Перевод Валерия Ерохина. Комментарии и послесловие Николая Копчевского 1 страница

М.: «Музыка», 1987.

В тексте опущены нотные примеры и некоторые примечания

Его превосходительству

барону ван Свитену

почтительнейше посвящает

автор

ПРЕДИСЛОВИЕ

Уже много лет я намереваюсь поделиться с читателем некоторыми сведениями и соображениями о жизни, искусстве и о произведениях Иоганна Себастьяна Баха, ибо небольшой очерк К. Ф. Эман. Баха и прежнего прусского придворного композитора Агриколы, помещенный в третьем томе мицлеровской «Музыкальной библиотеки» 1 едва ли может оказаться достаточным для нынешних почитателей этого великого человека. Я бы, наверное, давно исполнил свое намерение, если бы не был все это время занят работой над «Всеобщей историей музыки». Так как в истории музыкального искусства творчество И. С. Баха - более, чем творчество любого другого композитора,- явилось поистине эпохальным, я хотел было приберечь собранные мною материалы о его жизни для последнего тома указанного труда. Однако похвальное начинание лейпцигского издательства «Хофмайстер и Кюнель», приступившего к осуществлению полного, текстологически выверенного издания сочинений Йог. Себ. Баха, побудило меня изменить мой первоначальный замысел 2.

Упомянутое издание сочинений Баха не только будет во всех отношениях способствовать развитию искусства, но - более, чем какое-либо другое подобное начинание, - должно пойти во благо немецкой нации. Творческое наследие Йог. Себ. Баха является неоценимым национальным достоянием - у других народов нет ничего подобного. Кто спасет его произведения от искажений, привносимых неточной перепиской, а тем самым от забвения и гибели, тот воздвигнет вечный памятник великому мастеру, и деяние это будет огромной заслугой перед отечеством. Каждый, кому дорога честь немцев, обязан поддержать такое патриотическое начинание и по мере сил содействовать ему. Я считал своей обязанностью напомнить нашей публике об этом ее долге, пробудить благородный энтузиазм в груди каждого немца, - вот почему я публикую эти листы раньше, чем когда-то намеревался. Надеюсь также, что это дает мне возможность обратиться к более широкому кругу моих сограждан: то, что я смогу сообщить о Бахе в своей «Истории музыки», вероятно, будет прочитано лишь небольшим кружком знатоков музыкального искусства, а ведь сохранение памяти об этом великом человеке - да будет мне позволено еще раз подчеркнуть эту мысль - задача не одного лишь искусства, но дело всей нации.

Живейшим средством сберечь музыкальные художественные ценности, безусловно, остается практика исполнения их перед многочисленной публикой. С давних пор подобным образом распространялось и распространяется множество великих творений. Публика с удовольствием слушает их в концертном или театральном зале либо в церкви, а затем, сохраняя в памяти полученное приятное впечатление, покупает напечатанные сочинения, хотя и не всегда может найти им должное применение. Но где можно у нас услышать сочинения Баха, коль скоро ныне, как и прежде, мало кто из музыкантов способен исполнить их надлежащим образом? Вот если бы в свое время сам Бах почаще исполнял собственные сочинения в различных городах Германии! Но у него не было для этого ни времени, ни желания. Когда же это делал кто-либо из его учеников (хотя ни один из них не мог сравниться с учителем в совершенстве игры), публика приходила в изумление и восхищение от никогда ранее не слыханной, поистине великой и в то же время столь общедоступной музыки. И всякий, кто был на то способен, сразу же брался хотя бы за одну из тех пьес, которые лучше получались у этого ученика Баха и поэтому особенно понравились слушателям. Пьесы эти не представляли теперь особой трудности для играющих, ибо те уже слышали, как они должны звучать.

Если мы хотим, чтобы подлинное наслаждение великими музыкальными творениями стало делом более общедоступным, мы должны прежде всего иметь хороших учителей музыки. Именно в нехватке настоящих педагогов источник всех наших музыкальных бед. Чтобы не посрамить себя, неумелый учитель, сам не получивший должной подготовки, неизбежно создает у своих учеников плохое мнение о хороших произведениях, ибо в противном случае ему грозит опасность, что ученик попросит его сыграть их. Таким образом, ученик вынужден тратить время, усилия и деньги на бесцельное бренчание - по прошествии доброй полудюжины лет он не продвинется в своем музыкальном образовании ни на шаг вперед. Если бы обучение было более совершенным, он смог бы, не затратив и половины времени, усилий и денег, выйти с помощью педагога на путь, который до конца жизни уверенно вел бы его к большему совершенству. Время покажет, насколько успешно можно будет бороться с упомянутым злом, когда по меньшей мере во всех музыкальных магазинах будут выставлены для обозрения сочинения Баха, а знатоки и почитатели настоящего искусства объединят усилия, дабы во всеуслышание заявить о совершенстве этих сочинений, рекомендуя их для изучения.

Ясно, что, если искусству суждено оставаться искусством, а не скатываться все ниже и ниже к пустому времяпрепровождению, классические произведения вообще должны чаще находить применение, чем ныне. Бах - как первейший классик прошлого, а возможно, и будущего - может здесь, без всякого сомнения, принести самую большую пользу.

Тот, кто в течение некоторого времени изучал его произведения, сумеет отличить подлинную музыку от пустого бренчания, и какой бы стиль он ни выбрал для себя в дальнейшем, он овладеет им как истинный, образованный музыкант. Изучая таких классиков, которые, подобно Баху, охватили искусство во всей полноте его, можно избежать и той ограниченности, какая угрожает всем, кто находится под влиянием господствующего в данное время вкуса. Короче говоря, если бы нам вздумалось отбросить наших классиков, то для нашего искусства это было бы не меньшим ущербом, чем тот ущерб, какой понесло бы дело воспитания вкуса, если бы из наших школ было изгнано изучение древних греков и римлян. Дух нашего времени, нацеленный не столько на великое, постигаемое с трудом и даже напряжением, сколько на мелкое, на сиюминутное удовольствие, уже сказался в том, что то тут, то там ныне раздаются голоса, предлагающие изгнать греческих и римских авторов из наших гимназий. Не приходится сомневаться в том, что и наши классики музыки не по душе нынешнему времени, ибо, в конечном счете, оно не может не стыдиться своего убожества, столь очевидного в сравнении с достигнутым ими, и прежде всего в сравнении с неисчерпаемыми богатствами, оставленными нам нашим Бахом.

О, если бы я был в состоянии воздать должное высокому искусству этого художника - первого среди всех немецких и иноземных музыкантов!

Если не говорить о недосягаемой чести быть таким же великим, всех превосходящим музыкантом, каким был он, то, пожалуй, нет большей чести, нежели честь подобающим образом оценить столь совершенное искусство и уметь говорить о нем со знанием дела. Тот, кто на это способен, должен быть хоть несколько сродни духу и чувствам этого великого художника; иначе говоря, он может в известной мере тешить себя лестным предположением, что и как музыкант он, быть может, приблизился бы к достигнутому им, если бы сходные внешние побуждения привели его на необходимый для этого путь. Но я не столь нескромен, чтобы полагать, что когда-либо мог бы удостоиться такой чести. Напротив, я глубоко убежден, что ни один язык в мире не в состоянии выразить все, что должно быть сказано о высокой ценности и удивительном богатстве такого искусства. Чем ближе с ним знакомишься, тем больше восхищаешься им. И как бы мы ни превозносили, ни восхваляли это искусство, как бы мы ни изумлялись им, все наши слова будут лишь благонамеренным жалким лепетом. Кто имел возможность сопоставить произведения искусства разных столетий, тот не сочтет это мое утверждение преувеличенным; напротив, он сам придет к мнению, что о сочинениях Баха, если их знать как следует, нельзя говорить иначе, как с восхищением, а о некоторых - даже с истинным благоговением. Конечно, мы можем понять и объяснить внутренние механизмы его искусства; но как ему удалось вдохнуть в это механическое искусство (которое, между прочим, только он смог довести до такого высокого уровня) еще и подлинно живой дух, столь явственно ощущаемый нами даже в самом незначительном его творении, - этого мы никогда не постигнем: мы сможем лишь испытывать безграничное удивление.

Сравнивать Йог. Себ. Баха с другими композиторами я не собираюсь. Тот, кого интересует сравнение его с Генделем, найдет весьма справедливую и правомерную оценку их заслуг в области музыки в первом разделе 81-го тома «Всеобщей немецкой библиотеки» на страницах 295-303 3; оценка эта принадлежит исключительно компетентному автору 4.

Те из приводимых мною сведений, которые отсутствуют в упомянутом выше небольшом очерке, помещенном в мицлеровской «Библиотеке», я получил от двух старших сыновей Йог.Себ. Баха. Я не только знал их обоих лично, но многие годы состоял с ними, особенно с К. Ф. Эмануэлем, в регулярной переписке. Общеизвестно, что оба они сами были великолепными музыкантами, но, вероятно, не все знают, что они до конца дней своих отзывались об искусстве отца не иначе как с восторгом и благоговением. А поскольку я с ранней юности испытывал такое же восхищение искусством их отца, как и они, мы часто возвращались к этой теме в наших беседах, равно как и в письмах. Благодаря этому я постепенно все больше узнавал обо всем, что касалось жизни, искусства и произведений Йог. Себ. Баха, так что смею надеяться, что смогу сообщить об этом нашей публике не только нечто достаточно обстоятельное, но и кое-что полезное.

Я не преследую при этом иной цели, как привлечь внимание публики к важному начинанию 5, направленному исключительно на то, чтобы воздвигнуть достойный памятник немецкому искусству, предоставить в распоряжение поборников истинного искусства целую галерею поучительнейших образцов и открыть для друзей нашей музы неисчерпаемый источник самого возвышенного наслаждения.

Глава I

Если когда-либо существовала фамилия, имевшая особую, как бы наследственную предрасположенность к одному и тому же виду искусства, то это, конечно же, был род Бахов. На протяжении шести поколений едва ли можно выискать хотя бы двух или трех представителей этой фамилии, которых природа не наградила блестящим музыкальным дарованием и для которых это искусство не стало бы главным делом жизни.

Родоначальника фамилии, оказавшейся столь примечательной в музыкальном отношении, звали Файт Бах. По профессии он был пекарь. Жил он в венгерском городе Пресбурге 1. Но когда в XVI веке эту местность охватили религиозные волнения, он был вынужден уехать оттуда в поисках другого пристанища. С тем имуществом, которое ему удалось спасти, он отправился в Тюрингию, где надеялся обрести покой и полную безопасность. Местечко в Тюрингии, где поселился Файт Бах, называлось Вехмар 2. Это была деревушка, расположенная неподалеку от Готы. Здесь он вскоре снова начал заниматься своим пекарским делом, но при этом любил коротать время, играя на цитре 3, которую он брал с собой даже на мельницу, где играл, пока мололось зерно, под стук и грохот жерновов. Это увлечение музыкой он передал двум своим сыновьям, а те, в свою очередь, - своим детям, и так далее; с течением времени образовалось довольно разветвленное семейство, все члены которого во всех коленах были не просто музыкально одаренными, но сделали музыку своей профессией и, таким образом, скоро заняли большинство мест канторов, органистов и городских музыкантов во всех концах Тюрингии.

Представители этого рода не могли быть, конечно, все без исключения большими мастерами, однако в каждом поколении по крайней мере несколько человек выделялись своей незаурядностью. Так, уже в первой четверти XVII столетия три внука Файта Баха настолько обратили на себя внимание своим дарованием, что правящий в те времена граф Шварцбург-Арнштадтский счел целесообразным послать их на свои средства в Италию (являвшую собой тогда высшую школу музыкального искусства) с целью дальнейшего совершенствования. Насколько они оправдали чаяния своего благодетеля, сказать трудно, так как до наших дней не дошло ни одного из их произведений. Еще большую известность снискали представители четвертого поколения этой фамилии, из наследия которых благодаря стараниям Йог. Себ. Баха сохранилось довольно много сочинений. Среди этих музыкантов особенно выделялись следующие:

1) Иоганн Кристоф, придворный и городской органист в Эйзенахе. Он с необыкновенной легкостью сочинял красивые мелодии, которые удачно передавали содержание текста. В так называемом Баховском архиве, находившемся во владении К. Ф. Эмануэля в Гамбурге, среди прочих произведений есть мотет его сочинения, в котором он отважился употребить увеличенную сексту, что в его времена расценивалось как большая смелость. К тому же, он был чрезвычайно силен в полногласии [многоголосии]; доказательством может служить духовное сочинение, написанное им в честь праздника св. Михаила на слова «Es erhub sich ein Streit» [«Началась битва»], в котором при наличии двадцати двух облигатных голосов сохраняется безупречная чистота. Другим свидетельством его превосходного владения полногласием является то обстоятельство, что, как утверждают, он никогда не играл на органе или клавире меньше чем с пятью облигатными голосами. К. Ф. Эмануэль был о нем очень высокого мнения. Во мне все еще живы воспоминания о том, как однажды в Гамбурге он, тогда уже старик, играл мне, к большому моему удовлетворению, некоторые из этих давних сочинений и с каким довольным видом он посматривал на меня всякий раз, когда доходил до какого-нибудь особенно примечательного, смелого оборота.

2) Иоганн Михаэль, органист и городской писарь в округе Герен, младший брат предыдущего. Как и Иоганн Кристоф, он был превосходным композитором. В Баховском архиве имеется, наряду с другими его церковными сочинениями, несколько мотетов, среди них один восьмиголосный, для двойного хора.

3) Иоганн Бернгард, камер-музыкант и органист в Эйзенахе. О нем известно, что он сочинял великолепные увертюры на французский манер.

Не только упомянутые, но и многие другие превосходные композиторы из прежних поколений баховского рода, бесспорно, могли бы занимать гораздо более значительные музыкантские должности, а также снискать себе более широкую известность благодаря своему мастерству и добиться внешнего блеска, если бы они решились покинуть родную Тюрингию, чтобы прославиться где-либо в другом месте, в самой Германии или за ее пределами. Но ничто не говорит о том, чтобы у кого-нибудь из них появилась подобная тяга к перемене мест. Непритязательные от природы, воспитанные в скромности, они довольствовались малым, и внутреннее удовлетворение, которое доставляло им их искусство, вполне заменяло им те златые цепи, которыми влиятельные господа награждали в те времена особо почитаемых музыкантов; без малейшей зависти созерцали они сии знаки отличия на тех, кто, вероятно, не был бы счастлив, не имея на себе этих цепей.

Помимо умения довольствоваться немногим - этого прекрасного качества, без которого невозможно по-настоящему радоваться жизни, всех членов семейства Бахов отличала большая привязанность друг к другу. Поскольку у них не было возможности жить совместно в одном городе, они порешили видеться друг с другом хотя бы раз в год; был установлен день, когда все они должны были съезжаться в определенное место для такой встречи. И даже тогда, когда семейство настолько разрослось, что Бахи стали обосновываться уже не только в Тюрингии, но и в Верхней и Нижней Саксонии, а также во Франконии, они не переставали ежегодно встречаться. Местом их встреч был обычно Эрфурт, Эйзенах или Арнштадт. Атмосфера, в которой протекали эти вечера, была насквозь проникнута музыкой. Так как общество сплошь состояло из канторов, органистов и городских музыкантов, деятельность которых была тесно связана с церковью, и так как вообще в те времена было принято все, что угодно, начинать с обращения к богу, собравшиеся первым делом запевали хорал. Это благочестивое песнопение сменялось шутками, которые по своему характеру часто являлись полной противоположностью хоралам. То были народные песни, отчасти шуточные, отчасти скабрёзные, причем разные песни пелись - без какой-либо подготовки - одновременно, так что отдельные голоса, составлявшие эту совместную импровизацию, создавали определенное гармоническое единство, тогда как тексты были в разных голосах совершенно разными по смыслу. Такого рода совместное пение они называли Quodlibet 4, и, развлекаясь подобным образом, они не только сами смеялись от всей души, но и у всех, кто их слушал, вызывали веселый, непреодолимый смех. Некоторые склонны рассматривать эти забавы как начало немецкой комической оперы. Надо, однако, сказать, что такие Quodlibet бытовали в немецких землях и в более давние времена. У меня самого есть сборник подобных вещей, отпечатанных в Вене еще в 1542 году.

Но и эти веселые сыны Тюрингии, и те их потомки, которые сумели найти более серьезное и более достойное применение своему искусству, не избежали бы забвения, если бы в конце концов из их среды не вышел человек, чье славное искусство излучало столь яркий свет, что и на них пал отблеск этого сияния. То был Иоганн Себастьян Бах, краса и гордость фамилии и отечества, человек, которому, как никому другому, покровительствовало само Искусство Музыки.

Глава II

1 Иоганн Себастьян Бах родился 21 марта 1685 года в Эйзенахе, где его отец, Иоганн Амброзиус Бах, был придворным и городским музыкантом. У Иоганна Амброзиуса был брат-близнец Иоганн Кристоф 2, занимавший такую же должность в Арнштадте. Братья были так похожи друг на друга, что даже жены не могли их отличить друг от друга, разве что по одежде. Эти братья-близнецы являются, наверное, единственными в своем роде и самыми удивительными близнецами из всех, какие только были известны. Они самым трогательным образом любили друг друга; их язык, образ мыслей, характер их музыки, манера исполнения - все было чрезвычайно сходно. Когда болел один, заболевал и другой. И умерли они один вскоре после другого. Ими восхищались все, кто их знал.

В 1695 году, когда Иоганну Себастьяну не было еще и десяти лет, отец его скончался. Мать умерла еще раньше. Оставшись сиротой, Бах вынужден был искать пристанище у своего старшего брата Иоганна Кристофа 3, который был органистом в Ордруфе. У него он получил первые уроки игры на клавире. Он, по-видимому, уже в то время проявлял исключительно большую склонность и способность к музыке, ибо он так быстро овладевал пьесами, которые брат давал ему для разучивания, что все время стремился заполучить более трудные сочинения. Наиболее известными клавирными композиторами того времени были Фробергер, Фишер, Иоганн Касп. Керль, Пахельбель, Букстехуде, Брунс, Бём 4 и др. Мальчик заметил, что у брата есть сборник сочинений названных мастеров и принялся его упрашивать дать ему эти ноты. Однако он всегда получал отказ. Из-за упорства брата желание мальчика иметь сборник становилось все сильнее, так что он в конце концов стал искать способ овладеть им тайно. Заветная тетрадь хранилась в запертом шкафу с незастекленными решетчатыми дверцами, а руки его были еще так малы, что он мог просунуть их сквозь решетку, свернуть тетрадь рулончиком (благо, она была в мягкой обложке) и вытащить ее из шкафа. Он не долго думая решил воспользоваться столь благоприятными обстоятельствами. Но из-за отсутствия освещения переписывать ноты можно было лишь в лунные ночи, и прошло целых шесть месяцев, прежде чем он завершил это трудоемкое дело. Когда же он, наконец, был уверен, что сокровище находится в его руках, и хотел было тайком использовать его по назначению, брат раскрыл его тайну и без всякой жалости отобрал у него добытые с таким трудом ноты; надо сказать, что со временем они все же оказались в его распоряжении, но - лишь после смерти брата (умер он вскоре после того 5).

Вторично осиротевший Йог. Себастьян отправился - в обществе своего соученика по имени Эрдман, ставшего впоследствии поверенным в делах российского императора в Данциге, - в Люнебург и стал хористом в тамошней школе св. Михаила. Красивый дискант способствовал быстрому продвижению мальчика, но вскоре он его лишился, а нового певческого голоса у него не оказалось.

У него была в это время всё такая же страстная тяга к игре на клавире и органе, как и в прежние годы; она побуждала его смотреть и слушать все, что, по его тогдашним представлениям, могло способствовать совершенствованию в этом деле. Так, будучи учеником, он не только неоднократно ездил из Люнебурга в Гамбург, чтобы послушать знаменитого в те времена органиста Иоганна Адама Райнкена 6, но и бывал время от времени в Целле, где его привлекала возможность услышать игру капеллы, состоявшей преимущественно из французов, и таким путем познакомиться с французским вкусом, который в тех местах был тогда еще в новинку.

По какой причине он перебрался из Люнебурга в Веймар - неизвестно, но совершенно точно, что в 1703 году, когда ему исполнилось 18 лет, он стал придворным музыкантом в этом городе. Однако уже в следующем году он сменил это место на должность органиста Новой церкви в Арнштадте, вероятно, потому, что это давало ему возможность гораздо основательнее заняться игрой на органе - инструменте, к которому у него была особая склонность (тогда как в Веймаре его служебные обязанности были связаны со скрипкой). Здесь он с величайшим рвением принялся изучать сочинения тогдашних прославленных органистов - все, какие только можно было раздобыть; он использовал их как для повышения своего композиторского мастерства, так и для совершенствования в искусстве игры на органе. Чтобы удовлетворить свою любознательность, он даже совершил пешком путешествие в Любек, желая познакомиться там с игрой органиста церкви св. Марии Дитриха Букстехуде, чьи сочинения для органа ему уже были известны 7. Почти четверть года он тайком от всех слушал игру этого в свое время очень знаменитого и поистине искусного органиста, а затем, обогащенный новыми знаниями, возвратился в Арнштадт.

Результаты его усердия и неослабевающего прилежания, должно быть, уже привлекли к себе в это время большое внимание, ибо он получал одно за другим приглашения из разных мест на должность органиста. В 1707 году ему предлагают такое место при церкви св. Власия в Мюльхаузене, и он дает свое согласие. Но через год после вступления в эту должность, когда он предпринял поездку в Веймар и выступил там перед тогдашним правящим герцогом, его игра на органе произвела столь большое впечатление, что ему было предложено место придворного органиста; это предложение он принял. Его искусство получило теперь гораздо более широкий отклик, и атмосфера, в которой он здесь оказался, побуждала его испробовать все, что только мыслимо в этом деле; именно в этот период он не только становится исключительно сильным органистом, но и закладывает основу своего поистине великого органного творчества. Еще более существенный стимул к развитию своего искусства он получил в 1717 году 8, когда его государь присвоил ему звание концертмейстера, которое обязывало его создавать и исполнять, помимо всего прочего, еще и церковные сочинения 9.

Тем временем в Галле умер органист и музикдиректор Цахау 10, у которого некогда учился Гендель, и Йог. Себ. Баху, тогда уже весьма известному мастеру своего дела, было предложено стать его преемником в этом городе. Он и в самом деле отправился в Галле, с тем, чтобы исполнить там в порядке испытания на должность свое сочинение, но по неизвестной причине отказался от этого места, уступив его искусному, хорошо подготовленному ученику Цахау по имени Кирхгоф 11.

Итак, Йог. Себ. Баху исполнилось тридцать два года. Он уже столь плодотворно использовал свое время, так много изучил, сыграл и сочинил и ценой этого неослабевающего прилежания и усердия настолько овладел всеми тонкостями своего искусства, что как титан возвышался над всеми, и всякий, кто осмелился бы сравниться с ним, остался бы посрамленным. Он уже давно вызывал восхищение и изумление не только любителей, но и знатоков музыки, когда в 1717 году в Дрезден приехал очень известный тогда во Франции клавесинист и органист Маршан 12, который выступил перед королем и имел такой успех, что ему было обещано внушительное жалованье в случае его согласия поступить на службу при королевском дворе. Достоинства Маршана состояли преимущественно в особой тонкости и изысканности исполнения. Но мелодии его были пусты и вялы и, можно сказать, напоминали манеру Куперена 13, о чем мы можем судить хотя бы по его сочинениям. Баху же было свойственно не менее тонкое и изысканное исполнение и - сверх того - такое мелодическое богатство, от которого у Маршана, наверное, просто закружилась бы голова, если бы ему довелось услышать его музыку. Все это было известно Волюмье 14, тогдашнему дрезденскому концертмейстеру. Он знал, какую власть имеет этот молодой, полный сил немец над своими идеями и над своим инструментом, и задумал устроить между нашим Бахом и французским виртуозом состязание, дабы предоставить своему государю приятную возможность самому сравнить достоинства обоих музыкантов, так что с ведома короля незамедлительно было направлено послание Йог. Себ. Баху в Веймар, в котором содержалось приглашение участвовать в музыкальном поединке. Бах принял приглашение и тотчас же отправился в путь. По прибытии Баха в Дрезден Волюмье первым делом позаботился о том, чтобы он мог тайком послушать Маршана. Но прослушивание не убавило решимости Баха; напротив, он послал Маршану учтивое, составленное по всей форме приглашение принять участие в музыкальном состязании и вызвался исполнить без какой бы то ни было подготовки все, что предложит ему Маршан, но одновременно просил его проявить такую же готовность. Маршан принял вызов, и с ведома короля было назначено время и место состязания. В доме маршала графа фон Флемминга, выбранном для этой цели, собралось многочисленное общество, состоявшее из знатных особ обоего пола. Бах не заставил себя ждать, но Маршан все не появлялся. После долгого ожидания решено было, наконец, послать к нему на квартиру узнать, что же все-таки случилось, и общество, ожидавшее его с таким нетерпением, к величайшему своему изумлению узнало, что Маршан еще утром уехал из Дрездена, ни с кем не простившись 15. Баху пришлось играть одному; он привел в восхищение всех присутствовавших. Но из замысла Волюмье - ощутимо, наглядно показать разницу между французским и немецким искусством - так ничего и не вышло. Изъявлений восторга Бах услышал в этот вечер более чем достаточно; но вот вознаграждение в 100 луидоров, назначенное ему королем, он, говорят, так и не получил.

Прошло совсем немного времени после возвращения Баха в Веймар, как Леопольд, тогдашний князь Ангальт-Кётенский, превосходный знаток и любитель музыки, пригласил его к себе на должность капельмейстера. Бах тотчас же занял это место и пробыл на нем почти 6 лет. В это время (приблизительно в 1722 году 16) он совершил поездку в Гамбург, с тем чтобы показать там свое искусство игры на органе 17. Игра его вызвала всеобщее восхищение. Старик Райнкен (ему было тогда уже чуть ли не сто лет) слушал его с особым удовольствием и сделал ему - в особенности за хорал «На реках вавилонских», который Бах в истинной органной манере варьировал почти целых полчаса, - следующий комплимент: «Я думал, это искусство умерло, но теперь вижу, что в вас оно все еще живо». Райнкен сам за много лет до того обработал этот хорал подобным же образом и в знак того, что очень дорожил именно этой своей работой, отдал ее в гравировку на меди - тем более лестной для Баха была его похвала.

В 1723 году, после смерти Кунау 18, Бах назначается музикдиректором и кантором школы св. Фомы в Лейпциге; в этой должности он пробыл до конца своих дней. Князь Леопольд Ангальт-Кётенский очень любил Баха, и Бах неохотно оставил прежнее место. Но последовавшая вскоре смерть покровителя показала, что провидение вело его верным путем. На смерть князя Ангальт-Кётенского, которая была для Баха большим ударом, он написал траурную музыку с многочисленными великолепными двойными хорами и сам исполнил ее в Кётене. Он получил теперь еще и титул герцогского вейсенфельсского капельмейстера, а в 1736 году - титул королевского польского и курфюрстского саксонского придворного композитора, но все это не столь уж важно; следует лишь сказать, что последний из этих титулов [так или иначе] был сопряжен с обстоятельствами его деятельности в качестве кантора школы св. Фомы 19.

Второй его сын, Карл Фил. Эмануэль, поступил в 1740 году на службу к королю Фридриху Великому 20. Молва о непревзойденном мастерстве Иоганна Себастьяна распространилась в это время очень широко; дошла она и до короля. Это вызвало в нем желание самому послушать столь знаменитого музыканта и лично познакомиться с ним. Поначалу он лишь намекнул сыну Баха, что неплохо было бы, если б его отец приехал в Потсдам. Но потом все настойчивее стал спрашивать: что же это Бах никак не едет? Сыну ничего не оставалось, как сообщить о желании короля отцу, который, однако, и думать не мог о поездке - уж очень много у него было всяких дел. Но когда сын стал в который уже раз напоминать отцу в письмах об этом желании короля, тот в конце концов решился совершить поездку вместе со своим старшим сыном, Вильгельмом Фридеманом. Дело было в 1747 году. Король каждый вечер устраивал у себя камерные музыкальные собрания, на которых он большей частью сам играл на флейте различные концертные сочинения. В один из таких вечеров, когда он как раз приводил в порядок свою флейту и музыканты уже сидели на своих местах, ему было через офицера доставлено письменное сообщение о прибытии гостей. Держа флейту в руке, король пробежал глазами бумагу и тотчас, повернувшись к музыкантам, сказал с некоторым волнением в голосе: «Господа, старик Бах приехал!» Флейту он отложил в сторону, и Баху, остановившемуся на квартире сына, было велено тотчас же явиться во дворец. Мне эту историю рассказывал Вильг. Фридеман, сопровождавший своего отца, и, должен сказать, я и по сей день с удовольствием вспоминаю, как живо он описывал мне все это. В те времена было принято выражаться несколько витиевато, и появление Баха перед могущественным королем, который даже не дал ему времени, чтоб он мог сменить дорожное платье на черный канторский сюртук, неизбежно должно было быть сопряжено с многочисленными извинениями. Не стану пересказывать все эти извинения, замечу лишь, что в устах рассказчика, Вильг. Фридемана, обмен репликами между королем и извиняющимся Бахом звучал прямо-таки как образцовый диалог.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: