей, я обратился к отцу с вопросом: “Почему охаивают работу Игнатьева, ведь он секретарь ЦК КПСС?” Задал я этот вопрос отцу потому, что для меня было ясно – без ведома отца передовая не появилась бы, поскольку он работал министром внутренних дел. Берия Л.П. на мой вопрос ответил раздраженно, презрительно по адресу т. Игнатьева: “Какой он секретарь ЦК, он… (нецензурное слово) собачье. И вообще ты не лезь не в свое дело”».

В своей книге и интервью Серго обрисовывает характер отца совершенно иначе. Возможно, к тому времени он несколько изменился. А может быть, это была просто защита от следствия – отец со мной не разговаривал, обрывал, я ничего не знаю. Судя по тому, что Серго было известно, чему конкретно будет посвящено заседание Политбюро 26 июня, они разговаривали и больше, и подробней, чем он утверждал на допросе.

И обратите внимание: опять Игнатьев! С чего бы это он вдруг о нем вспомнил? Спрашивали?..

На следующий день опять допрос.

8.08.1953 г. (16 ч. – 17 ч. 35 мин.)

«Вопрос: Расскажите все, что вам известно о вражеской деятельности Берия Л. П.

Ответ: Я утверждаю, что о вражеской деятельности отца – Берия Л. П. мне ничего не известно, он со мной никогда о своих намерениях не говорил…». Дальше – о «развратном образе жизни».

10.08.1953 г.

Вопрос тот же.

«Я вновь утверждаю, что мне не были известны факты преступной деятельности Берия Л. П… Если Берия Л. П. возглавлял заговорщическую группу, то он скрывал от меня свою преступную деятельность».

Так записано в протоколе. А в реальности едва ли он говорил такими гладкими фразами. Это могло выглядеть как-нибудь так:

Серго:…Я ничего об этом не знал.

Следователь: Значит, он скрывал от вас свою преступную деятельность?

Серго: Наверное, скрывал…

Следователь: Так наверное или скрывал?

Серго: Скрывал.

Следователь: Значит, так и запишем…

11.08.1953 г. (21 ч. – 0 ч. 30 мин.)

Вопрос тот же.

«Утверждаю, что о преступной деятельности Берия Л. П. мне не было известно… В то время я не мог представить, что Берия Л. П. был врагом народа. Вражеских высказываний от Берия Л. П. я не слышал, в семье он не делился о своей работе, о своих намерениях, замыслах…»

12.08. 1953 г. (21 ч. – 0 ч. 15 мин.)

Доведенный до отчаяния Серго «сдается», точнее, дает слабину:

«Для меня теперь ясно и понятно, что мой отец, Берия Л. П., разоблачен как враг народа и кроме ненависти, я к нему ничего не имею. Вместе с тем я вновь утверждаю, что о своей преступной деятельности, о преступных намерениях и целях, а также о преступных путях, которыми враг народа Берия шел к своей преступной цели, он мне не говорил… Очевидно, проживая с нами, враг народа Берия Л. П. маскировался под государственного деятеля, а мы в семье этому верили…».

13.08. 1953 г.

Вопрос тот же.

«Я вспомнил высказывание Берия Л. П., которое характеризует его, как авантюриста. В конце 1952 г., по возвращении из командировки, я в числе других работников был в кабинете у Берия Л. П. в Кремле. Во время обсуждения одного из вопросов стала обсуждаться одна кандидатура и в процессе обсуждения кто-то сказал, что этот человек работает не за страх, а за совесть. Берия Л. П. серьезно заметил, что “нет людей, работающих за совесть, все работают только за страх”. (А сам он за какой “страх”, интересно, работал? – Е. П.) Меня это высказывание Берии Л. П. так поразило, что я на том же совещании сказал ему: “Как же так, ведь советские люди работают из-за убеждений, из-за совести”. На это Берия Л. П. мне сказал, что я не знаю жизни…»

И это все. «Обижаться на Серго за проявленную им слабость не следует», – пишет Андрей Сухомлинов. А где тут, собственно, слабость? Парень тверд, как кремень. К этому времени ему, уж всяко, дали почитать газеты, может быть, даже материалы пленума. Сначала он думал, что произошел антикоммунистический переворот, потом вообще перестал что-либо понимать… Он молод, совершенно лишен цинизма, растерян и, тем не менее, держится. Всего лишь раз дрогнул…

О том, что с ним было в тюрьме, Серго написал подробно в своей книге. Ничего особо страшного не происходило, не сравнить с мемуарами «жертв сталинизма». Пару раз избили, как-то раз неделю не давали спать. Запугивали:

– Я тебе, гаденыш, устрою здесь такую жизнь, что ты меня, пока жив, помнить будешь. Но это, поверь, будет недолго… – говорил военный прокурор Китаев. И другое: – У тебя ведь ребенок скоро должен родиться… А вообще-то можно сделать, что он и не родится…

Обещал, что если Серго даст показания на отца, то его сразу же отпустят, восстановят на работе.

Серго еще не знал, кто его допрашивал. В своем интервью он сказал, что «это были три заместителя Генерального прокурора СССР. Первый заместитель – военный прокурор генерал-лейтенант Китаев, сволочь невероятная; заместитель Камочкин и заместитель Цареградский, порядочный человек и не сволочь, хотя и прокурор…»

Лишь позднее Серго узнал, что Цареградский был тем следователем, который «допрашивал» его отца, и совершенно не мог знать, что генерал-лейтенант Китаев в скором времени собственноручно расстреляет в подвале Лефортовской тюрьмы соратников Берии.

…А как-то раз к нему приехал Маленков. Это было невероятно – председатель Совмина! Должно быть, очень уж нужны были показания Серго. Он тоже стал уговаривать. Сказал: «Так нужно». Не уговорил. Потом приехал еще раз, спросил, не знает Серго о судьбе личных архивов Сталина и Берии. Этого Серго тоже не знал.

«Допросы, на которые меня вызывали ежедневно, стали носить какой-то странный характер. Следователь спрашивает, слышал ли я такую-то фамилию. Слышали? А в связи с чем? Хорошо. А такую? Не слышали?

Хорошо. Бывал ли у вас дома такой-то? Бывал… Никакой системы здесь явно не было».

Должно быть, они искали и вылавливали близких к Берии людей по всем министерствам и ведомствам.

Зимой, уже после «суда», Серго перевели в Лефортово. Как и в Бутырской тюрьме, здесь его держали не под собственным именем, а под номером, но ведь это была система МВД! Его поместили в большую камеру, шестиместную – одного, разрешили пользоваться библиотекой, работать, вообще относились по-человечески. Каким-то образом охранники узнали, кто он такой. Как-то раз один из надзирателей тихонько сказал:

– Все нормально, жить будешь! С тебя номер сняли.

Однако их – Нину Теймуразовну и Серго – еще раз попробовали заставить заговорить.

«Во время одной из получасовых прогулок в тюремном дворе вместо обычной охраны появился взвод автоматчиков. Солдаты схватили меня за руки, поставили к стенке, и командир зачитал текст, надо полагать, приговор. Я не помню его дословно, но содержание сводилось к следующему: преступника номер такой-то, который уводит следствие по ложному пути, расстрелять! Вдруг в тюремный двор кто-то вбегает, приказывает солдатам опустить оружие, а меня отвести назад в камеру…

Это сегодня я так кратко рассказываю, но тогда показалось, что минула вечность… Мне потом сообщили, что я крикнул солдатам: “Знайте, негодяи, что и вас расстреляют по одному, чтобы свидетелей не оставить!”

Однако самое отвратительное в этой истории было то, что все происходящее со мной видела из тюремной камеры моя мать. Ее подвели к решетке и предупредили: “Сейчас мы расстреляем вашего сына! Но его судьба в ваших руках. Вот документы, которые нужно подписать! Подпишете – и мы гарантируем ему жизнь!”

Мама ответила: “Расстреливайте нас вместе! Вы все равно не сдержите свое слово, а мы умрем порядочными людьми”. Но, увидев меня под прицелом автоматчиков, упала в обморок. На второй день – а мне тогда не было и тридцати! – я увидел в отражении воды, что поседел.

Вот почему солдаты так странно смотрели на меня! Их изумило мое мгновенное преображение».^[95]

После этой истории Серго рассекретили, смягчили режим, он смог даже работать в тюремной камере. Там он создал систему, которая позднее будет использоваться на подводных лодках.

«Допросы приняли характер бесед, – вспоминает Серго. – Заместитель генерального прокурора Цареградский сказал мне, что ведет следствие по делу моей матери, а позднее признался, что оформлял протокол допросов моего отца, которые якобы проводились.

В последнюю нашу встречу в тюрьме сказал:

– Сделайте что-нибудь хорошее, обязательно сделайте. Докажите, что все это…»

Следствие по их делу явно зашло в тупик. Никаких более-менее толковых обвинений предъявить жене и сыну Берии следователи так и не сумели. Надо было что-то с ними делать…

Конечно, простые люди могли и исчезнуть бесследно. Но они не были простыми людьми. Это были жена и сын Берии.

Прошло уже почти полтора года со дня ареста. «Наверху» все успокоилось, вопрос о власти был решен, угар рокового июня проходил. Да и управление страной на поверку оказалось далеко не таким простым делом, как думалось сначала. Должно быть, не раз за эти полтора года члены Президиума ЦК, обладавшие теперь всей полнотой власти – но и всей полнотой ответственности! – вспоминали Берию, который был пусть и резким, и нетерпимым, но какая это была голова! Мстить его жене и сыну уже никому не хотелось. Просто так отпускать тоже было нельзя. Так что же делать?

Должно быть, тогда и родилось это письмо Нины Берия Хрущеву с просьбой о помиловании. Его разослали всем членам Президиума ЦК и постановили: раз уж она так просит, отправить ее и Серго на поселение в административном порядке.

Вскоре Серго привезли на Лубянку, в кабинет тогдашнего председателя КГБ И. А. Серова. Там же находился и Генеральный прокурор.

Вспоминает Серго Берия:

«В кабинете Серова Руденко объявил мне, что Советская власть меня помиловала.

– Извините, – говорю, – но я ведь и под судом не был, и оснований для суда не было. О каком же помиловании идет речь?

Руденко вскипел и начал говорить о заговоре. Но тут его перебил Серов:

– Какой там заговор! Не морочь ему голову! Хватит этого вранья. Давайте по существу говорить, что правительство решило.

И Серов зачитал мне решение Политбюро, на основе которого Генеральная прокуратура и КГБ СССР вынесли свое решение. Я узнал, что отныне допущен ко всем видам секретных работ и могу заниматься своим делом.

Еще мне сказали, что выбор места работы остается за мной. О Москве не говорили, предполагалось, что я ее не назову…

Я выбрал Свердловск… Еще до моего ареста мы начали создавать там филиал своей организации.

– Свердловск так Свердловск, – согласился Серов…

Сюда же, в кабинет Серова, привезли и маму. Ее вызвали после меня и сказали, что она может оставаться в Москве или уехать в Тбилиси. Мама ответила, что поедет туда, куда направят меня…

В Свердловск мы ехали под охраной. Мне выписали паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори, а на все мои недоуменные вопросы я получил единственный ответ: “Другого у вас не будет…”»

Итак, их не просто отпустили, а отпустили, как невиновных, лишь убрав из Москвы, чтобы не мозолили глаза. Нину Теймуразовну даже готовы были выпустить в Грузию, куда въезд родственникам Берии был, вообще-то, запрещен. Серго получил в Свердловске работу, квартиру – зато потерял имя. Кроме того, его лишили воинского звания, ученой степени, орденов и медалей, даже боевых. Ему предстояло начинать все сначала.

В тот день, 26 июня, когда Серго увозили из Кремля, Ванников обнял его и сказал: «Держись! Знай, что у тебя друзей больше, чем ты предполагаешь!» И ведомство Берии не выдало сына своего руководителя.

После ареста Серго, в той организации, где он работал главным конструктором, состоялось партийное собрание, на котором его должны были исключить из партии. Собрание проголосовало «против», пришлось исключать через ЦК. Затем провели повторные испытания всех систем, которые он конструировал, и все испытания прошли успешно, статью о саботаже пришить не удалось.

Помогали ему и позднее. Серго вспоминает, что в Свердловске его навещали ученые, в том числе и Курчатов. Как он узнал позднее, известные ученые, такие, как академик Минц, обратились в ВАК с требованием вернуть ему ученую степень – из этого, правда, ничего не вышло. Но он все равно пробился, стал заместителем директора института, главным конструктором крупного проекта, защитил кандидатскую диссертацию, подготовил докторскую, но тут ему мягонько так посоветовали: «Не надо». Ну, не надо, значит не надо…

Серго считает, что в первую очередь в такой заботе проявилось отношение не к нему, а к его отцу, опосредованная реакция на происходящее. Скорее всего, так оно и было. Даже сейчас, когда в беседе с людьми, связанными с атомными разработками, упоминаешь фамилию Берии, о нем говорят только хорошее.

…Естественно, в Свердловске скоро узнали, кто такие Нина и Серго Гегечкори. Серго вспоминает: «Иной раз возвращается мама после второй смены – она в заводской лаборатории работала – а тут, как это нередко случалось в рабочем районе, драка. Сразу же кто-то подходит:

– А мы вас знаем. Не волнуйтесь только… Мы вас проводим до самого дома.

И провожали».

…Поле десяти лет жизни в Свердловске Нина Теймуразовна заболела. Врачи посоветовали сменить климат. Тогда Серго обратился за помощью к руководству – естественно, к своему, и неожиданно им разрешили переехать куда угодно – хоть в Москву, пожалуйста! Более того: Хрущев поручил тогдашнему председателю КГБ Семичастному заняться его трудоустройством. Они выбрали Киев. Забегая вперед, скажу, что к 1990 году Серго стал директором и главным конструктором киевского института «Комета». Два раза он терял паспорт, пытаясь вернуть себе имя – не получалось. Лишь с началом перестройки он смог снова стать Серго Берией, и в 1994 году, в самый разгар антисталинской истерии, издал под собственным именем книгу «Мой отец – Лаврентий Берия». Да, те, кто выпускал его из тюрьмы в 1955 году, и во сне предвидеть не могли такой поворот событий… То «хорошее», о чем просил следователь Цареградский, Серго Берия сделал. Он первый начал счищать грязь и мусор с могилы своего отца. Ветер истории пришел позже…

…Хрущев два раза писал Нине Берии, зачем-то предлагал встретиться, но она не отреагировала – да и о чем им было говорить? К Серго приходили из комиссии партийного контроля с предложением восстановиться в партии, но он не захотел.

Когда Серго приезжал в Москву, с ним встречались Микоян, маршал Жуков – об этих беседах мы уже писали. Виделся он и с членами суда Шверником и Михайловым.

«Я поверил Швернику, который, будучи членом суда, не видел на судебном процессе моего отца. Не было его там!^[96] Сидел на скамье подсудимых слегка похожий на отца какой-то человек и за все время разбирательства не произнес ни слова.

“Это не был твой отец!” – сказал мне Шверник.

Михайлов утверждал то же самое». […]

Впрочем, и эти встречи, и оправдания, и запоздалое сожаление Хрущева уже не имели ни малейшего значения. Машина, запущенная в 1953 году, набирала обороты.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: