ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЁТЕ 2 страница

Эмоционально, т.е. через язык, через хулу, через крик (1-я Эмоция) начинает борьбу “пушкин”, но в его крике, как бы оглушителен он не был, все-таки чувствуется дребезжание неуверенного в себе человека (3-я Воля). У моего старинного друга была собака, которая, встречая гостей громким, даже яростным лаем, имела привычку одновременно с непонятной приветливостью помахивать хвостом. Я прозвал ее - “Пушкин”. И действительно, для “пушкина” такое поведение типично. Бунтуя, воюя, конфликтуя, он прежде всего стремится поразить противника громом своего крика. Это действует. Но если вслушаться в “пушкинский” крик, то в его обертонах явственно можно услышать неуверенность, готовность к капитуляции, сомнение в действенности своего крика, некое внутреннее виляние хвостом.

* * *

В соответствии со своим порядком функций после разящего слова (1-я Эмоция) у “пушкина” в качестве боевого аргумента следует кулак (2-я Физика). Нельзя сказать, что “пушкин” - этакий крутой драчун, его сильная гибкая Физика запрограммирована на сотрудничество и созидание, а не на разрушение и насилие. И тем не менее. Когда конфликт требует, когда эмоциональное давление не достигает цели, “пушкин” легко переходит к рукоприкладству. Причем, дерется “пушкин” с отключенной 4-й Логикой и хлещущей через край 1-й Эмоцией, т.е. самозабвенно, в состоянии совершенного затмения, полной потерей какого-либо самоконтроля (3-я Воля) и со стороны выглядит, как взбесившийся кабан. “В ярости я за себя не отвечаю,” - предупреждал Достоевский (еще один “пушкин”). Эффект от таких атак бывает очень впечатляющим. Знаю случай, когда крошечная девочка из рода “пушкиных” избила санками и обратила в бегство шестерых здоровенных парней.

Типичная для “пушкина” свобода рук отчасти определила и гибель самого Пушкина. В соответствии с духом XIX века и дворянского сословия драчливость его приняла форму бретерства. Хотя сама по себе 2-я Физика не сделала бы из Пушкина такого заядлого дуэлянта, каким он был, если бы его Физику не провоцировала обидчивая и мнительная 3-я Воля. Литературоведы, слишком влюбленные в стихи поэта, чтобы быть объективными, склонны винить в его гибели кого угодно (Дантеса, жену, царя, общество), только не самого Пушкина. Однако современники были на сей счет более прозорливыми, и один из них писал: «Он обожал жену, гордился ее красотой и был в ней вполне уверен. Он ревновал к ней не потому, что в ней сомневался, а потому, что страшился светской молвы, страшился сделаться еще более смешным перед светским мнением. Эта боязнь была причиной его смерти, а не г. Дантес, которого бояться ему было нечего. Он вступался за обиду, которой не было, а боялся огласки, боялся молвы, и видел в Дантесе не серьезного соперника, не посягателя на его настоящую честь, а посягателя на его имя, и этого он не перенес.”

Неизбежность гибели Пушкина на дуэли, в контексте его времени, сословной принадлежности, а главное, психотипа, хорошо видна на примере истории другой его, несостоявшейся дуэли. Приятель поэта, Путята, рассказывал: ”Однажды Пушкин прислал мне французскую записку со своим кучером и дрожками. Содержание записки меня смутило, вот она: «Когда я вчера подошел к одной даме, которая разговаривала с г.де Лагрене (секретарь французского посольства), он сказал ей достаточно громко, чтобы мне услышать: ”Прогоните его!” Будучи вынужден потребовать удовлетворения за эти слова, я прошу Вас, Милостивый государь, не отказаться отправиться к г. де Лагрене и переговорить с ним. Пушкин.” Я тотчас сел на дрожки Пушкина и поехал к нему. Он с жаром и негодованием рассказал мне случай, утверждал, что точно слышал обидные для него слова, объяснил, что записка написана им в такой форме и так церемонно именно для того, чтобы я мог показать ее Лагрене и настаивал на том, чтобы я требовал у него удовлетворения. Нечего было делать: я отправился к Лагрене, с которым был хорошо знаком, и показал ему записку. Лагрене, с видом удивления, отозвался, что он никогда не произносил приписываемых ему слов, что, вероятно, Пушкину дурно послышалось, что он не позволил бы себе ничего подобного, особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважает, как знаменитого поэта России, и рассыпался в изъявлениях этого рода. Пользуясь таким настроением, я спросил у него, готов ли он повторить то же самое Пушкину. Он согласился, и мы тотчас отправились с ним к Ал. Сер-чу. Объяснение произошло в моем присутствии, противники подали руку друг другу, и дело тем кончилось.”

В истории несостоявшейся дуэли Пушкина с Лагрене, как в капле воды, отразился механизм обусловленной “пушкинским” психотипом гибельной дуэли. Даже если бы фраза “прогоните его!” действительно была произнесена, не всякий отреагировал бы на нее по-пушкински. 1-я Воля, услышав подобное, прямо подошла бы предполагаемому обидчику и поинтересовалась бы, кого он имел в виду, т.е. пошла бы на прямое волевое противостояние. 2-я Воля, в силу здорового равнодушия к чужому мнению, пропустила бы эту фразу мимо ушей, посчитав не к себе относящейся. Иначе, подобно Пушкину, на такого рода “вызов” реагировала бы 3-я Воля: ни пропустить мимо ушей, ни пойти на прямое волевое противостояние она не могла, но и переварить обиду так же была не в состоянии. Нужно было мстить и мстить в соответствии с порядком функций. Так в случае с “пушкиным”, психотип обязывал: убежать от обидчика домой (3-я Воля), написать ему изысканно-хамский картель, такой, что не сказать примирение, формальная дуэль уже была бы невозможна (1-я Эмоция+3-я Воля), а потом хладнокровно выйти к барьеру, подставив под бой свою ощущаемую неуязвимой, сильную гибкую, как резиновая дубинка, 2-ю Физику. Такова обычная поведенческая схема “пушкина”, дворянина XIX века, в конфликтной ситуации, и нет ничего удивительного, что реальный Пушкин стал невольной жертвой этой самоубийственной схемы.

* * *

Всякий человек противоречив. Но трудно найти, подобную “пушкину”, фигуру, всю как бы сотканную из противоречий. Во-первых, в его сознании чудным образом уживается крайне завышенная оценка окружающих с крайне заниженной. Великолепный пример такого двойного стандарта дает сам Пушкин в отношении своей возлюбленной Анны Керн. С одной стороны - хрестоматийное:

“Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.”

При том, что “гений чистой красоты” украден у Жуковского, стихотворение, кажется, не оставляет сомнений в искренности и крайне возвышенной оценке Пушкиным предмета страсти. Каков же бывает шок, когда обратившись к эпистолярному наследию поэта, читатель обнаруживает относящиеся к Керн оскорбительные и просто нецензурные, заменяемые издателями многоточием, строки. Дикость? Лицемерие? Парадокс? Ничего подобного.

Ни “гением чистой красоты”, ни “вавилонской блудницей” Анна Керн не была, была она обычной, земной женщиной, довольно легкомысленной, по понятиям того времени. И все. Феномен заключался в том, что Пушкин никогда не воспринимал Керн такой, какая она есть, объективно. Он наблюдал ее сквозь две в разные стороны искривляющие предмет функциональные призмы: 1-ю Эмоцию и 3-ю Волю. Независимая от объекта, подслеповатая 1-я Эмоция своей избыточностью работала на страшное увеличение изображения, будто Керн была “гением чистой красоты”. Что касается эпистолярной брани в ее адрес, то она - плод уменьшающей и столь же необъективной призмы 3-й Воли Пушкина. “Мещанин” не любит, не уважает себя и с легкостью переносит эту неприязнь с себя на посторонних. Так что, ничего парадоксального, с точки зрения психософии, в отношении Пушкина к Керн нет, как, впрочем, и во всех других случаях, где “пушкин” обнаруживает свое любовное двурушничество.

Вообще, “пушкинское” сочетание 1-й Эмоции с 3-й Волей неисчерпаемо на сюрпризы, правда, обычно не очень приятные, особенно в делах любви. “Пушкин” - изумительный любовник. Избыточная 1-я Эмоция - практически безотказный стартер сексуального возбуждения. 2-я Физика неутомимо заботлива и внимательна в быту, секс лишен ханжества, естественен, чуток, тактичен, обилен. Красотой “пушкин”, правда, обычно не блещет, облик его типичен для 2-й Физики: небольшой рост, круглое лицо, приземистая, укороченная, пухловатая фигура. Однако “некрасивость” его с лихвой искупается точностью, энергией движений, изумительной пластикой. Кроме того, живая, яркая мимика и жестикуляция, громкий заразительный смех, быстрый искрящийся взгляд действуют необычайно возбуждающе, полностью скрадывая огрехи “пушкинской” внешности.

Сочетание 1-й Эмоции со 2-й Физикой у “пушкина”, создающее вокруг него жизнерадостную, чувственную, раблезианскую атмосферу, будит либидо и плодит иллюзии, будто любовные отношения с ним должны быть легкими, приятными, безоблачными. Ничего подобного. Любовь к “пушкину” и любовь “пушкина” мучительны, горьки, как и все, что связано с психологией “мещанина”. Во-первых, трудно представить себе человека, у которого между чувством, словом (1-й Эмоции) и поступком, делом (3-й Волей) лежала бы столь гигантская пропасть. Судя по делам “пушкина”, его любовный пыл, восторг, страстные заверения - необычайно талантливое, завораживающее, действенное, но абсолютно беспримесное вранье. Однако на самом деле мнимая неискренность “пушкина” - искренность робкого пугливого, неуверенного в себе и других человека. Во-вторых, будучи бешено ревнивым, сам “пушкин” последовательный в своей неверности любовник. И часто не в силу сексуальной неудовлетворенности не только сильной, но и гибкой 2-й Физики. Постоянным волокитством “пушкин” либо самоутверждается, либо мстит за реальные и мнимые обиды. Хотя, как это обычно и бывает при сочетании 3-й Воли с высокостоящей Физикой, даже удачи по части донжуанства не стирает из памяти “пушкина” злых замет и не добавляет ему самоуважения. Здесь, думаю, излишне говорить, что двусмысленность поведения, злость, неверность “пушкина” мало красят жизнь в паре с ним и много разочарований ждет всякого, кто начинал с ожидания легких, безоблачных, надежных отношений.

* * *

Еще один забавный парадокс “пушкинского” психотипа обнаруживается с возрастом. Оказывается, став взрослым, он сохраняет все внешние признаки детскости. Виновник этого явления - все тоже сочетание 1-й Эмоции с 3-й Волей. Прежде говорилось об инфантилизме взрослых “мещан”, об их отдающем наивном вранье, лукавстве, непоследовательности, обидчивости, капризности. Но в случае с “пушкиным” этот поведенческий инфантилизм предельно усиливается у взрослых особей тем, что принято считать детской эмоциональностью. Один современник писал о Марке Твене (“пушкине”): “Мальчишкой он оставался до конца дней... с сердцем хорошего мальчика или дурного, но всегда своенравного, и пуще всего, когда хотел показать, какой он еще мальчик”. Не по летам и не по чину задорный, неудержимый смех, неприличная возрасту плаксивость - создают у посторонних (вместе с признаками поведенческого инфантилизма), представление о “пушкине”, как о неисправимом большом ребенке. Что верно лишь отчасти, так как обычная возрастная работа по накоплению опыта и знаний у “пушкина” свершается точно так же как и у всех других людей.

Еще более усиливает впечатление по-детски безудержная тяга “пушкина” к подмигиванию, кривлянию, корченью рож. Особенно поражает эта черта, вызывая что-то вроде маленького приятного шока, когда замечаешь ее у отмеченных почестями мужей и увенчанных сединами старцев. “Пушкину” вообще присущ особый дар клоуна. Обостренное чутье на все смешное и уродливое (3-я Воля), усиленное выразительной до карикатурности мимикой, интонацией, жестом (1-я Эмоция), автоматически награждает “пушкина” шутовским даром, который нередко делается для него средством существования, отводя “пушкину” комическое амплуа в цирке, театре, кино. Недаром, к роду “пушкиных” принадлежал и величайший комик всех времен и народов - Чарли Чаплин.

Особенно парадоксально выглядит сочетание 1-й Эмоции с 3-й Волей у “пушкиных”-мужчин. Дело в том, что повышенная эмоциональность вместе с малодушием соответствует не только общественным представлениям о ребячливости, но и тем же представлениям о женственности. Типичная для “пушкина” крикливость и лукавая податливость делает его мужскую версию не только дитем, но и психическим транссексуалом, заставляя ощущать в себе “бабское” начало, да и со стороны нередко характеризовать поведение “пушкина” как “бабское”.

Следующий сюрприз обычно ожидает тех, кто ознакомившись с художественным творчеством “пушкина”, по большей части возвышенным, романтичным, сталкивается с автором лицом к лицу. Представление, будто создатель этих, как бы оторванных от всего земного произведений, и сам - существо идеальное, питающееся одним воздухом горных вершин, - подвергается при личной встрече страшной ломке. Обнаруживается, что “пушкин” вовсе не худой, высокий, бледный, с закаченными к небу глазами человек, как думалось, но наоборот, до безобразия земное, материальное создание, и внешне, и внутренне. Вот несколько типичных характеристик: «Я познакомился с поэтом Пушкиным. Рожа ничего не обещающая”, “...ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства - это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами.” Сходно о “пушкине”-Гейне: «Гейне был похож на Юпитера, но со слишком короткими ногами, которому его весьма заметный животик и источающие довольство манеры придавали вид бонвивана,” “Я представлял себе автора “Путевых картин” бледным, стройным и высоким мужчиной, будучи введен в заблуждение его портретом, уже с давних пор украшающим мою комнату, а передо мной стоял приземистый полный человечек небольшого роста, с фигурой, которая скорее могла принадлежать состоятельному маклеру, нежели прославленному, может быть, величайшему немецкому поэту. Никогда чья-либо внешность не контрастировала так сильно с представлением, которое сложилось у меня об этом человеке.”

Но более всего шокирует “пушкин”, заочно представляемый как фигура исключительно романтическая, своим удивительным талантом похабника. “Пушкин - любитель непристойного. К несчастью, я это знаю и никогда не мог себе объяснить эту антитезу перехода от непристойного к возвышенному”, - писал один из современников поэта, сам того не ведая, отмечая одну из характернейших черт не личности, но целого психического типа. Талант непотребства - именно психотипичен и естественно проистекает из “пушкинского” порядка функций. Его 1-я Эмоция с легкостью находит соответствующие слова и яркие образы, непринужденность отношения и любовь 2-й Физики к любым проявлениям физиологии дает тему, а 3-я Воля, с ее страстью ко всему мелкому, приниженному, мельчит и унижает как форму, так и содержание. Однако скабрезность “пушкинская”, как и хула, не есть простое, примитивное называние всего и вся своими словами, но по большей части выступает под неким ханжеским покровом, воплощаясь в намеках, иносказаниях.

Причем, самое замечательное в “пушкинском” таланте к похабщине заключается не столько в частоте ее употребления, сколько в способности к быстроте обнаружения непотребства и, казалось, абсолютно на пустом месте. Случилось мне как-то попасть на выставку живописи с одной представительницей рода “пушкиных”. С кисло-равнодушным видом переходили мы от одной картины к другой, пока не дошли до одной, рядом с которой висела скромная табличка с указанием имени автора - Вассерман. Откликнулась моя спутница мгновенно, лукаво улыбнувшись, она прошептала: «Ну, какова твоя реакция Вассермана?” После некоторой заминки, я пробормотал в том духе, что, конечно, положительная, но и тогда был поражен ее способности извлекать похабщину из ничего и практически мгновенно. Или вот еще пример. Довелось мне присутствовать на совещании с участием самых больших китов российской промышленности и искусства; атмосфера была вялая, решался скучный вопрос - уточнялся список ответственных за различные мероприятия. Решили, что список нужно дополнить неким, скажем, Ивановым, замыкался же список женской фамилией, скажем, Петровой. Тут один из присутствовавших замминистров, капитан промышленности, убеленный сединами, заслуженный человек, подняв ручку над списком, вдруг спросил у Иванова, хитро сверкнув глазами: «Послушайте, Иванов, вас поместить на Петрову или под нее?” Все рассмеялись, скука совещания рассеялась, но, думаю, не только я удивился тогда извращенности ума старого зубра, выжавшего из ситуации то, что, казалось, принципиально из нее не выжимаемо.

“Пушкин” - человек чрезвычайно практичный. Но вот еще один парадокс, он, будучи предоставлен сам себе, редко бывает удачлив в практических делах, особенно если требуются попутно серьезные интеллектуальные усилия. Сам Пушкин проигрывал в карты всем, кому только можно, и умер, оставив семье гигантский долг. Достоевский, в пух проигрываясь в рулетку, памятником своих безумств воздвиг роман “Игрок”.

Думаю, при всей точности восприятия материального мира (2-я Физика) странная непрактичность “пушкина” обусловлена не только 4-й Логикой. Страшно мешает его плодотворной деловой деятельности 3-я Воля, своим тайным честолюбием доводя “пушкина” до бестолкового азарта и просто безумия. Ведь золото, деньги - это как минимум свобода, а как максимум - и свобода, и власть. А соблазн свободы и власти для “пушкина” так силен, что ни 3-я Воля, ни 4-я Логика противостоять ей не в состоянии. Любая авантюра, если она сулит сразу и много, выбивает из “пушкина” остатки разума и, естественно, коротко, скоро и жестоко наказывает наивного рвача. Лучше всех феномен бестолковой алчности “пушкина” описал, метя в Некрасова, но попадая в себя, Достоевский: «Миллион - вот демон Некрасова! Что ж, он любил так золото, роскошь, наслаждения и чтобы иметь их, пускался в практичности? Нет, скорее это был другого характера демон, это был самый мрачный и унизительный бес. Это был демон гордости, жажда самообеспечения, потребности оградиться от людей твердой стеной и независимо, спокойно смотреть на их злость, на их угрозы.”

Обычно спасает “пушкина” от нищеты лишь то, что он “трудоголик” (2-я Физика). И неустанными ее трудами затыкаются бюджетные дыры, пробитые бестолковыми аферами. Да и в драмах личного порядка нет для “пушкина” лучшего лекарства, чем труд. Современник Пушкина писал: «Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись все язвы, обретали бодрость и свежесть немощь, уныние, восстанавливались расслабленные силы.”

Впрочем, ни труд, ни богатство, ни знатность не в состоянии отменить 3-ю Волю и спасти ранимое психическое тело “мещанина” от ударов и страха перед ними. Пушкин жил в достатке, принадлежал к старинному роду, но это не мешало знакомым характеризовать его следующим образом: «Надо признаться, что при всем уважении к высокому таланту Пушкина, это был характер невыносимый. Он все как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно почета оказывают..” ”...он чувствовал себя униженным и не имел ни довольно силы духа, чтобы вырваться из унижения, ни довольно подлости, чтобы с ним мириться”.

* * *

Мировая история отводит “пушкину” роль главного творца культурных ценностей. Достаточно назвать лишь некоторые имена из этого рода, чтобы представить себе чрезвычайность масштаба “пушкинского” вклада в мировую культуру: Марциал, Рембрант, Чосер, Моцарт, Бернс, Хогарт, Рабле, Гойя, Достоевский, Эдуард Мане, Гейне, Жорж Занд, Бетховен, Гюго, Киплинг, Сезанн, Гофман, Чаплин, Пикассо, Марк Твен, Майоль, Михаил Булгаков, Эдит Пиаф, Феллини, Гарсиа Маркес.

Уже из этого списка первых пришедших на память имен видно, что “пушкинский” психотип является становым хребтом мировой культуры, и трудно представить себе каким огрызком выглядела бы она, если бы природа время от времени не производила бы на свет “пушкина”.

* * *

Небезынтересным бывает и обращение “пушкина” к сфере умозрения (Ницше, Розанов). Однако лучшее, что выходит в таких случаях из под “пушкинского” пера, лишь по ошибке принято называть философией. Мышление “пушкина” лишено философской стратегичности и системности, поэтому плодит скорее эссеистику, нежели философию.

“Пушкин” более суеверен, чем религиозен. И уже во всяком случае он не христианин. Даже воинствующий нехристианин. Недаром наиболее яростными и последовательными критиками христианства в ХХ веке явились названные выше “пушкины”-эссеисты - Ницше и Розанов. Пункт, на котором принципиально расходятся христианство и “пушкин”, лежит на поверхности - отношение к Физике, материальному пласту жизни. Аскетизм, презрение к плоти - не укладывается в “пушкинской” голове, с полным основанием считающей тело и все с ним связанное лучшей стороной своей натуры.

Если уж выбирать для “пушкина” религию, то более всего ему подойдет иудаизм. И есть свой подспудный смысл в том, что костяк верующих в синагоге, обычно, складывается из евреев-”пушкиных”. Иудаизм - сугубо эмоционален (1-я Эмоция), лишен какой-либо склонности к аскетизму, в праздники почти вакхически плотояден (2-я Физика) и допускает по субботним дням некоторое лукавство в отношениях с Богом (3-я Воля), что породило даже особый фольклорный жанр - еврейский религиозный анекдот. Одним словом, иудаизм - бальзам на душу “пушкина”, это его религия. Недаром Ницше и Розанов не просто критиковали христианство, но прямо ставили ему в пример иудаизм.

* * *

Удачливым политиком “пушкина” назвать трудно. Судите сами, к “пушкиным” в политической истории с большой долей вероятности можно отнести: Генриха Наваррского, царицу Екатерину II, Жореса, Николая II, Муссолини, Хрущева, Джона Кеннеди, Николая Чаушеску, Вацлава Гавела, Мобуту, Норьегу, Жириновского.

Пожалуй, типичным для политической карьеры “пушкина”, если она не зависит от династических соображений, редко начинается с безусловного лидерства. Чаще всего карьере “пушкина” в политике способствует талант оратора и журналиста. Действительно, эмоциональное, горячее, образное “пушкинское” слово делает его носителя нужной и важной фигурой партийного аппарата. Кроме того, восхождению “пушкина” по политической служебной лестнице способствует 2-я Физика трудоголика и 3-я Воля, делающая сверхгибкой спину и психику, сочетающую в себе юродство с тайным, но бешеным честолюбием. Преимущества и недостатки гибкости “пушкина”-политика очень хорошо описал на примере Вальтера Шелленберга один близко знавший его журналист: «Когда, например, Шелленберг наталкивался в деловом споре на упорное сопротивление, он умел изменить тактику, отказаться от грубого психологического давления. В течение нескольких секунд исчезало его озлобленное напряжение; сложив оружие, мило улыбаясь, он соглашался на капитуляцию, условия которой он пытался выторговать с невозмутимой терпимостью. Настолько сильно в нем было стремление оказать влияние на окружающий его мир и людей, настолько же легко он сам поддавался чужому влиянию.

В этом сильном рецептивном таланте скрывалась способность к духовной приспособляемости, которая, несомненно, до известной степени объясняет тайну его блестящей карьеры. В то же время она проявилась и как опасная слабость. Способность к приспособлению означала и ненадежность; с почти женской чувствительностью уживалась капризность опереточной дивы, уже не уверенной в собственном успехе. У Шеленберга не было ярко выраженного подлинно мужского характера. Было бы преувеличением назвать его сильной личностью.”

Психотип “пушкина”, с точки зрения политики, - сплошной минус. 1-я Эмоция делает из него плохого дипломата, крикливого и бестактного: хрущевский скандал с ботинком ООН - ярчайший тому пример. 2-я Физика “пушкина” награждает его личным бесстрашием, что облегчает работу террористам и заговорщикам. 4-я Логика лишает нашего героя стратегичности мышления, пример того же Хрущева, создавшего Карибский кризис из бедноватой идеи “запустить американцам ежа в штаны”, куда нагляднее. А совокупность 1-й Эмоции, 2-й Физики и 4-й Логики рождает в правление “пушкина” такое печальное явление как фаворитизм: иностранные дипломаты при дворе Екатерины II, например, жаловались на непредсказуемость царской политики, целиком зависящей от того, кто оказался ночью в постели императрицы. А все это вместе с 3-й Волей создает тот феномен “пушкина”-политика, что очень точно воспроизведен под пером политолога Авторханова в портрете Хрущева: «Окружающие Хрущева имели дело утром - с одним, в обед - со вторым, а вечером - с третьим Хрущевым. Его постоянное непостоянство, его изумительный дар хаотического импровизатора, его болезненный зуд бесконечно организовывать и реорганизовывать, его властная безоглядность, умноженная на его незадачливость и беспечность, его опасная болтливость, его безосновательная амбициозность знать все, видеть все, делать все самому, его вероломство в дружбе и самоуверенность в политике - это только некоторые черты столь богатого, красочного, динамичного характера Хрущева. Эта черта делала его исключительно опасным диктатором...”

* * *

Род “пушкиных”, если не самый многочисленный в мире, то один из самых многочисленных, и нет страны, где бы “пушкины” не составляли среди населения весьма значительную группу. Но, пожалуй, есть на свете только одна страна, где “пушкинский” род размножился до абсолютного доминирования - это Япония. Именно данный психотип сформировал специфические черты японского национального характера и стиля жизни.

Японцы - единственный народ поголовного эстетства: поэзия, живопись, музыка, любование природой - неотъемлемые и чрезвычайно важные элементы полнокровной жизни японца. Знание правил стихосложения на прямую предписывалось самураям, но поэзия в Японии не самурайская привилегия, многочисленные ежегодные поэтические конкурсы собирают десятки тысяч соискателей. Да и формы, в которые японец предпочитает облекать свое вдохновение (хайку и танка), как нельзя близки 1-й Эмоции.

2-я Физика японца также вполне очевидна. Он “трудоголик”. Японец стойкий, выносливый, бесстрашный боец и вообще человек живучий (средняя продолжительность жизни в Японии едва ли не самая высокая в мире). Японец предпочитает в быту простоту и естественность, а кухня его близка к сыроядению. Отношение в Японии в плоти лишено как излишнего восторга, так и ханжества.

О доминировании 3-й Воли в характере японского общества также многое свидетельствует. Для него типично неоспариваемая необходимость делегирование индивидуальности в пользу общественных формирований: семье, фирме, государству. На “мещанскую” психологию японцев указывает подчеркнутая этикетность и кастовость японского общества. Одна стюардесса международных линий как-то рассказала, что, когда летит американская делегация, она не в состоянии сразу определить, кто в ней босс, а кто подчиненный, тогда как в японской делегации положение каждого ее члена на служебной лестнице видно за версту. Еще пример: когда между двумя американцами намечается конфликт, они бессознательно стремятся оказаться с глазу на глаз. Японцы наоборот, в сходной ситуации стараются держаться подальше друг от друга и для разрешения конфликта ищут посредника, опасаясь прямого волевого противостояния.

Ум японцев исключительно практичен и направлен только на конкретные, ощутимые результаты. Мышление ради мышления, абстракция чужды 4-й Логике японца, поэтому на Японских островах так и не родились ни серьезная философия, ни фундаментальная наука. Наконец, еще одна не столь весомая, но по-своему замечательная “пушкинская” примета: по словам профессора Кохэй Тани, Достоевский любимый писатель японцев - а Достоевский - естественно, “пушкин” и, кажется, самый откровенный, самый исповедальный из представителей “пушкинского” рода.

АВРЕЛИЙ АВГУСТИН

1) ЛОГИКА (“догматик”)

2) ЭМОЦИЯ (“актер”)

3) ФИЗИКА (“недотрога”)

4) ВОЛЯ (“крепостной”)

В памяти почти каждого человека хранится, обычно связанный с молодостью, проступок, вспоминаемый чаще других, необычайно ярко и с особой горечью. Как правило, проступок этот мелкий и остроту воспоминаний о нем придает то, что он первый. Он - как грехопадение, как потеря невинности, после него все другие грешки, грехи и даже преступления уже как бы сами собой разумеются, ординарны, и потому память о них короче и расплывчатей. Например, для Жан-Жака Руссо такой вехой стала кража ленты, из-за которой служанке отказали от дома, для Льва Толстого - карточный долг. Нечто подобное случилось в шестнадцать лет и с блаженным Августином. Он со стыдом вспоминал: «Я же захотел совершить воровство, и я совершил его, толкаемый не бедностью или голодом, а отвращением к справедливости и от объядения грехом. Я украл то, что у меня имелось в изобилии и притом было гораздо лучше; я хотел насладиться не тем, что стремился уворовать, а самим воровством и грехом.

По соседству с нашим виноградником стояла груша, отягощенная плодами, ничуть не соблазнительными ни по виду, ни по вкусу. Негодные мальчишки, мы отправились отрясти ее и забрать свою добычу в глухую полночь: по губительному обычаю наши уличные забавы затягивались до этого времени. Мы унесли оттуда огромную ношу не для еды себе (если даже кое-что и съели); и мы готовы были выбросить ее хоть свиньям, лишь бы совершить поступок, который тем был приятен, что был запретен.”

Отрясти грушу - проступок вполне невинный, и вид подлинного преступления в сознании Августина он приобрел, очевидно, потому, что был совершен сознательно. Ребенок безгрешен, бесстыден и неподсуден, так как не ведает, что творит. Августин в свои шестнадцать лет уже ведал о постыдности содеянного и потому именно с этого начал свое покаяние в “Исповеди”.

Отношение Августина к детству было, мягко говоря, противоречиво: в нем самом пожизненно жил большой ребенок (4-я Воля), он любил детей и переписывался с ними до самой смерти. Однако тот же Августин в книге “О граде Божием” писал: «Да и кто не пришел бы в ужас и не предпочел бы умереть, если бы ему предложили на выбор или смерть претерпеть, или снова пережить детство?...с каким запасом суетных желаний, начинающих открываться уже в ребенке, является человек в эту жизнь, так что если оставить его жить, как он захотел бы делать все, что желал бы, то он или всю жизнь, или большую ее часть провел бы в преступлениях и злодеяниях.”

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: