Прогулки по порочному Парижу 7 страница

– Простите меня, – произнес Жан Давез, опускаясь на колени. – Я оскорбил вас.

– Я восхищена вашей деликатностью – сохранив лицо, вы не оскорбили мою честь.

– Вы не потеряли терпения, когда я говорил ужасные слова чудесной девушке, – сказал поэт.

Не решаясь поцеловать руку Поль, он склонился над рукой Небо́.

– Вздор! – воскликнул Небо́, стремительным движением поднимая его с колен. – Благородство обездоленного человека много выше моего.

– Вы спасли меня! – прошептал поэт сквозь слезы.

– Вам не за что благодарить нас – мы обязаны вам. Вернуть миру поэта значит предотвратить чуму, не допустить землетрясения! Монахи, поэты и праведники – великие сердца, способные искупить человеческую низость и тщеславие и остановить гнев Божий. Будь благословен, брат мой, за радость, которую я испытал, удержав в этом мире одного из тех, кто не позволяет земле истлеть под мерзостью низких страстей. Твои страдания превосходят мои – я прошу твоего благословления.

Мужчины обнялись.

– Сколь велико ваше благородство, Небо́! – воскликнула Поль со слезами на глазах.

– Наденьте маску и вуаль, – сказал он и позвонил.

Вошла горничная.

– Отведи нас в гостиную и предупреди миссис Рокинс, что мы уходим.

Увидев хозяйку, Небо́ направился к ней.

– Что бы вы сделали, миссис Рокинс, если бы я отказался платить?

– Если бы вы отказались платить?

Она сняла очки.

– Вы заплатите – честь женщины стоит дороже двух тысяч франков.

– Честь мадам от вас не зависит – вы не знаете ее имени и не видели ее лица.

– Его видела Манетт.

– Мадам – молодая девушка, – сказала горничная. – У нее тонкая белая кожа, сквозь которую проступают вены, изящная форма лица, красивый профиль.

– Ученица Лаватера137, твое лицо погубит тебя, – Небо́ схватил на горничную и бросил ее на диван.

– Жан, удержите хозяйку, не выпускайте ее за дверь.

– Ты забудешь это лицо, – сказал он субретке, не выпуская ее рук.

Присутствовавшие стали свидетелями необычной сцены колдовства. Прижимая коленом грудь девушки, удерживая ее руки, Небо́ сделал свободной рукой несколько движений.

– Небо́, заплатите и уйдем отсюда! – с нетерпением воскликнула принцесса, забыв о том, что Небо́ отдал деньги поэту.

– Стало быть, вас зовут Небо́! – воскликнула миссис Рокинс. – Зная имя, нетрудно найти его обладателя и его спутницу.

– Из-за вашего нетерпения мы пробудем здесь еще четверть часа, – сказал он Поль.

Служанка вздрогнула, погрузившись в колдовской сон. Небо́ закрыл ее сомкнутые веки трафаретными фигурами:

– Опиши женщину, которую ты видела в голубом будуаре.

– У нее темные волосы, неправильной формы профиль.

– Подойди и вложи руку в ладонь своей служанки, – велел Небо́.

Хозяйка повиновалась.

– Какое преступление совершила эта женщина? – спросил он.

На лице околдованной девушки читалось напряжение – ее надбровные дуги судорожно сжимались.

– Разве ты не видишь кровавых следов на ее пути?

– Я вижу наполненный бокал.

– Попробуй кончиком языка.

– Я чувствую вкус чеснока.

– Кто пьет из бокала?

– Мужчина.

– Кто этот мужчина?

– Ее муж!

– Миссис Рокинс, мне потребовалась четверть часа, чтобы узнать, что ты отравила своего мужа фосфорной кислотой. Теперь ты видишь, что сражаться с Небо́ бесполезно?

– Я забуду это имя – оно принадлежит Дьяволу!

Размашистыми движениями рук он расколдовал служанку

– Вы правы, мадам, – сказал Жан Давез принцессе, спускаясь по лестнице. – Благородство Небо́ велико.

– Доброе деяние всегда будет вознаграждено, – сказал Небо́, указывая на фиакр, ехавший по улице Иена.

Они сели в фиакр втроем. По дороге Поль вынуждала Жана Давеза читать свои стихи – они были красивы и напоминали поэмы Ламартина.

– Я приду за вами завтра утром, – сказал Небо́, прощаясь с поэтом у порога его жалкой гостиницы.

Они выезжали на бульвар Монпарнас138, когда фиакр внезапно качнуло назад, словно кто-то вцепился в борт. Перегнувшись над дверцей, Небо́ увидел над задним колесом голову мужчины, повторявшего хриплым голосом: «Помогите, за мною гонятся!» Небо́ велел остановиться, и кучер не успел заметить, как незнакомец проворно вскочил в фиакр.

– Вы не станете возражать, если мы повернем назад? – спросил Небо́ и приказал кучеру развернуться.

Мужчина в разорванной одежде, перепачканный в крови и грязи, выглядел совсем молодым.

– Прислушайтесь! – воскликнул он.

Послышался ритмичный звук приближающихся шагов, и спустя минуту мимо фиакра пробежали три стража порядка.

– Они преследуют меня! – воскликнул незнакомец.

– Жандармы! Кто вы? Откуда вы?

– Вы спасли мне жизнь. На меня напали – обороняясь, я убил человека.

Помолчав, он спросил:

– Желаете узнать о нравах больше?

– Да, – ответил Небо́.

– Тогда я покажу вам нечто невиданное. Когда выдастся свободный вечер, предупредите меня запиской «Мсье Альфонсу с Монмартра» и приходите к дому номер 27 по улице Жермен-Пилон.

Они выехали на набережную, и Альфонс открыл дверцу фиакра.

– За услуги такого рода не принято благодарить.

– Скажите, что вы хотите показать нам.

– Последнее воплощение.

– Рокамболя139? – спросил Небо́.

– Дон Жуана, – ответил незнакомец, выпрыгивая из фиакра.

VII. Дон Жуан Монмартра

БЫТЬ любимым – значит превратиться в божество для другого существа и занять место судьбы в его жизни. Но Бог считает кощунством дорогу человека, которого Ренан назвал героем бесконечного романа, и проклинает поклонение бесчестью. Вы устыдились страсти Феми и не возгордились, покорив Жанну. Стать божеством недалекой женщины и судьбой Мариторны! Успех, достойный Дон Жуана! Прежде, чем добраться до Эльвиры, сколько же Матурин140 требуется вычеркнуть из списка! Коммивояжер крепкого сложения, альковный Гаргантюа, Дон Жуан прославится числом – mille е tre [26]. Сатироману, если он весел и богат, под силу соблазнить и две тысячи шесть!

В любовных делах Дон Жуан – лентяй. Украсив лацканы увесистыми побрякушками, он красуется перед затянутым в галстук послом Золотого Руна! Когда завершится наше путешествие – и посвящение в чувственность – я охотно представлю вас Дон Жуану. Если он соблазнит вас, эта победа сделает из него большего Дон Жуана, чем его тысяча три женщины одновременно. Невоздержанный в чувственных радостях и опьяненный изысканными винами соблазнитель захмелеет, отведав родниковой воды.

– Чтобы доказать вашу правоту не требуется поэм Байрона или Мюссе, ни прозы Мольера, ни музыки Моцарта.

– Гении были и среди каторжников – Вотрен141 тому пример. Мильтон доказал, что Сатана – привлекательнее Иеговы, и едва ли не вся светская поэзия прославляет чувственные удовольствия. Чтобы послужить уроком, не изменив справедливости и стремления к идеалу, произведение искусства требует от художника беззаветного самоотречения. Его цель – выразить чаяния окружающих его людей, придав им самую отчетливую форму, самое красноречивое выражение. Во все времена художник был непостоянен в любви и мятежен душой. Дон Жуан более всех отражает изменчивость сердца и тривиальную иллюзию, что следующая женщина наверняка вызовет самую сильную страсть. Художник расплачивается за безнравственность бесславным финалом. Философ же призван развенчать своим разумом созданные искусством заблуждения. Он скажет вам, что тысяча три женщины Дон Жуана – как и сто тысяч читателей Жюля Верна – едва ли могут составить их славу. Многие всю жизнь стремятся подражать Дон Жуану, доказывая его бессодержательность. Впрочем, мы направляемся в гости к Альфонсу, вообразившего себя последним Дон Жуаном – на деле он наверняка окажется первым сутенером.

Эти слова Небо́ говорил Поль, когда они шли по бульвару Курсель. На них были одинаковые костюмы из черного бархата и мягкие шляпы – взявшись под руки, они выглядели как братья и столь походили друг на друга изяществом, что проститутки оставляли свои места, чтобы взглянуть на них. Кожа принцессы была покрыта темным загаром графа Нороски. Облик Небо́ украшали парик из рыжих волос и эспаньолка, менявшая выражение его лица.

– Я выпью твои глаза! – этот яростный вопль раздался, когда они подходили к улице Леви.

Поспешив на крик, они увидели хулигана, прижавшегося к телу оглушенного противника – при их появлении нападавший бросился бежать. Они приподняли лежавшего – тот стонал, а его правый глаз готов был выпасть из орбиты.

– Это была не метафора, – сказал Небо́. – Похоже, он прижался к глазу ртом, словно вантузом.

– Какой ужас! – воскликнула Поль.

– Эта ночь будет ужасной, принцесса. Мы проведем долгие часы среди самых отвратительных людей Парижа – сутенеров. Вчерашний вечер я посвятил изготовлению капсул с синильной кислотой – они не подведут, невзирая на обескураживающую нестабильность этого вещества, на которое можно полагаться лишь тогда, когда оно только что получено.

По бульвару Батиньоль прогуливались женщины – между собой их разделяли равные расстояния, и каждая использовала определенное пространство. Группы мужчин в огромных шляпах, отбрасывающих гротескные тени, наблюдали за их перемещениями. Под охраной ночного дозора проституток, в серебряном тумане холодной ноябрьской луны, в Париже засыпали девственницы и праведницы. Женщины становились все многочисленнее, их вид – все более жалким; высоких касок также становилось все больше.

– С вами желает заговорить одна из тех, кого вы назвали попрошайками в ночь, когда мы оказались среди простого люда.

– Послушайте же меня, мсье, – прошептала проститутка, обвиваясь вокруг Поль.

Она была скверно одета, на ней было выцветшее пальто и безвкусная шляпа.

– Я слушаю вас, – ответила Поль.

– Пойдемте со мной, я буду с вами мила.

– Куда вы хотите меня позвать?

– Недалеко – туда! – проститутка рукой указала на мрачный дом с красным фонарем.

Поль дала ей экю и пожелала пройти, отстраняя ее рукой.

– Милостыня? Ты хочешь подать мне милостыню? За кого ты меня принимаешь? Я торгую своим телом и зарабатываю на хлеб – он пропитан потом! Твои деньги хороши для попрошаек! – она швырнула серебряную монету, зазвеневшую от удара о мостовую.

– Если бы вам сказали о существовании подобного puncto d’honore [27], вы бы наверняка не поверили.

Опустившись на четвереньки и пытаясь зажечь не загоравшиеся спички, сутенер искал место, куда упал экю. Наступив на монету ногой, Небо́ обнажил рукоять револьвера.

Увидев, что силы неравны, сутенер поднялся на ноги и стал неторопливо объясняться:

– Почему вы не даете мне взять деньги, если она дала их мне. Стало быть, она моя покровительница!

– Покровительница! – воскликнула принцесса.

– Разве вы не знаете? Покровительницами мы зовем женщин, которые дают нам заработать, ничего не делая. Это объяснение стоит одного экю.

Исполненные отвращения, Небо́ и Поль пошли дальше.

Перед зданием Коллежа Шапталь в нерешительности остановился молодой юноша – убегая от поджидавших и осаждавших его проституток, он всякий раз возвращался назад. Его волнение отражало внутреннюю борьбу – между желанием испытать незнакомые ощущения и страхом отдаться порочной страсти.

– Я хочу увидеть развязку, – с волнением в голосе сказала Поль.

Они остановились. Одна из проституток схватила юношу под руку и, сказав ему несколько слов, увлекла его в сторону дурного места. Поль видела, как они скрылись в темной аллее, ведущей в публичный дом.

– Лишь один из тысячи молодых мужчин признается, что его первой возлюбленной была мадам де Варане142. Большинство из тех, кто говорит о любви со скептицизмом, удовлетворили свою первую страсть в постели поющих сирен – «Иди со мной: я – целый мир» – и познали чувственные удовольствия в сточной воде. Даже в искусстве мужское целомудрие не ценится, воспитание же во Франции столь безнравственно, что юноша считает оскорблением мужскую версию благородного имени Жанны д’Арк – Орлеанской девы!

Поодаль, переговариваясь между собой, курили два сутенера.

– Стерва! – закричал один из них. – Упустила клиента!

От услуг одной из проституток отказался прохожий.

– Если ты впредь станешь работать так же, я изуродую твое лицо! Вчера ты заработала семь франков – сегодня ты заработаешь десять!

Еще один мужчина прошел мимо проститутки, не обратив на нее внимания.

Сутенер пришел в ярость.

– Упустила еще одного, лентяйка!

Женщина подошла к сутенеру и, сжав зубы, прошипела ему прямо в лицо:

– Я работаю скверно и стану работать еще хуже – из-за таких, как ты. Вы живете на деньги женщин, но любите мужчин.

Небо́ увел принцессу, не желая, чтобы она слышала этот разговор.

– Что произошло с вами, Небо́? Вы взволнованы как в ту ночь на улице Вуаверт: стало быть, вам незнакомы мерзости, которые вы показываете мне?

– Нет, Поль, мне известны все добродетели и все пороки. Меня приводит в ужас не разврат, но его повсеместное присутствие, его беспредельное распространение. Преступления, суть которых я не решаюсь объяснить, прежде были исключением, ныне же им несть числа. Коль скоро Божий гнев не сразил нас до сих пор, я со страхом думаю о том, какую страшную кару пошлет нам Господь в будущем.

– Мое сердце полнится жалостью к продажной женщине, но чудовище, которое вы зовете сводником, представляется мне злодеем, достойным немедленной смерти, беспощадного уничтожения. Если бы принцесса Рязань была королевой, она бы назначила награду за каждую голову сутенера, как назначают награду за голову змеи.

– Я разделяю ваши чувства. В союзе сводника и проститутки, последняя, сколь велико бы ни было ее бесчестье, хранит частицу добродетели, позорно жертвуя собой ради блага мужчины, поощряя его пороки, созидая запачканными руками счастливую жизнь трусливых злодеев. Иному убийце я доверил бы жизнь, укравшему ради любви – кошелек. В каторжных тюрьмах такие люди составляют половину заключенных. Сутенеров же, которых закон называет людьми, я уничтожил бы, не считая себя убийцей. Мы – на улице Жермен-Пилон, и если у Дон Жуана Монмартра еще осталась частичка души, вы увидите, какой я умелый мучитель.

Небо́ позвонил в дверь небольшой, неприметной гостиницы; им открыла молодая горничная. Они вошли в роскошный вестибюль, напоминавший виллы на Лазурном берегу – в них депрессивные англичане громоздят странные и дорогостоящие предметы. Столь же непоследовательной безвкусицей отличалась обстановка гостиной – отделанные гобеленами стены были украшены безобразными картинами и коллекциями фальшивого оружия. Можно было подумать, будто ни с того ни с сего разбогатевший скверный актер купил и перенес в гостиную целиком содержимое сувенирной лавки.

– Не снимайте шляпы, Ладислас, – сказал Небо́ при появлении гладко выбритого Луция Вера143 в изысканном костюме жемчужно-серого сукна.

Стройная фигура и красивые движения двадцатилетнего злодея поразили Небо́.

– Добро пожаловать, господа спасители, – он подал обе ладони гостям. Их руки неподвижно лежали на подлокотниках кресел.

Альфонс побледнел и, чтобы скрыть свою ярость, позвал прислугу.

– Я предложу вам выпить, господа.

Небо́ язвительно рассмеялся.

– Дон Жуан Монмартра, ты допустил две improper [28] за одну минуту. Руки, запачканной в крови, не подают. Ты также должен понимать, что напитки в твоем доме имеют привкус духов твоих женщин.

Небо́ достал сигарету.

Альфонс зажег спичку и с угрожающим видом протянул ее Небо́.

– Я не мог запачкать огня, – с горечью сказал он.

Небо́ бросил сигарету, и Альфонс вышел из себя.

– Довольно игр! Вы спасли мне жизнь и злоупотребляете этим. Я не стану этого терпеть.

– Ты внушаешь нам отвращение, но не страх.

– Под вашими пиджаками – револьверы, стало быть, вы меня боитесь.

– Мы опасаемся не тебя – ты не столь гнусен, чтобы устроить нам западню.

– Я рад, что вы это признаете!

В ответ на уступку со стороны Небо́ злодей забыл обо всех унижениях – он не отрывал от Поль взгляда.

– Вы молчите, мсье или мадам, – обратился он к ней. – Я угадываю в вас женщину. Надеюсь, в ваших словах будет больше теплоты.

– Теплота моих слов будет заключаться лишь в том, что я не снизойду до того, чтобы бросить вам в лицо свое презрение.

– Для чего вы пришли сюда? – закричал он. – Будь я сто раз обязан вам жизнью, я не стал бы терпеть оскорбления.

– Оскорбления! – воскликнул Небо́. – Ты льстишь себе – едва ли найдутся подходящие слова, чтобы назвать тебя каким-либо из них. За непристойным поведением следуют неуместные слова. Ты называешь домом место, построенное и меблированное для разврата: твой дом – публичный дом. Ты считаешь себя хозяином своей жизни? Твоя жизнь обитателя вавилонского бестиария принадлежит мне – ученому.

– Кто дал вам право оскорблять меня в моем доме?

– Этим правом наделила меня моя добродетель. Считая себя в безопасности на Монмартре после полуночи, ты не предполагал, что будешь осмеян и опозорен в собственном доме, подобно трусу.

– Позор смывается кровью, и я требую удовлетворения!

– Кровью? Ты хочешь, чтобы я нашел кровь в твоих жилах, когда к твоему лицу не приливает даже краска стыда! С какой легкостью ты забываешь о том, кто ты! С людьми твоего сорта не дерутся на дуэли – их убивают, едва столкнувшись с ними, и для бандита – большая честь погибнуть от руки порядочного человека.

– Боже мой! Боже мой! – воскликнул Альфонс. – Подумать только – я обязан жизнью человеку, который топчет меня ногами.

– Остерегайся, если твои губы еще сквернят божье имя! Я освобождаю тебя от обязанностей должника, как и от обязанностей хозяина: в твой дом пришли два врага – избавься от них, если сумеешь.

– Но кто вы?

– Праведник и ученый в одном лице, презирающий в тебе порок и невежество. Посмотри на себя в зеркало, Дон Жуан – ты походишь на выпоротого ребенка.

– Вы вынуждаете меня идти до конца.

– Знаешь, что ты задумал? Спустить огромных псов, живущих у тебя в саду. Ты до сих пор не сделал этого лишь оттого, что предпочитаешь раскаленное железо моих слов на своем лбу царапине на этом лице.

Небо́ дотронулся до щеки Поль.

– Я более не стану прятаться за спиной очаровавшего тебя Ладисласа и уединюсь в углу твоей гостиной недалекого выскочки. Если твои псы захотят от меня большего, чем несколько конфет, я пощажу тебя.

– Вы позволите, мсье Ладислас? – спросил сутенер.

– Разумеется! – ответила принцесса.

Альфонс вышел – было слышно, как он свистит. Вернувшись в гостиную в сопровождении огромного бульдога, он жестом указал ему Небо́. Сбитый с толку пес зарычал, не решаясь наброситься на человека, сидящего в гостиной хозяина. Небо́ вынул из футляра один из лежавших на хлопковой ткани стеклянных шаров величиной с ученические – они были наполнены бесцветной жидкостью.

– Что ж, мой бедный пес, твоя смерть научит твоего хозяина жизни!

Брошенный шар разбился о морду пса – не дернувшись, тот замертво упал на бок. Гостиная наполнилась резким запахом горького миндаля. Сутенер в страхе смотрел на химика.

– Стало быть, вы заключили сделку с дьяволом! – прошептал он.

– Мой бедный Дон Жуан! Ты напоминаешь мне о словах Сен-Симона144 «лишив его страха перед дьяволом, Бог оставил его в худшем из безумий». Ты видел, как я убиваю, сейчас ты увидишь, как я угадываю – я расскажу тебе о твоей жизни.

– Вы знаете историю моей жизни?

– Лучше тебя самого, невежда, – ответил Небо́, закуривая сигарету.

– Ты родился днем, коль скоро походишь на отца – честолюбивого и тщеславного аристократа, ставшего распутником и повстречавшего твою мать у дорожного столба. Ты всегда был подлецом и злодеем, не умеющим работать и унаследовавшим дурной вкус от матери-проститутки. От отца же тебе достались изящество движений и умение скрывать свои чувства – теперь это позволяет тебе не подавать виду, что ты боишься, хотя от страха передо мной у тебя дрожат колени.

Твоя жизнь с минуты появления на свет до первого шага известна лишь твоему покровителю – дьяволу: он не мог оставить того, кому суждено было совершить столько преступлений. Я вижу тебя в рваной одежде, полного решимости выжить в воде, кишащей нечистью незаконной проституции. Ты рано повзрослел и, едва научившись ходить, стал учиться ремеслу, в котором ныне достиг мастерства. Ты стоял на часах, предупреждая проституток о появлении жандармов, ходил для них за покупками и был посыльным, готовым на все на площади Мартир. Ты был хорош собой – женщины угощали тебя сладостями, а мужчины стали дарить тебе свои сверкающие галстуки. В двенадцать ты был Дофином проституции, ты стал героем диалога Лукиана, в котором философ и куртизанка спорят о юноше.

В тринадцать ты стал бить женщин. Впереди загорелся свет твоей звезды – ты умел считать, Дон Жуан, и, коль скоро дьявол наделил тебя талантом идола разврата обоих фронтов, ты не боялся расточать себя, лишь бы дары были щедры. К дьяволу зеленые галстуки и таявшие во рту конфеты! Тебе нужны были деньги, и однажды ты перестал торговать собой и стал великим хозяином позора, коим являешься теперь. Проститутки и сутенеры с гордостью избрали тебя главным, а братья в высоких шляпах позволили тебе быть их союзником. Сюзерен порока, ты собираешь дань со всех бесстыдных злодеев одного из берегов Сены. Вспоминая же о том, что позолоченная запонка на твоем рукаве выплавлена из тридцати грехов, ты думаешь, что статуя халифа неподвижна и позволит тебе и далее оставаться безнаказанным.

– Отчего вам хорошо известна жизнь, столь отличная от той, что прожили вы? – спросил Альфонс.

– Я сказал тебе, что я – ученый. Стало быть, ты думаешь, что наука подобна перегонному аппарату? Изучив повадки животных, я заинтересовался нравами людей своего времени.

– Коль скоро вам известны нынешние нравы, отчего вы оскорбляете меня, будто во мне одном сосредоточено все бесчестье эпохи? Я торговал собой и торгую другими, не правда ли? Покажите же мне того, кто этого не делает! Молодой виконт, взявший в жены старуху или обанкротившуюся; мужчины, которые женятся ради приданого; любовники министерских жен и жен банкиров; знатный господин, променявший дворянскую грамоту на банковские билеты – разве они не продают себя? Разве не уподобились все каторжные тюрьмы Содому, с ведома государства? Разве политики, люди искусства и журналисты не продают совесть, талант и идеи? Посетите один из Салонов – они полны жалких скабрезных картин! Да, я сутенер – как и государство. Государство распоряжается зарегистрированными проститутками, я – уличными. Государство столь же безнравственно, сколь я, вызывающий ваши нападки. Я поднялся на вершину порока – стало быть, я достойный человек.

– Ты – демагог, начитавшийся бульварных романов. Перед аудиторией воров ты наверняка выглядишь умным, и, чтобы обелить себя, обличаешь бесчестье эпохи декаданса. Я принимаю твои притязания – нынешнее общество служит тебе достойным обрамлением, но лишь оттого, что ты – его воплощение, оттого, что ты превосходишь ненавистную мне всеобщую низость. Один убийца играет малую роль, но Марат145, Жозеф Ле Бон146, Каррье147, Кутон148, Колло-д’Эрбуа149, Билло-Варенн150 опасны в своем бессмертии. История хранит имена чудовищ, а религия и нравственность предписывают убивать их до того, как распространится их слава. Если бы я встретил тебя ребенком, зная твое будущее, я убил бы тебя, и едва ли оставлю тебя в живых теперь.

– Вы смешны в своих преувеличениях. В Париже едва ли найдется человек, чья охрана окажется надежнее моей: жандармы считают меня своим другом, преступники – кумиром. За мою смерть вы заплатите дороже, чем за смерть порядочного человека – за меня отомстит закон ножа. Ваша спутница – Ладислас – незаурядная девушка или дама. Я убежден, что вы не станете ввязываться в историю, рискующую ее скомпрометировать. Играя в командора, не следует брать в спутницы даму из высшего общества.

– Ты смеешься надо мной, глупец! Статуя командора не шевельнется ради тебя, но направит исполнителя. Известно ли тебе, для чего дама из высшего общества пришла в твой дом, Дон Жуан Монмартра? Для того, чтобы своим присутствием смягчить мои обличающие слова. Будь мы вдвоем, ты бы слушал меня, насмехаясь, но ты очарован этой женщиной, зная ее всего полчаса. Ты стал бы целовать следы ее шагов, если бы тебе была оказана честь – в легендах Бог позволяет проклятым мельком увидеть ангелов. Целомудренная принцесса – словно соль, разъедающая раны от пыток – ты станешь терпеть их до конца, коль скоро внушаемый мной страх – ничто для тебя в сравнении с одним взглядом этой девушки. Ради нее ты отдал бы своих бесчисленных женщин и свою славу злодея.

Альфонс на мгновение замолчал, с ненавистью опустив глаза и дрожащей рукой отирая со лба пот, распрямивший пряди его вьющихся волос. Затем он повернулся к Поль:

– Я не только знаменит, но и любим. У меня есть нечто большее, чем слава – у меня есть любовь! От часовни Сент-Шапель до бульвара Батиньоль, от улицы Луны до улицы Мартир, от внешних бульваров до насыпей – повсюду я встречаю любовь.

Три тысячи женщин, предлагающих свое тело, произносят мое имя с восторгом. Они платят мне по своей собственной воле и отчаянно желают меня. У Мольера Дон Жуан обещает господина мэра крестьянкам. Легок соблазн, сверкающий обещанием жениться – неопытные Эльвиры уступают первым нежным словам. Я же владею пресыщенными женщинами, лишенными воображения; удовольствие – их ремесло. Попытайтесь покорить проститутку – вам не поможет и ваша хваленая наука. Они не требуют даже поцелуя, и их любовь не ограничивается отсутствием притязаний – она способна заглушить ревность. Они находят и воспитывают для меня девственниц, как для Людовика XV.

– Ты лжешь, самозваный Минотавр! Приведи одну из девственниц, которых ты бережешь для своей постели.

Альфонс позвонил.

– Разбудите малышку Люс и приведите сюда неодетой, – приказал он вошедшей служанке.

К Альфонсу вернулось самодовольство, угол его рта подрагивал в едва заметной ухмылке. При полном молчании в дверном проеме появилась обворожительная юная девушка, словно сошедшая с полотна Греза151 – едва проснувшись, она терла глаза обнаженными руками. Сквозь спутанные волосы лицо ее светилось улыбкой, не выражая ни малейшей неловкости от того, что посторонние видят ее в сорочке.

– Подойди поближе и позволь нам взглянуть на тебя, – велел сутенер.

Не поднимая домашних туфель, соскользнувших с ее босых ног, она встала посередине гостиной, глядя затуманенными ото сна глазами на гостей, отличавшихся от тех, которых она привыкла видеть.

– Совратить столь прекрасное и непорочное существо – преступление! – воскликнула Поль.

– Она прекрасна, но едва ли непорочна. Спросите у нее самой.

– Подойди, дитя мое, – сказала Поль, привлекая девочку к себе и усаживая ее к себе на колени. – Знаешь ли ты, кто мсье Альфонс и чего он хочет от тебя?

Улыбаясь, девочка утвердительно кивнула.

– Ты говоришь, что знаешь, но это не правда. Мсье Альфонс богат, не работая и не имя наследства. Тебе известно, как он разбогател?

По-прежнему улыбаясь, девочка сделала утвердительный жест.

– Отвечай, Люс, – велел сутенер. – Скажи господину, кто я и кем станешь ты.

– Мсье Альфонс – главный сутенер Парижа. Повзрослев, я стану его любовницей.

Остолбеневшая принцесса на мгновение потеряла дар речи.

– Несчастное дитя, стало быть, ты никогда не слышала о добродетели?

Девочка повернулась к сутенеру:

– Мсье Альфонс, разве добродетель – не та женщина, которую вы поколотили?

Наступила тишина. Сутенер молча усмехался.

– Тебе никогда не говорили о Боге?

– Это ругательство, но не бранное. Так говорят, когда не слишком сердятся.

– Будь серьезнее, Люс! – настаивала принцесса. – Разве ты не знаешь, что есть скверные вещи, которые не должно делать?

– Еще бы! Не для чего делать то, отчего скверно!

Ее неосознанно порочные ответы сопровождались лукавством, подсказывающим ей, что к ней обращается недруг Альфонса.

Принцесса продолжала искать хоть частицу целомудрия в душе этой порочной девственницы.

– Разве в школе ты не видела распятия?

– Видела – однажды пришел распорядитель и сказал, что это запрещено. Он сорвал распятие со стены и бросил его в тележку, где уже лежало много-много распятий!

– Господи, не прощай им их грехи! – закричал Небо́, поднимаясь с места. – Перестань дрожать, мерзкая тварь, твоя жизнь имеет ценность! Не дай мне Бог одним движением породить поколение подобных тебе чудовищ! Не дай мне Бог возвести Вавилонскую башню злодеяний! Поднявшись высоко над облаками, она осквернит небеса, и небеса отмстят за попрание своего Закона. Я вижу потомков Каина другими глазами. Беззаконие должно покрыть землю подобно проказе, чтобы земля воспротивилась тяжести стольких бесчестий и чтобы неподвижная материя разрушила самое себя, ужаснувшись скверны, исходящей ото всех – порядочных трусов и бесстрашных злодеев. Отошли эту нечисть – она будет способна лишь на лицемерие – и отведи нас туда, где собираются сутенеры.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: