За заговором стоял король

За этим заговором стоял король, потому что у него имелись все основания полагать, что победа, доставшаяся в результате поражения фашизма, сделает его более значимым, чем когда-либо. В течение двадцати лет он ожидал подходящей возможности. Монарх дожидался, пока сформируется новое национальное сознание, всеохватывающее чувство, которое в определенный момент воспламенится от одного слова.

С приходом Скорцы партия планировала вновь взять ситуацию в свои руки[42]. Начало у них было хорошим. Главной задачей было вывести королевский дом из двусмысленного положения, в котором он пребывал, а также добиться поддержки церкви. Одновременно с этим необходимо было произвести чистку в рядах партии, провести определенные социальные реформы, проводить периодическую ротацию на политических и военных должностях – все это следовало бы осуществлять в относительно спокойный период, в то время как военные события постоянно прерывали эту работу[43].

Еще до нападения на Сицилию партийный секретарь организовал ряд региональных митингов, на которых должны были выступать самые важные партийные деятели. Хорошо известно, что Гранди отказался от выступления и не поддавался ни на какие уговоры сделать это[44]. Скорца хотел наказать его за «отказ повиноваться», но позднее согласился, что в тот момент не стоило поднимать шум и создавать «дело Гранди». Отступничество Гранди было симптоматично. Тем не менее после выступления Скорцы по радио вечером 18 июля Гранди послал ему телеграмму из Болоньи с поздравлениями по поводу речи, в которой он уловил, как он выразился, «страстность речей великих людей Рисорджименто». Гранди проявил такой же энтузиазм после речи, которую Скорца произнес в Театре Адриано 5 мая. Гранди в своей уставной черной сахарской униформе[45]находился среди высших чинов, сопровождавших Скорцу в Палаццо Венеция, с балкона которого я выступал (в последний раз!) перед жителями Рима.

Позиция Гранди

Гранди казался взволнованным и восклицал: «Какая речь! В ней сам дух нашего рассвета! Мы чувствуем себя заново родившимися!» Большая толпа собралась на площади, чтобы послушать мое краткое выступление; но теплота, с которой меня принимали, была значительно меньше, чем в былые времена; это был – если можно так выразиться – весьма «озабоченный» энтузиазм. После нападения на Сицилию вопрос об организации региональных митингов уже не стоял. В любом случае необходимо было дождаться результата военных операций, по крайней мере их первого этапа. Тем не менее двенадцать ораторов были вызваны в Рим, где они собирались несколько раз в Пьяцца Колонна в кабинете секретаря партии, который однажды попросил меня принять их. Встреча состоялась около 8 часов вечера 16 июля[46]. Кроме секретаря партии присутствовали Фариначчи, де Боно, Джиуриати, Теруцци, Боттаи, Ачербо и де Чикко. Я был не особенно настроен на эту встречу, так как мне не нравились собрания, не подготовленные заранее и не имеющие официальной повестки дня.

Выступали следующие: де Боно, который задал вопрос о ходе операций на Сицилии; Фариначчи, который, чтобы дать каждому возможность высказаться, настоятельно требовал созыва Большого совета как абсолютно необходимого; Боттаи, который сделал акцент на том же вопросе, чтобы, как он сказал, «не заниматься разделением ответственности, а принять ее в целом»; Джиуриати, выступивший с обращением конституционного характера, которое он развернул в подробном письме на следующий день; Скорца в своем выступлении подчеркнул необходимость смены людей в командовании и заменой их его собственными кандидатурами (которые впоследствии проявили наиболее предательские настроения). Все из них, или почти все, настаивали на необходимости созыва Большого совета якобы для того, чтобы дать мне возможность проинформировать членов высшего органа власти об отдельных фактах, которые не могли быть преданы широкой огласке.

В конце дискуссии, которая, не будучи подготовленной, не выявила ничего, кроме скептических настроений, царивших повсюду, я объявил, что созову Большой совет во второй половине месяца.

Как только о моем решении стало известно, возросло напряжение в политических и фашистских кругах. Некоторые с насмешкой относятся к самой возможности существования таких кругов. Но они действительно существуют. Это сотни (а в столице тысячи) людей, которые находятся в тени действующего правительства. Каждый из них является центром созвездия. Общий духовный настрой этих созвездий выражает в определенные моменты настроения целого города, а в миниатюре – всей нации.

Постоянные визиты высших чинов в Пьяцца Колонна были беспрестанными. Все задавались вопросом: «К какому решению придет Большой совет – мир или война?» К настоящему моменту ощущение усталости, дух поражения уже начали овладевать самыми слабыми душами, и все более мрачные новости из Сицилии только усиливали эти настроения.

18-го числа, в воскресенье, ближе к вечеру, я отправился самолетом в Риччоне[47], где услышал речь Скорцы, великолепную по содержанию, которому не соответствовал ее тон. Утром 19-го я вылетел в Тревизо, куда прибыл в 8.30 утра. В 9.30 прибыл фельдмаршал Кейтель, а через несколько минут и фюрер.

Встреча в Фельтре

Встреча с фюрером была, как обычно, сердечной[48], но отношение окружения – высших офицеров ВВС и армии – прохладным. Так как фюреру необходимо было вернуться в Германию в тот же день, время нужно было использовать с максимальной пользой. Беседа могла бы пройти в самом Тревизо, в здании местного аэропорта или в префектуре, а не в Фельтре (в трех часах езды). Но к этому моменту официальный распорядок церемонии уже был определен, и его ничто не могло изменить[49].

Фюрер, я и наши штабы совершили часовую поездку на поезде. Затем, через час езды на машине, мы доехали до Вилла Гаджиа. Там находился великолепный прохладный тенистый парк, а здание со множеством лабиринтов некоторым казалось просто жутким. Оно напоминало запутанный кроссворд. Переговоры начались почти сразу; на них присутствовали фюрер, я, помощник секретаря Бастианини, послы фон Макензен и Альфьери, начальник итальянского Генштаба Амброзио, маршал Кейтель, генерал Ринтелен, генерал Варлимонт, полковник Монтесемоло и другие менее важные персоны. Фюрер начал свое выступление в 11 часов дня. Он открыл свою речь ясным и систематизированным резюме, в котором говорилось о положении с сырьем и необходимости отстаивать территории, на которых имелись сырьевые запасы. Затем он перешел к вопросу о военно-воздушных силах, их развертывании, нынешних и будущих возможностях. Перейдя к сражению, которое происходило на Сицилии, он пообещал отправку новых пополнений, особенно артиллерии и пехоты[50].

Выступление фюрера продолжалось уже в течение полутора часов, когда в комнату вошел офицер. Он был взволнован и бледен. Извинившись, он подошел ко мне и сказал: «В настоящий момент Рим подвергается жестокому воздушному налету»[51]. Это известие, о котором я сообщил фюреру и присутствующим, произвело сильное и тяжелое впечатление. Во время продолжившегося выступления фюрера новости о налете на Рим все еще поступали. Затем между мной и Гитлером произошел разговор, во время которого я подчеркнул необходимость оказания дальнейшей помощи Италии. Мы продолжили нашу беседу на обратном пути – в машине, а затем в поезде. Расставаясь с Гитлером, я сказал ему: «У нас общее дело, фюрер!»

Бомбардировка Рима

В 5 часов самолет фюрера взлетел с аэродрома в Тревизо. Полчаса спустя я отправился в Рим. Еще до того, как мы пролетели над горой Соракте, Рим предстал перед нами окутанным огромной черной тучей. Это поднимался дым от сотен горящих вагонов на железнодорожной станции Литторио. Мастерские аэропорта были разрушены. Летное поле, покрытое воронками от бомб, было выведено из строя. Пролетая над Римом из Литторио в Ченточелле, мы увидели, что налет был сильным и нанесенный ущерб огромным.

Несколько высокопоставленных чиновников ожидали меня в аэропорту. Сев в машину, я отправился в Вилла Торлония. На улицах можно было увидеть массу мужчин, женщин и детей, в машинах, на велосипедах или пешком, с разнообразным домашним скарбом, которые направлялись в пригород и в деревню; это был настоящий стремительный поток.

В дыму пожаров растаяла еще одна иллюзия – иллюзия того, что Рим, Священный город, никогда не подвергнется налету, что его наилучшей системой противовоздушной обороны является сам Ватикан, и оказались иллюзорными гарантии, переданные папе Майроном Тейлором от самого американского президента. Надежды, чаяния – все было стерто жестокой бомбардировкой, которая продолжалась почти три часа, вызвала множество жертв и разрушила целые кварталы города.

Когда король посетил пострадавшие места, в него не бросали камнями, как рассказывали, но встретившая его толпа была молчаливой и враждебной.

На следующий день я ездил на железнодорожную станцию Литторио, в аэропорт, а также в университет и затем (к вечеру того же дня) в аэропорты Чиампино, и везде меня встречали с выражением симпатии.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: