Тема 2. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И НАЧАЛЬНЫЕ ЭТАПЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ 3 страница

В самом деле, культура — это определенная организация жизни, превращение хаоса в космос, т.е. в некоторую упорядоченность. Именно поэтому умерший предок чаще всего превращался в так называемого культурного героя, т.е. мифический персонаж, который добывает или впервые создает для людей предметы культуры. При этом мироустроение понимается именно как упорядочение — расстановка границ в пространстве и времени, в первую очередь.

Следует особо подчеркнуть, что пространственно-временные структуры, характерные для общественной жизни человека, не могут быть сведены ни к пространству-времени неживой природы, ни к биологическому пространству-времени. Мир формирующейся культуры порождает качественно иные пространственно-временные отношения, обладающие особым человеческим смыслом. В самом

деле, чтобы жить вместе, люди должны находиться в одном пространстве и в одном времени. Находимся ли мы всегда в том же пространстве и том же времени, что и остальные люди?

Очевидно, нет. Вообще говоря, каждый человек словно заключен в "кокон" своего пространства-времени, границы которого определяются возможностями его органов чувств. Ведь отдельный человек воспринимает не "пространство вообще" и "время вообще", а людей, вещи и процессы "тут" и "там", "сегодня" и "вчера" и т.д. Пространство и время в единственном числе недоступны органам чувств. В предельном случае можно сказать, что чисто биологическое, природное существование человека является обособленным. Отсюда следует фундаментальный вывод: пространство и 'время культуры, т.е. пространство и время совместной жизни людей, не даны, не существуют естественным образом — они создаются. Человек, устанавливающий мир с другими людьми, покидает свое "здесь и теперь" и входит в некоторое общее, единое, искусственное (а отнюдь не естественное) пространство-время культуры.

Это видно хотя бы из восприятия пространства и времени. Пространство воспринимается как нечто целое и непрерывное, и человек расчленяет его. В противоположность этому, время воспринимается в качестве совокупности моментов времени, и человек сочленяет их. Жить в общем для всех, едином пространстве-времени — значит одинаковым образом расчленять пространство и одинаковым образом сочленять времена. Усилия, направленные на осуществление такого единообразного расчленения и сочленения, должны воспроизводиться постоянно, поскольку совместное пространство-время, как и все человеческие деяния, подвержено закону "энтропийного" разрушения. Но иметь общее пространство-время — значит уметь ориентироваться и уметь создавать общий ритм.

А условием всякого ориентирования является установление общей для всех членов общности точки отсчета и не только в пространстве, но и во времени. Ритм, в свою очередь, основан на жестко упорядоченном чередовании фиксированных элементов. Понятно, что никакая совместная, коллективная деятельность невозможна без единого ритма, поскольку в противном случае все усилия членов коллектива будут напоминать известную.историю Лебедя, Рака и Щуки. Отсюда следует принципиально важный вывод: в процессе образования первой человеческой общности, рода, человек должен был воспринимать все свои действия и поступки в качестве повторения уже некогда совершенных поступков и действий.

Эти, последние, обычно рассматривались в качестве изначальных образцов (архетипов), созданных культурными героями в "нулевой" момент времени. В этом смысле для первого человека все действия, даже (с нашей точки зрения) чисто обыденные, могли быть лишь повторением некоторых однажды данных архетипов. И такое повторение понимается как возвращение начального времени, его регенерация.

В свете сказанного более понятной становится и роль ритуала в культуре, поскольку ритуал понимается именно в качестве такой регенерации времени. Ритуальные действия, и, прежде всего, танцы, служили одновременно и повторением архетипических действий, и своего рода репетицией деятельности в едином ритме. Ритуалы, будучи периодически повторяющимися действиями, служили своеобразным "защитным валом", предохранявшим от необратимого "энтропийного" рассеяния: они периодически возобновляли то, что иначе было бы забыто и утрачено. Мобилизуя психику человека, они готовили первых людей к серьезным и ответственным делам в настоящем и будущем.

На ранних этапах истории культуры устанавливается и особое отношение между пространством и временем. Скорее всего, главную роль здесь сыграло обращение с огнем, точнее, необходимость поддерживать огонь в стойбищах. Чтобы поддерживать огонь, необходимо подкладывать топливо непрерывно и определенными порциями. Между количеством топлива и временем горения существует четкое соответствие. Иными словами, динамика естественного процесса, огня, начинает "измеряться" определенными количествами горючего вещества, которые, разумеется, занимают определенное место в пространстве. В некотором смысле это уже измерение времени пространством. Время и пространство с самого начала истории культуры тесно переплетаются между собой, дополняют друг друга. Вполне естественное для неразвитого первобытного сознания отождествление огня на стойбище и "небесного огня" Солнца привело к увязыванию цикличности жизнедеятельности с появлением или исчезновением тех или иных объектов в пространстве.

Итак, род ищет образцы, смотря в прошлое. Смерть культурного героя задает точку отсчета во времени, а биокосмические процессы — общий ритм. Без ритуального повторения архетипов нет рода, и именно культурный герой обеспечивает ориентирование во времени. Ритуалы — повествование о его героических делах в начале времени

и подготовка к их повторению. Культурный герой и ритуалы вводили первых людей в общее время.

Что касается пространственной структуры, обеспечивающей жизнь рода, то следует признать, что лес и прерия, в которых чаще всего обитали роды, — не самые лучшие условия для четкого и быстрого ориентирования. В обычных условиях члены рода обитали в различных природных укрытиях (чаще всего в пещерах). Как они могли собираться вместе для ритуальных танцев? Вряд ли можно предполагать, что первый человек мог ориентироваться в лесу или в прерии намного лучше, чем современный. Лишь двигаясь по звериным тропам, можно было всем вместе точно прийти в определенное место. По-видимому, именно этим объясняется огромная роль животных в представлениях первых людей. Здесь следует указать, прежде всего, на то фундаментальное представление, согласно которому каждый член рода способен духовно представить какое-либо живое существо — бобра, рыбу, тигра, змею и т.д. Как писал в связи с этим известный русский религиозный мыслитель С.Н.Булгаков, "...человек есть всеживотное и в себе содержит как бы всю программу творения. В нем мржно найти и орлиность, и львиность, и другие душевные качества,. образующие основу животного мира, этого спектра, на который может быть разложен белый цвет человечества... В тотемизме, столь распространенном в истории, проявляется та же интуиция всеживотности человека, причем, избирая определенное животное своим тотемом и изображая его на своем гербе или знамени, данное племя выражает этим чувство нарочитой связи с ним, особенной подчеркнутости этого свойства в своем характере" (Булгаков. 1994. С.249—250). Об этом же говорят и сказки практически всех народов.

В итоге мы можем сделать вывод: предки обеспечивают ориентацию рода во времени, животные — в пространстве. Поэтому род почитает тех и других, создает маски тех и других и заставляет звучать "их" голоса сквозь эти маски. Ритуалы рода — это ритуалы вечного возвращения к однажды данным образцам, и именно в ритуальных танцах, в общем ритме и в состоянии экстаза создавалось совместное пространство-время и поддерживалось его существование. Язык — одно из- главнейших орудий образования этого совместного пространства-времени. Таким образом, мы снова обращаемся к теме языка.

В самом деле, ритм жизни рода — это собирание и рассеяние: члены рода живут семьями и собираются только для праздников (ритуальных танцев). Праздник — это не просто добавление к

4. Зак. 309

повседневности. Есть много оснований считать, что именно праздник, а отнюдь не труд поддерживает существование рода в качестве некоторого целостного образования и в пространстве, и во времени. Еще больше оснований считать, что именно на празднике, во время ритуальных танцев (которые сами по себе вполне возможны и без языка) и возник первый язык!

В самом деле, отдельный человек мог выкрикивать различные звуки, сопряженные с теми или иными его состояниями. Но, вообще говоря, у каждого человека такие выкрики могут быть достаточно индивидуальными и, кроме того, изменяются в зависимости от различных обстоятельств. Праздник и представляет собой ту "мельницу", жерновами которой "перемалываются" первые индивидуальные словесные формулы. Люди начинают говорить на общем языке, языке рода, и тем самым, одинаково расчленяют пространство и одинаково сочленяют моменты времени. На празднике с помощью языка устанавливается связь между живыми и мертвыми, т.е. между видимым и невидимым, между "чувственным" и "сверхчувственным". В отличие от звуков, издаваемых животными и служащих, в сущности, простыми сигналами, человеческий язык изначально нацелен на сверхчувственное. Язык вводит в такие области, в которых мы сами телесно не можем присутствовать.

А это означает, что, "будучи членом человеческой общности, человек существует в таком пространстве-времени, границы которого выходят за пределы возможностей его органов чувств. Пространство оказывается больше того, которое реально доступно отдельному человеку, а время — длиннее времени индивидуальной жизни, т.е. промежутка от физического рождения до физической смерти. Именно человеческий язык расширяет пространство-время отдельного человека.

Иными словами, язык создает искусственное, сверхчувственное, социальное пространство-время культуры. В этом проявляется социотворческая функция языка. Благодаря языку человек может узнать о том, что было до его рождения, и верить в то, что будет после его смерти. Ни одно другое живое существо на это не способно. Язык — это континуум, "растянутый" во времени и пространстве, а не "собственность" отдельного человека. Это и не развитие жестикуляции, потому что жесты — это язык в ситуации близких расстояний, и они никогда не могут обозначать сверхчувственное. Образование "социального тела", а не называние вещей — вот цель первого языка, языка имен. Отсюда можно сделать вывод

принципиальной важности: язык моделирует общественную структуру группы в пространстве и во времени, и эта структура выходит за пределы пространства и времени -жизни отдельного человека.

Если в имени "запрессована" социальная роль его носителя, его функция, то набор имен данного рода моделирует структуру этого рода в целом, которая и "транслируется" во времени, обеспечивая самотождественность данной общности. Эта регенерация начального времени обеспечивается постоянным усилием, сохраняющим неизменной пространственно-временную матрицу данного рода. Язык оказывается порождающей структурой ("матрицей") социального пространства-времени и тем самым служит целям куда более серьезным, чем простая передача бытовых и "производственных" сообщений. Более того, оказывается, что на этой стадии "вещи" как таковые вовлекаются в сферу языка лишь постольку, поскольку они способны выполнять какую-либо социальную функцию. Рассмотрим это подробнее.

Теперь мы подготовили, наконец, "исходные позиции" для того, чтобы сделать некоторые итоговые выводы. Логика предшествующего изложения заставляет нас осмыслить то принципиально важное обстоятельство, что первые имена создавались отнюдь не для обозначения вещей окружающей человека природы. Этой "природы" человек на первых порах, скорее всего, не замечал вообще либо представлял как сугубо враждебную силу, борьба против которой не убивает, а только на некоторое время подавляет ее (этим объясняется повсеместная распространенность мифологического образа многоголового змея, головы которого, будучи отрублены, вырастают вновь — ведь так ведут себя и джунгли). Кроме того, не было и понятия о "вещах". Вещи могли стать видимыми и значимыми, лишь вовлекаясь в сферу социальности и "помогая" этой сфере приобретать структурную определенность.

Поэтому первые имена должны были иметь как бы двухслойную структуру. С одной стороны, они называли вещи "видимые", т.е. доступные органам чувств человека. С другой стороны, они указывали на "невидимое", т.е. недоступное органам чувств человека, — на структуру общности и на место человека в ней, т.е. на его социальную роль. Называя ту или иную вещь, первый язык имен мог говорить о ней лишь постольку, поскольку она может служить средством организации общественных отношений. И есть основания

предполагать, что первые люди вообще не говорили о вещах как таковых: они их просто не замечали. "Вещи" вещали о социальном порядке, установленном умершим предком. "Столб мертвых" — это первая власть, управляющая с помощью имени. Власть вообще говорит "от имени", и с помощью имени "мертвый хватает живого".

Человек внутри рода мог иметь имена для родовых духов, но не имел имен, скажем, для обозначения насморка или кашля, поскольку эти "вещи" не имеют социального смысла. "Вещью" может стать лишь то, что имеет отношение к собраниям рода, и лишь после этого о ней вообще можно говорить (ср.: вене — вещь у славян, Шщ — собрание рода у германцев, йт$ -~ вещь, а у англичан и вовсе — Шп$). Данные этнографии позволяют выдвинуть гипотезу, что первыми "вещами", приобретшими социальный смысл, были части и органы человеческого тела. Голова служила обозначением главы рода, печень — седалища духа и страдания, половые органы обозначали возобновление жизни и т.д. Для каждого действия имя также могло возникнуть только в ритуале. Этот ритуал использовал вещи, попадавшие в поле зрения человека, для обозначения того, что никогда во всей полноте не может быть дано наглядно.

Сказанное означает, что первые элементы человеческого языка, имена, изначально были метафорами. Метафора (от греч. те(арНога — перенесение) — это фигура речи, заключающаяся в употреблении слова, обозначающего йекоторый класс предметов, явлений, действий или признаков для характеристики другого объекта. Метафора предполагает использование слова не по его прямому назначению, а в переносном смысле. Поэтому метафора принципиально двупланова и взаимодействует с двумя различными типами объектов. Метафора близка к сравнению и часто рассматривается как сокращенное сравнение.

Итак, мы приходим к выводу, что первые слова были священными именами в качестве социальных императивов, а эти имена, в свою очередь, были метафорами. Теперь можно обозначить и узловые моменты проблемы происхождения языка. Они выглядят следующим образом.

Весьма вероятно, что местом рождения языка является не повседневность с ее рутинными охотой и собирательством, а экстатические ритуалы рода, в ходе выполнения которых рождался возвышенный язык священных имен. С помощью этого периодически повторяемого ритуала воспроизводилась структура рода, структура первых общественных отношений, установленных умершим предком в качестве культурного героя. Ритуал предписывал

каждому человеку его место в структуре рода.

В роду танцевали все, и ритуальный танец был своеобразной "выбраковкой", присвоением социальных ролей, "назначением на должность". Танцам человеческих тел в ритуале соответствует и "танец" священных имен. Эти имена исходили из единственного легитимного источника — духа предка, и произносящий имя отказывался от монопольной власти над речевым потоком. И произносящий имя в качестве императива, и выполняющий приказание, содержащееся в имени-императиве, идут под власть некоторой общей, стоящей над ними силы. Мы и до сих пор говорим для того, чтобы произошло нечто надиндивидуальное, т.е. выходящее за пределы одного человека.

Человек в ритуалах рода был не одиночкой, а танцором, захваченным вихрем танца, благодаря которому каждый участник занимает свое место. Бледной копией этого процесса, этого параллелизма танца человеческих тел и "танца" имен являются, например, детские считалки: в них, как в древних ритуальных танцах, происходит одновременно и распределение ролей, и присвоение соответствующих имен. Ритуальные танцы рода и сопряженные с ними "танцы" имен — это матрица социальной структуры рода. Иными словами, структура рода, равно как первые имена, не создаются в сфере рутинной повседневной деятельности. Они "выплавляются", "отливаются" в пышущем жаром горниле ритуального экстаза.

Однако ритуал не может длиться бесконечно. Рано или поздно он заканчивается. Как же сохранить, сделать длящейся сформированную ритуалом организацию родовых отношений? Ведь предоставленная самой себе, эта структура неизбежно распадается в соответствии с законом "энтропийного" рассеяния. Язык и служит

указанной цели. Язык — это заместитель ритуала в промежутках между его выполнением, т.е. в то время, когда род не собирался. Только эта функция могла сохранять язык на протяжении столетий и тысячелетий. Утрата языка означала бы утрату способности поддерживать и транслировать во времени родовую структуру. Важно отметить и то, что первые люди начинают не с того, чтобы говорить, а с того, чтобы слушать. Живые слушают, а "говорит" дух мертвого человека (сквозь маску шамана). История человеческого языка начинается не с "Я", а с "Ты". Люди усваивают некоторый императив в качестве безусловного и придерживаются его. Поэтому первых языков, языков имен, было столько же, сколько родов, и далеко не случайно слово "язык" до сих пор означает, помимо прочего, этническую группу.

Имена побуждали членов рода к движению, к разведению огня, к войне и т.д. Язык — это форма публичного поведения, а склонения и спряжения создают общее пространство-время. Склонение (кроме, пожалуй, звательного падежа) характеризует пространственные отношения, спряжение характеризует живые силы и процессы. Но в первых именах, как мы видели, различие между существительными и глаголами, между склонением.и спряжением было почти стерто. Имя — это, прежде всего, социальный императив, призыв к совершению некоторого действия. Высшему, священному действию, в котором, как частные случаи, заключены все остальные действия и которое заставляет человека есть, пить, спать, ходить, говорить и т.д., соответствует и высшее священное имя — имя имен, имя Бога. Бог — это поименованная принуждающая сила, Высшее Имя и одновременно Высший Глагол. Правда, на рассматриваемом нами этапе истории культуры это представление находится еще в зачаточном состоянии, но все предпосылки для его формирования уже налицо.

Следует подчеркнуть, что звучащий язык не мог не быть связан с письменностью. Однако связь между звуком и графическим знаком устанавливается далеко не сразу и происходит в несколько важных этапов. Говорить о возникновении письменности в условиях первобытной родовой общины было бы преждевременным и исторически неверным. Тем не менее именно на этом этапе истории культуры происходят очень важные процессы, без которых возникновение письменности было бы невозможным. Разберемся в этом, начав, во избежание неправильного толкования, с определений. Руководящим принципом при этом будет отмеченный выше "метафорический" характер первоначального языка.

Письменность (или письмо) — это знаковая фиксация речи, которая позволяет с помощью начертательных (графических) элементов (знаков) определенным образом закреплять информацию во времени и передавать ее на расстояние. Это определение подчеркивает коммуникативную функцию письменности в качестве естественного продолжения коммуникативной функции языка. Но, как следует из предшествующего изложения, главнейшей и исторически первичной функцией языка оказывается отнюдь не передача сообщений, а создание системы межчеловеческих связей в пространстве и времени. Следовательно, и ранние формы письменности, будучи сопряжены с социотворческой функцией языка, не могли по своему первичному предназначению выполнять в качестве главной коммуникативную функцию.

Применительно к рассматриваемому нами периоду истории культуры принято говорить о так называемых предписьменностях, т.е. различных знаковых средствах, отнюдь не всегда соответствующих языковым элементам и не обязательно служащих целям передачи информации. В самом деле, только звучащего языка недостаточно для длящегося существования структуры рода. Поэтому, как это ни парадоксально звучит, язык был изначально связан с тем, что в этнографии называется уходом за телом. Под "уходом за телом" обычно понимают социально предписанные, ритуально санкционированные и закрепленные формы обращения со своим собственным телом. Хотя здесь, помимо прочего, подразумевается целый ряд гигиенических навыков, ими нельзя ограничиваться, поскольку тело понимается шире своих чисто анатомических границ. Уход за телом в его реальной исторической функции превращает тело в инструмент закрепления и сообщения другим положения человека в общности, его возрастного статуса, личностных свойств и др. Благодаря "уход/' тело человека становится социальным знаком.

В родовой общине телесная внешность и физическая полноценность имели очень большое значение, причем критерии для оценки этих качеств могли сильно отличаться друг от друга в различных регионах. Обычно выделяются следующие виды ухода за телом: украшения, прически, формы одежды. Далеко не случайно съемные украшения находят при раскопках культур, относящихся уже к нижнему палеолиту. В широком смысле и прически, и одежду также можно понимать в качестве украшений. Не менее важно то, что важнейшие элементы ухода за телом связаны с выделенными моментами времени рода — рождением, погребением, инициацией и браком. Эти моменты связаны со стрижкой волос и обрезанием при инициациях, чернением зубов, выщипыванием бровей женщинами при вступлении в брак и т.д. Гипотезе о том, что уход за телом мог быть связан с "эстетическими" потребностями, возникал из "соображений красоты", противоречат широко распространенные и хорошо известные действия по деформации тела — удаление здоровых зубов, отрезание пальцев, изменение формы черепа в младенческом возрасте и т.д. Прически также отличались большим разнообразием и далеко не всегда соответствовали "соображениям красоты". Особое место среди приемов ухода за телом принадлежит раскраске кожи, нанесению на нее шрамов и татуировок. И, наконец, одежда — это искусственные покровы человеческого тела. Одежда изначально выполняла не столько чисто практическую функцию

11-

защиты тела от неблагоприятных воздействий окружающей среды, сколько ритуальную и знаковую функции.

В самом деле, нагое человеческое тело, вообще говоря, равно самому себе и очень мало говорит о человеке как члене человеческой общности. Не раскрывает оно и его личностные качества. Различные способы ухода за телом позволяют создать различные заменители тела в течение кратких или длинных (равных продолжительности человеческой жизни) отрезков времени. Для рода чрезвычайно важны устойчивые заменители тела — прежде всего те из них, которые возникают в результате нанесения на тело раскраски, шрамов и татуировок. Ведь известные этнографии типы раскраски, шрамы и татуировки несут огромный смысл: они изображают всю родословную человека, его "генеалогическое древо", т.е. связь человека со структурой рода и его место в ней. В силу этого каждый член рода оказывается носителем духа рода, и этот дух "записан" на его коже навсегда. Поэтому понятно, что графические знаки (раскраска, шрамы, татуировка) наносились на кожу во время ритуалов. Эти графические знаки оказываются своего рода удостоверением личности человека не только в пространстве, но и во времени.

Прежде всего, очевидна связь между ритуалами погребения и нанесением на кожу графических знаков. Действительно, если эти знаки образуют его "генеалогическое древо", то со смертью одного из членов рода это "древо" должно стать более ветвистым. Во время погребения от умершего к потомку переходит не только его имя, но и новая деталь нанесенной на кожу графики. Косвенным свидетельством этой функции накожной графики является известный запрет из библейской Книги Левита: "Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем, и не накалывайте на себе письмен" (19:26). (Как мы увидим позже, древние евреи должны были дистанцироваться от культуры родовой общины, отсюда и соответствующий запрет). Накожная графика — это, по сути дела, одежда, надеваемая на весь период жизни данного человека и делающая его членом "корпорации". С другой стороны, это проясняет знаковую функцию одежды, которая в этом своем качестве — не что иное, как сменяемая накожная графика.

Знаковые структуры, соответствующие различным формам ухода за телом, образуют одну из форм предписьменности. Правда, эта точка зрения не является общепринятой, и ряд исследователей ее отвергают. С их точки зрения родовая организация характеризуется как дописьменная или бесписьменная культура. Этот вывод совершенно верен, если считать, что письменность рождается в

повседневных условиях и служит чисто утилитарным целям. Однако если письменность — это графическая фиксация речи, а речь имеет социотворческую функцию, то изложенная нами точка зрения имеет право на существование.

Второй, помимо социальных знаков ухода за телом, формой предписьменности следует признать так называемое предметное письмо. Оно основано на использовании в качестве знаков различных предметов. При этом предметы обозначали целостные смысловые комплексы. Например, для объявления соседям войны род посылал им стрелу или меч и т.д. Греческий историк Геродот (484—425 гг. до н. э.) свидетельствует, например, о некотором "дипломатическом документе", полученном персидским царем Дарием от скифов. "Дипломатический документ" представлял собой птицу, мышь, лягушку и пять стрел. Смысл "документа" состоял в следующем: "Если вы, персы, как птицы, не улетите в небо, или, как лягушки, не поскачете в болото, то не вернетесь назад, пораженные этими стрелами".

Достаточно распространенным было и так называемое узелковое письмо. Шнуры с завязанными узелками используются для подсчета скота, дней путешествия и тд. Вероятно, это был один из первых образцов календаря. Разновидностью узелкового письма является связывание различных шнуров, привязывание к шнуру лоскутов, ниток и т.п. По тому же принципу построено и палочное письмо. Образцом его является наклонно воткнутая на обочине дороги палка, указывающая на длину пути, возможные препятствия и подстерегающие на этом пути опасности. Встречалось и использование палочек различной длины и толщины с насечками для передачи достаточно сложной информации.

Культура родовой общины вплотную подошла и к такой форме предписьменности, как пиктография (лат. рюШ$ — нарисованный и греч. §гарпо — пишу). Именно пиктография Является предшественницей всех современных систем письма. Пиктография, или рисуночное письмо, встречается уже в эпоху палеолита. Первые люди рисовали те или иные "картинки", вырезали или выцарапывали их на камне. В отличие от нашего современного письма, пиктография оперирует не буквами, сочетания которых дают слова, а рисунками (пиктограммами). Пиктограмма, в свою очередь, изображает не отдельный звук, слог или даже слово, а некоторый конкретный предмет или явление. Чаще всего пиктограмма обозначает некоторую целостную ситуацию. Начав изображать на стенах пещер лошадей, бизонов, носорогов, а также сцены охоты, первые люди уже

приблизились к изобретению рисуночного письма.

Особенностью пиктографии является то, что она совершенно не связана со звучащей речью. Поэтому пиктографическое письмо может быть понятно всем людям, независимо от того, на каком языке они говорят. Однако пиктографическое письмо имеет и ряд недостатков, источник которых — его конкретность. С помощью пиктографического письма нельзя передавать абстрактные понятия и более или менее сложный смысл. Любопытно, в частности, что имена при этом передавались тотемистическими знаками. А для обозначения сложных и абстрактных понятий использовались изображения конкретных и повседневных предметов, которые тем самым становились "метафорами" в соответствии с изложенной ранее схемой.

Таким образом, предписьменности можно разделить на две группы. С социотворческой функцией языка соотносятся лишь социальные знаки, созданные уходом за телом. Что касается "предметного", "узелкового", "палочного" письма и пиктографии, то они соотносятся, скорее, с повседневным, утилитарным использованием языка. А это свидетельствует о том, что язык из "точек переизбытка", из ритуалов в качестве области высшего психического напряжения, экстаза, начинает "переливаться" в сферу повседневности и использоваться для передачи вполне нейтральных и даже просто рутинных сообщений. Иными словами, сам этот факт свидетельствует о возникновении рядом со сферой священного (сакрального) сферы мирского, светского (профанного). Тем не менее определяющее значение еще долго будет сохраняться за сакральным, что заставляет нас более пристально присмотреться к религиозным представлениям первых людей.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: