ТЕОРИИ ЮРИСТОВ РИМСКОГО И КАНОНИЧЕСКОГО ПРАВА

Иоанн Солсберийский испытал сильное влияние сочинений своих со­временников-юристов, специалистов римского и канонического права, которые тоже были заняты титаническим трудом, пытаясь сформулировать теорию правления и права. Эта теория, с одной стороны, должна была соответствовать реалиям эпохи, а с другой — поставить пределы произвольному употребле­нию власти правителями. Юристы, однако, работали с авторитетными текста­ми более тесно, чем Иоанн, и больше сосредоточивались на вопросах, могу­щих получить практическое решение.

Романисты избрали областью изучения римское право классической и послеклассической эпохи, которое содержалось в заново открытых текстах Кодификации Юстиниана и обогатилось новыми понятиями, взятыми из ка­нонического права и из складывающихся систем феодального, городского и королевского права, а также из теологии и философии. Сами римские тексты почти не раскрывают ни политической, ни правовой теории. То немногое, что там есть, состоит из разбросанных в тексте ссылок на разум, справед­ливость или право справедливости и на полномочия императора и подчинен­ных ему магистратов. Иногда очень кратко упоминаются весьма широкие принципы, такие, как "справедливость состоит в том, чтобы дать каждому

35*

то, что ему причитается" или "то, что угодно государю, имеет силу закона". Чаще такие широкие принципы связывались с конкретными нормами права, например, приводилось утверждение Гая, что естественный разум узаконивает самооборону человека от агрессивного нападения. Исследователям этих тек­стов в XII—XIII вв., — глоссаторам — осталось соединить их так, чтобы получить систему общих понятий о местонахождении, характере и пределах политической власти.

Канонические юристы той эпохи занимались тем же самым, но они были менее ограничены в источниках авторитета. Хотя они без колебаний использо­вали тексты Юстиниана, но ответы на теоретические вопросы охотнее искали в других местах. Они использовали многочисленные каноны, изданные церковны­ми соборами в XII—XIII вв., обильные законодательные и судебные материалы, исходившие от римской курии, "jus antiquum" в систематизации Грациана, со­чинения Абеляра, Петра Ломбардского, других современных им богословов, пи­сания отцов церкви, Ветхий и Новый Заветы. Канонисты не уступали романистам в юридической технике, а романисты канонистам в философском содержании, но в целом почерк канонистов был смелее и размашистее. В анализе отношений между церковной и светской властью канонисты поддерживали притязания цер­ковной власти более последовательно, чем романисты, хотя внутри обеих групп редко наблюдалось единодушие по спорным вопросам.

Великолепным примером приложения римского права к политической теории служит способ, которым крупнейший романист эпохи Азо (1150— 1230) выработал на основе римских юридических текстов о jurisditio и imperium понятие суверенитета.

Вот что говорят Дигесты: "Jurisdictio — очень широкое полномочие, она может означать предоставление владения имуществом и передачу его, назначение опекунов сиротам, не имеющим их, назначение судей тяжущим­ся". Римское право Юстиниана не дало более точного определения "jurisdictio", чем это. Другие тексты приводят примеры условий, при которых она существует, и некоторые указания на то, почему она существует при этих условиях. Утверждается, например, что тот, кто рассматривает спор меж­ду сторонами, только в том случае имеет "jurisdictio", если он возглавляет какой-нибудь трибунал или имеет другую юрисдикцию. Другими словами, со­глашение частных лиц не создает "jurisdictio". В другом положении говорится, что имеющий "jurisdictio" не должен осуществлять ее в отношении своей семьи или друзей. Еще один текст устанавливает, что проконсул имеет "plenissima jurisdictio" ("самую полную юрисдикцию") и вследствие этого име­ет в своей провинции "maius imperium" ("наибольшее властное полномочие"),

подходящее для всех целей, выше которого только власть императора.

"Imperium" ("властное полномочие", "господство") также остается не определенным в Кодификации Юстиниана. Даются примеры его осуществле­ния, из которых можно сделать вывод, что иногда "imperium" и "jurisdictio" могут употребляться взаимозаменяемо, а иногда их надо различать. Говорит­ся, что "imperium" бывает трех родов: 1) maius imperium ("наибольшее вла­стное полномочие"), держатель которого может выносить окончательное ре­шение по любому делу, над которым он имеет "jurisdictio"; 2) merum imperium ("чистое властное полномочие"), примером которого является власть выносить смертный приговор по уголовным делам; 3) mixtum imperium ("смешанное

властное полномочие"), примером которого является власть приказывать, за­ключенная в юрисдикции по гражданским делам. Считается, что всякая "jurisdictio" включает в себя по крайней мере легкое принуждение. Юрис­дикция над преступлениями, наказуемыми смертной казнью, в одном фраг­менте приравнивается к "imperium".

Столкнувшись с этой довольно хаотичной картиной, Азо, ссылаясь на своего великого предшественника Ирнерия (1060—1125), основателя рома-нистской науки права, начал с замечания, что соответствующие положения Дигест не дают определения "jurisdictio", а только приводят примеры ее. За­тем он предлагает свое определение, которое охватывало бы все три примера: "jurisdictio", заявляет он, есть публично установленное полномочие и обязан­ность выносить решения и осуществлять справедливость. Он выводит свое оп­ределение отчасти из этимологии слова: ditio (dictio), говорит Азо, значит власть (potestas), то есть власть высказывания, a ius, iuris означает право, и "это значит, что jurisdictio есть законная власть"⁴³.

Затем Азо переходит к классификационному делению. Он различает четыре вида jurisdictio в римском праве. Здесь он применяет искусный прием в отношении источников — фокус вполне оправданный, если учесть, что ис­точники закладывают фундамент развития системы общих понятий, и в ча­стности, теории политической власти. Фокус заключался в том, чтобы клас­сифицировать imperium как вид jurisdictio. Так, сначала Азо отделил "plenissima" ("самую полную") юрисдикцию, которая находится в руках го­сударя, от "minus plena" ("менее полной"), которая находится в руках ос­тальных магистратов. Однако некоторые магистраты имеют "plenissima" юрис­дикцию в отношении нижестоящих чиновников. Второе деление Азо — на добровольно признанную и спорную юрисдикции. Третье деление отграничи­вает общую юрисдикцию ("ординарную") от специальной, например юрис­дикции легата, уполномоченного на определенное дело. И наконец, Азо при­водит четвертое деление юрисдикции на чистое и смешанное "imperium".

Джон Перрин говорил, что "значение его классификации невозможно переоценить... Jurisdictio — это не то, что относится и к merum, и к mixtum imperium. Скорее эти элементы власти, эти степени imperium, являются под­разделениями jurisdictio. Jurisdictio, по сути, их заключает в себе. Непос­редственное значение этой классификации трояко.

Во-первых, "чистым властным полномочием", которое является вла­стью меча, властью телесного наказания, властью отнять жизнь, по теории Азо, обладают только те, кто имеет юрисдикцию, определяемую как законная власть выносить приговор и устанавливать справедливость. Азо также рас­пространил чистое властное полномочие на уголовный процесс вообще, вклю­чая допрос подозреваемых, и утверждал, что понятие "чистое властное пол­номочие" относится к делу, в котором нет денежных притязаний.

Во-вторых, классификация Азо подразумевает, что право и полномо­чие правителя законодательствовать, которое позже стали считать сущностью суверенитета, является аспектом его права и полномочия осуществлять пра­восудие. Действительно, подчинение власти меча власти правосудия предпо­лагает такое понятие суверенитета, в котором даже право и полномочие пра­вителя вести войну выводится из его права и полномочия выносить приговоры и осуществлять справедливость.

В-третьих, поскольку власть меча является видом юрисдикции, нет необходимости, чтобы она осуществлялась только магистратом с самой полной юрисдикцией, то есть императором. Азо доказывает, что она может осуще­ствляться и магистратом с менее полной юрисдикцией. Другими словами, Азо отличал власть императора от власти других правителей не на основе imperium, а на основе plenissima и minus plena jurisdictio. Император имеет наибольшее властное полномочие и наиболее полную юрисдикцию, но другие должностные лица могут иметь чистое властное полномочие, включая власть меча и менее полную юрисдикцию.

В анализе Азо заключено признание, что юрисдикция и властное пол­номочие — суверенитет, как сказало бы более позднее поколение, королей, князей, глав муниципальных правительств, других должностных лиц не вы­водится из юрисдикции и властного полномочия императора. У них есть своя собственная юрисдикция и свое властное полномочие, которые, так сказать, количественно меньше, чем императорские, но тем не менее от них не за­висят. Это аналитически отражено в классификации разных видов imperium, которое является одним из четырех подразделений внутри рода jurisdictio, от­дельным от видов plenissima и minus plena.

Разумеется, за этой новой юридической классификацией стояла более фундаментальная концепция источника суверенитета. Азо утверждал, что все правители обладают imperium, потому что они обладают jurisdictio, правом ус­танавливать закон в своих государствах. Но каков же источник права зако­нодательствовать? Азо отвечал, что источник этого права — corpus, universitas, commumtas. Юрисдикция не нисходила от императора, она вос­ходила от корпоративного сообщества.

ВЕРХОВЕНСТВО ПРАВА

Идея светского государства, которая была заключена в Папской ре­волюции с самого начала, и реальность светского государства, которая воз­никла из исторической борьбы между церковными и светскими силами, со­ставившими Папскую революцию, были, по сути, идеей и реальностью госу­дарства, управляемого законом, "правового государства" (нем. Rechtsstaat). Это означало, во-первых, что главы обоих сообществ, церковного и светского, устанавливают и поддерживают собственные правовые системы, то есть ре­гулярно издают законы, создают судебные системы, организуют правитель­ственные подразделения и вообще управляют посредством права. Во-вторых, это означало, что главы каждого из двух сообществ связаны правом, которое они сами ввели в действие; они могут законным путем изменять его, но до тех пор должны ему подчиняться, то есть, они должны управлять в соответ­ствии с правом. (Это имплицитно содержалось в подчинении законодательной власти суверена его судебной власти.) А в-третьих, это означало, что каждая юрисдикция связана правом других юрисдикции постольку, поскольку закон­но само это право; каждое государство существовало в рамках системы мно­жественных юрисдикции. Это последнее значение было опорой двух других. Если церковь хотела иметь нерушимые законные права, государство должно было принять эти права как законное ограничение своего собственного гла­венства. Аналогичным образом права государства являлись законным огра-

ничением главенства церкви. Эти две державы могли сосуществовать мирно толь­ко благодаря взаимному признанию верховенства права над каждой из них.

Трудности, связанные с концепцией верховенства права над государ­ством, были более чем очевидны и тогда, и ныне. Как может государь иметь "imperium" (или, как мы бы сейчас сказали, как может государство иметь суверенитет), если его законные полномочия подчинены воле других суве­ренных правителей? Это схоластическое "противоречие" из числа самых ве­ликолепных. И что еще более важно, как можно говорить о верховенстве, о главенстве права внутри данной политик, когда никто не уполномочен под­вергнуть сомнению действия главного должностного лица ее, будь то папа в церкви или король в королевстве?

Грациан и его последователи говорили, что папа должен быть низло­жен, если он нарушает закон, но выше папы не было никого, кто мог бы авторитетно сказать, что он нарушил право, или низложить его. Сходным об­разом, королевские юристы, такие, как Брактон, говорили, что долг короля под­чиняться праву, что король находится "под Богом и законом", что не король делает закон, а закон делает короля, однако они же говорили, что ни один судья не смеет оспаривать действия короля, ни один ордер не может быть выдан против короля, что король "должен бы" подчиняться своим собственным законам, но что от него нельзя законным образом потребовать этого.

Несмотря на это, Саксонское зерцало {Sachsenspiegel), написанное в начале XIII в. примерно в эпоху Брактона, утверждало, что "человек должен противиться своему королю и судье, если тот поступает беззаконно, и должен препятствовать ему во всяком беззаконии, даже если он его родственник или феодальный сеньор. И этим он не нарушает свою присягу на верность"'. Сходным образом знаменитая юридическая формула Арагона устанавливала* что подданные должны повиноваться королю только до тех пор, пока он ис­полняет свои обязанности, "а если нет, то нет"⁸.

Право и обязанность ослушаться богоданного короля-самодержца, ког­да он нарушает основное право, базировались на убеждении, что само ос­новное право установлено Богом. Папы и короли издавали законы, но делали это как заместители Бога, вовсе не они, а "Бог есть источник всякого права".

Таким образом, концепция верховенства права поддерживалась гос­подствующей религиозной идеологией. На нее работали также политическая и экономическая слабость правителей и плюрализм властей и юрисдикции. Наконец, понятие верховенства права опиралось на высокий уровень право­вого сознания и правового искусства, достигнутый на Западе в XII—XIII вв Господствовало ясное понимание того, что для сохранения законности тре­буются не просто отвлеченные предписания правосудия, справедливости, со­вести, разума, но и конкретные принципы и нормы, такие, как закрепленные в английской Великой хартии вольностей 1215 г. и венгерской Золотой булле 1222 г. Во многих подобных документах, в том числе в дарованных королями и феодалами городских хартиях вольностей, конкретизировались различные гражданские, политические, экономические, социальные права.

В Великой хартии вольностей бароны и церковь вытребовали у короны обязательство, что король не будет взимать никаких платежей или служб по­мимо трех признанных феодальных податей без согласия "общего совета на­шего королевства" (то есть главных ленников короля), что "обычные граж-

данские судебные разбирательства... будут производиться в установленном ме­сте", что "никто не будет привлечен к суду по обвинению, не подкрепленному достойными доверия свидетелями", что "ни один свободный человек не будет заключен в тюрьму, лишен прав владения недвижимым имуществом, объявлен вне закона, изгнан или иным способом уничтожен... иначе как на основании законного решения равных ему и закона страны", что "никому мы не станем продавать правосудие, никому не станем отказывать в нем или отсрочивать его", что "купцы будут свободно вести дела в Англии и вне ее, кроме военного времени, а если эти купцы из вражеской страны, то они и их товары будут в безопасности, если с нашими купцами будут обращаться так же", что "все могут свободно покидать Англию и въезжать в нее, за исключением военного времени, тех, кто объявлен вне закона и воюет с нами", что "только те, кто знает закон, будут назначаться судьями, констеблями, шерифами и судебны­ми приставами", и другие подобные обязательства⁴".

Аналогичным образом в Золотой булле 1222 г. венгерский король Ан-драш II Арпад принял конкретные ограничения на власть короны в пользу "высших и низших благородных людей" (то есть свободных людей), обязав себя и своих преемников творить суд ежегодно в определенном месте и в определенное время, не "арестовывать и не уничтожать благородного человека по благоволению к какому-нибудь могущественному лицу, разве что он сна­чала будет вызван в суд и приговорен по закону", "не собирать налоги, не требовать денежные платежи, не являться без приглашения в дома, поместья и деревни благородных людей", не предоставлять должностей иностранцам, явившимся в страну, "без согласия совета", разжаловать, смещать, требовать возмещения ущерба от "всякого наместника, который не ведет себя с под­обающим своему посту достоинством и грабит людей, находящихся под его властью". Далее, король не должен даровать наследственное наместничество, чеканить новые деньги чаще чем раз в двенадцать месяцев, а если кого-либо приговорили по закону, никакое заступничество влиятельных лиц не должно спасти его. Золотая булла 1222 г. заканчивается такими словами: "Мы также постановляем, что если Мы или кто-либо из наших преемников когда-либо нарушит условия этого статута, то епископы и высшие и низшие благородные люди Нашего королевства, поодиночке и все вместе, нынешние' и будущие, в силу этих условий имеют неограниченное право сопротивляться словом и делом, не навлекая на себя обвинений в измене.

Много столетий спустя концепция верховенства права стала отожде­ствляться с разделением законодательной, исполнительной и судебной вла­стей. Эту более позднюю концепцию роднили с предшествующей две черты. Во-первых, власть была разделена, хотя в более ранний период "заслонки и противовесы" были обеспечены главным образом благодаря наличию парал­лельных политий внутри одной территории, а не параллельных отраслей одной и той же политии. Во-вторых, право выводилось из и коренилось в реальности, которая выходила за рамки существующей структуры политической власти. В более поздний период эта трансцендентная реальность усматривалась в пра­вах человека, демократических ценностях и других связанных с ними пред­ставлений. В более ранний период ее усматривали в божественной и естест­венной справедливости.

9.

ФЕОДАЛЬНОЕ ПРАВО

Термин "феодализм" был изобретен только в XVIII в. До этого, фак­тически начиная с XII столетия, люди писали и говорили не о феодализме или о "феодальном обществе", а о "феодальном праве", имея в виду главным образом систему прав и обязанностей, связанных с отношениями "сеньор— вассал" и зависимым держанием земли. Однако в эпоху Просвещения XVIII в. весь тот общественный строй, при котором когда-то существовали отношения "сеньор—вассал" и зависимые земельные держания, впервые был назван фе­одальным обществом, а главными чертами этого общества назвали привиле­гированное сословие аристократов и подчиненное ему крестьянство. Это оп­ределение было достаточно широко, чтобы включить и многие аспекты евро­пейского общества XVIII в. тоже.

Со временем термин "феодализм" стал ассоциироваться с одним ста­рым выражением, появившимся еще в эпоху Реформации — "Средние Века". Было сказано, что феодализм — это тот тип общества, который существовал на Западе в Средние Века, и более того, было сказано, что этот тип общества существовал и в незападных культурах тоже во время "средневекового" пе­риода их истории. В этом словоупотреблении прячется этноцентрическая ис­ходная посылка, что какие-то характеристики социальной и экономической истории Запада можно использовать для определения социально-экономиче­ского строя других обществ. Более того, многие историки XIX—XX столетий, игнорируя систему представлений, отношения между церковными и светскими властями и сверх всего правовые институты и понятия, сопровождавшие фе­одальное хозяйство Запада, давали искаженную картину динамики так на­зываемого феодализма как на Западе, так и везде. В особенности марксист­ские историки, рассматривающие способ и отношения производства как ин­фраструктуру или базис феодального общества, а политику, идеологию и пра­во как надстройку, не смогли объяснить, почему созданный западным фео-

36-499

дализмом тип надстройки столь радикально отличается от надстройки, скажем, японского или русского феодализма.

В то же самое время многие другие историки, отвергающие марксистские категории базиса и надстройки, тоже не смогли хоть сколько-нибудь системати­чески показать взаимодействие между политическими, идеологическими и пра­вовыми институтами и понятиями на Западе, с одной стороны, и такими соци­альными и экономическими институтами, как ленное держание земли, отношения "сеньор—вассал" и серваж, — с другой. Но если первые не являются простым выражением и орудием последних, как утверждал Маркс, то каковы же дейст­вительные отношения между ними? Можно ли сказать, что, вопреки марксист­ской теории, "сознание" определяло "бытие"? Или, если сами эти категории не­верны, какие категории должны их заменить?

Отношения между социальными и экономическими факторами, с од­ной стороны, и политическими и идеологическими — с другой, можно про­яснить, если основываться на четырех методологических постулатах.

Первое. Следует видеть, что правовые институты переходят грани­цы между социально-экономическими и политико-идеологическими факто­рами. Право следует рассматривать как неотъемлемую часть и материаль­ной структуры западного общества ("способ и отношения производства"), и его духовной жизни ("политическое и социальное сознание"), то есть и как базис, и как надстройку.

Второе. Анализировать следует не феодализм, а различные виды пра­ва, которые регулировали социальные и экономические отношения в рассмат­риваемый период. Этот анализ должен включать не только феодальное право в чисто техническом смысле, то есть право, регулирующее ленное держание (феод) и отношения "сеньор—вассал" (присяга на службу), но и манориаль-ное право, то есть право, регулирующее отношения "помещик—крестьянин" и сельскохозяйственное производство и жизнь феодального поместья в целом. Сопоставление феодального и манориального права должно помочь нам пре­одолеть возражения тех историков экономики и общества, которые справед­ливо обвиняют некоторых историков права в игнорировании главной черты феодализма, то есть существования привязанного к земле зависимого кресть­янства. Нам удастся избежать обвинения в чрезмерной широте (и' вытекающей отсюда расплывчатости понятия), если мы будем придерживаться важного тех­нического различия между двумя видами регулирования: регулированием фе­одального землевладения и вассальной присяги, с одной стороны, и регули­рованием манориальных отношений — с другой. Это были две раздельные отрасли права, подобно праву корпораций и трудовому праву сегодня на Западе, хотя социологически и исторически они тесно взаимосвязаны.

Третье. Мы добавим в изучение западного феодализма динамический элемент, если исследуем те перемены, которые произошли в феодальном и манориальном праве со времени Папской революции. Ибо то громадное со­трясение, которое произвели в Европе так называемая григорианская реформа и борьба за инвеституру, не могло не отозваться на правовом регулировании способа и отношений производства, да и ведущие историки общества и эко­номики тоже поддерживают такую периодизацию феодализма на Западе. Марк Блок делит феодализм на "первый феодальный период" (с VIII до се­редины XI в.) и "второй феодальный период" с середины XI по XV в. Он

пишет: "... было два последовательных "феодальных" периода с весьма раз­личными ведущими тональностями". Аналогичным образом Жорж Дюби счи­тает XI столетие критическим периодом в возникновении западного феода­лизма и называет годы с 1070 по 1180 "веком великого прогресса", в течение которого феодализм как система установился по всей Европе.

Четвертое. Следует учитывать, что до середины XI в. отношения "сеньор—вассал" и ленное держание, с одной стороны, и отношения "поме­щик—крестьянин" и жизнь манора — с другой, не подвергались системати­ческому правовому регулированию, и, хотя они в значительной степени ре­гулировались обычаем (включая обычное право), феодальный и манориальный обычаи были по большей части неразвиты и растворены в социальном и эко­номическом обычае. А самый важный аспект тех коренных перемен, которые произошли в XI—XII вв., состоял в том, что в этот период и феодальное, и манориальное право были выделены и существенно систематизированы. Если прав был покойный русский историк Георгий Вернадский, сказав, что русский феодализм был "феодализмом без феодального права", то можно сказать, что и западный феодализм до XI в. был "феодализмом без феодального права". Это, конечно, преувеличение: какое-то феодальное право (и какое-то мано­риальное право) было и в России, и в империи франков, но оно было в зна­чительной степени распылено и не систематизировано. За столетие, с 1050 по 1150 г., феодализм на Западе был узаконен в том смысле, что феодальное и манориальное право впервые были восприняты как цельные совокупности права со своей собственной жизнью, посредством которых сознательно регу­лировались все аспекты феодальных и манориальных отношений.

ФЕОДАЛЬНЫЙ ОБЫЧАЙ НА ЗАПАДЕ ДО XI ВЕКА

До великих переворотов конца XI — начала XII в. политическая организация народов Европы представляла собой расплывчатую, сложную структуру: 1) местных образований, 2) сеньорий, 3) племенных (клановых) образований, 4) крупных территориальных образований, например герцогств или княжеств, которые могли включать несколько племен (кланов), и 5) ко­ролевств, одно из которых, королевство франков, с 800 г. именовалось также империей. Королевства рассматривались не как территориальные образования, а прежде всего как сообщество христиан под руководством короля (импера­тора), который считался заместителем Христа и высшим главой церкви, а также главой дворянства, кланов и армии. Сама церковь воспринималась не как политическое образование, а прежде всего как духовное сообщество, ве­домое в конечном счете императором или королем, а непосредственно — епи­скопами, из которых важнейшим по традиции считался епископ Рима.

В рамках этой общей классификации существовали очень широкие различия от местности к местности, от одного феодального владения к дру­гому, от одного племенного образования к другому и т. д. Экономика Европы до XI в. была по преимуществу местной и аграрной. Каналы коммуникаций были очень ограничены. Кроме монахов и некоторых других представителей духовенства и небольшого числа купцов, да еще если не брать в расчет во­енные походы, путешествовали только высшие аристократы и короли. На ме-

36*

стах практически не было постоянных представителей центральной власти. Попытки насадить их обычно оканчивались неудачей. Распылена была не только власть, но и культура. Обычаи одной местности могли разительно от­личаться от обычаев другой на удалении пятидесяти миль.

Несмотря на это, политическая организация народов Европы в период с VI по XI в. свидетельствует об общей модели развития.

Самые маленькие местные политические образования назывались обычно "villae" ("деревни", англ. "village"); они группировались в "centenarii" ("сотни"), а те в "comitatus" ("графства"). Эти местные образования появи­лись в то время, когда переселяющиеся из Западной Азии кочевые племена, поглотив то, что осталось на Западе от Римской империи, наконец перешли к оседлости в IV, V и VI вв.

Второй тип — сеньории — возник вскоре после этого. Их число росло по мере того, как поселенцы "отдавали себя под покровительство" выделив­шихся среди них лидеров и обещали им службу в обмен на пищу и одежду, а также защиту от врагов. Человек, отдавший себя под покровительство, ста­новился "человеком" своего сеньора. Он мог жить в доме сеньора, либо тот мог предоставить ему землю, чтобы он обрабатывал ее для себя.

Сеньории возникали также тогда, когда могущественные люди, и прежде всего вожди и короли, даровали бенефиций ("beneficium" — "бла­годеяние"), то есть землю или другое имущество, или должность и иные привилегии в обмен на службу. Термин "бенефиций", означавший сначала, что держатель получает землю в лен на сравнительно льготных условиях, впоследствии стал относиться главным образом к ленам церкви; в конце VIII—IX в. он был заменен германским словом "feod". "Feod" [нем. "Lehn" — Прим. перев.], по-латински "feudum" (откуда англ. "feudalism" и франц. "feodalite"), изначально обозначал "скот" (родственное нем. "Vieh" означает "корова"), затем им стали обозначать ценное движимое имущество (ср.: англ. "chattels" — "движимое имущество" от "cattle" — "скот"), и наконец, это слово стало означать форму земельного держания, на английском языке норманнов — "fief" или "fee". (Таким образом, когда вы говорите о гонораре [англ. "fee"] адвоката или врача, вы поддерживаете представление о пожаловании какой-то формы держания, которая несет с собой обязанность предоставлять службы.)

В XIX в. многие историки прослеживали отдаленные истоки первого вида сеньории, образованного переходом под покровительство, к "Gefolgschaft" (дружине) германских племен. Это был отряд верных воинов, окружавший военного вождя. Другие ученые возводили отдаленные истоки второго вида сеньории, образованного пожалованием феода, к "patrocinium" (патронажное поместье) поздней Римской империи. Это была земля, пожа­лованная патроном своим клиентам ("clientes"), которые владели ей с опре­деленной степенью иммунитета от государственной власти. Дебаты о герман­ском или римском происхождении "феодализма" велись с незатухающей стра­стью, потому что ставкой были важные политические интересы XIX столетия. Германисты были националистами и романтиками. Романисты — космополи­тами и индивидуалистами. Обе стороны были убеждены в существовании од­нолинейной эволюции права с древнейших времен. И обе всячески подавляли память о Папской революции.

Сегодня считается общепринятым, что ни дружина, ни патронат не до­жили даже до конца франкского периода, не говоря уже о Папской революции. В конце VIII—IX в. переход под покровительство и передача земли в лен часто сливались. Более того, в IX в. феод вместе с его повинностями службы часто переходил к наследникам ленника, который в то время назывался кельтским словом "вассал", по возобновлении ими своих присяг на верную службу.

Присяги составляли торжественный ритуал. Вассал, с непокрытой го­ловой и без оружия, становился на колени, складывал ладони вместе и вкла­дывал их снизу вверх между рук сеньора, признавая себя его "человеком" (komme, homo). К X в. распространилась практика после этого ритуала це­ловать друг друга в уста. После этого обряда почтения вассал становился "человеком уст и рук" своего сеньора. Но когда установилась связь между переходом под покровительство и ленным держанием, к церемонии была до­бавлена вторая часть, а именно религиозная клятва верности ("fealty") со стороны вассала. Положа руку на Библию или святые мощи, вассал клялся в верности (fides, fidelitas) своему сеньору. Часто после этого сеньор произ­водил символическую инвеституру вассала, вручая ему какой-нибудь предмет, например флаг, крест или ключ, что должно было символизировать установ­ление в правах ленного держания, то есть пожалование феода. Со временем все вассалы приносили клятву верности.

Соединение вассалитета с ленным держанием через присягу на вер­ную службу (fealty) стало характерным для франкских феодальных обычаев, хотя в этом обычае наблюдались широкие вариации в пространстве и во вре­мени. Франкские короли принесли этот "феодо-вассальный", как называют его современные историки, обычай во все края своих владений, включая Се­верную Италию (до Рима), Испанию, Венгрию и Польшу. Только Сканди­навия, Фрисландия и часть Нидерландов, примыкающая к Северному морю, не были охвачены им. В Англии пути развития феодального обычая были хотя и иные, но параллельные: институты вассалитета и ленного держания были известны, но в менее систематизированной форме и без такой же связи между ними. Однако скандинавы, которые поселились на западе империи франков в начале 900-х гг., принесли этот обычай с собой в Англию в 1066 г., а на Сицилию и в Южную Италию — в 1070-х и 1080-х гг. Крестоносцы принесли его в Палестину в 1099 г., основав там впоследствии норманнское Иерусалимское королевство, Иерусалимские Ассизы которого создали образ­цовую систему серважа, рыцарства, вассалитета и ленного держания.

Феодальные сеньории и местные политические образования (деревни, сотни, графства) могли существовать и часто существовали бок о бок. Каждая деревня (вилла), сотня, графство имели свои собственные органы управления, роль которого выполнял суд (в Англии "moot"), представлявший собой со­брание свободных людей. Собрание созывалось регулярно через определенные промежутки времени для ведения общественных дел деревни, сотни или граф­ства. Рассматриваемые вопросы включали и то, что мы сегодня назвали бы уголовными делами и гражданскими спорами, но далеко не ограничивались ими. Каждая сеньория, которая в X в. очень часто принимала форму манора, имела свой собственный суд, состоявший из периодического собрания всех свободных и сервов поместья, исключая рабов. Манориальная курия также решала уголовные и гражданские споры.

В западных районах империи франков в X—XI вв. местное управле­ние в значительной степени было поглощено феодальными манорами. Иная ситуация была в восточных и южных районах, особенно в Германии и Италии. В Англии управление по сотням и графствам (shire), хотя существовало и манориальное управление, преобладало вплоть до норманнского завоевания. После него большинство судов было поглощено феодальными манорами, раз­даваемыми Вильгельмом Завоевателем, а суды графств стали в значительной степени инструментом королевской власти.

Выше уровня манора, сотни или графства, управление в период до конца XI в. испытывало большие затруднения в связи с плохой коммуника­цией, Господа господ — вожди кланов, герцоги, князья и другие крупные аристократы — были жертвами не только местного характера экономики, но и малой плотности поселений в VI—IX вв., что еще осложнялось застоем в росте или сокращением населения в этот период. Римские города почти ис­чезли, крупных городов было всего несколько, да и то ни один из них не насчитывал более нескольких тысяч населения. Путешествия были сопряжены с большими трудностями, обычная скорость для аристократа, передвигавше­гося со своей свитой от одного вассального поместья к другому, была 20—25 миль в день. Такие поездки были необходимы для феодала не только для наблюдения за управлением своими поместьями, но и для того, чтобы про­кормить себя и свой двор. Ведь продовольствие приходилось съедать на месте; перевозить его в центральную усадьбу было бы слишком дорого. По той же причине предметы длительного пользования приходилось добывать на месте и забирать с собой или оставлять как бы на хранение. Немногие имевшиеся купцы были в основном бродячими торговцами, "pieds poudreux" ("люди с пыльными ногами"), так как обычно в одном поселении не хватало покупа­телей, чтобы оправдать торговлю через местных представителей.

Короли и императоры тоже жили путешествиями. В течение 1033 г., например, император Конрад II проехал от Бургундии к польской границе, оттуда обратно через всю Европу в Шампань и наконец в свою родную Сак­сонию — расстояние около 1500 миль по прямой³.

Империя, как и королевства за ее пределами (подобные англосак­сонскому), практически лишена была центрального управления, центра­лизованной фискальной системы, центральной судебной власти и каких бы то ни было представителей на местах, императоры и короли, по большей части объезжая свои владения, возили свое правительство с собой в им­ператорском или королевском дворе

Эта картина странствий императора или короля, который всегда на­ходился в дороге, и странствий герцогов, графов, князей, прочих высоких и благородных господ, которые тоже почти всегда находились в дороге, допол­ненная картиной неподвижного сельскохозяйственного населения, жившего в далеко отстоящих друг от друга деревнях и манорах, почти завершает основу для анализа путей, которыми феодальный обычай в XI—XII вв превратился в систему феодального права. Не хватает только военного аспекта, который в некоторых отношениях является важнейшим.

На протяжении всего периода до XI в. война была главным повсед­невным занятием императоров, королей и аристократии. Скандинавы, сара­цины и мадьяры постоянно нападали на окраины Европы и всегда готовы

были вторгнуться в ее центральные области. В самой Европе, не прекра­щаясь, шла война между кланами. Каролинги с некоторым успехом по­пытались побудить вождей разных кланов и территорий давать пеших сол­дат в "народную" (то есть императорскую) армию. Сходным образом и короли англосаксов опирались на общий рекрутский набор (fyrd). Однако это были не постоянные армии, а скорее резервы на случай общей опас­ности. Со временем все больше людей стали считать себя крестьянами, а не солдатами. Они всячески сопротивлялись призыву, и в конце концов им дала поддержку церковь, Клюнийская реформа X—XI вв. провозгласила Мир Господень, согласно которому духовенство и крестьяне исключались из военных действий. Была и другая сторона медали: крестьянин пред­ставлял все меньшую военную ценность, по мере того как пеший солдат уступал место тяжело вооруженному всаднику.

Историки по-разному объясняли судьбоносное для военной истории франков появление вооруженного всадника. Одним фактором был пример вра­гов-арабов в войнах VIII столетия в Испании и Южной Франции. Важную роль, видимо, сыграло также заимствование стремени и подковы у евразий­ских племен Востока. Были, несомненно, и другие причины социального ха­рактера. Во всяком случае, последствия для феодального обычая оказались чрезвычайно значимыми. Подготовить вооруженного всадника, не говоря уже о способной нести его лошади, было делом очень дорогим. Так как почти все солдаты должны были сами позаботиться о снаряжении, надо было быть очень состоятельным человеком, чтобы обеспечить себя тяжелым вооружением и боевым конем, а чтобы научиться всем этим пользоваться, надо было иметь досуг. В 1000 г. за цену одних только королевских доспехов можно было купить хороший участок пашни.

Очень постепенно, на протяжении VIII, IX и X столетий, в империи франков сформировалось военное сословие вооруженных всадников. Они на­зывались рыцарями (лат. "milites", франц. "chevalier" от ^tlchevaF' — "лошадь"; нем "Ritter" — "всадник"), и единственным их занятием была служба своему сеньору в битве. Постепенно крестьян стали редко использовать в бою, глав­ным образом для обороны при чрезвычайном положении, хотя от них часто требовали провизию для рыцарей и корм для коней. В X в. господа обычно селили своих боевых рыцарей в двухэтажных деревянных замках, построен­ных на холмах и окруженных рвами, — и для защиты от мародеров, и как бастионы для мародерства.

Таким образом, во многих областях Европы, хотя и не везде, рыцарь приобрел фактическую монополию на военное искусство. Одновременно бла­годаря системе вассалитета он был включен в систему ленного держания и в систему управления. Это проявлялось по-разному. Рыцарь, принеся при­сягу сеньору, мог получить лен и в этом случае сам становился феодалом. Если в лен входили манор и сервы, рыцарь оказывался и помещиком и уп­равителем одновременно. Чаще же рыцарь состоял при дворе своего сеньора, находясь в постоянной боевой готовности. Он мог сражаться непосредственно за своего сеньора, либо тот мог послать его к своему вышестоящему сеньору во исполнение повинности феодальной службы, прилагающейся к его лену Феод, к которому прилагалась повинность содержать одну рыцарскую семью, назывался феодом с рыцарской службой. По мере того как в X—XI вв. росло

значение вооруженной кавалерии, все больше земель в Европе стало связано с рыцарской службой.

Если говорить об экономике, то было подсчитано, что в XI столетии один рыцарский двор стоил vi 15 до 30 крестьянских семей, то есть именно такое количество крестьян требовалось для того, чтобы в поместье феодала было произведено богатство, достаточное для покупки коня и вооружения и содержания воина и его семьи. Поэтому не случайно распространение рыцарства в Европе сопровождалось распространением системы феодаль­ных поместий — маноров, в которых рабочая сила состояла в основном из крестьянства, экономически, а во многих местах и юридически привя­занного к земле.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: