Копернианский переворот И. Канта и его влияние на развитие методологической культуры мышления

Немецкая классическая философия выросла на рациональной основе, которая получила полноту воплощения в cogito – аргументе Декарта. Родоначальник немецкой классики Кант развил этот аргумент до понятия мышления родового человека, изолирующегося в трансцендентности априорных форм сознания и потому обращающего взор собственного разума в практическую область поведения. Он полагал, что если я не знаю и не могу знать, каков мир сам по себе, но знаю, каков он в его данности человеческому роду, или в практике, то этого достаточно, чтобы знать, как поступать. Из ограничений теоретического разума следует необходимость поиска оснований деятельности в разуме практическом, который в соответствии с рассмотренной уже нами традицией (метафизикой должного) ассоциируется со сферой этики и диктуемой ею свободой выбора. А поскольку разум, согласно выводам трансцендентального идеализма, предписывает законы миру – основным регулятором свободы воли родового человека должен стать категорический императив.

Следует подчеркнуть, что рационализм научного типа по замыслу и ожиданиям его творцов и сторонников крайне оптимистичен и гуманистически ориентирован. Оптимизм проистекает из убеждения, что человек может вместить в свою субъективность все богатство действительности. В этом и состоит задача науки, в процессе решения которой в дело вступает также техника как средство и способ гуманизации бытия по универсальным меркам homo sapiens. Следует подчеркнуть, что этот рациональный оптимистический гуманизм был одинаково присущ Гегелю и Марксу. Но в своеобразном виде он был присущ и Канту. Кант полагал, что выше разума ничего нет, трактуя разум как способность давать принципы – предпосылки любого результативного размышления. Весь классический рационализм как в философии, так и в науке начинает выстраивание авторских концепций рациональности с выдвижения исходного принципа, будь то вода Фалеса, абсолютная идея Гегеля, исторический материализм Маркса или единая теория поля Эйнштейна. В соответствии с каждым из таких проектов в концепцию или теорию должно войти только то, что в результате логических операций выводится из принципа (так, Маркс при создании «Капитала» считал исходным пунктом создания собственной теории принцип стоимости). Во всех этих случаях гуманизм рационализма и науки усматривают в возрастании возможностей очеловечивания бытия по меркам разума: понятие рациональности полагается здесь и как присущее субъекту универсальное средство организации деятельности, и как способ преодоления ненаучных взглядов на бытие (например, религиозного откровения).

Следует отметить, что проблема историчности разума, выявления и анализа культурно-исторических типов рациональности впервые могла возникнуть только в XVIII веке (после Канта). До этого запас теоретической точности научных концепций был столь значителен, что последние не испытывали заметных потрясений при открытии новых фактов или при получении новых эмпирических результатов. Действительно, для коррекции законов классической механики понадобилось 200 лет, пока громадным образом не изменилась точность измерений и пока не стало возможным экспериментально наблюдать движение элементарных частиц со скоростью, близкой к скорости света. Казалось бы, очевидным свидетельством историчности разума была смена картин мира (Античность, Средневековье, Новое время) или «систем мира» (Птолемей, Коперник). Однако подобные изменения привычно трактовались как переход от заблуждений прошлых эпох к истинному знанию (вспомним критику идолов Ф. Бэконом). Для рационализма Нового времени представлялось очевидным, что принципы рационального высказывания должны сохранять свое значение в любую эпоху и в любой культуре (культурно-историческом регионе). Понадобилась кантовская критика разума, чтобы ситуация изменилась. Став на точку зрения, согласно которой характер познания и предмет знания определяется структурой не познаваемой субстанции, а познающего субъекта, Кант заложил возможность исторического подхода в философии и науке. Хотя справедливости ради следует подчеркнуть, что сам Кант не пришел к подобным выводам, оставшись на позициях априоризма познавательных форм как присущих родовому человеку (роду, а не индивиду) и сохранив тем самым незыблемым представление о внеисторическом субъекте. Родовые качества человека представлялись Канту неизменными, он не дошел до создания культурно-исторического подхода.

Таким образом, в собственно философской сфере проблема историчности разума встала по-настоящему лишь в конце XVIII–XIX вв., а в философии науки – во II половине XX в. Тезис о неизменности истин разума был поставлен под сомнение послекантовской классической немецкой философией, особенно диалектиком Гегелем. Он размыл жесткие грани между знанием научным и ненаучным, истинным и ложным (появилось понятие относительной истины). С иных позиций эта же идея историчности разума в культуре развивалась позитивистами французской философской школы Сен-Симоном, О. Контом. Правда, и у этих авторов абсолютное доминировало над относительным. Релятивизация истины имела ограниченный характер, ибо и Гегель, и Конт считали постижение абсолюта в позитивных науках вполне достижимым. Гегелю эта программа представлялась даже актуально реализованной (в его собственной философской системе). Марксисты, затем неогегельянцы, неокантианцы, представители философии жизни при всех различиях между ними сходились в развитии идеи историзма, в том, что признавали все формы и типы рациональности исторически относительными, преходящими. Как следствие, в ХХ в. историзм прочно вошел в анализ собственно научных теорий, принципов и концепций. Это дает нам возможность сомневаться в априорной разумности проектов научного разума, позволяет расширить контекст исследований научной рациональности, демонстрировать очевидность того факта, что теоретически или технически безукоризненные «идеальные» проекты могут становиться ошибочными в силу социокультурных просчетов их разработчиков. Иными словами, разум, зажатый в тиски позитивизма, не только ущербен, но может быть опасен, разрушителен для культурного развития человечества. Ни один из критериев рациональности не обладает абсолютной значимостью. Например, ценностный критерий для современного научного мышления не менее актуален, чем критерии эмпирический и логический. Поэтому в дальнейшем изложении будем исходить из того, что рассмотренные ранее донаучные культурно-исторические типы рациональности столь же значимы в поисках нового типа и преодолении современного кризиса разума, как и европейский классический (научный) тип. Эстетические экспликации рациональности греками, эпикуровская версия, раннеевангельская христианская рациональность уже осуществившегося становления Царства Божия на Земле у апостола Петра и другие из рассмотренных ранее не менее содержательны, чем классические концепции Бэкона, Декарта или Лейбница. А по своей перспективности эти концепции могут оказаться в дальнейшем и более значимыми и востребованными.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: