Ограничения теории информации

В то время я был изрядно разочарован своими неудачными попытками приложить теорию информации Клода Шеннона к психологии. После некоторого первоначального успеха мне не удавалось распространить ее за пределы сделанного самим К. Шенноном анализа последовательностей букв в письменных текстах. Теория цепей Маркова, на которой был основан шенноновский анализ языка, обладала тем достоинством, что согласовывалась с анализом стимулов и реакций, к которому питали слабость бихевиористы. Но измерение информации основано на вероятностях, и вероятности становились все интереснее их логарифмов, однако ни вероятности, ни их логарифмы не проливали свет на стоящие за ними психологические процессы. Таким образом, я был готов принять альтернативу цепям Маркова, которую предлагал Н. Хомский. Как только я понял, что использованные К. Шенноном цепи Маркова не могут объяснить механизмов естественного языка, я пришел к принятию синтаксической теории как более адекватного объяснения познавательных процессов, отвечающих за структурные аспекты человеческого языка. Грамматические правила, на основе которых строятся фразы и предложения, нельзя считать поведением. Они представляют собой менталистские гипотезы о познавательных процессах, стоящих за речевым поведением, которое мы можем наблюдать.

Конец бихевиоризма

Бихевиоризм был захватывающей авантюрой для экспериментальной психологии, но к середине 1950-х гг. стало очевидно, что он нежизнеспособен. Как заметил Н. Хомский, определять психологию как науку о поведении — все равно что определять физику как науку о показаниях приборов. Если бы научная психология преуспела в своих начинаниях, то менталистским концепциям пришлось бы интегрировать и объяснять бихевиористские данные. Мы все еще неохотно употребляли понятия наподобие «ментализма», чтобы описывать необходимое нам, и вместо этого говорили о познании.

Когнитивная контрреволюция в психологии, как бы мы ее ни называли, вернула в экспериментальную психологию сознание. На мой взгляд, необходимо помнить, что сознание никогда не исчезало из социальной или клинической психологии. Представители экспериментальной психологии в США были единственными, кто верил, что бихевиоризм им подойдет. Что касается меня самого, то когда я разочаровался в Гарварде, зажатом между жестким бихевиоризмом Б. Ф. Скиннера и психофизикой С. С. Стивенса, я обратился к социальной психологии Дж. Брунера, и в 1960 г. это привело к созданию в Гарварде Центра когнитивных исследований. Группа Дж. Брунера на Боу-стрит некоторое время называла себя «Когнитивным проектом», поэтому мы просто заменили в названии слово «проект» на слово «центр». Дж. Брунер получил грант от Нью-Йоркской корпорации Карнеги, а Дин Банди предоставил нам помещение. Мы собрали группу из ярких молодых выпускников и нескольких сложившихся ученых, которые разделяли наши интересы. Наиболее сильное влияние на мое мышление оказали тогда Питер Уэйзон, Нельсон Гудмен и Ноэм Хомский.

Бихевиоризм процветал прежде всего в США, и когнитивная революция в психологии позволила заново установить контакты с некоторыми выдающимися психологами за рубежом. В Великобритании, в Кэмбридже, сэр Фредерик Бартлетт проводил исследования памяти и мышления, и влияние бихевиоризма обошло эти работы стороной. В Женеве Жан Пиаже сформировал новые представления о детском интеллекте, которые вдохновили изрядное число последователей. Москвич А. Р. Лурия оказался одним из тех первопроходцев, которые стали рассматривать мозг и психику как единое целое. Ни один из этих троих никогда не бывал в Центре, но мы были хорошо знакомы с их работами. И когда мы сомневались в себе, мы вспоминали об этих людях, и их достижения давали нам силы продолжать наше дело.

Мне приятно говорить о том, что Гарвардский Центр когнитивных исследований оказался успешным проектом. Яркие молодые выпускники стали замечательными психологами, которые не боялись таких слов, как Сознание, ожидание, восприятие, память. Вот так я и пережил когнитивную революцию в психологии.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: