ДЕЛОПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ МАТЕРИАЛЫ XVI—XVII вв.

Процесс становления единого Российского государства сопро­вождался постепенным формированием системы органов государ­ственного управления в лице центральных и местных правитель­ственных учреждений. Важнейшим органом государственной вла­сти становится Боярская дума. С середины XVI в. примерно в те­чение столетия бытовала практика периодического созыва зем­ских соборов. С конца XV в. зарождается приказная система управления. Генезис приказов связан с практикой личных пору­чений (приказов) великого князя по государственному управле­нию ближайшему окружению из князей и бояр. Постепенно при­казы стали функционировать постоянно и обросли стабильным аппаратом. Система приказов и приказных учреждений со вре­менем дополнялась все новыми и новыми звеньями. В XVII в. насчитывалось уже около 50 приказов. Функции их не были четко разграничены, что служило дополнительным фактором в расцвете волокиты и бюрократизма. Во главе приказа стоял приказный судья, назначавшийся из «думных чинов». Основными действую­щими фигурами приказов были дьяки, числом от одного до трех, редко до пяти человек. К концу XVII в. в крупных приказах число дьяков достигало 6—10 человек. Дьяки руководили всей текущей работой приказов, в их руках было и делопроизводство. Техническую работу приказов выполняли подьячие, среди которых различались «старые», «средней руки» и «молодшие». Подьячие были распределены по «столам».

Приказное делопроизводство представляет собой более или менее стройную систему документирования, необходимую для реализации законов феодального государства и потребностей функционирования органов управления. Сложились определенные каноны инициации и порядка прохождения дел, система опера­тивного учета документации, принципы фиксирования и обобщения информации. В приказных учреждениях постепенно создалась стро­гая система регламентации документов по их внешним признакам (формулярам) и по их содержанию.

Наиболее распространенные и характерные формы письмен­ного делопроизводства, различающиеся по чисто внешним призна­кам— грамоты, книги и так называемые столбцы (или свитки). Столбцы были наиболее массовой формой ведения дел. Стол­бец (столп) представлял собой длинную полосу бумаги шириной 15—17 см, состоящую из так называемых склеек. Места склеен­ных стыков, а иногда и сами склейки назывались сставами. Склейки подсоединялись друг к другу, сообразуясь с последова­тельностью документов в деле. Дело могло состоять из одного или нескольких столбцов. Столбцы обычно хранились свернутыми в рулон. Размер таких свитков иногда был очень большим. Тек­сты писались в столбцах на одной стороне.

Дьяки приказов заверяли дело (скрепляли) «приписью» (т. е. росписью), нанося свою фамилию и имя по слогам на места сставов один или несколько раз (смотря по величине дела). Так «нотариально» заверялась подлинность дела и его целостность. Столбцы хранились в приказах в специальных ларях. Это был текущий архив. Иногда столбцы копировали или хранили черно­вые экземпляры (так называемые отпуска). В массовой докумен­тации приказного делопроизводства путеводной нитью для опре­деления принадлежности дела или документа тому или иному приказному ведомству служат «приписи» и скрепы дьяков и подьячих, для чего исследователями привлекаются списки при­казных судей, списки дьяков и т. д.

Вполне правомерно применительно к средневековому делопро­изводству выделение документирования общей деятельности и документирования специальной деятельности.

Основные разновидности системы общего документирования. Из широкого комплекса документации, носившего общее назва­ние грамот, необходимо выделить царские указы, или указные грамоты. В них отражались многочисленные распоряжения от имени царя. Это пожалования земель, налоговые льготы, новые назначения, разнообразные акты конфискации владений, их пере­дачи новым лицам, распоряжения о судебных расследованиях, воинские мероприятия и т. д. В грамотах могли содержаться (ци­тироваться) челобития, «сказки», доклады, т. е. документация, служившая непосредственным поводом к созданию царской гра­моты. Так, в царской грамоте восставшим в 1650 г. псковичам от 19 мая 1650 г. подробно цитируется так называемая Большая челобитная псковичей, поданная в Москве 12 мая 1650 г. Цар­ская грамота имела традиционное начало: «От царя и великого князя... всеа Русии». Завершалась она указанием на место и день составления документа («Писан на Москве...», «Писан на нашем стану на реке на Дубне лета...» и т. д.). Царская грамота заверя­лась «приписью» думного дьяка. Указные грамоты могли иметь разновидности по назначению («ввозная грамота» оформляла пра­во владения поместьем; «отписная грамота» — конфискацию иму­щества; «жалованная грамота» как правило оформляла налоговые льготы).

Приговоры — документы, фиксировавшие наиболее важные решения царя и Боярской думы. Как правило, приговоры содер­жат ценнейшие материалы по политической и социально-экономи­ческой истории Русского государства XVI—XVII вв. Так, в част­ности, «приговорами» оформлялись основные решения по сыску беглых крестьян, начиная с указа 1597 г. о пятилетнем сыске и кончая указом 1646 г. о составлении переписных книг и бес­срочном сыске беглых крестьян. Ключевые формулы приговоров были следующего типа: «Царь и великий князь... всеа Русии ука­зал и бояре приговорили:...» (в присутствии государя), «По госу­дареву указу бояре приговорили» (в отсутствие государя)..

Форма «приговора» бытовала и в документации приказных и местных учреждений. В практике деятельности земских соборов XVI—XVII вв. фигурируют также «приговоры», или «приговорные грамоты». Решения, фиксируемые в них по важнейшим поворот­ным моментам в судьбах Русского государства, сопровождались заверяющими подписями участников соборов. Такого рода доку­ментация — источник первостепенной важности по проблемам внутренней и внешней политики правящего класса.

«Приговорные грамоты», или «записи», находили применение и в делопроизводстве стихийно возникавших органов управления в народных движениях. Такие документы сохранились единицами по чистой случайности, поскольку «воровское» делопроизводство уничтожалось после подавления этих движений. В литературе из­вестен интереснейший факт, когда отрывки таких «грамот», со­ставленных от имени одной из групп восставших в период первой крестьянской войны, сохранились и дошли до нас на оборотных сторонах столбцов приказного делопроизводства более позднего времени.

Наказы. Поток документации, идущей «сверху» в нижестоя­щие инстанции, представлен главным образом «наказами» и «гра­мотами». В феодальной монархии документация такого рода со­ставлялась от имени царя. Поэтому формуляры «наказа» и «гра­мот» во многом сходны. Оба типа документов имеют часто оди­наковое начало: «От царя и великого князя... всеа Русии воеводе нашему», или «дьяку нашему», или «писцом нашим». Отличие грамот состоит в том, что раздел санкции в них начинается с традиционной формулы: «И как к тебе ся наша грамота при­дет, и ты б велел...» или «и вы б ехали...» «Наказы» такой фор­мулы не имеют и по содержанию являются большей частью слож«ным, а иногда и многотемным документом. «Наказы» часто пред­ставляют собой подробные инструкции воеводе либо посланному со специальным поручением (миссией) должностному лицу или писцам, отправлявшимся описывать тот или иной уезд. Завер­шаются «наказы» и «грамоты», как правило, формулой типа: «Писан на Москве лета 7153-го декабря в 26-ой день».

Отписки и челобития. Поток документации, направляв­шейся «снизу», представлен главным образом «отписками» и «че­лобитными». «Отписки» — основная форма письменных сношений должностных лиц с царем или со своим учреждением. «Челобит­ные», как правило, подавались частными лицами или корпора­циями (посадской общиной, крестьянами какой-либо волости). «Отписки» и «челобитные», направленные в государственные учреждения, подавались на имя царя. Вот, например, начало «отписи» царю князя И. Н. Хованского: «Государю и царю и ве­ликому князю Алексею Михайловичу всея Русии холоп твой Ивашко Хованский челом бьет...» Начальный протокол челоби­тия одинаков с «отпиской». В частности, челобитная посадских людей Устюжны Железопольской начинается с формулы: «Царю государю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Руси бьют челом и плачютца сироты твом бедные и должные и беспо­мощные Устюжны Железопольской выборные Васька Игнатьев да Еуфимка Степанов...»

В «отписке» содержатся различные информационные материа­лы, составленные произвольно, а не по формуляру. Иногда «от­писка» завершается запросом: «И о том о всем нам, холопам своим, как ты, государь, укажешь?» «Челобитные» имели более определенный формуляр. Большая часть текста посвящалась из­ложению обстоятельств дела. Сама же просьба неизменно начи­налась стандартной формулой: «Милосердый государь... всеа Рсии, пожалуй меня, вели...» Далее следовала конкретная просьба. Завершалась челобитная строго традиционно: «Царь, государь, смилуйся, пожалуй!»

В «отписках» и «челобитных» в приказные учреждения пред­ставители феодального класса и должностные лица непременно именовали себя «холопами», а представители городских посадов и крестьян — «сиротами». Особо важным источником являются коллективные челобитные (например, челобития дворян Ивану IV об опричнине).

Доклады представляют документацию, идущую «вверх». Этот тип текстов наиболее неопределенен по формуляру. Иногда начало было традиционным: «Доложити государя и царя и вели­кого князя... всеа Русии». В других случаях «доклад» определя­ется по формуле: «Написано в доклад».

Наконец, надо упомянуть и такую разновидность документа­ции общего делопроизводства, как «сказка». Текст «сказки» не­определенного формуляра и по сути ничем не отличается от так называемых «распросных речей». «Сказки» как тип документации самостоятельно почти не фигурируют. Иногда «сказку» отличает формула: «А у выписки сказал». В основном они сохранились {как и «распросные речи») в составе различного рода грамот, наказов, докладов и т. д.

Памяти. Текущая переписка между приказами и другими равными по рангу ведомствами велась с помощью «памятей». Их начало строго традиционно. Например: «Лета 7154-го декабря в 12 день. По государеву цареву и великого князя Алексея Ми­хайловича всеа Русии указу память дьяку Мине Грязеву». По­скольку Мина Грязев был дьяком в Устюжской четверти, можно установить, что «память» адресована именно в этот приказ. Ве­домство, отправившее «память», определяется с помощью «при­писки» дьяка или «скрепы» подьячего того или иного приказа.

Если «память» адресована подчиненной инстанции, то она, как правило, называлась «наказной памятью». Иногда так назы­вался и собственно «наказ». «Памяти» как тип делопроизводствен­ной документации олицетворяют существовавшую в приказах систему проверки данных других документов.

Важное значение имеют приказные пометы на оборотной стороне Документа. На подлинниках могут стоять записи типа: «Государю чтена», «Государю чтена и бояром», «Указал государь отписать в Новгород...»

В «отписках», «докладах», «наказах» содержится огромная
информация по истории Российского государства XVI—XVII вв. «Наказы» и «доклады» часто обобщали сведения предшествую­щих по времени документов, до нас не сохранившихся. Например, реконструкция законодательства по закрепощению во многом связана с изучением такого типа документации. При анализе писцовых наказов само понимание юристами XVII в. механизма—эволюции законодательства по сыску беглых_ крестьян позволяет точнее интерпретировать это законодательство. Известно, что некоторые историки считают указ о 5-летнем сыске эпизодической временной мерой, установленной в 1597 г. по отно­шению к крестьянам, сбежавшим до его издания. Согласно этой точке зрения, указ 1597 г. санкционировал право возврата лишь беглых крестьян, ушедших от своих помещиков с 1592 но 1597 г., и закреплял за новыми владельцами всех ушедших до 1592 г. В такой трактовке указ не мог действовать как закон на буду­щее время, т. е. в качестве пятилетней нормы лет, в течение кото­рой вообще можно вернуть беглого к прежнему владельцу. Одна­ко «наказ» писцам Тотьмы и Тотемского уезда 1646 г. вполне определенно трактует систему урочных лет именно как юридиче­ский срок давности. Не случайно в наказе выделены основные этапы изменения этого срока: 1597 г.— сыск 5-летний; 1637 г.— сыск 9-летний; 1641 г.— сыск 10-летний; 1646 г.— сыск бессроч­ный. Кроме того, в наказе упор сделан не на конкретный рубеж 1592 г. или 1597 г. (о них вообще не упоминается), а на 5-летний норматив: «Беглых крестьян... по суду и сыску отдавать... за пять лет, а дале пяти лет беглых крестьян, о которых в пять лет че­лобитье не было, никому не отдавать». О том же свидетельствует и историческая справка, составленная в Разрядном приказе в 1645/1646 гг.

К числу систем специального документирования можно отне­сти огромный комплекс материалов по вопросам военной и адми­нистративной организации господствующего класса. Главным образом это документация так называемого Разрядного приказа.

Разрядные книги — книги регистрации разрядов, т. е. рас­пределений на военную, придворную и гражданскую службу, про­изводившихся ежегодно. Разрядные книги вобрали сведения много­численной документации, а иногда и тексты самих документов (росписей войск, воеводских отписок, наказов воеводам, пригово­ров о походах, дневников походов, царских грамот, выборки местнических дел и т. д.). Разряды сохранили тексты некоторых литературных памятников (Описания похода на Югру 1499—-1500 гг., Сказание о смерти царя Федора Иоанновича).

Разрядные книги служат первостепенным источником по истории организации, комплектования и снабжения русской армии в XVI—XVII вв.; по истории военных действий русской армии с конца XV—XVII вв.; по истории пограничных и гарнизонных служб. Они содержат также материалы о первой крестьянской войне начала XVII в. Разрядные книги — важный источник по истории «Государева Двора», государственного управления, исто­рии Боярской думы, назначений и перемещений на должности и т. д. В отличие от «боярских списков» в разряды заносились наиболее существенные назначения и перемещения, свидетельст­вующие о «честности» службы и имеющие непосредственное отно­шение к проблемам местничества. Наконец, «разряды» освещают нормативы придворной жизни, средневековые обычаи (так назы­ваемые «Дворцовые разряды» XVII в., «Свадебные разряды»).

Важная особенность этого комплекса — лаконизм записей, конспективность изложения, характерная, в частности, для запи­сей середины XVI в.

Соотношение разрядных книг, их классификация довольно сложны. Ученые различают три типа разрядных книг: официаль­ные разрядные книги (так называемый «Государев разряд»), ча­стные разрядные книги и компилятивные редакции разрядных книг. Наиболее ранние официальные разрядные книги сохрани­лись в редакции 1556 г. с записями за 1475—1556 гг. Кроме того, известны редакции «Государевых разрядов» 1584, 1585, 1598 и 1604—1605 гг. «Государевы разряды» — это, как правило, уже сокращенные редакции первичных разрядных книг. В XVII в. «Государевы разряды» составляются ежегодно. В особую разно­видность выделяются «разряды» о службе на южных границах. В XVII в. как оперативный справочный материал появляются «перечневые разряды».

«Частные разряды» сохранились в многочисленных спис­ках. Происхождение их связано с делопроизводством некоторых феодальных родов и сопряжено со списыванием записей с офици­альных разрядов, что диктовалось необходимостью соблюдения местнических традиций и норм. Однако частные разряды имеют изрядное количество ошибок, для них характерна путаница с че­редованием назначений и т. д. Вместе с тем «частные разряды», а также компилятивные редакции разрядных книг в основе своей сохранили тексты древнейших разрядных книг в более полной редакции, чем тексты «Государева разряда». На этом основании некоторые ученые объединяют их в особую группу разрядных книг с древнейшими записями. Таким образом, этот источник в ряде моментов дает для последней четверти XV — начала XVII в. более полный комплекс сведений, чем «Государев раз­ряд». В 1682 г. с отменой «местничества» многие разрядные книги были сожжены.

«Десятни» — так назывались именные военно-учетные спис­ки служилых людей «по отечеству» (дворян и детей боярских). Сохранилось свыше 300 десятен Разрядного приказа за 1577— 1682 гг. по 87 городам. «Десятни» охватывают основную массу служилых людей, относящихся к местным городовым корпора­циям дворянства, и характеризуют численность, боевое снаряже­ние, военно-служилую иерархию городового дворянства, условия отбывания разных служб, порядок получения и размеры денежного жалования, величину поместного оклада. Различают «десятни» верстальные, т. е. фиксирующие зачисление на службу («верста­ние»), разборные, оценивающие готовность к службе («разбо­ры»), и «десятни» раздаточные, фиксирующие раздачу денежного жалования. Многие «десятни» были смешанного типа (версталь-но-разборные или верстально-раздаточные). Могли быть «десят­ни», фиксирующие служилых людей «старо» и отдельно «нови­ков». Во многих «десятнях» соблюдается выделение трех разря­дов служилых людей: выбор, дворовые и городовые. Приведем образец «десятни» верстально-раздаточной по Коломне 1577 г.: «Тимофей Васильев, сын Юрьева-Козлова, дано ему жалованья половина его окладу 4 руб.; быти ему на службе на коне, в пан-сыре, в шапке в железной, в саадаке, в сабле, да человек на коне, в пансыре, в шапке железной, в саадаке, в сабле, с конем про­стым, да человек на мерине с юком. Порука по нем в службе Василей Семенов, сын Козлов». Текст разборно-раздаточной «де­сятни» несколько отличен: «Влас Онкудинов Совостьянов. По смотру, на мерине с корабином, с саблею. Окладчики и сам про себя сказал: поместья за ним в Ряском уезде в дачах с меньшими братьями... вместе 70 четей, а в нем 3 двора бобыльских; дано ему государева жалованья 6 рублев» (из десятни 1647 года). «Десятни» являются важным источником по истории феодального сословия, по истории военного дела, вооружения. Далеко еще не использованы информационные возможности десятен в комплексе с таким источником, как писцовые книги. Больше того, «десятни» могут существенно облегчить реконструкцию некоторых писцовых книг.

Особую группу составляют «Смотренные списки ратных лю­дей», содержащие, как правило, лишь имена и должности слу­жилых людей.

Важную разновидность документации Разрядного приказа составляют разнообразные учетные документы по фиксации кон­тингента служилых людей «по прибору» (в основном это «разда­точные книги денежного жалования», хотя встречаются и «раз­борные книги»). Интереснейшим источником по истории городов и военного дела являются «Книги смотренные городов», посвя­щенные досмотру городских и уездных укреплений. Аналогичным источником являются «Засечные книги», фиксировавшие резуль­тат инспекции засечных укреплений.

Боярские книги и списки. Среди источников видное место занимают материалы по истории «Государева двора». «Государев двор» — иерархический чиновно-родовой регламент высшего слоя господствующего класса феодалов, ближайшего окружения царя. Структура «Государева двора» отражена в раз­личных документах второй половины XVI—XVII вв. Это так называемая «Дворовая тетрадь» 1551 —1552 гг., «Боярские книги» (в частности, «Боярская книга» 1556 г.), «Боярские списки», «Жилецкие списки» и др. Все эти документы включали в себя персо­нальный перечень всех рангов «Государева двора»: Бояре, Околь­ничие, Дворецкий, Конюший, Кравчий, Оружейничей, Казначей, Дворяне в Думе, Дьяки в Думе, Постельничие, Печатники, Со­кольничий, Ловчие, Ясельничие, Дьяки по приказам, Стольники, Стряпчий с ключом, Стряпчие с платьем, Стряпчие с чеботами, Жильцы, Бараши, Князья служилые, Князья Ростовские, Суз­дальские, Оболенские, Ярославские, Стародубские, Мосальские, Черкасские, Дворяне выборные (выбранные от городов).

Все эти средневековые чины были главным образом чинами придворными, конкретные же служебные назначения могли и не совпадать с названием придворного чина. Документация такого рода была оперативно-учетной и составлялась, по крайней мере с конца 70-х годов XVI в., почти ежегодно. Реальная сохранность ее лишь частично отражает когда-то существовавший делопроиз­водственный комплекс. «Боярские» книги, списки и другие переч­ни «дворовых» являются важнейшим источником по социальной структуре высшего слоя феодального класса, его эволюции и его функций. Книги и списки дают ценные сведения о количествен­ном и чиновном составе двора XVI—XVII вв., о путях его ком­плектования, сведения по генеалогии крупнейших дворянских фамилий, их служебной деятельности. Большую информацию со­держат так называемые пометы боярских списков. Эти материалы позволяют, в частности, выяснить состав кормленщиков.

Из этих документов мы извлекаем ценнейшие сведения не только о крупных назначениях, поддерживающих приоритет «че­сти» того или иного феодального рода, но и о назначениях более прозаических: служба столичных и выборных дворян в московских приказах, в органах местного управления, в частности губными старостами, разного рода поручения, как, например, сбор даточ­ных людей, сбор налогов, вершение судебных правежей, служба в судебных приставах и др. Так, выявляются особенности службы стольников, стряпчих, жильцов, московских дворян и дворян вы­борных. В источниках такого рода много сведений чисто биогра­фического характера (производства в новые чины и должности, изменения поместных окладов, отставки и опалы, болезни и смер­ти и т. д.).

Сопоставление «боярских списков» с рядом других источников дает самые разнообразные результаты (в частности, по выясне­нию личного состава некоторых земских соборов). От XVI — на­чала XVII в. сохранились боярские списки 1577, 1588—1589, 1598—1599, 1602—1603, 1606—1607, 1610—1611 гг. Известны так­же и фрагменты списков.

Родословные книги — книги родословия (родословцы) боярских и княжеских родов, сохранившиеся во многих списках. Родословцы, как правило, содержат лишь мужскую линию гене­алогии. Как источник они тесно примыкают к официальной разрядной документации. Больше того, сохранилась официальная версия родословий верхушки феодального класса под названием «Государев родословец». В основе его лежит редакция 1555 г. Здесь отобраны наиболее достоверные (с официальной точки зре­ния) сведения о происхождении княжеских и боярских родов (включая иногда и нетитулованные фамилии). Основу родословца составляют поколенные росписи.

Частные родословия — источник «довольно мутный по соста­ву», как отмечал М. Н. Тихомиров, но они могут быть использо­ваны в сочетании с разрядными записями, актовым материалом и летописями. В конце XVII в. (после 1682 г.) была составлена новая редакция официального родословца — «Бархатная книга» (названная так по бархатному переплету). Все эти источники являются важным подспорьем при изучении многих проблем истории внутренней политики Русского государства XVI— XVII вв.

Комплекс судебно-следственных материалов является второй системой специального документирования. Поскольку приказы были и функциональными, и территориальными, и дворцовыми, и общегосударственными учреждениями, то судебно-следственные дела велись в разных приказах. Местнические дела велись в Раз­рядном приказе, в Судной палате, дела о политических восста­ниях («разбое» и «грабеже») рассматривались в Разбойном приказе, дела о сыске беглых крестьян и земельные споры были главным образом в Поместном приказе, дела «еретиков» разби­рались церковным Собором и т. д.

В приказном делопроизводстве откладывались непосредствен­но судные дела, т. е. все материалы судебного следствия и суда. Помимо интереса к самому объекту судного дела, и, в част­ности, к земельным спорам крестьян, этот комплекс делопроизвод­ства особенно ценен документацией, фигурирующей в деле. Часто эти документы как источник неизмеримо важнее, чем само суд­ное дело. Состав судного дела бывает довольно сложным. Так, судное дело крестьян Кондушской волости Обонежской пятины 1610 г. содержит: 6 челобитных разных лет, 2 указные грамоты, 2 наказа воевод, 2 отписки, 1 память, список с приговорной гра­моты, поручную запись, послужную грамоту, список с правой грамоты, список с отдельной книги, перечневую выпись обыскных речей сыска, явку и запись полюбовной грамоты и список с полю­бовной межевой грамоты. Документация эта датируется разными годами и приведена в судном деле в списках. В литературе изве­стен случай обнаружения в судном деле конца XVI в. Новгород­ского Пантелеймонова монастыря документа первой половины XII в. (полный список с грамоты 1134 г. Изяслава Мстиславича Новгородскому Пантелеймонову монастырю). В спорных земель­ных делах Поместного приказа и Псковской приказной избы было обнаружено (в списках) свыше 30 грамот XIV—XV вв. по Псков­ской территории (купчие, рядные, меновные, раздельные, духов­ные грамоты и т. Д.). В судных делах часто фигурируют свиде­тельства предъявления в суде подлинных документов. В частности, в ходе спора 1678 г. Старо-Вознесенского монастыря с Духовским монастырем о землях была предъявлена купчая XIV—XV вв., и перед текстом ее списка стоит пояснение: «К сему ж делу... строительница Соломонида подала с харатейной даной список, а подлинная харатейная, справя списком, отдана ей, строительнице».

Особой разновидностью судных дел являются так называемые местнические дела. Краткие резюме этих дел входили в разряд­ные книги, но сохранились и подлинные судные дела по местни­честву, отложившиеся в Разрядном приказе. Дела этого типа со­стоят из трех частей: а) фиксация исходных моментов процесса, б) ход самого процесса: вопросы судей, ответы спорщиков, их препирательства («бранные речи»), подача в качестве доказа­тельств различных документов; в) приговор. Примечательно, что в ходе местнических дел наряду с подлинными документами ино­гда фигурировали и подлоги (так называемые «воровские гра­моты»).

Протокол судного дела назывался судным списком. Суд­ный список отличался от подлинного дела тем, что при переписке судное дело подвергалось разнообразной обработке, в том числе и сокращениям. Судным списком писцы именовали иногда и правую грамоту, т. е. протокол суда с текстом решения, вы­данного стороне, выигравшей дело. От XVI в. многие судные списки сохранились в поздних обработках. Так, «Розыск об Иване Висковатом 1554 г.», посольском дьяке Ивана Грозного, видном государственном деятеле, сохранился в столь измененном виде, что о протокольной основе можно только предполагать. Судный список по делу Максима Грека конца XVI в. сохранился с сокра­щениями. Недавно обнаружен более ранний и более полный текст этого важного документа.

В судопроизводстве XVI—XVII вв. особое место занимали документы, известные под названием «распросных речей». Как правило, это показания на допросе подсудимых и свидетелей, хотя во время следствия показания, снятые со свидетелей, иногда назывались «сыскными речами». «Распросные речи» необязатель­но связаны с судом, так как допрос мог быть учинен и вне про­цедуры суда вызовом в съезжую избу, к воеводе, в приказ, в усло­виях военной обстановки и т. д. В так называемом розыскном процессе нередко «распросные речи» сопровождались пытками (отсюда иногда их название «пыточные речи»). Это главным образом материалы по политическим процессам, а также наибо­лее важным уголовным и гражданским делам. Особое место среди них занимают следственные дела участников народных восста­ний.

Лаконичные записи протокола сыска лишь отдаленно воспро­изводят мрачную обстановку средневекового застенка. Вот как выглядит часть такой записи из следственного дела о Псковском восстании 1650 г. В июле 1650 г. шел допрос языков, захвачен­ных в плен князем И. Н. Хованским: «И языки, знаменщик Петрушка Борисов сын Пивоваров с товарищи, в распросе сказали: во всяком воровском заводе заводчики всенародные старосты Гаврилко Демидов, Мишка Мощницын, Иевко Копыто, Максимко Яга, Прокопейко Коза да Томилко Слепой... И языки, знаменщик Петрушка Пивоваров... у пытки распрашиваны и испытаны на­крепко, а в роспросе и с пытки говорили прежние свои речи...» Названные в распросных речах лица составляли наиболее ради­кальную часть руководства восставшими. Пытки при допросах могли быть многократными. Трудно представить грань, за кото­рой пытка была уже невозможна. Неслучайны поэтому и само­оговоры допрашиваемых.

Материалы сыска беглых крестьян — особо важ­ная разновидность судебно-следственной документации. Дела по сыску, формировавшиеся с 80—90-х годов XVI в., вели как цент­ральные, так и местные учреждения. В делопроизводстве сыска беглых содержатся данные о занятиях крестьян «в бегах»: кре­стьянских промыслах, работах на судах (например, на Волге), о земледелии крестьян в районах оседания беглых. «Распросные речи», «сказки», поданные в ходе сыска, дают обильный материал о крестьянском хозяйстве (о хлебных запасах и посевах, иногда по отдельным культурам, о численности семьи, численности рабо­чего и продуктивного скота, птицы). Эти ценнейшие сведения помогают составить целостную картину социально-экономического. развития больших территорий Русского государства XVII в. (на­пример, районы Нижнегородского, Казанского, Самарского По­волжья, районы Шацкого, Тамбовского и других уездов).

Материалы сыска дают возможность получения информации, в частности по истории закрепощения крестьян. Именно в мате­риалах сыска крестьян находятся указания на законодательство о «заповедных годах». В сыске беглых, как и в любом сыске, важную роль играло получение следственных доказательств через так называемый «обыск» (форма повального опроса жителей той или иной местности о беглых, о различного рода «лихих лю­дях» и т. д.). И вот в обыске губного старосты В. И. Мусина от 11 апреля 1588 г. встречается указание на первый «заповедный год» (1581—1582 гг.). Упоминание последнего из известных науке «заповедных лет» находится также в материалах о беглых — в указной грамоте на Двину от 14 апреля 1592 г. о возвращении беглых из вотчины Николо-Корельского монастыря: «Да и впредь бы есте из Никольские вотчины крестьян в заповедные лета до нашего указу в наши в черные деревни не вывозили». На мате­риалах сыска зиждется и гипотеза о существовании указа Федора Ивановича 1592—1593 гг. о всеобщем запрете выхода крестьянам и бобылям.

Специальной системой документирования является комплекс документов по хозяйственно-финансовой деятельности государства и господствующего класса. Важнейшей функцией финансового аппарата был сбор прямых налогов с податного населения, а так­же налогов косвенных. Этот процесс отразился в особой документации — в книгах сборов. Книги ямские фиксировали сбор ямских денег (кроме дворцового и черного крестьянства, выпол­нявших ямскую повинность). Кроме того, существовали книги сборов полоняничных, данных денег и т. д. Фиксировались в них и сборы натурой (так называемый стрелецкий хлеб и др.). В яса ч-ных книгах регистрировался ясак. В вотчинном делопроизводст­ве документация сбора налогов и компонентов феодальной ренты была более дробной. Так, в XVI в. в Иосифо-Волоколамском мо­настыре велись учетные книги сбора оброка и других де­нежных повинностей (книги сборов пустотных денег, баранных денег, масляных денег, боровных денег). В документации государ­ственных учреждений встречаются также оброчные книги, но это книги сбора платежей за аренду рыбных ловель, мельниц, иногда запустевших (от тягла) пашенных и сенокосных угодий и т.д.

Из комплекса документации, отразившей сборы косвенных на­логов, следует отметить книги кабацких сборов и таможенные книги. Огромной ценности источником являются таможенные книги. Сохранность их лишь частичная. За XVII в. имеется_35__книг по Устюгу Великому, 24 книги по Соли Вычегод­ской, 30 книг Тотьме, а за отдельные годы — по Белоозеру, Твери, Смоленску, Вязьме, Орлу, Белгороду и другим районам. По Москве сохранились лишь фрагменты таможенных книг (на­пример, «Книга записная мелочных сборов» за 1684 г.). Из таможенных книг исследователи черпают разнообразный, материал по истории экономики России: о торговых людях, в том числе посад­ских и крестьянских, их торговых маршрутах, характере ассорти­мента товаров в «явках», т. е. предъявляемых к записи в книги товаров, об объеме торговли, специфике географии товаров.

Интересна документация бюджетного характера. Это так на­зываемые окладные книги, сметные росписи и т. д. Сумма сборов налогов и пошлин текущего года служила основой для составле­ния «оклада» на следующий год. Прикидки подобного рода прак­тиковались большей частью в местных учреждениях.

Особой формой делопроизводства являлись приходо-рас­ходные книги. Двойная структура этих книг (приход и рас­ход) получает развитие примерно с 20—30-х годов XVI в. Такая форма делопроизводственной документации широко практикова­лась как в дворцовом хозяйстве, так и в хозяйстве частновла­дельческом (в частности, в вотчинах Иосифо-Волоколамского мо­настыря, в вотчинах боярина Б. И. Морозова и т. д.). Приходо-расходные книги позволяют сделать важные наблюдения о сте­пени натуральности вотчинного хозяйства XVI—XVII вв., выявить сферы этого хозяйства, ранее всего соприкасавшиеся, а со временем втягивающиеся в орбиту товарно-денежных отноше­ний.

Особое место занимают книги приходные и книги расходные Казенного приказа, Государевой и Царицыной мастерских палат. Во все вникающее делопроизводство позволяет изучить это своеобразное хозяйство вплоть до мельчайших дета­лей: описи царской казны с ее раритетами и драгоценностями, приходо-расходные книги денежной казны, описные и приходо-расходные книги большой Государевой шкатулы. Поскольку в; феодальном государстве наряду с денежным и земельным жало­ванием служилых людей по отечеству были широко распростра­нены натуральные формы мелких пожалований (особенно слу­жилых людей «по прибору»), постольку делопроизводство, реги­стрирующее такие пожалования, представлено весьма широко. Это приходо-расходные книги товарам и вещам, расходные книги на жалование разных чинов людям, так называемые кроильные книги платья, где указаны вид изделия, его габариты, количе­ство и качество материала, затраченного на него. В делопроиз­водстве такого рода можно обнаружить даже оценочные описи «отставного платья», т. е. поношенного или ставшего негодным, царевичей Петра и Ивана Алексеевичей, предназначенных к рас­продаже.

Большое место в казенном и вотчинном делопроизводстве за­нимает регистрация хлебных запасов. Ужинно-умолотные книги (ужина и умолота хлебов) —источник для конца XVI— XVII в. уникальный, поскольку он единственный, позволяющий прояснить многие проблемы земледельческого производства. И» этого источника мы узнаем о культурах земледелия, об урожай­ности, о нормах высева и т. д. Древнейшие ужинно-умолотные книги —это книги Иосифо-Волоколамского монастыря (с конца XVI в.). За вторую половину XVII столетия сохранились ужинно-умолотные книги по ряду вотчин Б. И. Морозова.

Следует упомянуть и о таком важном источнике, как книги выплаты оброка, сохранившиеся как в дворцовом, так и в вот­чинном делопроизводстве. В данном случае имеется в виду вы­плата жалованья казенным и вотчинным ремесленникам, ключни­кам, дворникам, конюхам, а также так называемым монастыр­ским детенышам, деловым людям и т. д.

Документацию Посольского приказа, или дипломатическую до­кументацию, по форме можно разделить на несколько групп: столб­цы, грамоты и посольские книги. По содержанию они делятся на «дела польские», «дела крымские», «дела шведские» и т. д. Сохран­ность дел неполная. Однако документация Посольского приказа —-важнейший источник по истории внешней и внутренней политики России XVI—XVII вв.

В комплексе дел о приемах в Москве иноземных послов мож­но выделить подлинники грамот иноземных государей (грамоты польских королей, турецких султанов, крымских царей и т. д.), представляющие собой иногда редчайшие, богато оформленные документы на пергамене. Наряду с подлинниками сохранились и синхронные переводы этих документов. В этом комплексе дел надо выделить записи о переговорах с иноземными посла­ми и гонцами. Наиболее подробным документом о приемах ино­земных посольств служат так называемые статейные списки, т. е. подробные отчеты, составленные по определенным разделам (статьям). Одним из древнейших является статейный список 1493г. о приеме посла от князя Конрада Мазовецкого и отправлении русского посольства в Мазовию. От времени обострения отноше­ний с каким-либо государством сохранилось делопроизводство о «размене» послами и посланниками (например, с Крымом в первой половине XVII в.). Это переписка лиц, осуществлявших «размен», записи о переговорах с «разменным» представителем иной державы, различные донесения, докладные выписи и т. п.

Основным компонентом делопроизводства Посольского прика­за являются статейные списки (отчеты) послов и посланников о деятельности посольства в той или иной стране. Составление статейного списка подчинялось довольно строгой процедуре. В основу документа положены ежедневные записи послов о том, что они видели и слышали, сделанные непременно в тот же день. Причем процедурой предусматривалось совместное составление ежедневных записей послом и его «товарищем» в присутствии и при участии младшего члена посольства — подьячего, который выполнял запись. Подобным способом гарантировалась достовер­ность и объективность сведений, попадающих в статейный список.

Программа деятельности посла и его «товарища» была пунк­туально определена подробнейшим наказом правительства, где порой были предусмотрены не только вопросы, но и ответы на наиболее вероятные вопросы другой стороны. Так, в наказе Ф. И. Умнову-Колычеву, отправленному послом в Польшу в 1567 г., был запрограммирован ответ на вопросы об опричнине и опалах грозного царя: «Государь наш царь и великий князь пре­жде сего был в Слободе и положил опалу свою на своих бояр и дворян, которые ему, государю, изменные великие дела делали...» Наказ посольству Е. М. Пушкина в Польшу в апреле 1581 г. точно определил линию поведения с бежавшим в Польшу князем А. Курбским. В последние годы Ливонской войны русский царь добивался мира с Польшей. Вследствие этого велась напряженная дипломатическая работа. А. Курбский мог появиться на приемах посольства и использоваться во время переговоров польской сто­роной. Заранее составленные ответы наказа имеют сами по себе немалый интерес. Вместе с тем наказы содержат сведения подчас столько же ценные, сколько и неожиданные. В ответах на воз­можные оправдания А. Курбского, что он бежал в Польшу ввиду угрозы смерти, в наказе приведен текст ответа-упрека: «Ты изме­нил не от неволи — своею волею, ещо на Москве не хотел еси государю добра... и изменивши, грамоту ко государю невежливо лисал». Это ценнейшее указание на подлинность знаменитой переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским.

Наказ послам или посланникам лежит в основе всей деятель­ности посольства и таким образом тесно сопряжен с текстом самого отчета посольства — статейным списком. В ходе посоль­ства составлялся «черный» статейный список, а на его основе — чистовой список, который, как правило, заносился потом в Посольские книги. Иногда он оставался и в столбцах. Статейные списки могли быть и «большими» и «перечневыми», т. е. крат­кими. При этом они все одновременно являлись подлинниками статейных списков. И черновые, и чистовые экземпляры приво­зились послами в Посольский приказ.

По мнению некоторых историков, статейные списки в приказе не подвергались какой-либо политической редакции. Дьяки про­веряли их по другим источникам информации лишь с точки зрения достоверности материалов. В статейных списках кроме информа­ции, идущей непосредственно от послов, содержались сведения, даваемые толмачами (переводчиками).

В комплексе документации посольств имеются еще так назы­ваемые «отписки» посланников и «вести», или «вестовые списки». Это были более оперативные документы, доставлявшиеся в страну обычно раньше статейных списков (если последние не отправля­лись по частям). Тем не менее они только дублируют материал статейных списков.

Глава 8

ПИСЦОВОЕ ДЕЛОПРОИЗВОДСТВО [XV—XVII ВВ.)

Материалы писцовых описании охватывают огромный комплекс делопроизводственной документации, связанной с основой основ феодального государства — с Феодальным землевладением. Вся эта документация обусловлена существованием трех фактов фиксации права, владения землей изменений в землевладении, государствен­ного налогообложения подвластного населения. B основе всех разновидностей писцовых материалов лежит описание в каждом, владении крестьянских дворов и земельных угодий. Основным ре­зультатом писцовых описаний являются писцовые книгисоз­дававшиеся в период общих, «валовых» описаний территории всей страны или ее важнейших частей. Писцовым книгам сопутствовали так называемые пипрвавочные книги, бывшие в распоря­жении составителей писцовых книг для справок как вспомогатель­ный материал. В период между валовыми писцовыми описаниями, совершавшимися раз в 20 — 30 лет, по челобитиям с мест составля­лись дозорные книги, смягчавшие налоговое бремя во вла­дениях, где в силу тех или иных причин произошло резкое падение платежеспособности подвластного населения. Среди писцовых ма­териалов определенное место занимают платежные книги, составлявшиеся на основе писцовых книг для фиксаций доли обложения налогами поместья или вотчины. Писцовым книгам, созда­вавшимся, как правило, на территории целого уезда, сопутствовали, различные вариации выписок из них на посад, волость, на все-территории какого-то конкретного владельца, например Троице-Сергиева монастыря, и т. п.). Выписки эти назывались сотницами сотными выписями или грамотами (в XVII — XVIII вв. бытовали и простые выписи из писцовых книг). Наконец, в середине XVII столетия появляется особая разновидность писцовых описаний— переписные книги, которые заменяли прежние писцовые книги и отличались от них особым вниманием к переписи мужского населения.

Тесно связаны с указанными писцовыми материалами описания вотчин и поместий, составлявшиеся в момент перехода владения от одного лица к другому. Важнейшими из них являются отказные книги, фиксирующие факт передачи владения другому ли­цу, и описные книги, составлявшиеся при передаче его в казну.

Материалы писцового делопроизводства — довольно сложный и трудный исторический источник. Это, прежде всего, отражается в специфике терминологии, в особой «писцовой» трактовке объектов описания, выраженных лаконичным, подчиненным строгому форму­ляру книг, языком. Иллюстрируя данный тезис, коснемся терминов. встречающихся в обычном перечне крестьянских дворов в писцовых книгах. Наряду с дворовладельцем и его взрослыми сыновьями или родственниками (зятья, шурины, племянники) в составе крестьян­ского двора встречаются «суседи», «подсуседники», «захребетники» и т. д. Определить правовое и социальное положение этих катего­рий населения очень трудно, хотя несомненно, что все они не имеют дворов, не несут государственного тягла, находясь «за хребтом» дворовладельца. Характер их взаимоотношений с дворовладельцем часто остается неясным, особенно в тех случаях, когда в захребет­никах сидят родственники (сыновья, зятья) или малолетние (6 — 8 лет). Иногда в состав писцовых книг (особенно переписных) попадает категория «наймитов» и «работников», положение кото­рых (наемные они или кабальные) также трудно понять.

Терминология писцовых материалов затрудняет анализ не толь­ко в части описания крестьянских дворов. Специфичен язык писцов и там, где речь идет_о типах пахотных угодий, сенокосов, лес­ных участков, окладных единиц систем налогообложения.

Пашенная земля в этой группе источников разделяется, как пра­вило, на «пашню паханую», «пашню наездом», «пашню перелогом» (или «перелог»), «пашню, лесом поросшую», или «пашню, перелогом и лесом поросшую». Встречаются и такие уточнения, как «паш­ня лесом поросла в руку», «в кол», «в бревно», «пашня лесом по­росла большим». Если к этому прибавить, что все пашенные угодья представлялись в писцовых книгах разделенными на три равных поля, то будут понятными те трудности, которые возникли у первых исследователей писцовых материалов. Однако с течением времени стало ясно, что многообразная терминология пашенных земель име­ет в основе стройную систему. «Пашня паханая» означает пашню, постоянно действующую. Она, как правило, разделена на три поля (озимое, яровое и пар). Поля эти могли быть неодинаковыми по размеру, но при писцовом описании бралась реальная сумма пло­щадей всех трех полей и в итоге деления на три все поля «стано­вились» одинаковыми. Правда, точность этих измерений относи­тельна, так как писцы практически мерили паровые поля, а остальные лишь «смечали», расспрашивая местных жителей. Вследствие этого в писцовых книгах стала традиционной формула: «Пашни паханой столько-то четвертей в поле, а в дву потому ж». Понятная при применении к «пашне паханой», эта формула становилась за­гадочной при употреблении ее, например, к «пашне, лесом поросшей в бревно. В самом деле, какой смысл делить лес на три поля? Возможно, что способ деления пашенных земель на три поля по­степенно механически распространился с собственно пашни на дру­гие измеряемые территории бывших угодий. Как известно, в фео­дальную эпоху огромнейшую роль играли традиционные обычаи, представления. В частности, большой, ставший уже строевым, лес, если он когда-то был пашней, в силу традиции, а может быть, из-за обычая строго учитывать годную к пашне землю назывался «пашней, лесом поросшей». К примеру, в писцовой книге 1615 г. по Чухломе в ряде случаев указывается, что пашня «запустела в ли­холетье от хлебного недороду 40 лет», т. е. 40 лет тому назад; «...пашня лесом поросла большим 18 четьи... запустела от войны казанских людей 130 лет». Таким образом, пашни уже нет с конца XV столетия, а место до сих пор именуется «пашней, лесом порос­шей».

Вероятно, деление на три поля со временем стало чисто техническим приемом, и судить по нему о применении трехполья нельзя. В частности, в районах Поморья, где не было правильного трехпольного севооборота, писцы всюду употребляют формулу «пашни
паханой столько-то в поле, а в дву потому ж».

Наиболее трудными для понимания являются термины «пашня наездом» и «пашня перелогом». В литературе высказаны разноре­чивые суждения по поводу того явления, которое скрывается под термином «пашня наездом». Например, по мнению Н. А. Рожкова, «пашня наездом» — это пашня без правильного севооборота, явление регрессивное с хозяйственной точки зрения. Наоборот, В. О. Клю­чевский считал «пашню наездом» не" признаком упадка земледелия, а следствием перемещения хлебопашца, свидетельствующим о за­рождении земледелия там, где его еще не было. Ю. В. Готье и С. Б. Веселовский пришли к выводу, что «наезжая пашня» лишь означает, что при данной пашне нет поселения, люди обрабатывают ее «наездом». Видимо, такая пашня могла обрабатываться регуляр­но, т. е. с правильным севооборотом. В писцовом наказе 1622 г. наезжая пашня характеризуется следующим образом: «А которые будут земли: паханые наездом, пашут помещики или вотчинники сами на пустошах или в наймы отдают, или которые помещики и вотчинники бедные люди усад своих сами не припахивают и от­дают в наймы, им про то сыскивать накрепко, а ссыскивая те паш­ни писать в наезжую».

Таким образом, в «пашню наездом» начислялись не только не­населенные, но и распахиваемые земли и земли непосредственно усадебные («усады»). Такие земли объявлялись наезжими для то­го, чтобы ввиду бедности владельцев не включать их в число тяг­ловых земель.

Не менее сложно обстоит дело с оценкой термина «перелог» % сожалению, писцы не сообщают «возраст» перелога. А ведь за­брошенная «перелегающаяся» пашня может лежать 3 — 5 лет, 5 — 10 лет и, наконец, 10 — 20 лет, когда она зарастает лесом. Правда, иногда перелог отличают от «пашни, лесом поросшей», но эта гра­ница очень неопределенна. Отсутствие указаний на возраст «пере­лога» затрудняет оценку данного явления с точки зрения бытовав­ших тогда систем земледелия. В самом деле, если перелог — это всего лишь заброшенная в силу социальных бурь и стихийных бед­ствий (война, голод, тяжкая эксплуатация крестьян и их бегство и т. п.) пашня, как полагали многие ученые конца XIX — начала XX в., тогда его присутствие при трехпольном севообороте на «паш­не паханой» вполне понятно.

Однако в писцовых описаниях встречаются и такие случаи, когда при отсутствии социальных потрясений и бедствий переложная земля не исчезает, т. е. при существовании «пашни паханой» есть и перелог. Тут-то и нужны данные о «возрасте» перелога, ибо если это перелог, забрасываемый на время из-за истощения земли, то перед нами, быть может, пример применения каких-то элементов переложной системы земледелия. Но, к сожалению, писцовые книги не дают ответа на этот важный вопрос.

Писцовые «шарады» наиболее сложны тогда, когда исследова­тель приступает к изучению материалов, тесно связанных с вопро­сами налогового обложения.

В феодальную эпоху главным средством производства являлась земля и ее размерами, качеством определялась платежеспособность населения. В роли единицы оклада с древности фигурировала так называемая соха. Еще в 1275 г. великий князь Василий Ярославич возил в Орду дань по полугривны с «сохи» («...а в сохе числиша 2 мужа работника»). В XVI в. мелкие единицы обложения еще были во многих районах. В Новгороде, например, «соха» (или «сошка») состояла из трех обеж (обжа — «один человек на одной лошади пашет»), а 10 «сошек» равны одной московской «сохе» (30 хозяев).

Примерно с середины XVI в. все более распространяется зе­мельная большая московская соха. Земельная «соха» учитывала не число дворовых хозяев, а площадь пашенной земли («пашни паханой»). Для разных категорий землевладельцев «со­ха» обнимала разную по площади территорию.

В писцовых описаниях существовала так называемая система шдабривания». Если земля была «худой», то к «сохе» приравнивали большее количество четвертей земли. Помимо налогового урегулирования система «одабривания» имела непосредственную связь с практикой наделения дворян поместными окладами. По­скольку поместные оклады определялись в четвертях только «доб­рой» земли, для сравнения реальной территории владения с пола­гающимся окладом необходим был перевод фактической площади «середней» или «худой» земли на четверти земли «доброй». Этот перевод часто встречается в писцовых книгах.

Второй важный момент — изменение размера земельной «сохи» в зависимости от категории землевладельцев. Дворцовое и черно­сошное крестьянство находилось в худшем положении, чем вотчин­но-поместное, так как при взимании налогов одна и та же сумма (например, 30 руб. с «сохи») в поместьях и вотчинах падает на сравнительно большую площадь пашни, чем в дворцовых и черно­сошных землях, а следовательно, и на большее число крестьян. Правда, вотчинно-поместное крестьянство платило еще и ренту фео­далу.

При практическом описании земель большая московская «соха» дробилась на доли: четь (четверть) «сохи» — ¼ часть; полчети — '/₈ часть; полполчети — 1/16 часть; полполполчети «сохи» — 1/32 часть или полполполтрети «сохи» — 1/24 «сохи» и т. п. Мелкие дроби «со­хи» вынуждали писцов к сложному вычислению. Писцы не практи­ковали иных дробей, кроме производных от четверти и трети, а реальные размеры пашни не укладывались в эти доли. Остаток не поместившейся в доли «сохи» писался отдельно либо как излишек, либо как недостаток к соответствующей доле «сохи». Это вело к многочисленным ошибкам.

Вследствие этого, а также ряда других причин писцы стали при­бегать при расчетах к более дробным единицам. Одной из таких единиц является выть. «Выть», как и земельная «соха», прирав­нивалась к определенному количеству пашенной земли. В поместно-вотчинных и черносошных землях на основании данных писцовых наказов «выть» составляла или 12 четвертей «доброй» земли, или 14 четвертей «середней» земли, или 16 четвертей «худой» земли; для монастырских земель — соответственно 10, 12 и 14 четвертей.

При этой окладной единице в некоторых писцовых книгах 1624— 1628 гг. доли оклада стали доводиться не только до вот­чины или поместья в целом, но и до каждого двора. Это наблю­дается главным образом по черносошным и дворцовым террито­риям.

Система поземельного обложения в писцовых материалах осложнялась разделением всех объектов описания на две катего­рии: «в живущем» и «в пусте». Значение этих терминов легко понять из выдержки писцового наказа 1622 г.: если «послыша писцов, ис тех сел и деревень и починков крестьян и бобылей помещики и вотчинники вышлют по лесам с лошадьми и с животиною, а дворы тех крестьян развезут, а иные пожгут, и те села и деревни и по­чинки учнут у писцов писать за собою в пусте, а землю паханную тех развоженных дворов напишут в пустех», то такие помещики подлежат строжайшему наказанию. Следовательно, пустое — это то, что действительно запустело, заброшено. В дозорных книгах» составленных после польско-шведской интервенции и крестьянской войны начала XVII в., особенно ярок материал, связанный с запу­стением. Так, в одной из дозорных читаем: «Дер. Кузнецове, а в ней крестьян: во дворе Васька Коротаев, двор пуст Левки Иванова, двор пуст Ивашки Игнатьева, двор пуст Замятенки Игнатьева — сошли безвестно во 116 (1608) году; пашни паханыя 4 четьи да перелогу 16 четьи в поле, а в дву по тому ж, сена 30 копен, лесу непашенного болота 10 десятин, в живущем четв. выти, а в пусте выть».

Наряду с этим писцы трактовали «пустоту» и в другом смыс­ле — с точки зрения платежеспособности населения. «Пусто» — то, что не может быть обложено тяглом. Этот аспект, пожалуй, наибо­лее сложен для исследователя. Ведь с точки зрения тягла надел мог «запустеть», хотя на нем могут жить на льготном положении, т. е. не неся тягла. Об этом можно найти довольно много разъяс­нений в писцовом делопроизводстве. В силу того, что общие описа­ния производились раз в 20 — 30 лет, то в период между ними что было «в живущем», могло стать «в пусте», а что было «в пусте», могло снова стать «в живущем». В частности, в практике, видимо, часто случалось так, что «крестьяне пашут в деревнях пустые одворишные места, а свою тягловую пашню в полях мечут в пу­сто».

С точки зрения «пустоты» труднее всего анализировать состоя­ние пашенной земли. В «живущее» зачислялась, как правило, толь­ко «пашня паханая», т. е. полевая. Остальное — «пашня перело­гом», «пашня лесом поросла» — зачислялось в «пустоту». Но самое парадоксальное состоит в том, что в «пустоту» зачислялась и «на­езжая пашня», т. е. пашня, которая могла быть не запустелой и не заброшенной, а сдаваемой, например, внаем. Больше того, в кни­гах по территории русского Поморья «наезжая пашня» зачисля­лась в «живущее», а в описаниях по центру России, особенно в XVII в., та же «наезжая пашня» всюду зачислена в «пусто».

Выяснение соотношения «живущего» и «пустого» следует завер­шить упоминанием о том, что, в частности, на черносошных землях «пустые выти» писцы должны были сдавать в оброк из выделен­ного снопа, т. е. каждый третий или четвертый сноп (25—30%) шел в казну. Широко бытовала отдача (часто принудительная) «пустых» земель на условиях выплаты денежного оброка. Таким образом, в действительности земли распахивались, с них снимали урожай, а для писца, для тягла они «пустые».

Помимо «сохи» земельной сошное письмо включало и «соху» подворную. Подворная «соха» применялась при переписи город­ских посадов. Здесь писцы были вынуждены брать в качестве кри­терия «прожиточность» (состоятельность) посадского двора и «посильность» его обложения. Так как этот критерий неопределенен, то нормы подворной «сохи» часто менялись и были очень разно­образными. В XVII в. наиболее частой нормой включения дворов в «соху» была норма, приведенная в вологодском наказе 1627 г., где велено «класти в соху на Вологде на посаде тяглых черных дворов лучших людей по 40 дворов, а середних по 50 и 60 дворов, а молодших по 70 и по 80 дворов, а которые добре бедны и тех по 100 дворов в соху, разсмотря о том накрепко, и по людям, и по прожиткам, и по торгам, и по промыслам, и примеряся к прежним писцовым и платежным книгам... Как бы государеве казне убыли не было, а вологжанам всяким тяглым людям большие тягости не было же».

Таким образом, подворная «соха» организована была также по принципу «одабривания». «Соху» могли составить 40 дворов «луч­ших людей», т. е. наиболее платежеспособных, или 50 — 60 дворов «середних людей», или 70 — 80 дворов «молодших людей», или, наконец, 100 дворов «добре бедных людей». Поэтому при описа­нии городов работа писцов была усложнена, так как в основе ее лежала экономическая оценка посадских черных дворов (дворы служилых людей по прибору, т. е. стрельцов, затинщиков, пушка­рей и т. п., а также осадные дворы местных землевладельцев тяглу не подлежали). Кроме того, соотношение лучших, средних и бед­ных дворов было подвержено существенным колебаниям, вслед­ствие чего по одному и тому же городу при валовых или частных писцовых описаниях нормы сохи менялись. Впрочем, часто эти нор­мы менялись и по прямому произволу властей.

С 20 — 30-х годов XVII в. в писцовых книгах намечаются изме­нения в сошной системе обложения. Несмотря на сложность струк­туры дворовой посадской «сохи», принцип учета не только земли, но и числа дворов начинает распространяться и на население уез­дов.

Одним из возможных объяснений этого явления служит неспособность старой посошнои системы обложения улавливать неземледельческий доход, в то время как с ростом производительных сил, общественного разделения труда, неземледельческого населения уезда такой доход несомненно возрастал. Это сказывалось в том внимании, которое уделяли организаторы писцовых описаний проблеме «бобыльства». В XVI столетии «бобыль» — это крестьянин, разорившийся или обедневший, не тянувший тягла. Писцы исключали его из посошного обложения и переводили на более льготное, оброчное обложение. Однако в XVII в. бобыльство» — категория более разнообразная по составу, в нее все более включалось «не­пашенное», торгово-промышленное население. Кроме того, фиск стремился уловить в тягло и обычных бобылей. Так возникла проб­лема возвращения бобылей в тягло. Видимо, отражая какой-то шаг к решению этой задачи, примерно с конца 20-х годов XVII в. в писцовых книгах появляется термин «живущая», или дворо­вая, четверть. За этим термином скрывается сильно видоиз­мененная, а, по мнению некоторых историков — новая система оклада налогами. Дворовая четверть означала прежде всего сумму дворов крестьянских и бобыльских. Количество тех и других дво­ров, их разные сочетания зависели от общего уровня экономики: того или иного края, но в конечном счете в 30 — 40-х годах XVII в. утвердилось два основных типа дворовой четверти: 8 дворов кресть­янских + 4 двора бобыльских; 12 дворов крестьянских + 8 дворов, бобыльских.

На практике эта шкала могла быть подвижной, так как воз­можна была взаимозаменяемость крестьянского и бобыльского двора. Обычно крестьянский двор приравнивался к двум бобыльским, т. е. при первом варианте нормы дворовой части крестьян­ских дворов могло быть 10 (при отсутствии бобыльских) или, на­оборот, одних бобыльских дворов могло быть 20 (при отсутствии крестьянских) и т. д. Дворовая четверть еще не отвергала тради­ций сошного письма, т. е. при определении дворовой нормы, мак­симальной (12 дворов) или минимальной (20 дворов), наряду с другими показателями учитывалось количество и качество четвер­тей пашенной земли. Однако на практике писцового делопроизвод­ства дворовая четверть неизбежно все более отдалялась от сошно­го письма. Правда, в литературе вопрос этот до сих пор не решен. Крупнейшие буржуазные источниковеды А. С. Лаппо-Данилевский и С. Б. Веселовский придерживались взаимно противоположных точек зрения. Если А. С. Лаппо-Данилевский считал дворовую чет­верть самостоятельной (отличной от сошного оклада) единицей об­ложения, служащей своего рода переходом к подворному обложе­нию, то С. Б. Веселовский считал дворовую четверть простым про­изводным от большой московской сохи и имел в виду, что дворовая четь составляет 1/800 часть большой «сохи» в доброй земле для по­местных и вотчинных земель и 1/800 часть — для земель монастыр­ских.

Вопрос об отношении дворовой чети к сошному письму имеет огромное значение с точки зрения оценки степени достоверности писцовых книг как исторического источника. Если прав С. Б. Ве­селовский и дворовая четверть составляла 1/800 часть большой мос­ковской «сохи», то это значит, что на полудесятине тягловой па­шенной земли в 30 — 40-х годах XVII в., как правило, сидело 12 — 20 крестьянских и бобыльских дворов. Если принять во внимание, что бобыли не имели пашни или имели ее очень мало, то в переводе на одни крестьянские дворы на четверти (т. е. полудесятине) тяг­ловой пашни сидело 10— 16 дворов. В трех полях эта пашня со­ставит 1,5 десятины, а этого не хватило бы на существование даже одного, а не полутора десятков дворов. Что же это значит? Это значит, что, во-первых, крестьяне имели еще и другую пашенную землю, а, во-вторых,- пашня паханая в писцовых книгах является условной единицей, не отражающей реального количества распа­ханной земли. Другими словами, писцовые книги являются абсо­лютно недостоверным источником.

Если принять точку зрения А. С. Лагшо-Данилевского о само­стоятельности дворовых четвертей как окладной единицы, то вопрос об абсолютной недостоверности писцовых книг будет снят.

В буржуазной исторической науке вопрос о достоверности пис­цовых материалов подвергался длительным и бурным обсуждени­ям. В ходе полемики выявились две основные тенденции: полное доверие к писцовым книгам (Н. А. Рожков) и скептическое отно­шение к ним (С. Б. Веселовский). В то время как представители первой использовали писцовые материалы как достоверный и мас­совый статистический источник, вторые считали возможным почерп­нуть из них лишь частные наблюдения.

Советским историкам присущ более широкий взгляд на писцовые материалы как исторический источник. В нашей историогра­фии уделялось много внимания писцовым описаниям и книгам как важнейшему источнику по истории закрепощения крестьян. Совет­ские историки использовали писцовые материалы как источник по истории крестьянства и многим другим вопросам.

Вместе с тем многие вопросы методики использования писцо­вых материалов до сих пор не решены. Прежде всего не решены вопросы, связанные с оценкой землемерных работ писцов. Могут ли служить подсчеты писцов площади пашни, сенокосов и лесов, свидетельствующие об уровне развития земледелия, о степени распаханности угодий и т. п., для исторического исследования?

Разумеется, здесь необходим дифференцированный подход. Наи­большей достоверностью обладают, видимо, данные о всех разно­видностях пашенной земли, так как именно этот вид угодий поль­зовался наибольшим вниманием писцов, а также был наименее сложным с точки зрения техники обмера. Однако и здесь регуляр­ную пашню отделить от пашни, используемой периодически, пока что не представляется возможным. Это легко увидеть на примере. В 1618 г. писец Фокин Дуров, описывая Вожбальскую волость (Тотемский уезд), отошел от обычной практики. Это выразилось в том, что «всякие запольные земли и отхожие пашни и пенники, которые места пашут не во многие годы и после того много лет лежат в пусте и однохлебные места... писали и мерили в выти в полевую землю». В итоге вместо обычной тягловой земли была уч­тена вся регулярная и нерегулярная пашня и в тягло попало зем­ли в 2 раза больше. Около 10 лет разоренное податями население этой волости добивалось дозора, который ввел бы старый порядок описания, т. е. учел в тягло лишь полевую регулярную пашню. Со­хранился текст перечневой росписи этого дозора, в нем нерегуляр­ная пашня снова исчезла под традиционным термином «пашня пе­релогом», «пашня лесом поросла» либо вообще не была записана в текст. Именно так обстояло дело с описанием пашенных земель в огромном большинстве писцовых материалов.

Второй момент, затрудняющий итоговые подсчеты пашенных земель, состоит во взаимозаменяемости различных угодий. Напри­мер, в писцовом наказе 1622 г. предусмотрено следующее: «А где будет пашня перелогом лежит, а запустела будет от тех помещи­ков, за которыми те поместные переложные земли, и писцам тем помещикам переложную землю давать в пашен место против пашенныя земли, потому, что от них запустело». Таким образом, пе­релог мог быть записан как пашня паханая.

Сложнее обстои

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: