Стилистика художественной литературы (поэтика)

От лингвистической стилистики (включающей, как было сказано, стилистику языка и стилистику речи) следует отличать стилистику художественной литературы, которую иначе можно назвать литературоведческой стилистикой, или поэтикой. Строго говоря, стилистика художественной литературы тоже должна делиться на стилистику языка (поэтического, художественного) и стилистику речи (художественной). Художественный язык (поэтический) отличается от «практического» тем, что первым управляют особые законы — законы словесного искусства, и поэтому, вслед за академиком В.В. Виноградовым, выделяем стилистику художественной литературы особо. Изучая художественные произведения, стилистика художественной литературы (поэтика) выявляет в них содержательные и художественные особенности двух планов: с одной стороны такие, которые, повторяясь в различных произведениях одного писателя, характеризуют его индивидуальную речевую манеру, создают его индивидуальный «стиль» — «стиль писателя», или «идиостиль», а с другой стороны, — такие, которые, будучи характерными для целого ряда произведений различных писателей, позволяют объединить их в одну школу или литературное направление. Изучение стиля отдельного произведения, индивидуального стиля писателя или целого литературного направления («стиль сентиментализма», «стиль романтизма» и т. п.) не является предметом лингвистической стилистики — это задача литературоведческой стилистики, или поэтики. В.В. Виноградов называл ее стилистикой художественной литературы и предупреждал о том, что ее задачи специфичны, они не включаются в круг задач стилистики языка и стилистики речи (можно уточнить: нехудожественной речи). (Более подробно об этом см. ч. 1, гл. 1, § 3, п. 3).

В составе поэтики иногда выделяют особый раздел, который называется стиховедением; стиховедение анализирует особенности фонетического оформления стихотворных текстов, их ритмической организации, метрики, ритмики, способов графического оформления и т. д.

§5. «Практическая стилистика» и «культура речи»

Вучебной литературе широко распространено словосочетание «практическая стилистика». Так называется прикладная учебная дисциплина (не самостоятельная наука!), не имеющая своей особой теории, содержащая сведения из области самых различных наук, суммирующие наиболее «трудные» случаи словоупотребления, формообразования и построения синтаксических конструкций. Опираясь на данные таких наук, как лингвистическая стилистика, лексикология, фразеология, словообразование, грамматика, литературоведение, риторика, «практическая стилистика» дает рекомендации самого различного характера, направленные на соблюдение языковой нормы (о норме см. ниже), в частности, относительно правильного употребления синонимов (например, как различать прилагательные иностранный, зарубежный, заграничный и иноземный, чтобы строить правильные словосочетания: зарубежные страны, иноземные обычаи, заграничные товары и т. п.), относительно образования форм слов (например: книга Жюль Верна или Жюля Верна), относительно правильного построения тех или иных конструкций (вчастности, предостерегает от ошибочного употребления деепричастия при наличии двух различных субъектов в предложениях типа *«Подьезжая к городу, у меня слетела шляпа»), предостерегает против смешения паронимов (факты и факторы, акведук и виадук, сытый и сытный и т. п.); приводятся здесь и краткие сведения (из риторики) о тропах и фигурах речи (гиперболе, литоте, анафоре и др.), из стилистики (об особенностях различных функциональных стилей) и т. д. Введение в учебные курсы такой прикладной дисциплины объясняется исторически: после событий 1917 года в России изменился состав работников печати, в редакции и издательства пришли малообразованные сотрудники, необходимо было срочно подготовить новые кадры для издания газет и журналов; поэтому для будущих журналистов были созданы учебные пособия, включавшие наиболее «трудные» случаи из лексикологии и грамматики, позже к ним добавили некоторые сведения из стилистики и риторики. Так родилась прикладная учебная дисциплина под условным названием «практическая стилистика», традиционно читавшаяся на курсах и факультетах журналистики. Для целей обучения было очень удобно и практически оправдано объединение таких разнородных языковых явлений, вызывавших определенные трудности, в одном пособии, в одном практическом курсе. Однако очевидно, что такая прикладная дисциплина не имеет своего собственного предмета изучения и не может считаться самостоятельной наукой стилистикой. При наличии таких наук, как стилистика, риторика и прикладной дисциплины культура речи, термин «практическая стилистика» следует считать устаревшим. В настоящее время весь этот материал включается в прикладной курс под названием культура речи.

Культура речи (ортология — от греч. ortos — правильный, logos — учение) — это прикладная лингвистическая дисциплина, которая ставит вопрос о правильности речи, т. е. ее соответствии норме, о грамотности в широком смысле этого слова. Рекомендации, содержащиеся в соответствующих пособиях, частично повторяют рекомендации «практической стилистики», а кроме того, «культура речи» опирается также на опыт, накопленный на протяжении истории развития ораторского искусства, т. е. риторики. Культура речи основывается и на данных лингвистической стилистики, так как не может строить своих рекомендаций без учета стилистических свойств различных языковых средств, без опоры на данные функциональной стилистики и стилистики речи.

Правильная, грамотная (в широком смысле слова) речь- это речь в которой соблюдаются нормы: орфоэпические, лексические, словообразовательные, грамматические, стилистические, а в письменной форме, кроме того, - орфографические и пунктуационные. Поэтому основное понятие культуры речи- это понятие языковой нормы.

Понятие нормы

Иногда под нормой понимают систему правил, которым необходимо следовать при построении речи. Эти правила содержатся в описательных грамматиках, словарях, справочниках, учебниках и других авторитетных изданиях. В этом случае норма оказывается как бы привнесенной в язык стороны, она ищется «вне языка». При другом подходе норма характеризуется как сама языковая данность, норма оказывается в самом языке: это закрепившиеся в языке слова, с их значениями и фонетическим оформлением, это закрепившиеся в языке формы слов, модели синтаксических конструкций и их реальное наполнение. На первый взгляд, первое и второе понимание нормы тождественны, поскольку в большинстве случаев описание языка, содержащееся в различных авторитетных изданиях, адекватно отражает объективные языковые закономерности, а следовательно, норма как правило и языковой факт совпадают. Поэтому иногда оба подхода не дифференцируются и объединяются в определении нормы как общепринятого и узаконенного употребления.

Однако это не снимает необходимости разграничивать названные два подхода. Причин тому несколько. Во-первых, в принципе возможно и расхождение нормы как правила и нормы как языкового факта. Например, правило об употреблении предлога по в дистрибутивном значении с дательным падежом числительного – «получили по пять тетрадей» - практически не отражает сложившегося употребления числительного в этих конструкциях не в дательном, а в винительном падеже: «получили по пять тетрадей». Во-вторых, норма как языковая данность, как языковой факт существует в любом языке, в диалекте, в бесписьменном коллективе. А норма как правило есть только в литературных языках, имеющих длительную письменную традицию.

Разграничение этих двух подходов, двух трактовок нормы впервые проведено учеными Пражского лингвистического кружка (в частности, в работах Б. Гавранека), которые предложили различать норму и кодификацию.

Норма- это субъективно существующие в данное время в данном языке значения слова, их фонетическая структура, модели словообразования и словоизменения и их реальное наполнение, модели синтаксических единиц- словообразований и предложений- и их реальное наполнение.

Кодификация- это письменная фиксация нормы; кодификация- от слова код: кодифицированная норма означает закодированная графически, т.е. отраженная в виде правил, содержащихся в учебниках, учебных пособиях и справочниках, в виде описательных грамматик, словарей различного типа и других авторитетных изданий.

Роль кодификации очень велика: она позволяет заменить интуитивное представление о норме знанием нормы и тем самым создает основу для изучения языка и обучения языку. В то же время следует учесть и некоторые отрицательные стороны кодификации, ее недостатки: кодификация- это результат деятельности ученых, поэтому она не решена субъективизма. Достаточно напомнить, что в одних учебных пособиях (например, по орфографии и пунктуации) находим одни рекомендации, а в других - другие. Кроме того, кодификация всегда отстает то нормы. Поэтому кодификаторам следует очень тщательно изучать языковую практику, не полагаться на собственное «языковое чутье» и, с одной стороны, избегать пуризма, который требует, «чтобы правнуки непременно говорили так, как в старые и лучшие годы говаривали прадеды» (Г.О. Винокур), а с другой стороны, придерживаться разумного консерватизма, который не позволял бы любое отклонение от нормы, любую ошибку, даже широко распространенную, сразу же объявлять нормой (Ицкович 1968)

В кодификаторской деятельности ученым приходиться учитывать самые различные критерии нормы. К их числу относятся: а) соответствие языкового факта продуктивной языковой модели; б) степень распространенности языкового факта; в) авторитет источника; г) фактор коммуникативной целесообразности. Проиллюстрировать действие каждого фактора можно следующими примерами.

а) Наличие двух форм множественного числа существительных женского рода в русском национальном языке позволяет образовать формы с флексией –а ударное (площадя, лошадя) и с флексией –и безударное (площади, лошади). В говорах известны обе эти формы, но продуктивной оказалась модель с флексией и безударным, она же закрепилась в русском литературном языке (в основу которого, как известно, лег московский говор средневеликорусского наречия), и нормативными мы считаем формы множественного числа лошади, площади, матери, дочери и т. п.

б) Действие фактора степень распространенности языкового факта, языкового явления можно показать на примере словообразовательной нормы. Так, слово бордо, обозначающее темно-красный цвет (или красный с небольшим оттенком синевато-коричневого — по цвету вина, изготовлявшегося из винограда, растущего во Франции в районе Бордо), сначала было несклоняемым, следовательно, нормативным было словоупотребление цвет бордо, платье цвета бордо, но под действием аналогии (сравним: вишневый, малиновый и т. п.) было образовано прилагательное с суффиксом -ое-: бордовый, которое сначала воспринималось как ненормативное, просторечное, но с течением времени, широко распространившись, приобрело нейтральную стилистическую окраску, вошло в литературный язык, стало нормативным.

в) Критерий авторитет источника (Е.С. Истрина) сейчас принимается большинством исследователей. Материал художественной литературы продолжает служить основной опорой нормализаторов. Поэтому в решении вопроса о том, нормативен ли данный языковой факт (правилен ли) или не нормативен (неправилен) нередко ссылаются на то, что такое словоупотребление или форма, конструкция встретились в определенном художественном произведении, у определенного писателя.

г) Четвертый критерий — критерий коммуникативной целесообразности — трактуется по-разному. В широком смысле этого слова коммуникативная целесообразность понимается как соответствие языкового средства ситуации речи, речевому заданию, т. е. как уместность употребления в плане культуры речи (В.Г. Костомаров, А.А. Леонтьев и др.). Но для нормативной характеристики языкового факта принцип коммуникативной целесообразности понимается несколько иначе: как наличие у данного языкового факта преимуществ внутрисистемного порядка (К.С. Горбачевич). Например, старое нормативное ударение петли было характерно и для формы родительного падежа единственного числа {на пиджаке не хватает одной петли), и для формы именительного множественного (Как аккуратно обметаны все петли!), так что эти морфологические фор мы акцентологически не противопоставлялись. Для их различия возникает новое — наконечное ударение в форме родительного единственного: не хватает одной петли. В результате эти две морфологические формы начинают различаться на акцентологическом уровне, что оказывается коммуникативно более целесообразным, чем их неразличение, а следовательно, у варианта петли в родительном единственного оказывается преимущество внутрисистемного харак­тера, и этот вариант становится нормативным.

Однако, говоря о критериях нормы, следует подчеркнуть два су­щественных момента.

Первый: это то, что ни один из критериев не является абсолютным. Какой-то языковой факт может не соответствовать продуктивной модели, но в то же время быть нормативным, примером чего может служить образование форм пеку, печешь (с чередованием), хотя по продуктивной модели (без чередования) образованы диалектное и просторечное пеку, пекёшь. Или же некоторое образование может быть широко распространенным, но, тем не менее, ненормативным и т. д.

Важнейшим критерием нормы литературного языка часто признается степень употребительности, т. е. чисто количественный фактор. Конечно, при анализе конкуренции вариантов массовое обследование современной речи или отношения говорящих к языковому факту весьма существенно и показательно. Однако факт широкой распространенности варианта сам по себе служит лишь важным симптомом, но не доказательством его нормативности. Языковая норма — не статистическое, а типическое явление; массовым (даже статистически преобладающим) может оказаться и отклонение от нормы (сравним: ^квартал, ^согласно чего и т. п.). Здесь очень важны культурно-исторические факторы, которые могут оказаться определяющими при решении вопроса о нормативности языковых средств. Например, известно, как широко распространено ударение на корне в глагольных формах звонит, позвонит, звонишь, позвонишь. Однако такое ударение является грубейшим нарушением орфоэпической нормы, свидетельством недостаточно высокой речевой культуры носителя русского языка. Традиции речевой культуры не допускают здесь вариантов и требуют только наконечного ударения: звонит, позвонит, звонишь, позвонишь, звоним, позвоним, звоните, позвоните, звонят, позвонят. Такое ударение служит своего рода «лакмусовой бумажкой», позволяющей определить культурный соци ально-речевой статус говорящего.

Точно так же не является абсолютным критерием и авторитет источника. Словоупотребление писателей или известных общественно-политических деятелей нельзя принимать за непререкаемую догму. Так, К.С, Горбачевич приводит негативный материал в своем словаре-справочнике «Трудности словоупотребления и вариантность норм современного русского литературного языка» (например, у В. Кожевникова стапель как существительное женского рода - она - вместо правильного он и др.).

Именно наличие не одного, а целого ряда критериев нормы, а также не абсолютное действие каждого из факторов объясняет затрудненность языковых прогнозов.

Характеризуя норму, следует сказать и о ее признаках. Анализируя признаки нормы, известный русский лингвист и ме­тодист Александр Матвеевич Пешковский в своей статье «Объективная и нормативная точка зрения на язык» отмечал ее устойчивость, стабильность, консерватизм. Это качество нормы отмечали многие лингвисты. Так, Л.В. Щерба писал, что устойчивость языковой нормы — необходимый признак литературного языка, суть которого — в стабильности, в его традиционности. Именно поэтому любые новообразования в языке обычно вызывают вначале оборонительную реакцию грамотных людей, их стремление сохранить систему привычных и коммуникативно отработанных средств общения. И только постепенно эта оборонительная реакция угасает, так что новый вариант медленно, постепенно становится нормативным. Называя норму языковым идеалом, A.M. Пешковский отмечал, что это единственный из всех идеалов, который «лежит позади». Иными словами, идеалом (нормативным) признается то, как говорили родители, учителя, старшее поколение, но отнюдь не то, как говорит младшее поколение — молодежь или дети. Консерватизм языкового идеала — явление безусловно положительное, так как бла­годаря стабильности норм литературный язык не изменяется слишком быстро, и его носители могут понимать своих предков, своих предшественников. Благодаря этому качеству нормы русскоязычные люди могут и сейчас, в XXI веке, читать произведения, написанные М.В.Ломоносовым, Г.Р.Державиным, А.Н. Радищевым и другими авторами, жившими несколько столетий тому назад. Так сохраняется преемственность поколений и единство русской национальной культуры во времени.

Второй признак нормы — это ее местный характер. Поскольку речь идет о нормах литературного языка, то следует напомнить, что сам литературный язык в своей основе имеет всегда какой-то местный говор, т. е. диалект, который в силу каких-либо экстралингвистических причин (экономического, географического, политического характера) стал престижным, стал образцом для подражания и в результате постепенно приобрел статус «литературного наречия» (A.M. Пешковский), т. е. литературного языка. Так, в эпоху централизации феодальных земель вокруг Москвы, занимавшей выгодное географическое положение, именно этот город начал играть ведущую роль в экономической и политической жизни Руси; в Москву приезжали деловые и торговые люди, здесь находился Московский князь, различные приказы (государственные учреждения), где решались важные вопросы. Приезжавшие, слыша московский говор, возможно отличавшийся от их собственного, начинали подражать ему, говорить, стараясь воспроизводить черты именно этого диалекта. Итак, местный характер нормы означает, что для каждого литературного языка можно указать местный говор, диалект, который лег в его основу и нормы которого являются образцовыми для всех носителей этого литературного языка. Местный характер языкового идеала так же, как и консерватизм нормы, — явление безусловно положительное, так как если консерватизм языкового идеала объединяет носителей литературного языка во времени, то его местный характер объединяет носителей русского языка в пространстве: жители одной местности хорошо понимают жителей другой местности именно потому, что нормы литературного языка для них едины. Заметим, что хранителем чистоты литературной нормы нередко выступает драматический театр: например, в России, в Москве, — это Малый театр, во Франции, в Париже, — это Cornedie-Franchise.

A.M. Пешковский обратил внимание на то, что если в основе литературного языка и его норм лежит один какой-то говор, существовавший наряду с другими, то другие говоры никак не должны восприниматься как «порча» литературного языка. При объективном, чисто познавательном, т. е. научном взгляде на язык диалектные формы, слова, конструкции, диалектное произношение не должны рассматриваться как неправильные, как «искажение». При строго научном, объективном, лишенном оценки подходе эти форы, слова, варианты произношения и т. д. — такие же языковые факы как и факты литературного языка. К ним неприменима оценка «хорошо»/«плохо». Но наличие литературного языка обусловливает необходимость и другой точки зрения на язык: ее-то A.M. Пешковский и назвал нормативной. Это взгляд с точки зрения того, отвечает ли какой-то языковой факт «языковому идеалу», т. е. норме литературного языка. С нормативной точки зрения все языковые факты уже могут получить оценку «хорошо»/плохо», «правильно»/ «неправильно», т. е. «нормативно»/«ненормативно».

Третий признак нормы — это ее двусторонний — объективный и оценочный — характер. Норма оказывается двусторонней и потому противоречивой, так как она есть результат взаимодействия объективных свойств развивающегося языка и социально-вкусовых оценок языковых фактов. Но тенденции языкового развития и направление изменений общественных оценок языковых фактов не обязательно совпадают. И вследствие этого, а также вследствие того, что на формирование нормы оказывают влияние самые различные факторы (см. перечисленные выше критерии нор­мы), норма имеет очень сложный, диалектически противоречивый характер.

При ее описании и установлении необходимо учитывать множество факторов, нередко действующих не в одном, а в противоположных направлениях. Вот почему кодификатору (ученому-лингвисту, преподавателю, издательскому работнику, лексикографу, школьному учителю) никогда не следует полагаться только на собственный языковой вкус. Как было сказано, в своих рекомендациях он должен избегать и пуризма, запретительской политики, и безоглядного разрешения всего нового. Иными словами, в своем подходе к языковым фактам, в особенности к новообразованиям, он должен придерживаться разумного консерватизма.

Следование нормам — орфоэпическим, лексическим, словообразовательным, грамматическим и стилистическим — это основное требование культуры речи. Но если изучение нормы — предмет ортологии и культуры речи, то в каком отношении норма интересует стилистику?

Отвечая на этот вопрос, выделим два аспекта.

Первый: существуют нормы стилистические, и их изучение и кодификация — первоочередная задача стилистики. Все дальнейшее изложение и есть описание стилистических норм.

Второй: знание норм позволяет в определенных условиях отступать от них с целью создания стилистического эффекта. Так, например, актер Щукин, играя Егора Булычева, окал, т. е. отступал в своем произношении от орфоэпической нормы литературного языка. Оканье как диалектное произношение становилось характерологической чертой, дополнительным штрихом к реалистическому портрету волжского купца Егора Булычева (к его смазным сапогам, кафтану, манере двигаться и т. д.). Очевидно, что воспринять такое произношение как средство характеристики героя могли только те зрители, которые владели нормой, т. е. литературным аканьем, и сами не окали.

Примером такой роли нормы может служить и явление языковой игры, когда говорящий, зная нормы, умышленно нарушает их с целью добиться какого-либо стилистического эффекта: шутки, иронии, аллюзии и т. д.

Таким образом, только на фоне литературной нормы можно осознать умышленное отступление от нее как специальный стилистический прием.

Следование нормам обеспечивает правильность речи. Но правильность — это лишь одно из качеств хорошей речи, поэтому культура речи рассматривает также вопросы, связанные с понятием качества хорошей речи, причисляя к ним, кроме правильности (соответствия норме), еще точность, ясность, чистоту, логичность, образность, выразительность. Однако в отношении этой проблематики культуры речи следует сделать два принципиальных замечания. 1) Все вышеуказанные качества речи изучаются в стилистике речи, поэтому соответствующий круг вопросов входит в предмет лингвистической стилистики (не случайно мы уже подчеркнули, что культура речи — так же, как «практическая стилистика», — не самостоятельная лингвистическая наука, а прикладная дисциплина, аккумулирующая сведения из других наук). 2) Сами по себе эти качества речи изучаться не могут, как и не могут считаться обязательными для всякой «хорошей» речи и не могут служить абсолютным критерием «хорошей» речи. На этом положении остановимся несколько подробнее. Каждое из названных качеств в условиях конкретной коммуникации может оцениваться не всегда положительно. Например, когда произносится надгробное слово и выступающий скажет такие прощальные слова: Сегодня мы хороним нашего дорого X., умершего от рака легких, то требование ясности (как и требование точности) будет соблюдено, однако высказывание, Упреки этим качествам, будет неуместным, произойдет комму­тативный сбой, коммуникативная неудача, так как говорящий заденет чувства присутствующих своей бестактностью: соблюдение тактичного отношения к родным и близким усопшего требует в данном случае обойти молчанием тяжелые элементы ситуации.

Поэтому «хорошей», а значит, коммуникативно более успешной, будет именно лишенное ясности и точности высказывание, например: Сегодня мы прощаемся с нашим дорогим X., до последней минуты стойко переносившим выпавшие на его долю страдания.

Известный теоретик судебного красноречия П.С. Пороховщиков писал, что защитнику всегда выгоднее употребить слова: подсудимый, пострадавшая, чем грабитель, поджигатель, убитая и т. п. «В обвинительной речи о враче, совершившем преступную операцию, товарищ прокурора называл умершую девушку и ее отца, возбудившего дело, по фамилии. Это была излишняя нерасчетливая точность; если бы он говорил: девушка, отец, эти слова каждый раз напоминали бы присяжным о погибшей молодой жизни и о горе старика, похоронившего любимую дочь».

Как неуместная воспринимается подчеркнуто логичная речь (казалось бы, всегда «хорошая») в ситуации, описанной Л. Толстым в «Войне и мире»:

— Моп cher, — бывало, скажет, входя в такую минуту, княжна Марья, — Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.

— Ежели бы было тепло, — в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, — то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана, — вот что следует из того, что холодно, а не то, чтоб оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, — говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого-то за эту тайную, нелогичную, происходившую в нем внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа. (Примеры В.В. Одинцова)

Итак, прикладная дисциплина под названием «культура речи», как и «практическая стилистика», вырабатывает свои рекомендации по продуцированию правильной, грамотной, ясной, чистой и выразительной речи на основе данных различных наук и поэтому, будучи необходимой в практическом овладении русским литературным языком, не должна отождествляться с самостоятельной наукой — лингвистической стилистикой.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: