ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
Поэзия И.Бродского. Ценил поэзию Слуцкого за силу стихаЦенил поэзию Слуцкого за силу стиха. 1) самое главное в стихах-композиция 2) связывать строфы не логикой, а движением душ 3)использовать в композиции прием разрыва. Жанр эмблемы: картинка, стихотворение, латинское изречение. Джон Дон-любимый поэт Бродского. В поэзию вводится вымышленный персонаж, который потом становится лирическим героем. Бродский использует дольник-одинаковое кол-во ударных слогов, но разное кол-во безударных. Только поэт может противостоять времени. Поэтика Бродского служит стремлению преодолеть страх смерти и страх жизни. Бродский дошел до предела в сплавлении всех стилистических пластов языка. Он соединяет самое высокое с самым низким. Именно вера в язык вводит Бродского в классическую эстетику, сохраняет его экзистенциальное право быть поэтом, не чувствующим абсурдности своего положения, подозревать за культурой серьезный и неразгаданный смысл и, что тоже важно, сдерживать капризы своенравного лирического "я", иначе его - в рамках эмоционального квадрата - швыряет во все стороны: от любовного безумства к ироническому признанию, от утверждения своей гениальности к утверждению собственного ничтожества. Как истинный творец, он сам подвел итог своему творчеству. 15 «Вторая литературная действительность»: поэзия Ленинграда 1960-1970-х гг. Литературная студия ленинградского дворца пионеров. В 62г. студия получила название «Клуб дерзания». Владимир Эрль, Сергей Стратановский, Петр Чейгин, Елена Игнатова, Петр Брандтт, Елена Пудовкина, Евгений Вензель, Виктор Топоров, Лев Лурье. Творческие занятия вела Наталья Грудинина, потом поэт Ирина Малярова. Диспуты с писателями 60-ми. Диспут о «Звездном билете» Аксенова. Развитие свободомыслия. В 1964г. на Малой Садовой при Елисеевском магазине открылась кулинария, а в ней сложилась группа поэтов: Владимир Эрль, Тамара Буковская, Александр Миронов, Дмитрий Мокринов, Николай Николаев. Важен путь самообразования. Проводили дни в библиотеке на фонтанке. С Достоевского началась их группа. Переносили романы в жизнь. Стали собираться люди, которые интересовались отцами церкви. Лидеры-Танчики. В 65г. создается группа «Хеленукты»: Владимир Эрль, Александр Миронов, Дмитрий Мокринов, Владимир Немптинов, Алексей Хвостенко, Анри Волоконский. Их творчество ориентировалось на европейский театр абсурда. Поэтика игры от обэриутов. Находясь вне официального литературного процесса в СССР и в мировоззренческой оппозиции к его социальной ангажированности, хеленукты ориентировались на идеологию и эстетику абсурда, при этом, как и многие другие неофициальные художники той поры свою деятельность с политикой не связывали и в диссидентском движении участия не принимали. Творчество хеленуктов, основу которого составляло коллективное сочинительство, было направлено на дальнейшее развитие авангардных тенденций начала XX века. Возврат к художественному материалу авангарда и модерна был обусловлен стремлением продолжить культурную традицию, прерванную после 20-х годов XX века. В 64г. кафетерий на углу Невского проспекта под рестораном «Москва». «Подмосковье», «Петухи» или «Сайгон». К началу 70-хгг. литературная среда стала неофициальной культурой. Журнал «37» в 76г., Татьяна Горичева и Валентин Кривулин. Журнал специализировался на философии и теологии. Семинары у них в квартире. Она стала постоянным корреспондентом Хайдегера. Журнал «Часы»-76г. Главный редактор-Борис Иванов. Роль второй культуры в восстановлении прерванной связи русской литературы с европейской и мировой. Поэзия как экзистенциальная свобода. Мистическая поэзия, поиск символической. Елена Шварц, Александр Миронов. 16 «Лианозовская группа». Лиано́зовская группа — творческое объединение поставангардистов, существовало с конца 1950-х до середины 70-х годов. Группа поэтов и художников андеграунда собиравшихся в квартирке барачного дома в посёлке Лианозово, куда входили поэты Генрих Сапгир, Игорь Холин, Ян Сатуновский, Всеволод Некрасов и художники Оскар Рабин, Николай Вечтомов, Лидия Мастеркова, Владимир Немухин, а также художник и поэт Лев Кропивницкий. Центральной фигурой был художник и поэт Евгений Леонидович Кропивницкий, а в конце 60-х годов близок к группе был молодой поэт из Харькова Эдуард Лимонов. Группу принято относить к поставангардизму, с его экспериментом и взрывом канонов. Поэты уходят от претензии на абсолютность личности, свойственной авангарду начала века, снижают личностное начало и умаляют лирическое «я» автора, оставляя только взгляд, который с беспристрастностью видеокамеры запечатлевает окружающий мир. В своих стихах лианозовцы использовали язык подчёркнуто непоэтический, который можно было услышать в бараках, в магазине, на заводах — язык маленького человека, вынужденного существовать на окраине жизни. В противовес советской поэзии, наполненной громким пафосом и призывами к борьбе с мещанством, группа ориентировалась на инфантильную, аскетическую поэзию — такова была оборотная сторона задекларированного построения коммунизма. 17 «Филологическая школа» ленинградской / петербургской поэзии. Изначально здесь подразумевалась, видимо, именно локализация на литературной карте Ленинграда (подобно столь же бестрепетно произведенной «геологической школе», включавшей поэтов-горняков и, конечно же, никак не имевшей продолжения в предложенном формате). Но, как многие этикетки такого рода, рожденные за пределами собственно определяемого круга, наименование оказалось передающим саму суть групповой поэтики. Сообщество литераторов, ныне именуемое Филологической школой, сложилось в Ленинграде во второй половине 1950-х годов. В него входили Михаил Красильников, Юрий Михайлов, Сергей Куллэ, Александр Кондратов, Леонид Виноградов, Михаил Еремин, Владимир Уфлянд, Лев Лосев. Поэты Филологической школы, в противовес традиционному для питерских литераторов неоклассицизму, развивали прерванную линию неофутуризма и абсурдизма ОБЭРИУ. Стиль дерзкой литературной игры, рискованные хеппенинги (хэ́ппенинг-форма современного искусства, представляющая собой действия, события или ситуации, происходящие при участии художника, но не контролируемые им полностью. Хэппенинг обычно включает в себя импровизацию и не имеет, в отличие от перформанса, четкого сценария. Одна из задач хэппенинга — преодоление границ между художником и зрителем. Основоположником хэппенинга как представления с элементами случайности является Джон Кейдж, который осуществил первый хэппенинг в 1952 году.), устраиваемые участниками «школы», оказали существенное влияние практически на все существующие параллельно с ними либо возникшие позднее литературные течения и группировки. 18. Поэзия 1980-1990-х гг.: концептуализм. Дмитрий Александрович Пригов, Лев Рубинштейн, Тимур Кибиров, Михаил Сукотин. Рубинштейн изобретает свой жанр. Стихи на библиотечных карточках. Каждая карточка представляет собой определенный языковой мир. Московские концептуалисты произвели деконстукцию поэзии. Идея синтеза. Синтез вербальных элементов и визуальных элементов фотографии, рисунки, математические символы, фрагменты книжных иллюстраций, нотные знаки. Сергей Бирюков, Дмитрий Булатов, Ры Никонова (Анна Пасиес). Поэзия связана с футуристической поэзией Крученых и Чичерина. Имитация книг. При своем появлении концептуализм (соцарт) заявил о себе как о литературном течении, противостоящем официальному искусству соцреализма и государственной идеологии. Из этого противостояния вытекала и его важнейшая, хотя и не единственная цель: тотальная критика существующих идеологических и культурных стереотипов – так называемого "фундаментального лексикона" тоталитарного государства. Развенчание предполагалось полное, демонтаж тотальный. Концептуализм – это искусство в первую очередь неофициальное, эпатирующее, разбивающее каноны. Основным приемом отечественного концептуализма стала тотальная ирония. Ирония тем более злая и действенная, что выступала под маской привычных штампов и схем. Причем штамп доводился до абсурда, обнажался полностью и превращался в свою убийственную противоположность. Можно назвать этот прием искусством игры осколками идеологии тоталитарного государства, поскольку авторы-концептуалисты отражали в своих произведениях не действительность, а соцреалистическое идеологическое отражение этой действительности. Смысл таких произведений однозначен, в них нет тайны, они "плоскостные", им свойственна плакатная ясность и четкость понятий. Палиндром-слева направо и справа налево, одинаковые или другие слова. Моностих-стихотворение из одной строки. Круговертня-написание на вазах. 19 Творчество С.Довлатова (на примере повестей «Компромисс», «Заповедник», «Зона»). Самый главный парадокс анекдотической прозы Довлатова в том, что изначально, с первых шагов, находясь в окружении либеральствующей интеллигенции, и совершенно не зная почвеннического направления современной русской культуры, весь свой сарказм, весь наработанный цинизм, всю конвойскую беспощадность он вымещает на этом окружении. В прозе Довлатова на первое место выходит не сам анекдот, а способ его интерпретации писателем в конкретном контексте, выявление авторских интенций, механизмов взаимодействия семантики анекдота с общим смысловым пространством произведения. При этом нередко наблюдается и перевод эмоциональной тональности из смехового регистра в драматический, даже в трагический. У Довлатова в функции анекдота часто выступает близкий ему жанр байки, смешной истории. Этот жанр, в отличие от анекдота, замаскирован под реальный случай, вроде бы невероятный и в то же время действительно произошедший. В стремлении персонажей Довлатова сводить разговоры к байкам и анекдотам проявляется неприязнь целого поколения 60-70-х годов ХХ века к ложному пафосу, недоверие к громким красивым фразам, попытка спрятать за иронией или «спасительным цинизмом» подлинно высокие чувства. Важную роль в анекдотичных ситуациях играют интертекстуальные связи, которые, помимо всего прочего, актуализуют важнейшую тему русской классической литературы и ее влияния на творчество С. Довлатова. С точки зрения ценностных установок Довлатова в его отношении к фигурам писателей-классиков можно выявить три основных подхода: 1) уважение и любовь к гениям классической литературы (высказанные в серьезной или полушутливой форме); 2) смех над малокультурными людьми, не приобщенными к сокровищам отечественной и мировой словесности; 3) проявление ироничного отношения к попыткам мифологизации классиков, насильственного «обязательного» почитания. В результате мы имеем "Зону", блестяще написанную надзирателем в уголовных лагерях республики Коми, "Компромисс" - издевательский рассказ в двенадцати частях о своей работе в таллинской партийной газете, и опять же разбросанные приложения к этому эстонскому периоду своей грешной и веселой жизни, "Заповедник" о работе экскурсоводом в Михайловском. 20 В.Войнович «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Главный герой романа представляет собой сочетание Иванушки-дурачка — носителя народной нравственности и здравого смысла, и бравого солдата Швейка Ярослава Гашека. Конфликт, который возник вокруг публикации романа, главным образом проистекал из парадоксальной природы произведения. Маленький нелепый человек, рядовой солдат большой войны оказывается в центре событий, которые никак не соответствуют масштабам его личности. Чонкин опирается на народный архетип. А это среди прочего значит, что и его, Чонкина, можно интерпретировать, видоизменять, использовать, как того же Иванушку Дурачка или Емелю. Чонкин не идиот, он обыкновенный простодушный человек, хотя немножко смахивает и на Швейка, и на Василия Тёркина, и на сказочного русского солдата, который в огне не горит и в воде не тонет. Чонкин не был идиотом, он оказывался в идиотских ситуациях, в которых нормальный человек вполне может стать идиотом. Даже в конце 1980-х годов, с началом эпохи перестройки, горячая дискуссия вокруг романа не угасала. Автора обвиняли в издевательстве над идеалами, очернении облика советского солдата, который выиграл войну. 21 Вен. Ерофеев «Москва-Петушки». Достаточно прозрачна аллегоричность железнодорожного маршрута, намеченного В. Ерофеевым. Перед нами история жизни человека (и даже человечества), со всеми ее основными этапами: начало пути (реализуется в поэме через хронотопы площади и вокзала), собственно путь (ресторан, вагон) и конец пути (мытарства и смерть), совмещенный с возвращением в отправной пункт (Москву) вместо достижения земли обетованной и вожделенной (Петушков). При этом неважно, назовем ли мы обозначенный маршрут лентой Мебиуса (именно так называют его большинство исследователей) или колесом сансары (как очень хочется его назвать автору статьи), сущность маршрута от этого не изменится. Итак, путь человека начинается с противоречия между «я» и «миром». Оно рождает протест, желание какой-то иной, прекрасной и совершенной жизни. Далее закономерно следует поиск средства временного примирения и забвения противоречия: в данном случае его олицетворяет чемоданчик, в котором есть все для достижения, по крайней мере, ощущения счастья: «от бутерброда до розового крепкого за рупь тридцать семь». Однако при этом автор по- прежнему остро осознает хрупкость и искусственность такого примирения. На платформе «43 километр» происходит возвращение человека в мир. На этот раз знаковым заместителем «socium» становится «вагон». Соносфера «вагона» - сообщества случайных попутчиков - образует своеобразное композиционное кольцо, вновь ассоциирующееся с колесом человеческой жизни (человеческих жизней). Плач Митрича и его внука, а также вполне естественное для любого жизненного путешествия. В финале происходит размыкание границ между миром внутренним, человеческим, и миром внешним, бытием. Однако теперь оно ощущается автором как трагическое, разрушительное. Об этом свидетельствует повторяющийся образ хлопающих дверей вагона, лишенных прежней упорядоченности своего движения. Мир-бытие ощущается автором как мир цельный, нерасчлененный, обладающий всеобщей одушевленностью, но лишенный рационального начала, необъяснимый, и потому - пугающий. Особенно репрезентативны, в этой связи, бессмысленные, с логической точки зрения, загадки Сфинкса, в которых герой поэмы видит какой-то непременный подвох. Отсюда и появление «мифологических» образов – «хора» Эринний, контаминированного с толпой вакханок, и «ветхозаветной» Суламифи, олицетворяющих собой страсти, отпущенные на волю. Мир человека, основанный на рациональном подходе ко всем явлениям бытия, оказывается бессильным осмыслить отсутствие в нем видимого смысла. Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|