Онежские списки (1919)

Яков Николаевич Лапин (1867, Гродно – после 1924, Польша (?)).

Аптекарь, председатель уездного комитета партии кадетов, председатель многих обществ и союзов города Онеги, председатель его Гордумы в 1919–20, организатор антибольшевистских отрядов. 22.02.1920 г. арестован. Отправлен в Вологодскую тюрьму.

Апрель – декабрь 1920 г. – в Архангельской тюрьме на ул. Финляндской (ныне ул. Попова) освобождён на основании договора с Литвой.

Жил в Польше (Любава-Поморже).

В 1924 году прислал С. П. Мельгунову свои воспоминания.

«13 мая в 1-м часу ночи тюрьма проснулась. Со всех камер по спискам выводили арестованных «к допросу». Впоследствии оказалось, что это был не допрос, а суд. Трое судей под председательством председателя АрхГубчеки – бывшего матроса – заседала в одной из комнат тюремной больницы. В большинстве случаев задавались следующие вопросы: выдавал ли большевиков, участвовал ли в партизанских отрядах, признаёшь ли Советскую власть?

Результат суда-допроса сказался 15/V. С утра вся тюрьма переполошилась, все притихли, стали говорить шепотком. И приползли откуда-то зловещие слухи, что в этот день будут расстрелы. С двух часов стали вызывать из камер по двум спискам и непременно с вещами, а затем вызывали и по третьему списку. По первому списку вызывали освобожденцев, по второму 40 с лишним для отправки в Соловецкий монастырь, а по Третьему 28 чел. – препроводили в подвальную камеру. Во втором часу ночи эту третью группу расстреляли «на мхах» – недалеко – от тюрьмы. Затем уже регулярно каждые 2–3 недели выводили «на мхи» группы в 30–50 человек.

С течением времени методы выуживания несчастных смертников из камер варьировались на разные лады. Сначала их собирали в одну из нижних камер ночью, потом стали днём, утром, наконец, уже намеченные жертвы выхватывали за неделю–две. В числе обречённых были, конечно, и женщины. Расстреливали же всегда только ночью от 1–2 ночи. Вещи и одёжа расстрелянных привозились в тюрьму, где уже начальство разбиралось в них по своему усмотрению.

В тюрьме находилось постоянно 500–600 человек.3а день–два до кровавой расправы обычно начинают усиленно шмыгать в тюрьму чекисты с бумагами. Чует тюрьма недоброе. Никто не уверен в завтрашнем дне. Ловят каждое слово канцеляристов-арестованных (6–7 человек из них работают в тюремной канцелярии), быстрее молнии все 27 камер узнают недобрые весточки. Пение, громкие разговоры, споры сменяются шушуканием, предположениями. Нечего и говорить, что большая часть тюрьмы не спит всю ночь. Чуть стукнет что по каменной лестнице – все настораживаются, волосы дыбом, вместо людей только тени неслышно бродят по камерам и... прилипают к окну, глядя бессмысленно, быть может, в последний раз на Божий мир! Чу! Звякает замок, быстро открывается дверь камеры, и хриплый пьяный голос грубо выкрикивает: «Иванов Пётр?» – «Здесь» – «Отчество?» – «Степанович» – «Собирай вещи и выходи». Через три–пять минут снова: «Выходи». И обречённые Ивановы, Стратилатовы, Башмаковы, Пахомовы с узелками сортируются в коридоре и отправляются исключительно в 1–2 ночи «на мхи» сначала под усиленным конвоем, а потом уже в кандалах, так как наиболее уравновешенные из обречённых пробовали дорогой «в вечность» удирать. Нет красок описать душевное состояние многосотенных обитателей тюрьмы. Накануне расстрелов и на другой день почти половина тюрьмы умоляла дать ей брому для успокоения. К этому же средству успокоительному прибегало и начальство тюремное: и у этих головорезов нервы сильно пошаливали.

Массовый расстрел. В один из августовских дней произошло следующее. С раннего утра стали сортировать в камерах лиц, назначенных к выезду в Холмогорский лагерь «со всеми вещами». В 2 часа свыше 400 человек направились из тюрьмы к пристани, где их дожидался пароход с баржей, пришедшей с такой же партией из Соловецкого монастыря, переименованного в лагерь. В 3 часа пароход отчалил с таким ценным грузом по направлению в Холмогоры. Дорогой пароход пристал к одному из пустынных необитаемых островов, всем арестованным приказано было раздеться донага и выйти на берег, где они буквально все были перестреляны расставленными пулемётами. Говорят, что ни один из них не мог спастись. На другой день к вечеру в тюрьму были доставлены вещи несчастных. Слухи об этом «Холмогорском расстреле» дошли до тюрьмы только на шестой день. Передавали, что обыватели Архангельска осведомлены об этом были на другой, на третий день, что об этом ужасном событии узнала Москва, сместившая председателя Губчека Смирнова.

Первый протест обречённых. 17 декабря 1920 года 24 человека из общих камер были выведены днём в камеру подвального этажа. Среди них было много интеллигентных: судья Стратилатов, уездный городской голова Пахомов, два заводских управляющих, учитель и другие. Поняв, зачем их изолировали, они быстро сговорились добровольно из камеры не выходить. Заметив приготовления ночные к выводу, они моментально устроили баррикаду из нар, кроватей, стола и прочей утвари камерной. На предложение «выходить» они начали кричать», ругаться, рвать своё платье и бельё, чтобы превратить их в негодность, стучаться головой об стену и проч. Тогда стянули до 4000 красноармейцев разного рода оружия во главе с Чекой, окружили тюрьму со всех сторон и стали силой выпроваживать и вбрасывать на автомобили отчаянно сопротивлявшихся арестованных. Некоторых прикололи штыками на месте... Спустя полчаса «со мхов» ясно доносились залпы.

Регистрация в тюрьме. На каждого приведённого в тюрьму составляются немедленно две регистрационные карточки: фамилия, имя, отчество, откуда, звание, род занятий, рождение, когда арестован, за что, осужден или под следствием, за подписью собственноручной арестованного. Одна из этих карточек хранится в канцелярии, а другая посылается в Наркомюст. Кроме этого, каждый арестованный заносится в алфавитную тюремную книгу со всеми дальнейшими сведениями. Любопытно, что расстрелы (лица) вносятся только тогда в книгу, когда он осужден Реввоентрибуналом. В других случаях, т. е. при оптовом расстреле, вписывается в книгу каждому из несчастных в отдельности: «такого-то числа выдан товарищу Коновалову по отношению коменданта Губчеки за № таким-то от такого-то числа». Указанному товарищу Коновалову в течение 4-х месяцев выдавались партии арестованных. Расстреливали преимущественно по четвергам. Почему? Объяснение простое. Тюрьма принимала подачи для арестованных со стороны только по средам, а для больных ещё и в воскресенье. Приносили не только пищу, но и обувь, одёжу и проч. ценные вещи. Ясно, что пополненное имущество арестованных было лакомым кусочком для палачей.

О смертниках. Приговорённых к расстрелу по приговору Реввоентрибунала изолировали на два дня в отдельные две камеры (№№ 26, 27) с отдельным коридором, по которому расхаживал часовой. Эти «обречённые» уже не считались с тюремными порядками. Первый день обыкновенно проводили в громких спорах, пении, ругани начальства до поздней ночи.

На другой же день приподнятое настроение пропадало, пропадал аппетит, зато усиленно курили. Таким осужденным курильщики отдавали свой последний табачок. Вечерком с шумом, криком «закрывай камеры» вваливается ватага красноармейцев во главе с тюремной администрацией – и буквально все пьяные – с револьверами в руках и винтовками наготове бежит с шумом и грохотом к камерам смертников. Здесь им объявляется, что приговор утверждён и вошёл в законную силу, забираются осужденные, и все вновь бегут из тюрьмы вон по направлению «к мхам». Такие пытки и ужасы, чинимые ежедневно шайкой убийц, воров, захватчиков власти в России, история не знает, и едва ли где-нибудь возможно повторение подобного».1

Лапин свидетельствует о «Холмогорском расстреле» свыше 400 человек в августе 1920-го в Архангельске.

О расстреле 800 белогвардейских солдат и офицеров из «концлагеря вблизи Архангельска» на рассвете 21 ноября 1921 года в Архангельске свидетельствовал доктор Георгий Константинович Попов (Georg Popoff).

К известным нам чекистским палачам Лапин добавляет ещё одно имя – Коновалов.

Кроме того, из показаний Лапина узнаём о первом протесте первых политзаключённых в Архангельских тюрьмах, о том, что онежские деятели Н. И. Стратилатов, М. Н. Пахомов были расстреляны на Архангельских Мхах…2

Посылал свои воспоминания Мельгунову Лапин. 15 мая 1924 года писал:

«Уважаемый господин Мельгунов!

Согласно Вашей просьбе, выраженной в газете «За свободу», я позволяю себе описать Вам кой-какие эпизоды из большевицкой архангельской тюрьмы. Не читал, за невозможностью приобресть, издаваемую Вами книгу «Красный террор», но думаю, что кой-какие мои сведения Вам пригодятся для использования». 3

Сведения Лапина «пригодились» нам. Во второе издание книги С. П. Мельгунова они не вошли.

Лапин ссылается на варшавскую газету «За свободу».

Аналогичная просьба Мельгунова была опубликована и в берлинской газете «Дни».

Письмо в редакцию.

Многоуважаемый г-н Редактор!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: