Психологические портреты террориста и его жертвы

Несмотря на многочисленные исследования, проводимые зарубежными и отечественными специалистами, террористы не попадают в специфическую диагностико - психиатрическую категорию. Большая часть сравнительных исследований не обнаружила никакой явной психической ненормальности террористов. Тем не менее продолжаются попытки выявить специфическую личностную предрасположенность у людей, становящихся на путь терроризма. Среди членов террористи­ческих групп наблюдается значительная доля озлобленных паранойяльных индивидов. Общая черта многих террори­стов — тенденция к экстернализации, поиску вовне источни­ков личных проблем. Хотя эта черта не является явно пара­нойяльной, имеет место сверхсосредоточенность на защите Я путем проекции. Другие характерные черты — постоянная оборонительная готовность, чрезмерная поглощенность со­бой и незначительное внимание к чувствам других. Была об­наружена психодинамика, сходная с той, которая обнаружена в случаях, граничащих с нарциссическими расстройствами.

Личность террориста характеризуется сочетанием истерических и эксплозивных черт, высоким уровнем нейротизма и фрустрированностью, приводящей к прорыву барьера социальной адаптации, выраженной асоциальностью; однако далеко не всегда террористы обнаруживают физическую агрес­сию (более характерную для лиц, совершающих такие престу­пления против личности, как убийства, изнасилования). У большинства террористов обнаруживают расстройства лич­ности с высоким уровнем косвенной агрессии. При этом ме­ханизм реализации террористического акта, как правило, включает в себя аффектогенную мотивацию, психопатиче­скую самоактуализацию и развивается по схемам:

• утрата связей с обществом — оппозиция обществу — переживание общественного, давления;

• фрустрация — желание лидерства «назло врагам» — месть обществу за отвержение.

Наиболее громкие террористические акты отмечены, как правило, многочисленными жертвами, что создает страх пе­ред террористом, служит компенсацией со стороны общества и питает его амбиции. Из чего был сделан вывод, что главная цель террориста — демонстрация собственной силы, а не на­несение реального ущерба. Террорист не стремится к безы­мянности, он всегда охотно берет на себя ответственность за свои действия.

Психологические типы террористов в определенной сте­пени (хотя и не абсолютно) соответствуют четырем извест­ным классическим типам темперамента. Специфика террори­стической деятельности накладывает свой отпечаток на клас­сические типы, присутствующие в норме, поэтому и «сангвиник», и «флегматик», и тем более «меланхолик» зна­чительно более энергетичны, чем среднестатистический представитель данного типа: по уровню энергетики они при­ближаются к «холерику», считающемуся наиболее темпера­ментным. Однако определенные характеристики позволяют провести такую типологизацию. В ее основе лежат как внеш­ние, конституционные, так и внутренние, характерологиче­ские признаки, позволяющие относить каждый из приводи­мых ниже портретов к одному из четырех классических типов.

Террорист-флегматик. В трактовке И.П.Павлова, это тип сильный и устойчивый, уравновешенный, иногда инертный; спокойный, «надежный». Нервная система характеризуется значительной силой и равновесием нервных процессов наря­ду с малой подвижностью. Реагирует спокойно и неспешно, не склонен к перемене своего окружения, хорошо сопротив­ляется сильным и продолжительным раздражителям. По Г.Ю.Айзенку, это эмоционально устойчивый интроверт. Не склонен к психопатии и истерии, напротив, часто обладает качествами иного рода. В терроре не столько боевик, сколько эмоциональная опора группы или организации — так сказать, стабилизирующее начало группы.

Террорист-сангвиник: Согласно И.П.Павлову, это тип сильный, уравновешенный, подвижный. Его нервная система отличается большой силой нервных процессов, их равновеси­ем и значительной подвижностью. Это человек быстрый, лег­ко приспосабливающийся к изменчивым условиям жизни. Его характеризует высокая сопротивляемость трудностям жизни. По Г.Ю. Айзенку, это тип эмоционально устойчивый и экстравертированный. Наиболее адаптивный среди всех ос­тальных типов. Его решения основаны не на ситуативных эмоциях, а на устойчивых убеждениях, основанных на жиз­ненном опыте.

Четвертый тип больше всего напоминает меланхолика. По И.П.Павлову, это слабый тип нервной системы. Он характе­ризуется слабостью как процесса возбуждения, так и тормо­жения, обычно плохо сопротивляется воздействию сильных положительных и тормозных стимулов. Меланхолики часто пассивны, заторможены. В особенности их деятельность час­то тормозится негативными моральными переживаниями, ко­торым они придают большое значение. Воздействие слишком сильных раздражителей может стать для меланхолика источником различных нарушений поведения. Так, например, ней-ротизм в сочетании с интровертированностью часто дает «на выходе» дистимию, навязчивые представления, иногда — страхи. По Г.Ю.Айзенку, это достаточно невротизированный интроверт.

Дифференцированный анализ (Ольшанский, 2002) пока­зал, что среди участников террористических организаций и террористических действий 46% холериков, 32% сангвини­ков, 12% меланхоликов и 10% флегматиков.

Виктимология — наука о жертвах и, в частности, о психо­логических особенностях жертв. Известно, что далеко не вся­кие люди оказываются в числе жертв, например, террористи­ческих актов. Есть некая непонятная, загадочная предраспо­ложенность, особая «жертвенность», пока еще недостаточно изученная наукой. Изучение психологии жертв террора обыч­но представляет собой сложное дело. Во-первых, мало кто из жертв остается живым и достаточно сохранным. Во-вторых, оставшиеся в живых не хотят вспоминать о произошедшем и тем более говорить об этом. Тем не менее анализ поведения жертв террористических актов показал, что оно по многим па­раметрам сближается с поведением жертв стихийных бедствий и техногенных катастроф.

Совершение террористического акта обусловливает разви­тие довольно стереотипных реакций.

Первая группа лиц, вовлеченных в террор, — близкие родственники заложников и «пропавших без вести» (предпо­ложительных заложников) — внезапно оказались в ситуации «психологического раскачивания»: они метались от надежды к отчаянию. Все эти люди обнаружили острые реакции на стресс с характерным сочетанием целого комплекса аффек­тивно-шоковых расстройств (горя, подавленности, тревоги), паранойяльности (враждебного недоверия, настороженности, маниакального упорства) и соматоформных реакций (обмо­роков, сердечных приступов, кожно-аллергических высыпа­ний).

Состояние представителей второй группы — только что освобожденных заложников — определялось остаточными явлениями пережитых ими острых аффективно-шоковых реак­ций. В клинико-психологическом плане это была достаточно типичная картина так называемой адинамической депрессии обычно свойственными ей «масками» астении, апатии. Характерным было нежелание вспоминать пережитoe, стремление «скорее приехать домой, принять ванну, лечь нить и все забыть, поскорее вернуться к своей обычной жиз­ни». Особо отметим навязчивое желание поскорее «очиститься», в частности «принять ванну», — оно было особенно сим­птоматичным и высказывалось многими освобожденными за­ложниками.

Третий тип был характерен для одино­ких мужчин и женщин с низким уровнем образования и сни­женной способностью к рефлексии. Второй тип был типичен для женщин с детьми или беременных женщин. Первый тип был общим практически для всех остальных заложников.

Кроме таких различий поведения отдельно отмечались специфические психопатологические феномены двух типов.

Феномены первого типа — ситуационные фобии. В очаге чрезвычайной ситуаций заложники испытывали ситуационно обусловленные агорафобические явления. Это было: боязнь подойти к окну, встать во весь рост, старание ходить пригнув­шись, «короткими перебежками», боязнь привлечь внимание террористов и т. п. Естественно, все это определялось стрем­лением уцелеть в происходящем вокруг бое. Однако уже в ближайшие дни после своего освобождения заложники с вы­раженным аффектом жаловались на появление навязчивой агорафобии (боязнь открытых пространств) и склонности к ограничительному поведению. У них вновь появились такие симптомы, как боязнь подходить к окнам — уже в домашних условиях; боязнь лечь спать в постель и желание спать на по­лу под кроватью, и т. п. Наиболее характерны такие жалобы были для молодых женщин, беременных или матерей мало­летних детей. В ситуации заложничества их поведение отли­чалось максимальной адаптивностью (демонстрационной по­корностью) — за этим стояло стремление спасти своих детей. Действия террористов эти женщины оценивали с позиций отчуждения. Спустя некоторое время после своего освобожде­ния они вновь вернулись примерно к тому же типу поведе­ния. Либо заложничество оставляет такие сильные и длитель­ные, хронические последствия, либо их поведение вообще отличается такими особенностями.

Второй тип феноменов — это различные искажения вос­приятия ситуации. В структуре «синдрома заложника» уже после освобождения иногда жертвы высказывались о пра­вильности действий террористов; об обоснованности их хо­лодной жестокости и беспощадности — в частности «неспра­ведливостью властей»; об оправданности действий террори­стов стоящими перед ними «высокими целями борьбы за социальную справедливость»; о «виновности властей в жерт­вах» в случае активного противостояния террористам и т. п. Такие высказывания, по сути соответствующие «стокгольм­скому синдрому», были характерны для немолодых, одиноких мужчин и женщин с невысоким уровнем образования и низ­кими доходами. Эти высказывания были пронизаны аффек­том враждебного недоверия и не поддавались критике. Такие суждения возникали только после освобождения — в период заложничества именно эти люди демонстрировали описанное выше поведение третьего типа, отличались хаотичными протестными действиями, провоцировавшими конфликты и уг­розы агрессии со стороны террористов. Судя по всему, такое реактивное оправдание террористов можно рассматривать как проявление своеобразной «истерии облегчения».

Таким образом, массовая психология жертв террора скла­дывается из пяти основных слагаемых. Они могут быть вы­строены хронологически. Это страх, сменяемый ужасом, вы­зывающим либо апатию, либо панику, которая может сме­ниться агрессией. Мужчины и женщины — жертвы террора ведут себя по-разному. Определенные поведенческие разли­чия связаны с уровнем образования, развитостью интеллекта и уровнем благосостояния (если человеку почти нечего те­рять, он проявляет склонность к хаотичному, непродуктивно­му протесту). Спустя какое-то время после террористическо­го акта у его жертв и свидетелей сохраняется психопатологи­ческая симптоматика — прежде всего, в виде отложенного страха, а также разного рода фобий и регулярных кошмаров. Отдельные факторы и обстоятельства можно считать некото­рыми «чертами виктимности». В описанных случаях такими чертами был пол (жертвами прежде всего становились жен-шины), наличие маленьких детей или же беременность.

Эту очень специфическую психологическую реакцию, при которой жертва проникается необъяснимой симпатией к сво­ему палачу, специалисты назвали «стокгольмским синдромом» или «травматической связью». Термин «стокгольмский син­дром» появился после того, как грабители банка в Швеции за­баррикадировались в нем с заложниками. Четверо из заложни­ков впоследствии стали особенно близки к этим грабителям, позже защищая их, когда они сдались полиции. Одна женщина даже развелась со своим мужем и вышла замуж за одного из налетчиков.

Данный термин определяет ситуацию, в которой залож­ники как будто «переходят» на сторону преступников, что проявляется и в мыслях, и в поступках. По мнению психоло­гов, жертвы террористов из-за страха перед ними начинают действовать как бы заодно со своими мучителями, настраива­ются на полное подчинение захватчику и стремление всяче­ски содействовать ему, при отсутствии возможности освобо­диться собственными силами. Сначала это делают для спасе­ния своей жизни в стрессовой ситуации, чтобы избежать насилия. Смирение и демонстрация смирения снижают поч­ти любую самую сильную, агрессивность. Затем — потому, что зарожденное синдромом отношение к человеку, от кото­рого зависит жизнь, полностью охватывает заложника, и он даже начинает искренне симпатизировать своему мучителю. То есть это сильная эмоциональная привязанность к тому, кто угрожал и был готов убить, но не осуществил угроз.

Для формирования «стокгольмского синдрома» необходи­мо стечение определенных обстоятельств:

Психологический шок и фактор внезапности ситуации захвата. Когда человек, только что свободный, оказы­вается в прямой физической зависимости от террори­стов.

Продолжительность удержания заложников. Заложни­ки подвергаются сильнейшему психологическому дав­лению. Фактор времени на стороне террористов, и с те­чением времени растет вероятность все большего под­чинения чужой воле.

Принцип психологической защиты. Любое стрессовое состояние погружает человека в депрессию, и чем силь­нее переживание, тем глубже.

«Стокгольмский синдром» стал объектом исследования психологов разных направлений и школ, мнения которых сходятся в том, что за появление синдрома ответственны ме­ханизмы психологической защиты. Человек как бы уподобля­ется маленькому ребенку, которого несправедливо обидели, ждет защиты и, не находя ее, начинает приспосабливаться к обидчику, с которым можно договориться лишь единствен­ным безопасным для себя способом. Подобная метаморфоза поведении заложников и есть, по сути, форма психологической ой защиты.

Как уже говорилось, подобная реакция проявляется не у всех, а лишь у некоторой части заложников. Как правило, у таких заложников есть нечто общее в характере, и их объеди­няет определенный опыт детства. Венгерский психоаналитик Шандор Ференци, последователь З.Фрейда, сравнивает пси­хологическую травму, связанную с захватом заложников, с избиением спящего ребенка. Повторяющиеся переживания травмы низводят того, кто ее переживает, «почти что на уро­вень забитого глупого животного».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: