КАРТИНА НЕИЗВЕСТНОГО ХУДОЖНИКА

Где над флаконами нависли складки тканей,

Где платья пышные влачатся по земле,

Где кресел чувственных и строгих изваяний

Недвижен смутный строй в полупрозрачной мгле;

Где в душном воздухе искусственной теплицы

Подстерегает Смерть и дышит верный яд,

Где, заключенные в стеклянные гробницы,

Букеты льют, как вздох предсмертный, аромат —

Простерт безглавый труп: кровавою струею

Подушки напитав, как будто берега,

Он вспрыснул простыни багровою росою,

Как свежей влагою иссохшие луга.

Как сонмы в сумраке кишащих привидений,

Чья бледность странная приковывает взор,

Сверкая множеством роскошных украшений

На груде черных кос, закрученных в узор,

Немая голова, как лютик, возле ложа

Поставлена на стол, бессмысленно-мертва,

И смутно-беглый взгляд, как сумрак, грудь тревожа,

Случайно вырвавшись, горит едва-едва.

На ложе брошен труп, бесстыдно и небрежно

Раскрыв сокровища таинственных красот:

Природы пышный дар, чья прелесть неизбежно,

Как роковой закон, к погибели влечет.

Как память прошлого, ей ногу облекает

Расшитый золотом, чуть розовый чулок,

И в сумрак комнаты подвязка устремляет

Алмазный, острый взор, как вспыхнувший зрачок.

Все говорит: и труп, бесстыдно-одиноко

На ложе брошенный, затопленный в крови,

Портрета мрачного предательское око —

О черном призраке чудовищной любви,

О дикой оргии, когда при взрывах смеха

Огонь лобзания воспламеняет ад,

И им в ответ звучит сочувственное эхо

Тех падших ангелов, что в складках штор кружат.

Как тонки линии плеча, где дерзновенно

Отпечатлели след кровавые струи!

Как в чуткой талии красив изгиб мгновенно

Развившихся колец встревоженной змеи!

Как молода она!.. Душой опустошенной

Вся — скуки тягостным объятьям предана,

Порывам похоти и страсти исступленной,

Быть может, отдалась, безумствуя, она?

Иль нечестивец тот, в любви всегда упорной

Не истощив до дна ненасытимый пыл,

Ее холодный труп, недвижный и покорный,

Страстей безмерностью бесстыдно осквернил?

Скажи, нечистый труп, ужель своей рукою

Он эту голову за пряди кос поднял,

Ужель лобзания, не дрогнувши душою,

Губами жаркими с холодных губ собрал!

Вдали от шуток злых толпы и поруганья,

От любопытного и праздного судьи,

Вкушая вечный мир, спи, странное созданье,

В могиле роковой, в холодном забытьи!

Он обойдет весь мир, но всюду к изголовью

Приникнет образ твой, тревожа смутный сон,

И не изменит он тебе, такой любовью

С тобою, верная до гроба, обручен!

le français

CXI

ОСУЖДЕННЫЕ

Как тварь дрожащая, прильнувшая к пескам,

Они вперяют взор туда, в просторы моря;

Неверны их шаги, их руки льнут к рукам

С истомой сладостной и робкой дрожью горя.

Одни еще зовут под говор ручейков

Видения, полны признанья слов стыдливых,

Любви ребяческой восторгов боязливых,

И ранят дерево зеленое кустов.

Те, как монахини, походкой величавой

Бредут среди холмов, где призрачной гурьбой

Все искушения плывут багровой лавой,

Как ряд нагих грудей, Антоний[104], пред тобой;

А эти, ладонку прижав у страстной груди,

Прикрыв одеждами бичи, среди дубрав,

Стеня, скитаются во мгле ночных безлюдий,

С слюною похоти потоки слез смешав.

О девы-демоны, страдалицы святые,

Для бесконечного покинувшие мир,

Вы — стоны горькие, вы — слезы пролитые,

Вы чище Ангела, бесстыдней, чем сатир.

О сестры бедные! скорбя в мечтах о каждой,

В ваш ад за каждою я смело снизойду,

Чтоб души, полные неутолимой жаждой,

Как урны, полные любви, любить в аду!

le français

CXII

ДВЕ СЕСТРИЦЫ

Разврат и Смерть, — трудясь, вы на лобзанья щедры;

Пусть ваши рубища труд вечный истерзал,

Но ваши пышные и девственные недры

Деторождения позор не разверзал.

Отверженник-поэт, что, обреченный аду,

Давно сменил очаг и ложе на вертеп.

В вас обретет покой и горькую усладу:

От угрызения спасут вертеп и склеп.

Альков и черный гроб, как два родные брата,

В душе, что страшными восторгами богата,

Богохуления несчетные родят;

Когда ж мой склеп Разврат замкнет рукой тлетворной,

Пусть над семьею мирт, собой чаруя взгляд,

Твой кипарис[105], о Смерть, вдруг встанет тенью черной!

le français

CXIII

ФОНТАН КРОВИ

Струится кровь моя порою, как в фонтане,

Полна созвучьями ритмических рыданий.

Она медлительно течет, журча, пока

Повсюду ищет ран тревожная рука.

Струясь вдоль города, как в замкнутой поляне,

Средь улиц островов обозначая грани,

Поит всех жаждущих кровавая река

И обагряет мир, безбрежно широка.

Я заклинал вино — своей струей обманной

Душе грозящий страх хоть на день усыпить;

Но слух утончился, взор обострился странно;

Я умолял Любовь забвение пролить;

И вот, как ложем игл, истерзан дух любовью,

Сестер безжалостных поя своею кровью.

le français

CXIV

АЛЛЕГОРИЯ

To — образ женщины с осанкой величавой,

Чья прядь в бокал вина бежит волной курчавой,

С чьей плоти каменной бесчувственно скользят

И когти похоти, и всех вертепов яд.

Она стоит, глумясь над Смертью и Развратом.

А им, желанием все сокрушать объятым,

Перед незыблемой, надменной Красотой

Дано смирить порыв неудержимый свой.

Султанша томностью, походкою — богиня;

Лишь Магометов рай — одна ее святыня;

Раскрыв объятья всем, она к себе зовет

Весь человеческий неисчислимый род.

Ты знаешь, мудрая, чудовищная дева,

Что и бесплодное твое желанно чрево,

Что плоть прекрасная есть высочайший дар,

Что всепрощение — награда дивных чар;

Чистилище и Ад ты презрела упорно;

Когда же час пробьет исчезнуть в ночи черной,

Как вновь рожденная, спокойна и горда,

Ты узришь Смерти лик без гнева, без стыда.

le français

CXV

БЕАТРИЧЕ [106]

CXVI

ПУТЕШЕСТВИЕ НА ОСТРОВ ЦИТЕРУ [107]

CXVII

АМУР И ЧЕРЕП [108]

СТАРИННАЯ ВИНЬЕТКА

Амур бесстыдно и проворно

На череп мира сел,

Как царь на троне, и задорно

И беззаботно смел;

Хохочет он — и выдувает

Рой круглых пузырей,

И каждый в небо уплывает,

К другим мирам, скорей.

Но каждый хрупкий шар, сверкая,

Высоко вознесен,

Вдруг лопнет, душу испуская,

Как золотистый сон.

И каждый раз, вздохнув глубоко,

Печалится мертвец:

— Игре веселой и жестокой

Настанет ли конец?

Иль ты, палач, не замечаешь,

Что в воздух вновь и вновь

Мой мозг безумно расточаешь

И плоть мою и кровь!

le français

МЯТЕЖ

CXVIII

ОТРЕЧЕНИЕ СВ. ПЕТРА [109]

CXIX

АВЕЛЬ И КАИН [112]

II

Род Авеля! Твой труп пожрут

Земли дымящиеся недра;

Род Каина! за гнет и труд

Твой враг тебе заплатит щедро!

Род Авеля! в последний миг

Что меч, коль вкруг рогатин много?

Род Каина небес достиг

И наземь низвергает Бога!

le français

CXX

ЛИТАНИЯ [113] САТАНЕ

О ты, всех Ангелов мудрейший, славный гений,

О Бог развенчанный, лишенный песнопений!

Мои томления помилуй, Сатана!

Владыка изгнанный, безвинно осужденный,

Чтоб с силой новою воспрянуть, побежденный!

Мои томления помилуй, Сатана!

Ты, царь всеведущий, подземных стран владыко,

Целитель душ больных от горести великой!

Мои томления помилуй, Сатана!

Для всех отверженцев, всех парий, прокаженных

Путь указующий к обителям блаженных!

Мои томления помилуй, Сатана!

Любовник Смерти, Ты, для нас родивший с нею

Надежду, — милую, но призрачную фею!..

Мои томления помилуй, Сатана!

Ты, осужденному дающий взор холодный,

Чтоб с эшафота суд изречь толпе народной!

Мои томления помилуй, Сатана!

Ты, знающий один, куда в земной утробе

Творцом сокровища укрыты в алчной злобе!

Мои томления помилуй, Сатана!

О ты, чей светлый взор проникнул в арсеналы,

Где, скрыты в безднах, спят безгласные металлы!

Мои томления помилуй, Сатана!

Ты, охраняющий сомнамбул от падений

На роковой черте под властью сновидений!

Мои томления помилуй, Сатана!

Ты, кости пьяницы, не взятые могилой,

Восстановляющий магическою силой!

Мои томления помилуй, Сатана!

Ты, дух измученный утешив новой верой,

Нас научающий мешать селитру с серой![114]

Мои томления помилуй, Сатана!

О ты, на Креза[115]лоб рукою всемогущей

Клеймо незримое предательски кладущий!

Мои томления помилуй, Сатана!

Ты, развращающий у дев сердца и взгляды

И их толкающий на гибель за наряды!

Мои томления помилуй, Сатана!

Ты, посох изгнанных, ночных трудов лампада,

Ты, заговорщиков советчик и ограда!

Мои томления помилуй, Сатана!

Усыновитель всех, кто, злобою сгорая,

Изгнали прочь отца из их земного рая!

Мои томления помилуй, Сатана!

МОЛИТВА

Тебе, о Сатана, мольбы и песнопенья!

О, где бы ни был ты: в лазурных небесах,

Где некогда царил, иль в адских пропастях,

Где молча опочил в час страшного паденья, —

Пошли душе моей твой непробудный сон

Под древом роковым добра и зла познанья,

Когда твое чело, как храма очертанья,

Ветвями осенит оно со всех сторон!

le français

СМЕРТЬ

CXXI

СМЕРТЬ ЛЮБОВНИКОВ

Мы ляжем, как в гроба, в глубокие диваны,

Цветов тропических расставим вкруг леса —

Для нас соткали их иные небеса —

И ложе смертное обвеет запах пряный!

Два сердца верные, последний жар храня,

Зажгутся пламенем двух факелов широких,

И в глубине двух душ, как двух зеркал глубоких,

Скользнут два отблеска ответного огня!

В тот вечер розовый, таинственно-лазурный

Мы все мерцания в единый луч сольем,

Как в долгий, тяжкий стон — слова разлуки бурной!

О верный Ангел наш, ты к нам приди потом,

Открой с улыбкой дверь в покой любви печальный,

Зажги померкший свет и тусклый лик зеркальный!

le français

CXXII

СМЕРТЬ БЕДНЯКОВ

Лишь Смерть утешит нас и к жизни вновь пробудит,

Лишь Смерть — надежда тем, кто наг, и нищ, и сир,

Лишь Смерть до вечера руководить нас будет

И в нашу грудь вольет свой сладкий эликсир!

В холодном инее и в снежном урагане

На горизонте мрак лишь твой прорежет свет,

Смерть — ты гостиница, что нам сдана заране,

Где всех усталых ждет и ложе и обед!

Ты — Ангел: чудный дар экстазов, сновидений

Ты в магнетических перстах ко всем несешь,

Ты оправляешь одр нагим, как добрый гений;

Святая житница, ты всех равно сберешь;

Отчизна древняя и портик ты чудесный,

Ведущий бедняка туда, в простор небесный!

le français

CXXIII

СМЕРТЬ ХУДОЖНИКОВ

Не раз раздастся звон потешных бубенцов;

Не раз, целуя лоб Карикатуры мрачной,

Мы много дротиков растратим неудачно,

Чтоб цель достигнута была в конце концов!

Мы много панцирей пробьем без состраданья,

Как заговорщики коварные хитря,

И адским пламенем желания горя —

Пока предстанешь ты, великое созданье!

А вы, что Идола не зрели никогда!

А вы, ваятели, что, плача, шли дотоле

Дорогой горькою презренья и стыда!

Вас жжет одна мечта, суровый Капитолий[116]!

Пусть Смерть из мозга их взрастит свои цветы,

Как солнце новое, сверкая с высоты!

le français

CXXIV

КОНЕЦ ДНЯ

В неверных отблесках денницы

Жизнь кружит, пляшет без стыда;

Теней проводит вереницы

И исчезает навсегда.

Тогда на горизонте черном

Восходит траурная Ночь,

Смеясь над голодом упорным

И совесть прогоняя прочь;

Тогда поэта дух печальный

В раздумьи молвит: «Я готов!

Пусть мрак и холод погребальный

Совьют мне траурный покров,

И сердце, полное тоскою,

Приблизят к вечному покою!»

le français

CXXV

МЕЧТА ЛЮБОПЫТНОГО

К Ф.Н. [117]

Тоску блаженную ты знаешь ли, как я?

Как я, ты слышал ли всегда названье: «Странный»?

Я умирал, в душе влюбленной затая

Огонь желания и ужас несказанный.

Чем меньше сыпалось в пустых часах песка,

Чем уступала грусть послушнее надежде,

Тем тоньше, сладостней была моя тоска;

Я жаждал кинуть мир, родной и близкий прежде.

Тянулся к зрелищу я жадно, как дитя,

Сердясь на занавес, волнуясь и грустя…

Но Правда строгая внезапно обнажилась:

Зарю ужасную я с дрожью увидал,

И понял я, что мертв, но сердце не дивилось.

Был поднят занавес, а я чего-то ждал.

le français

CXXVI

ПУТЕШЕСТВИЕ

Максиму Дюкану [118]

I

Дитя, влюбленное и в карты и в эстампы,

Чей взор вселенную так жадно обнимал, —

О, как наш мир велик при скудном свете лампы,

Как взорам прошлого он бесконечно мал!

Чуть утро — мы в пути; наш мозг сжигает пламя;

В душе злопамятной желаний яд острей,

Мы сочетаем ритм с широкими валами,

Предав безбрежность душ предельности морей.

Те с родиной своей, играя, сводят счеты,

Те в колыбель зыбей, дрожа, вперяют взгляд,

Те тонут взорами, как в небе звездочеты,

В глазах Цирцеи — пьют смертельный аромат.[119]

Чтоб сохранить свой лик, они в экстазе славят

Пространства без конца и пьют лучи небес;

Их тело лед грызет, огни их тело плавят,

Чтоб поцелуев след с их бледных губ исчез.

Но странник истинный без цели и без срока

Идет, чтобы идти, — и легок, будто мяч;

Он не противится всесильной воле Рока

И, говоря «Вперед!», не задает задач.

II

Увы! Мы носимся, вертясь как шар, и каждый

Танцует, как кубарь, но даже в наших снах

Мы полны нового неутолимой жаждой:

Так Демон бьет бичом созвездья в небесах.

Пусть цели нет ни в чем, но мы — всегда у цели;

Проклятый жребий наш — твой жребий, человек, —

Пока еще не все надежды отлетели,

В исканье отдыха лишь ускорять свой бег!

Мы — трехмачтовый бриг, в Икарию[120]плывущий,

Где «Берегись!» звучит на мачте, как призыв,

Где голос слышится, к безумию зовущий:

«О слава, о любовь!», и вдруг — навстречу риф!..

Невольно вскрикнем мы тогда: о, ковы Ада!

Здесь каждый островок, где бродит часовой,

Судьбой обещанный, блаженный Эльдорадо[121],

В риф превращается, чуть свет блеснет дневной.

В железо заковать и высадить на берег

Иль бросить в океан тебя, гуляка наш,

Любителя химер, искателя Америк,

Что горечь пропасти усилил сквозь мираж!

Задрав задорный нос, мечтающий бродяга

Вкруг видит райские, блестящие лучи,

И часто Капуей[122]зовет его отвага

Шалаш, что озарен мерцанием свечи.

III

В глазах у странников, глубоких словно море,

Где и эфир небес, и чистых звезд венцы,

Прочтем мы длинный ряд возвышенных историй;

Раскройте ж памяти алмазные ларцы!

Лишь путешествуя без паруса и пара,

Тюрьмы уныние нам разогнать дано;

Пусть, горизонт обняв, видений ваших чара

Распишет наших душ живое полотно.

Так что ж вы видели?

IV

«Мы видели светила,

Мы волны видели, мы видели пески;

Но вереница бурь в нас сердца не смутила —

Мы изнывали все от скуки и тоски.

Лик солнца славного, цвет волн нежней фиалки

И озлащенные закатом города

Безумной грезою зажгли наш разум жалкий:

В небесных отблесках исчезнуть без следа.

Но чар таинственных в себе не заключали

Ни роскошь городов, ни ширина лугов:

В них тщетно жаждал взор, исполненный печали,

Схватить случайные узоры облаков.

От наслаждения желанье лишь крепчает,

Как полусгнивший ствол, обернутый корой,

Что солнца светлый лик вершиною встречает,

Стремя к его лучам ветвей широких строй.

Ужель ты будешь ввысь расти всегда, ужели

Ты можешь пережить высокий кипарис?..

Тогда в альбом друзей мы набросать успели

Эскизов ряд — они по вкусу всем пришлись!..

Мы зрели идолов, их хоботы кривые,

Их троны пышные, чей блеск — лучи планет,

Дворцы, горящие огнями феерии;

(Банкирам наших стран страшней химеры нет!)

И красочность одежд, пьянящих ясность взоров,

И блеск искусственный накрашенных ногтей,

И змей, ласкающих волшебников-жонглеров».

V

А дальше что?

VI

«Дитя! среди пустых затей

Нам в душу врезалось одно неизгладимо:

То — образ лестницы, где на ступенях всех

Лишь скуки зрелище вовек неустранимо,

Где бесконечна ложь и где бессмертен грех;

Там всюду женщина без отвращенья дрожи,

Рабыня гнусная, любуется собой;

Мужчина осквернил везде развратом ложе,

Как раб рабыни — сток с нечистою водой;

Там те же крики жертв и палачей забавы,

Дым пиршества и кровь все так же слиты там;

Все так же деспоты исполнены отравы,

Все так же чернь полна любви к своим хлыстам;

И там религии, похожие на нашу,

Хотят ворваться в Рай, и их святой восторг

Пьет в истязаниях лишь наслажденья чашу

И сладострастие из всех гвоздей исторг;

Болтлив не меньше мир, и, в гений свой влюбленный,

Он богохульствует безумно каждый миг,

И каждый миг кричит к лазури, исступленный:

„Проклятие тебе, мой Бог и мой Двойник!"

И лишь немногие, любовники Безумья,

Презрев стада людей, пасомые Судьбой,

В бездонный опиум ныряют без раздумья!

— Вот, мир, на каждый день позорный список твой!»

VII

Вот горькие плоды бессмысленных блужданий!

Наш монотонный мир одно лишь может дать

Сегодня, как вчера; в пустыне злых страданий

Оазис ужаса нам дан как благодать!

Остаться иль уйти? Будь здесь, кто сносит бремя,

Кто должен, пусть уйдет! Смотри: того уж нет,

Тот медлит, всячески обманывая Время —

Врага смертельного, что мучит целый свет.

Не зная отдыха в мучительном угаре,

Бродя, как Вечный Жид[123], презрев вагон, фрегат,

Он не уйдет тебя, проклятый ретиарий;

А тот малюткою с тобой покончить рад.

Когда ж твоя нога придавит наши спины,

Мы вскрикнем с тайною надеждою: «Вперед!»

Как в час, когда в Китай нас гнало жало сплина,

Рвал кудри ветр, а взор вонзался в небосвод;

Наш путь лежит в моря, где вечен мрак печальный,

Где будет весел наш неискушенный дух…

Чу! Нежащий призыв и голос погребальный

До слуха нашего слегка коснулись вдруг:

«Сюда, здесь Лотоса цветок благоуханный,

Здесь вкусят все сердца волшебного плода,

Здесь опьянит ваш дух своей отрадой странной

Наш день, не знающий заката никогда!»

Я тень по голосу узнал; со дна Пилады[124]

К нам руки нежные стремятся протянуть,

И та, чьи ноги я лобзал в часы услады,

Меня зовет: «Направь к своей Электре[125]путь!»

VIII

Смерть, капитан седой! страдать нет больше силы!

Поднимем якорь наш! О Смерть! нам в путь пора!

Пусть черен свод небес, пусть море — как чернилы,

В душе испытанной горит лучей игра!

Пролей же в сердце яд, он нас спасет от боли;

Наш мозг больной, о Смерть, горит в твоем огне,

И бездна нас влечет. Ад, Рай — не все равно ли?

Мы новый мир найдем в безвестной глубине!

le français

LES FLEURS DU MAL

Au poëte impeccable

Au parfait magicien ès lettres françaises

À mon très-cher et très-vénéré

Maître et ami

THÉOPHILE GAUTIER

Avec les sentiments

De la plus profonde humilité

Je dédie

CES FLEURS MALADIVES

C. B.

AU LECTEUR

La sottise, l'erreur, le péché, la lésine,

Occupent nos esprits et travaillent nos corps,

Et nous alimentons nos aimables remords,

Comme les mendiants nourrissent leur vermine.

Nos péchés sont têtus, nos repentirs sont lâches;

Nous nous faisons payer grassement nos aveux,

Et nous rentrons gaiement dans le chemin bourbeux,

Croyant par de vils pleurs laver toutes nos taches.

Sur l'oreiller du mal c'est Satan Trismégiste

Qui berce longuement notre esprit enchanté,

Et le riche métal de notre volonté

Est tout vaporisé par ce savant chimiste.

C'est le diable qui tient les fils qui nous remuent!

Aux objets répugnants nous trouvons des appas;

Chaque jour vers l'enfer nous descendons d'un pas,

Sans horreur, à travers des ténèbres qui puent.

Ainsi qu'un débauché pauvre qui baise et mange

Le sein martyrisé d'une antique catin,

Nous volons au passage un plaisir clandestin

Que nous pressons bien fort comme une vieille orange.

Serré, fourmillant, comme un million d'helminthes,

Dans nos cerveaux ribote un peuple de démons,

Et, quand nous respirons, la mort dans nos poumons

Descend, fleuve invisible, avec de sourdes plaintes.

Si le viol, le poison, le poignard, l'incendie,

N'ont pas encor brodé de leurs plaisants dessins

Le canevas banal de nos piteux destins,

C'est que notre âme, hélas! N'est pas assez hardie.

Mais parmi les chacals, les panthères, les lices,

Les singes, les scorpions, les vautours, les serpents,

Les monstres glapissants, hurlants, grognants, rampants,

Dans la ménagerie infâme de nos vices,

Il en est un plus laid, plus méchant, plus immonde!

Quoiqu'il ne pousse ni grands gestes ni grands cris,

Il ferait volontiers de la terre un débris

Et dans un bâillement avalerait le monde;

C'est l'ennui! — l'œil chargé d'un pleur involontaire,

Il rêve d'échafauds en fumant son houka.

Tu le connais, lecteur, ce monstre délicat,

Hypocrite lecteur, — mon semblable, — mon frère!

русский

SPLEEN ET IDÉAL

I

BÉNÉDICTION

Lorsque, par un décret des puissances suprêmes,

Le poète apparaît dans ce monde ennuyé,

Sa mère épouvantée et pleine de blasphèmes

Crispe ses poings vers Dieu, qui la prend en pitié:

— "Ah! Que n'ai-je mis bas tout un nœud de vipères,

Plutôt que de nourrir cette dérision!

Maudite soit la nuit aux plaisirs éphémères

Où mon ventre a conçu mon expiation!

Puisque tu m'as choisie entre toutes les femmes

Pour être le dégoût de mon triste mari,

Et que je ne puis pas rejeter dans les flammes,

Comme un billet d'amour, ce monstre rabougri,

Je ferai rejaillir la haine qui m'accable

Sur l'instrument maudit de tes méchancetés,

Et je tordrai si bien cet arbre misérable,

Qu'il ne pourra pousser ses boutons empestés!"

Elle ravale ainsi l'écume de sa haine,

Et, ne comprenant pas les desseins éternels,

Elle-même prépare au fond de la Géhenne

Les bûchers consacrés aux crimes maternels.

Pourtant, sous la tutelle invisible d'un ange,

L'enfant déshérité s'enivre de soleil,

Et dans tout ce qu'il boit et dans tout ce qu'il mange

Retrouve l'ambroisie et le nectar vermeil.

Il joue avec le vent, cause avec le nuage,

Et s'enivre en chantant du chemin de la croix;

Et l'esprit qui le suit dans son pèlerinage

Pleure de le voir gai comme un oiseau des bois.

Tous ceux qu'il veut aimer l'observent avec crainte,

Ou bien, s'enhardissant de sa tranquillité,

Cherchent à qui saura lui tirer une plainte,

Et font sur lui l'essai de leur férocité.

Dans le pain et le vin destinés à sa bouche

Ils mêlent de la cendre avec d'impurs crachats;

Avec hypocrisie ils jettent ce qu'il touche,

Et s'accusent d'avoir mis leurs pieds dans ses pas.

Sa femme va criant sur les places publiques:

Puisqu'il me trouve assez belle pour m'adorer,

Je ferai le métier des idoles antiques,

Et comme elles je veux me faire redorer;

Et je me soûlerai de nard, d'encens, de myrrhe,

De génuflexions, de viandes et de vins,

Pour savoir si je puis dans un cœur qui m'admire

Usurper en riant les hommages divins!

Et, quand je m'ennuierai de ces farces impies,

Je poserai sur lui ma frêle et forte main;

Et mes ongles, pareils aux ongles des harpies,

Sauront jusqu'à son cœur se frayer un chemin.

Comme un tout jeune oiseau qui tremble et qui palpite,

J'arracherai ce cœur tout rouge de son sein,

Et, pour rassasier ma bête favorite,

Je le lui jetterai par terre avec dédain!"

Vers le ciel, où son œil voit un trône splendide,

Le poète serein lève ses bras pieux,

Et les vastes éclairs de son esprit lucide

Lui dérobent l'aspect des peuples furieux:

— "Soyez béni, mon Dieu, qui donnez la souffrance

Comme un divin remède à nos impuretés

Et comme la meilleure et la plus pure essence

Qui prépare les forts aux saintes voluptés!

Je sais que vous gardez une place au poète

Dans les rangs bienheureux des saintes légions,

Et que vous l'invitez à l'éternelle fête

Des trônes, des vertus, des dominations.

Je sais que la douleur est la noblesse unique

Où ne mordront jamais la terre et les enfers,

Et qu'il faut pour tresser ma couronne mystique

Imposer tous les temps et tous les univers.

Mais les bijoux perdus de l'antique Palmyre,

Les métaux inconnus, les perles de la mer,

Par votre main montés, ne pourraient pas suffire

À ce beau diadème éblouissant et clair;

Car il ne sera fait que de pure lumière,

Puisée au foyer saint des rayons primitifs,

Et dont les yeux mortels, dans leur splendeur entière,

Ne sont que des miroirs obscurcis et plaintifs!"

русский

II

L'ALBATROS

Souvent pour s'amuser, les hommes d'équipage

Prennent des albatros, vastes oiseaux des mers,

Qui suivent, indolents compagnons de voyage,

Le navire glissant sur les gouffres amers.

À peine les ont-ils déposés sur les planches,

Que ces rois de l'azur, maladroits et honteux,

Laissent piteusement leurs grandes ailes blanches

Comme des avirons traîner à côté d'eux.

Ce voyageur ailé, comme il est gauche et veule!

Lui, naguère si beau, qu'il est comique et laid!

L'un agace son bec avec un brûle-gueule,

L'autre mime, en boitant, l'infirme qui volait!

Le Poète est semblable au prince des nuées

Qui hante la tempête et se rit de l'archer;

Exilé sur le sol au milieu des huées,

Ses ailes de géant l'empêchent de marcher.

русский

III

ÉLÉVATION

Au-dessus des étangs, au-dessus des vallées,

Des montagnes, des bois, des nuages, des mers,

Par delà le soleil, par delà les éthers,

Par delà les confins des sphères étoilées,

Mon esprit, tu te meus avec agilité,

Et, comme un bon nageur qui se pâme dans l'onde,

Tu sillonnes gaiement l'immensité profonde

Avec une indicible et mâle volupté.

Envole-toi bien loin de ces miasmes morbides;

Va te purifier dans l'air supérieur,

Et bois, comme une pure et divine liqueur,

Le feu clair qui remplit les espaces limpides.

Derrière les ennuis et les vastes chagrins

Qui chargent de leur poids l'existence brumeuse,

Heureux celui qui peut d'une aile vigoureuse

S'élancer vers les champs lumineux et sereins;

Celui dont les pensers, comme des alouettes,

Vers les cieux le matin prennent un libre essor,

— Qui plane sur la vie, et comprend sans effort

Le langage des fleurs et des choses muettes!

русский

IV

CORRESPONDANCES

La Nature est un temple où de vivants piliers

Laissent parfois sortir de confuses paroles;

L'homme y passe à travers des forêts de symboles

Qui l'observent avec des regards familiers.

Comme de longs échos qui de loin se confondent

Dans une ténébreuse et profonde unité,

Vaste comme la nuit et comme la clarté,

Les parfums, les couleurs et les sons se répondent.

Il est des parfums frais comme des chairs d'enfants,

Doux comme les hautbois, verts comme les prairies,

— Et d'autres, corrompus, riches et triomphants,

Ayant l'expansion des choses infinies,

Comme l'ambre, le musc, le benjoin et l'encens

Qui chantent les transports de l'esprit et des sens.

русский

V

J'aime le souvenir de ces époques nues,

Dont Phoebus se plaisait à dorer les statues.

Alors l'homme et la femme en leur agilité

Jouissaient sans mensonge et sans anxiété,

Et, le ciel amoureux leur caressant l'échine,

Exerçaient la santé de leur noble machine.

Cybèle alors, fertile en produits généreux,

Ne trouvait point ses fils un poids trop onéreux,

Mais, louve au cœur gonflé de tendresses communes,

Abreuvait l'univers à ses tétines brunes.

L'homme, élégant, robuste et fort, avait le droit

D'être fier des beautés qui le nommaient leur roi;

Fruits purs de tout outrage et vierges de gerçures,

Dont la chair lisse et ferme appelait les morsures!

Le poète aujourd'hui, quand il veut concevoir

Ces natives grandeurs, aux lieux où se font voir

La nudité de l'homme et celle de la femme,

Sent un froid ténébreux envelopper son âme

Devant ce noir tableau plein d'épouvantement.

Ô monstruosités pleurant leur vêtement!

Ô ridicules troncs! Torses dignes des masques!

Ô pauvres corps tordus, maigres, ventrus ou flasques,

Que le dieu de l'utile, implacable et serein,

Enfants, emmaillota dans ses langes d'airain!

Et vous, femmes, hélas! Pâles comme des cierges,

Que ronge et que nourrit la débauche, et vous, vierges,

Du vice maternel traînant l'hérédité

Et toutes les hideurs de la fécondité!

Nous avons, il est vrai, nations corrompues,

Aux peuples anciens des beautés inconnues:

Des visages rongés par les chancres du cœur,

Et comme qui dirait des beautés de langueur;

Mais ces inventions de nos muses tardives

N'empêcheront jamais les races maladives

De rendre à la jeunesse un hommage profond,

- À la sainte jeunesse, à l'air simple, au doux front,

À œil limpide et clair ainsi qu'une eau courante,

Et qui va répandant sur tout, insouciante

Comme l'azur du ciel, les oiseaux et les fleurs,

Ses parfums, ses chansons et ses douces chaleurs!

русский

VI

LES PHARES

Rubens, fleuve d'oubli, jardin de la paresse,

Oreiller de chair fraîche où l'on ne peut aimer,

Mais où la vie afflue et s'agite sans cesse,

Comme l'air dans le ciel et la mer dans la mer;

Léonard de Vinci, miroir profond et sombre,

Où des anges charmants, avec un doux souris

Tout chargé de mystère, apparaissent à l'ombre

Des glaciers et des pins qui ferment leur pays;

Rembrandt, triste hôpital tout rempli de murmures,

Et d'un grand crucifix décoré seulement,

Où la prière en pleurs s'exhale des ordures,

Et d'un rayon d'hiver traversé brusquement;

Michel-Ange, lieu vague où l'on voit des hercules

Se mêler à des Christs, et se lever tout droits

Des fantômes puissants qui dans les crépuscules

Déchirent leur suaire en étirant leurs doigts;

Colères de boxeur, impudences de faune,

Toi qui sus ramasser la beauté des goujats,

Grand cœur gonflé d'orgueil, homme débile et jaune,

Puget, mélancolique empereur des forçats;

Watteau, ce carnaval où bien des cœurs illustres,

Comme des papillons, errent en flamboyant,

Décors frais et légers éclairés par des lustres

Qui versent la folie à ce bal tournoyant;

Goya, cauchemar plein de choses inconnues,

De fœtus qu'on fait cuire au milieu des sabbats,

De vieilles au miroir et d'enfants toutes nues,

Pour tenter les démons ajustant bien leurs bas;

Delacroix, lac de sang hanté des mauvais anges,

Ombragé par un bois de sapins toujours vert,

Où sous un ciel chagrin, des fanfares étranges

Passent, comme un soupir étouffé de Weber;

Ces malédictions, ces blasphèmes, ces plaintes,

Ces extases, ces cris, ces pleurs, ces Te Deum,

Sont un écho redit par mille labyrinthes;

C'est pour les cœurs mortels un divin opium!

C'est un cri répété par mille sentinelles,

Un ordre renvoyé par mille porte-voix;

C'est un phare allumé sur mille citadelles,

Un appel de chasseurs perdus dans les grands bois!

Car c'est vraiment, Seigneur, le meilleur témoignage

Que nous puissions donner de notre dignité

Que cet ardent sanglot qui roule d'âge en âge

Et vient mourir au bord de votre éternité!

русский

VII

LA MUSE MALADE

Ma pauvre muse, hélas! Qu'as-tu donc ce matin?

Tes yeux creux sont peuplés de visions nocturnes,

Et je vois tour à tour réfléchis sur ton teint

La folie et l'horreur, froides et taciturnes.

Le succube verdâtre et le rose lutin

T'ont-ils versé la peur et l'amour de leurs urnes?

Le cauchemar, d'un poing despotique et mutin,

T'a-t-il noyée au fond d'un fabuleux Minturnes?

Je voudrais qu'exhalant l'odeur de la santé

Ton sein de pensers forts fût toujours fréquenté,

Et que ton sang chrétien coulât à flots rythmiques

Comme les sons nombreux des syllabes antiques,

Où règnent tour à tour le père des chansons,

Phoebus, et le grand Pan, le seigneur des moissons.

русский

VIII

LA MUSE VÉNALE

Ô muse de mon cœur, amante des palais,

Auras-tu quand janvier lâchera ses Borées,

Durant les noirs ennuis des neigeuses soirées,

Un tison pour chauffer tes deux pieds violets?

Ranimeras-tu donc tes épaules marbrées

Aux nocturnes rayons qui percent les volets?

Sentant ta bourse à sec autant que ton palais,

Récolteras-tu l'or des voûtes azurées?

Il te faut, pour gagner ton pain de chaque soir,

Comme un enfant de choeur, jouer de l'encensoir,

Chanter des Te Deum auxquels tu ne crois guère,

Ou, saltimbanque à jeun, étaler tes appas

Et ton rire trempé de pleurs qu'on ne voit pas,

Pour faire épanouir la rate du vulgaire.

русский

IX

LE MAUVAIS MOINE

Les cloîtres anciens sur leurs grandes murailles

Étalaient en tableaux la sainte vérité,

Dont l'effet, réchauffant les pieuses entrailles,

Tempérait la froideur de leur austérité.

En ces temps où du Christ florissaient les semailles,

Plus d'un illustre moine, aujourd'hui peu cité,

Prenant pour atelier le champ des funérailles,

Glorifiait la mort avec simplicité.

— Mon âme est un tombeau que, mauvais cénobite,

Depuis l'éternité je parcours et j'habite;

Rien n'embellit les murs de ce cloître odieux.

Ô moine fainéant! Quand saurai-je donc faire

Du spectacle vivant de ma triste misère

Le travail de mes mains et l'amour de mes yeux?

русский

X

L'ENNEMI

Ma jeunesse ne fut qu'un ténébreux orage,

Traversé çà et là par de brillants soleils;

Le tonnerre et la pluie ont fait un tel ravage,

Qu'il reste en mon jardin bien peu de fruits vermeils.

Voilà que j'ai touché l'automne des idées,

Et qu'il faut employer la pelle et les râteaux

Pour rassembler à neuf les terres inondées,

Où l'eau creuse des trous grands comme des tombeaux.

Et qui sait si les fleurs nouvelles que je rêve

Trouveront dans ce sol lavé comme une grève

Le mystique aliment qui ferait leur vigueur?

- Ô douleur! Ô douleur! Le temps mange la vie,

Et l'obscur ennemi qui nous ronge le cœur

Du sang que nous perdons croît et se fortifie!

русский

XI

LE GUIGNON

Pour soulever un poids si lourd,

Sisyphe, il faudrait ton courage!

Bien qu'on ait du cœur à l'ouvrage,

L'art est long et le temps est court.

Loin des sépultures célèbres,

Vers un cimetière isolé,

Mon cœur, comme un tambour voilé,

Va battant des marches funèbres.

— Maint joyau dort enseveli

Dans les ténèbres et l'oubli,

Bien loin des pioches et des sondes;

Mainte fleur épanche à regret

Son parfum doux comme un secret

Dans les solitudes profondes.

русский

XII

LA VIE ANTÉRIEURE

J'ai longtemps habité sous de vastes portiques

Que les soleils marins teignaient de mille feux,

Et que leurs grands piliers, droits et majestueux,

Rendaient pareils, le soir, aux grottes basaltiques.

Les houles, en roulant les images des cieux,

Mêlaient d'une façon solennelle et mystique

Les tout-puissants accords de leur riche musique

Aux couleurs du couchant reflété par mes yeux.

C'est là que j'ai vécu dans les voluptés calmes,

Au milieu de l'azur, des vagues, des splendeurs

Et des esclaves nus, tout imprégnés d'odeurs,

Qui me rafraîchissaient le front avec des palmes,

Et dont l'unique soin était d'approfondir

Le secret douloureux qui me faisait languir.

русский

XIII

BOHÉMIENS EN VOYAGE

La tribu prophétique aux prunelles ardentes

Hier s'est mise en route, emportant ses petits

Sur son dos, ou livrant à leurs fiers appétits

Le trésor toujours prêt des mamelles pendantes.

Les hommes vont à pied sous leurs armes luisantes

Le long des chariots où les leurs sont blottis,

Promenant sur le ciel des yeux appesantis

Par le morne regret des chimères absentes.

Du fond de son réduit sablonneux, le grillon,

Les regardant passer, redouble sa chanson;

Cybèle, qui les aime, augmente ses verdures,

Fait couler le rocher et fleurir le désert

Devant ces voyageurs, pour lesquels est ouvert

L'empire familier des ténèbres futures.

русский

XIV

L'HOMME ET LA MER

Homme libre, toujours tu chériras la mer!

La mer est ton miroir; tu contemples ton âme

Dans le déroulement infini de sa lame,

Et ton esprit n'est pas un gouffre moins amer.

Tu te plais à plonger au sein de ton image;

Tu l'embrasses des yeux et des bras, et ton cœur

Se distrait quelquefois de sa propre rumeur

Au bruit de cette plainte indomptable et sauvage.

Vous êtes tous les deux ténébreux et discrets:

Homme, nul n'a sondé le fond de tes abîmes,

Ô mer, nul ne connaît tes richesses intimes,

Tant vous êtes jaloux de garder vos secrets!

Et cependant voilà des siècles innombrables

Que vous vous combattez sans pitié ni remord,

Tellement vous aimez le carnage et la mort,

Ô lutteurs éternels, ô frères implacables!

русский

XV

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: