Всего прочнее на земле печаль

И долговечней - царственное слово.”

Процессионность Эмоции и Логики, т.е. функций речевых, предполагает, что Ахматова должна была быть многословной. Однако это не так, по свидетельству современников, “она была молчаливой”. И кроме естественной пугливости 3-й Логики, это обстоятельство обуславливается также “царственной “ 1-й Волей, “величавость поведения сдерживала свободное излияние мысли”, - болтливость не монаршая черта.

Вообще, на примере Ахматовой с лабораторной чистотой можно наблюдать трагедию самоуничтожения под прессом 1-й Воли. Корней Чуковский, видевший Ахматову близко, но не из свитской толпы, писал: “Мне стало страшно жаль эту трудно-живущую женщину. Она как-то вся сосредоточилась на своей славе - и еле живет другим.”

Ахматова любила играть в плотскую расслабленность, но жалость к себе не выносила и была в этой безжалостности к себе совершенно права. Рассказывают, что во время проводов Ахматовой в Москву “одна благостная старушка... (которая) задолго до отхода поезда несколько раз обняла и перекрестила ее даже прослезилась. Когда она ушла, Ахматова... сказала: “Бедная! Она так жалеет меня! Так за меня боится! Она думает, что я такая слабенькая. Она и не подозревает, что я - танк ”. И у всех, кто имел дело с “ахматовой”, бывает случай убедиться в справедливости этого признания.

* * *

3-я Логика также вполне явственно проглядывала в поведении Ахматовой. Она тускнела и уходила в себя во время интеллектуальных споров, хотя саму по себе ученость очень ценила, и научные успехи сына были предметом ее неизбывной гордости. Ранимость ее по 3-й Логике видна хотя бы из того примера, что, когда в одном предисловии к сборнику стихов ей довелось прочитать “У Ахматовой не хватило ума...”, с ней случился тяжелейший приступ стенокардии. Этот случай - хорошая иллюстрация не совсем банальной еще мысли, что душа, дух, ум и тело (психосоматика, одним словом) находятся в такой неразрывной связи, что всякое воздействие на один отдел, так или иначе отзывается на других. В данном случае удар по 3-й Логике аукнулся на 4-й Физике.

Из чисто внешней аллергии Ахматовой на всяческие проявления высоколобости вовсе не следует, что люди ее типа избегают серьезных интеллектуальных занятий. Отнюдь. Пример таких представителей рода “ахматовых” как Шопенгауэр и Кьеркегор показывает не только предрасположенность этого типа к философии, но и какая именно философия может ими исповедываться. Конечно же, скепсис кладется во главу угла “ахматовской” философской системы. Основой же мироздания мыслится лишенная рациональных тормозов, безмозглая Мировая Воля, которая с детской бестолковостью таскает индивидуума-куклу по кочкам бытия, а наигравшись, сбрасывает в бездну забвения. Наихудшим из миров считал этот мир Шопенгауэр и называл свою философию “философией пессимизма”. Что очень подходит ко всему “ахматовскому” роду, испытывающему хроническое чувство одиночества и печали. Право, ахматовской скорбной музе может соответствовать только шопенгауэровское умозрение отчаяния (1-я Воля+4-я Физика). Живи, думается, Ахматова с Шопенгауэром в одно время, они бы составили хорошую пару.

* * *

По своей 2-й Эмоции “ахматовы” самой природой расположены к художественному творчеству, и потому Ахматовой список славных представителей данного рода, посвятивших себя искусствам и литературе, конечно, не исчерпывается. К “ахматовскому” типу можно причислить Эсхила, Вергилия, Данте, Камоэнса, Баха, Тассо, Лермонтова, Леопарди, Элеонору Дузе, Поля Гогена, Врубеля, Кнута Гамсуна, Вилье де Лиль-Адана, Бунина, Марлен Дитрих, Майю Плесецкую, Галину Вишневскую, Коко Шанель, Джона Леннона, Александра Солженицына.

Из живописцев Ахматова больше всего любила Шагала; Джотто она предпочитала Рафаэлю, Эль Греко - Веласкесу и не любила Гогена. Определенные пристрастия Ахматовой в живописи легко объяснимы. Она по 4-й Физике отдавала предпочтения художникам спиритуалистического направления, чуждых чувственности и приземленности. Неясной кажется только ее антипатия к Гогену, принадлежавшему к тому же “ахматовскому” роду.

Объяснение тут может быть очень простое. Ахматова, как поэтесса, сразу нашла себя, заговорила своим языком, чему способствовал общий декадентско-трагический настрой доминировавшей в тогдашней русской поэзии 4-й Физики. Гогену же было труднее, ему пришлось прорываться сквозь солнечную, чувственную, жизнерадостную живопись своих предшественников и современников к себе - лунному, бесплотному, скорбному. Полностью собственный язык обрести Гогену так и не удалось, однако при взгляде на его картины, зрителя не покидает ощущение какой-то неловкости, двусмысленности, противоречия между ожидаемым и зримым. Таити - солнечный остров, его аборигены веселы и жизнелюбивы, но колорит таитянского цикла гогеновских картин темен, модели строги, задумчивы и погружены в тень. Гоген распутничал и писал голых женщин, но его “ню” до странного безлибидны, плоски, сексуально обесточены. Появление в конце жизни Гогена нескольких картин с лунным пейзажем и мистико-ритуальным сюжетом, кажется, свидетельствует о достижении чаемого самоотождествления души художника и ее живописного выражения, но именно в тот момент, когда художник обрел свой голос, его земному существованию пришел конец. Поэтому о подлинном самовыражении Гогена можно говорить лишь гипотетически - участь, которой, по счастью, удалось избежать Ахматовой, не узнавшей поэтому в художнике брата по духу.

Вот, вам еще один поворот психотипической темы: неважно кем родиться, главное - уместно.

* * *

Хотя художественная сфера для “ахматовой” чрезвычайно удобна, данный тип редко реализуется в ней целиком. 2-я Эмоция находит среди литературы и искусств неиссякающую пищу, но 1-я Воля реализуется далеко не всегда, разве что за пультом дирижера или в кресле режиссера. Богема, артистическая среда слишком анархичны, слишком броунисты, чтобы организовываться на какой бы то ни было основе. Как известно, попытки даже такой мощной фигуры как Гоген навести порядок в буйной толпе постимпрессионистов закончились полным крахом.

Иначе дело обстоит, когда “ахматова” обращается к религии, к мистике - здесь она может реализовываться полностью. Не только 2-я Эмоция ее находит себе в религиозно-мистической сфере постоянный корм, но и 1-я Воля нащупывает под ногами ступени той организационной структуры, которой не хватает “ахматовой” в искусстве и которая ведет ее наверх, туда, где живет единственное, жадно желаемое 1-й Волей - Власть.

Тип “ахматовой”, обретайся он в религиозной сфере, лучше назвать “типом гуру”, гуру, скорее, тантристской ориентации. Обуславливается такая характеристика тем, что абсолютная власть (1-я Воля) гуру в” ахматовского” вида сектах сочетается с концепцией исключительно эмоционального восприятия Абсолюта и исключительно эмоционального давления на Него: экстаз, чтение мантр, сны, видения, глоссолалии и т.д. (2-я Эмоция). Еще одной отличительной чертой “ахматовского” сектантства является отсутствие разработанной идеологии (3-я Логика) и суровых норм, ограничивающих запросы плоти (4-я Физика).

Ахматова, как известно, причисляла себя к православию, но думается, в ее русской церковности было больше политической фронды, чем искреннего религиозного чувства. Для внутреннего ощущения Ахматовой христианство излишне аскетично, недостаточно трагично, слишком умозрительно и больно склонно к сегрегации по половому признаку, исключающей серьезную женскую церковную карьеру. Ахматова скорее ощущала себя ветхозаветной пророчицей, мистическим судьей, Кассандрой (как называл ее Мандельштам):

“Я гибель накликала милым,

И гибли один за другим.

О, горе мне! Эти могилы

Предсказаны словом моим.”

“Нет царевич, я не та,

Кем меня ты видеть хочешь,

И давно мои уста

Не целуют, а пророчат.

Не подумай, что в бреду

И замучена тоскою,

Громко кличу я беду:

Ремесло мое такое.”

Судьба не дала Ахматовой шанса проявить себя на религиозно-мистическом поприще, роль случайно уцелевшего патриарха мученически погибшей поэтической школы и живого идола немногих истинных ценителей поэзии - вот ее удел. Некоторым другим представителям рода “ахматовых” повезло больше, и они целиком реализовали свой психотипический потенциал в этой самой удобной для себя области. С большой долей вероятно к числу таких деятелей можно отнести: святого Бернарда Клервосского, основателя русского раскола протопопа Аввакуума, родоначальницу “Христианской науки” Мэри Бекер-Эдди, папу Бонифация YIII.

Фигура папы Бонифация особенно интересна для психолога, так как благодаря ей легко перебросить мостик от “ахматовой”-мистика к “ахматовой”-политику. Для папства политический азарт - явление нормальное, практически обязательное, но мало кто из пап мог сравниться по этой части с Бонифацием. “Религиозный, несмотря на вырывавшиеся у него в минуты раздражения слова, несовместимые с носимым им саном и подававшие потом повод к обвинению его в ереси, Бонифаций искренне и глубоко верил в церковь”; темперамент папы “ не мало способствовал неудаче многих его предприятий и был причиной того, что в конце понтификата он совершенно утратил понимание реальных отношений”. Бонифаций, отличавшийся “орлиной остротой взгляда” и “смелостью льва”, “вызывал протесты и сопротивление властными чертами своего характера и редкой надменностью. Он не терпел помех своей воле, уверенный, что “доживет до той поры, когда все его враги будут задушены””. Неспособный к дружбе и несдержанный, он мог в лицо обзывать французов собаками, короля неаполитанского - сволочью и грозить Филиппу Красивому согнать его с трона, как мальчишку. Еще меньше церемонился Бонифаций со своими подчиненными, католическими клириками. Итог политики папы, лишенной трезвого расчета, основанной исключительно на эмоциях и крайней самоуверенности, оказался плачевен, он умер гонимым, покинутым всеми.

* * *

На примере Бонифация YIII легко в общих чертах представить себе характер, поведение и судьбу, занятой в политике, “ахматовой”. Для полноты картины добавлю только, что из известных политиков к данному роду принадлежали: Александр Македонский, императоры Август и Адриан, Людовик Святой, Валленштейн, последняя русская императрица Александра, последний немецкий император Вильгельм II, Адольф Гитлер, Индира Ганди, Джохар Дудаев, Александр Лукашенко.. Суммой психотипических черт “ахматовой”-политика можно считать непринужденную властность, непоколебимую веру в себя, бескомпромиссность, бесстрашие, воинственность, беспощадность, неприхотливость в быту, склонность к мистике, ораторский талант, трагизм прогнозов, импульсивность, иррациональность, непредсказуемость поведения, планов, настроений и зачастую в результате - печальный конец политической карьеры, обычно насильственный.

Особого разговора в связи с политической деятельностью “ахматовой” заслуживает такая спорная фигура в мировой истории как Адольф Гитлер. Его образ оказался настолько искаженным пропагандой союзников по антифашистской коалиции, что до сих пор карикатура на Гитлера, нарисованная в годы войны, принимается за него самого. Однако стоит раскрыть “Застольные разговоры Гитлера”, как становится очевидна несостоятельность стереотипа “бесноватого фюрера”, и перед читателем предстает, может быть, слишком самоуверенный, не слишком умный, не слишком и однобоко образованный, но совершенно нормальный человек. Если и было в поведении фюрера что-то экстравагантное, то не для норм его психотипа, а для иных психотипических норм. Гитлер был, занятой в политике, “ахматовой”, и тем проблема психики фюрера, можно сказать, исчерпывается.

Сама параллель Ахматова - Гитлер выглядит, на первый взгляд, кощунственной, но вчитаемся в такие строки:

“Он не станет мне милым мужем,

Но мы с ним такое заслужим,

Что смутится Двадцатый Век”.

Узнаваемо? Очень по-гитлеровски звучит, а ведь это цитата из “Поэмы без героя”. И повод для такого прозрения будущего сотворенного Ахматовой апокалипсиса столь же бредов, как мотивы гитлеровских политических галлюцинаций. Ахматова возомнила, что ее встреча с Исайей Берлиным была эпохальной. Сам Берлин писал об этом так: “Мы - то есть она и я - неумышленно простым фактом нашей встречи, начали холодную войну и тем самым изменили историю человечества. Она... была совершенно в этом убеждена и рассматривала себя и меня как персонажей мировой истории, выбранных роком, чтобы начать космический конфликт”(!) Характерное для “ахматовых” крайнее самомнение, помноженное на иррациональный трагический прогноз, непременно дает одну и ту же самодовольную апокалиптическую картинку, а в чьей голове она возникает: русской поэтессы или немецкого политика - ни так уж важно.

На примере Гитлера вообще удобно наблюдать “ахматову”-политика в его чистейшем виде. Сочетание 1-й Воли и 2-й Эмоции делало из Гитлера великолепного оратора, оратора, апеллирующего не к разуму публики, а к ее эмоциям. Для униженных версальским договором немцев и в условиях демократии такая комбинация могла оказаться и оказалась особенно действенной. Сам Гитлер прекрасно осознавал решающую роль 1-й Воли, как компонента своего ораторского таланта и даже время своих выступлений увязывал с вечерним временем, периодом усталости и упадка духа. Он говорил: “По утрам и даже в течение дня человеческая воля гораздо сильнее сопротивляется попыткам подчинить ее другой воле и чужим мнениям. Между тем вечером люди легче поддаются воздействию, которое оказывает на них более сильная воля. В самом деле, каждый митинг - это борьба двух противоположных сил. Ораторский дар, которым обладает более сильная, апостолическая натура, в это время дня сможет гораздо легче захватить волю других людей, испытывающих естественный спад своих способностей к сопротивлению, чем это удалось бы сделать в другое время с людьми, еще сохранившими полный контроль над энергией своего разума и воли.”

Вторым после 1-й Воли компонентом ораторского дара и залогом политического успеха Гитлера являлась мощная процессионная 2-я Эмоция. Ее фюрер тоже ясно чувствовал в себе, поэтому часто отзывался о себе как о “художественной натуре” и грозился бросить политику ради искусства. Во всем своем блеске демонстрировала свою силу 2-я Эмоция Гитлера на трибуне. Ее способность чувствовать состояние толпы в каждый отдельный момент выступления и мгновенно адекватно реагировать на него точной яркой формулировкой, позволяла фюреру прямо смотреть в душу немца и тут же находить слова для выражения смутных, неоформленных чаяний толпы. В сочетании с самоуверенностью и напором 1-й Воли, гипноз 2-й Эмоции Гитлера превращал слушателя в зомби, во всяком случае на то время, пока он непосредственно находился в поле гитлеровского речевого магнетизма.

Слабость ораторского дарования фюрера заключалась в том, что апеллировал он исключительно к эмоциям человека, пренебрегая в речах доводами рассудка. Поэтому долгосрочным его воздействием были подвержены только те, у кого Эмоция стояла Вверху, а Логика - Внизу. Перед волевыми думающими людьми бисер гитлеровского красноречия метался совершенно напрасно.

Многое в речах Гитлера отпугивало мыслящих людей, прежде всего его откровенный антиинтеллектулизм, обусловленный, как мы теперь понимаем, “ахматовской” 3-й Логикой. ”Скептицизм” Гитлера вполне открыто проявился еще в детстве, маленький Адольф не только плохо учился, но еще и гордился этим, а когда получил аттестат зрелости, то первым делом им подтерся (идеальный для 3-й Логики жест). Раздвоение, типичное для Третьей функции, на примере 3-й Логики Гитлера также проглядывает вполне явственно: по его собственным словам, в годы безвестности он не смел рта раскрыть, однако по мере восхождения по ступеням социальной лестницы язык его все более развязывался, и под конец карьеры подчиненные вынуждены были жаловаться на “стихийное говорение” и ”речевой эгоизм” фюрера.

Даже знаменитый антисемитизм Гитлера был отчасти замешан на “скептицизме” 3-й Логики. Он любил говорить: “Евреи - это опаснейшие микробы разложения, они способны только к аналитическому, а не синтетическому мышлению”. Вряд ли сам фюрер смог бы объяснить, что он имел ввиду под “синтетическим мышлением”, но под ненавистным аналитическим мышлением, похоже, имел ввиду мышление как таковое, точнее, склонность серьезно на него опираться в своих взглядах и поступках, на что сам Гитлер не был по-настоящему способен. Вывожу это из того, что он презирал и боялся ученых почти так же, как и евреев. В “Застольных разговорах” можно найти следующий характерный пассаж: “В некоторых областях любая профессорская наука оказывает губительное воздействие: она уводит прочь от инстинкта. Она очерняет его в глазах людей.

Карлик, у которого нет ничего, кроме знаний, боится силы. Вместо того чтобы сказать: знания без здорового тела ничто, он отвергает силу. Натура приспосабливается к жизненным условиям. И если бы мир на несколько веков доверили немецкому профессору, то через миллион лет нас бы окружали сплошные кретины: огромные головы на крошечных телах”.

3-я Логика - ахиллесова пята политика “ахматовского” типа, именно на скепсисе чаще всего обжигается он и губит свою карьеру. Причем, ход исторического процесса таков, что умозрение вообще и плод его - наука в частности соделываются все более весомыми аргументами в политических играх и тем почти автоматически записывает в аутсайдеры занятую на этом поприще “ахматову”. Финал жизни Гитлера, как и картина мира, могли бы оказаться иными, не пренебрегай он фундаментальной наукой и не экономь на атомной программе.

Воинствующий скептицизм - половина беды “ахматовой”-политика. Гораздо хуже то, что, не находя опоры в 3-й Логике, все свое доверие политики этого типа отдают 2-й Эмоции, т.е. фактически руководствуются настроениями и суевериями. Биограф императора Августа писал: “Сновидениям, как своим, так и чужим, относящимся к нему, он придавал большое значение... Некоторые приметы и предзнаменования он считал безошибочными... Но больше всего его волновали чудеса.” И надо ли напоминать, как легко в этой характеристике римского императора угадывается одно из самых уязвимых мест немецкого фюрера?

Гитлер, неприхотливый в быту, равнодушный к деньгам, небабник (что бы ни говорили по этому поводу), вегетарианец, серьезного интереса к материальному миру явно не питал, но и в последовательном аскетизме замечен не был, т.е. Физика его очевидно была 4-й. Другие ее производные в психологии фюрера также читаются без труда. От 4-й Физики у Гитлера трагизм мироощущения, апокалиптичность прогноза, бесстрашие (награжден крестом в 1-ю мировую войну), жестокость, искреннее равнодушие к страданиям и гибели людей.

Вопрос выбора между славой (1-я Воля) и смертью (4-я Физика) никогда для Гитлера, как и для любой другой “ахматовой”, не стоял, успех был мерой всех вещей и размеры платы за него волновали мало. Здесь, как и в случае с 3-й Логикой, “ахматовский” порядок функций подставлял ножку политику-”ахматовой”. Гитлер, предпочтя славную гибель армий Паулюса и Роммеля бесславному их тактическому отступлению, заметно ускорил закат своей жизни и политической карьеры. Для Гитлера своя жизнь, жизнь своего народа, в ее чисто биологическом аспекте не представляла, ни интереса, ни ценности. Он говорил: “Если война будет проиграна, то и народ погибнет. Эта его судьба неотвратима. И нам незачем заботиться о сохранении тех материальных основ, которые потребуются людям для их дальнейшего примитивного существования. Напротив, лучше нам самим это разрушить, ибо наш народ окажется слабым и будущее будет принадлежать исключительно более сильному восточному народу. Все равно уцелеют после войны только неполноценные, так как все лучшие погибнут в боях”. Что тут сказать: “ахматова” (1-я Воля, 2-я Эмоция, 3-я Логика, 4-я Физика) - и все.

* * *

В жизни Гитлера есть еще несколько эпизодов, на примере которых хорошо видно, как между представителями одного типа через время и пространство протягиваются невидимые симпатические нити, нити любовного узнавания себя в других. Гитлер - политик, Шопенгауэр - философ, Гамсун - драматург. Казалось, что общего между ними? Но все трое - “ахматовы”. И потому ясно становится, почему Гитлер всю свою первую войну проносил в ранце томик Шопенгауэра, а Кнут Гамсун оказался единственным известным скандинавом, публично поддержавшим фюрера. Над такого рода фактами стоит поразмышлять, особенно когда мы психотипически узнаем себя в других: далеких и близких - обнаруживаем неизвестно откуда взявшееся единомыслие, родство душ...

* * *

Среди населения земли “ахматовский” тип не такая уж редкость. Есть даже народы, где данный психотип составляет значительную долю населения, заметно влияет на национальную физиономию, психологию и культуру. В связи с “ахматовой” в первую очередь на память приходят Испания и Кавказ. Мнится мне, что испанские и кавказские народные танцы - идеальное воплощение “ахматовского” духа. Они странно сочетают в себе горделивое отчуждение, открытую сильную страсть и фригидность... Узнаваемо?

Если попытаться передать одной фразой пожизненное внутреннее состояние “ахматовой”, то лучше всего ограничиться цитатой из поэмы Александра Блока, где он говорит о присущем его отцу “тяжелом пламени печали”. Действительно, это - “ахматовское ”: печаль - от 4-й Физики, пламень - от 2-й Эмоции, тяжесть же пламени - от 1-й Воли.

* * *

Обычно «ахматовы» худощавы, с тонкими, иконописными чертами лица. Не знаю почему, но часты крупно вырезанные, «лошадиные» ноздри. Взгляд упорный, аналитический и с блеском. Жест и мимика спокойны, величавы, выразительны. Речь сдержана и весома, а голос силен и гибок. У женщин макияж минимальный. Прическа аккуратная, гладкая, но волосы несколько длиннее обычного. Одежда сдержанна, строга, затянута, однако есть в «ахматовском» убранстве некий артистический, броский по форме и цвету элемент. Неспешная застольная беседа – единственная слабость этого типа, которой жертвуется все, включая секс; последний может лишь следовать, но не предшествовать беседе.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: