Берлин, улица Унтер-ден-Линден 10 страница

Однажды в феврале с северо-востока на горизонте показались темные облака пыли. Приближаясь, они становились все больше, и среди рабочих распространилось беспокойство. Наконец британские офицеры сообщили, что это ведут турецких военнопленных в Каир.

Встреча посреди пустыни с молчаливыми, измученными страхом неизвестности людьми стала знаменательным событием. Тысячи изможденных, в изодранной одежде турок промаршировали мимо раскрывших рты египтян. Лишь немногие опасливо поглядывали по сторонам, остальные шли, понурившись. На многих были грязные, истрепанные повязки с запекшейся кровью. Пленные безвольно прошли вдоль железной дороги на запад и скрылись за горизонтом, как fata morgana.

Омар испытывал искреннее сострадание, потому что от природы был добрым человеком и всегда брал сторону слабых, потому что и сам принадлежал к таким. Он часто вспоминал это происшествие.

Хотя турки были врагами Египта, а англичане помогали египтянам, Омар больше симпатизировал врагам, чем союзникам. Видимо, это объяснялось тем, что день ото дня ему навязывали, кто должен быть для египтянина врагом, а кто — другом. Омар все время боролся с ощущением, что все должно быть наоборот, что британцы — враги Египта, а турки — его друзья. Прошло много дней, прежде чем им овладело равнодушие.

Каждый раз, продвинувшись вперед на расстояние в пять миль, они разбивали новый лагерь. Оттуда мужчины ходили на работу. Но со старого места забирали не все палатки: те, что оставались, служили складами и продовольственными базами и стояли вдоль всей железной дороги в десяти километрах друг от друга.

Там, где прямая как стрела дорога пересекала холмы Джебель эль-Каср, соорудили самую большую стройплощадку. Полковник Солт собрал весь рабочий корпус и разделил его на три отряда. Британская команда подрывников проложила проход через холмы Джебель эль-Каср с помощью трех тонн динамита. Первая группа убирала обломки, вторая выравнивала насыпь, третья укладывала шпалы и рельсы. Спустя две недели рабочий корпус продолжил движение на восток.

Омар получил от Солта скучнейшее задание — охранять лагерь в эль-Касре вместе с Джерри Бакстоном, десятью британскими солдатами и двадцатью египтянами. Впервые в жизни Омар держал в руках оружие и впервые же не хотел брать на себя ответственность за своих рабочих. Три смены по десять человек охраняли лагерь круглосуточно. Людей больше тяготили одиночество бесконечного каменистого Синая и скука, чем безжалостная жара днем, ночной холод и изнурительная работа на железнодорожной насыпи. Они лениво лежали в палатках, дымили табаком и, несмотря на строжайший запрет, прикладывались к запасу виски. Призывать Бакстона к ответственности было бессмысленно, потому что тот находился в плачевном состоянии.

Практически каждый день между британцами и египтянами возникали ссоры из-за того, кто кому должен отдавать приказы, доходило даже до драк, мирное урегулирование которых занимало больше времени, чем непосредственная работа в лагере. Повар заболел, и никто не мог взять на себя его обязанности, поэтому каждый день они ели лишь хлеб с сардинами и запивали скудную еду чаем. От этого настроение, конечно, не улучшалось. Можно было даже сказать, что ситуация стала взрывоопасной. Наконец после долгих уговоров удалось убедить Бакстона отправиться с первым паровозом на восток, где находился Солт, сообщить ему о тяжелом положении и попросить помощи. Омар же оставался за главного.

Когда спустя два дня Бакстон не вернулся, египтяне и британцы отказались выходить вместе в караул, и даже слезные уговоры Омара не помогли. Лагерь круглые сутки был открыт и не охранялся. Караванщики и пастухи, которые случайно забредали в эти места, могли свободно пополнить свои запасы. На третий день Омар решил отправиться на поиски Бакстона и утром сел на паровоз. В конце пути он обнаружил Бакстона, который о чем-то оживленно разговаривал с британскими офицерами, словно и не было у него никакого задания.

Во время встречи с Солтом вдалеке послышался сильный взрыв. И почти сразу же на западе в небо поднялся черный гриб дыма.

— Саботаж! Саботаж! — Солт взвыл, как раненый зверь. Взволнованно промчался по лагерю, собрал вокруг себя вооруженных солдат. Никто не знал, что на самом деле произошло, но полковник кричал, что предаст Омара и Бакстона полевому военному суду, если в эль-Касре взлетел на воздух пороховой склад.

Однако происшедшее превзошло все ожидания. Когда паровоз приблизился к Джебель эль-Касре, машинист в тревоге подал знак назад, где в открытом грузовом вагоне на лавках сидели Солт, Бакстон, Омар и группа вооруженных офицеров. Омар высунулся за борт вагона, чтобы получше разглядеть, что случилось, но густой дым заслонял всю картину. Вскоре железное чудище со скрежетом остановилось.

— Конечная! — крикнул машинист, слезая по железной лестнице с платформы паровоза. Солт и другие осторожно приблизились к выжженной воронке, которую увидели впереди. Как надломленные стебли тростника, висели искореженные рельсы над воронкой в двадцать футов в ширину и столько же в глубину. Силой взрыва выдернуло шпалы, которые вместе с осколками скалы полетели в находящийся по соседству лагерь и разорвали палатки и навесы, словно бушующий хамсин.

Мужчин сковал парализующий ужас. Прежде всего их испугала тревожная тишина и отсутствие вокруг кого бы то ни было. Они выглядели растерянными, пока Солт не расстегнул верхнюю пуговицу мундира и не начал жадно глотать воздух.

— Это саботаж! — тихо, почти шепотом произнес полковник. И еще несколько раз повторил: — Это саботаж! — Казалось, эти слова каким-то странным образом успокаивали его, словно он собирался с силами для новой вспышки гнева, к которым привыкло его окружение. Но ничего не произошло. Солт молча прошелся по краю воронки, оттащил порванный палаточный брезент и начал ковыряться в мусоре, которым был усеян весь лагерь. От гарнизона не осталось и следа.

В комнату проникало очень мало света, и не только из-за крошечных окон. Зарешеченные окна выходили в приямок, над которым тоже стояла решетка. Помещения подземного этажа располагались в бывшей казарме на окраине Исмаилии, где теперь была штаб-квартира сэра генерала Арчибальда Мюррея.

Омара арестовали в Джебель эль-Касре и под конвоем двух вооруженных солдат доставили в Исмаилию. Полковник Солт обвинил его в измене. Полковник не поверил Омару, который убеждал, что заговор готовился за его спиной и что он совершенно ничего о нем не знал. У Солта, правда, не было доказательств, но он заявил, что представит свидетелей на военном суде.

В камере в десять шагов в длину и пять в ширину у одной стены стояли нары, от которых исходил такой отвратительный кисловатый запах, что Омар сначала даже не мог дышать. В первые дни, проведенные в одиночестве в этой гнетущей атмосфере, у него появилось чувство неминуемой гибели. Он знал, что такое военный суд, знал и то, что каждый обвинительный приговор означал расстрел. В отчаянии и ожидании неизбежного, когда пропадало всякое желание сопротивляться, Омара охватывало некоторое подобие безумия. Он начинал громко произносить защитительные речи, сопровождая их театральными жестами, читать суры из Корана, в которых говорилось о справедливости Аллаха, как его научил Тага. Еду он получал дважды в день, миску просовывали через окошко в двери, но Омар отказывался от нее не из упрямства или протеста. Он просто не мог есть в такой ситуации.

На четвертый день, когда его разум уже готов был помутиться, к Омару неожиданно подселили сокамерника. В скудном свете, проникавшем через молочно-белое стекло окна, он различил горестные черты лица какого-то египтянина, конечно, не крестьянина или пастуха, а скорее, какого-то чиновника из органов власти.

Омар дружелюбно протянул руку и представился:

— Меня зовут Омар.

Но сокамерник отверг попытку познакомиться и молча отвернулся от Омара.

Ночью Омар неожиданно проснулся. Он ничего не мог разглядеть, но почувствовал, как новичок схватил его за руку и сильно встряхнул.

— Эй! — тихо позвал сокамерник. — Эй, проснись, ты несешь какую-то околесицу.

Омар пробормотал извинения и испуганно уставился в темноту.

— Что ты там плел про динамит? — раздался голос из темноты. — Ты кричал: «Я взорву вас всех!»

— Я не знаю, — соврал Омар.

— Меня зовут Нагиб эк-Кассар, — сказал сокамерник.

— Омар Мусса, — еще раз представился парень, после чего наступила долгая пауза. Наконец Омар набрался смелости и тихо произнес: — Британцы обвиняют меня в саботаже. Они считают, что я виноват в подрыве новой железнодорожной ветки на Синае…

Нагиб присвистнул сквозь зубы и с уважением осведомился:

— И что?

— Что?

— Я имею в виду, что ты натворил?

— Разумеется, ничего! — возмущенно воскликнул Омар, и в тот же миг у него возникла мысль, что сокамерник может быть подосланным шпиком. — А ты? — с любопытством спросил он в ответ.

— Шпионаж, — проворчал эк-Кассар, и снова наступила бесконечно долгая пауза.

— И за кем ты шпионил? — поинтересовался Омар.

— Да я вообще не шпионил! — Эк-Кассар разволновался. — Я рисовал карты в Рашиде и Саккаре, археологические карты. Я и не знал, что британцы вот уже несколько недель следили за мной.

— Археологические карты, говоришь?

— Да, я археолог. Я учился в Берлине. Когда началась война, мне пришлось вернуться на родину, в Египет.

Омар сел на нары и, напряженно вглядываясь в темноту, подумал, можно ли довериться этому незнакомцу и рассказать, что он работал у профессора Шелли. Но подозрения не отпускали его, и парень смолчал.

— Они не имеют права так обращаться с нами! — закричал сокамерник. — Свора колониалистов! Но придет время, и тогда…

— Тише! — предостерег его Омар. — Охранники наверняка подслушивают у дверей.

Во время разговора, который продолжался всю ночь, у Омара сложилось впечатление, что эк-Кассар говорит правду, что он не британский шпик. Но Омар все равно решил быть максимально осторожным. Ненависть, с которой Нагиб говорил о британцах, могла завести в ловушку.

После недели, проведенной в одной камере, Омар и Нагиб начали доверять друг другу. Каждый осторожно прощупывал нового знакомого, и для этого как нельзя лучше подходили бесконечные темные ночи, когда невозможно было увидеть собеседника. В темноте не видны жесты и мимика, а слова приобретают неожиданно большой вес. И как только наступала ночь, Нагиб каждый раз на чем свет поносил британцев и прочих колониалистов. Он приводил при этом такие убедительные аргументы, что у Омара отпали все подозрения в неискренности сокамерника.

Казалось, Нагиб, в отличие от Омара, который часто терял присутствие духа, набирался сил от своих радикальных речей. Его позиция очень удивляла Омара. Нагиб успокаивал Омара и уверял его, что не следует бояться будущего, что он знает многих людей, которые никогда не оставят друга в беде, что ни о чем не стоит волноваться. Хотя Нагиб убеждал Омара, что тот может полностью положиться на него, юноша не верил успокоительным словам, он считал их дешевой отрадой в безвыходной ситуации. Но однажды ночью произошел странный случай: Омар проснулся от того, что ему послышалось, как кто-то стучит в зарешеченное окно.

— Нагиб, Нагиб! — зашептал Омар. — Ты слышишь?

— Да, — ответил Нагиб.

— Что это значит?

— Я похож на Аллаха? — произнес тот в ответ.

Стук стал громче.

— Вставай, — прошептал эк-Кассар. — Прислонись спиной к стене и скрести руки.

Омар нащупал в темноте стену и сделал так, как ему сказали. Таким образом Нагибу удалось достать до окна и открыть задвижку.

— Что там, Нагиб? — нетерпеливо спросил снизу Омар, когда услышал, как створки распахнулись наружу. От веса сокамерника у него болели пальцы. Чувствуя, что Нагиб возится с чем-то, он робко поинтересовался: — Долго мне еще так стоять?

Нагиб хихикнул, но ничего не ответил, и Омару вдруг захотелось разжать руки, чтобы сокамерник грохнулся на пол. Но потом послышался голос:

— Не так-то просто просунуть бутылку через железную решетку. Давай вниз!

— Что случилось? — спросил Омар, когда Нагиб соскочил обратно на пол.

— Кое-кто принес нам выпить!

— Что?

— Да, перед окном на веревке висела эта бутылка. — Он сунул ее в руки Омару.

— Бутылка? Что это значит? — Омар вернул бутылку.

Вынув пробку зубами, Нагиб самоуверенно произнес:

— Я же тебе сказал, что у меня много друзей.

В темноте было слышно, как Нагиб пьет из бутылки.

— Виски, — довольно пробормотал он, — ирландский виски.

Омар просто онемел. И даже когда Нагиб вручил ему бутылку и предложил сделать глоток, юноша не проронил ни слова. Омар понюхал бутылку, но от ее содержимого его чуть не стошнило. Омар вернул ее, так и не отхлебнув, и улегся на свою койку. Нагиб наслаждался виски, как запретным наркотиком, довольный, он издавал хрюкающие звуки и вел беседы сам с собой, потому что молчание Омара явно ему мешало. Он безудержно расхваливал дружбу и восторгался будущим Египта. Когда в приступе эйфории он говорил слишком громко, Омар призывал его утихомириться.

Он надеялся, что алкоголь в конце концов усыпит его сокамерника, однако вопреки его ожиданиям Нагиб начал произносить шепотом пламенную речь Сааду Загулу, предводителю египетских националистов, и говорить об их общем деле. И каждый раз, когда у камеры слышались шаги охранника, Омар вынужден был прикрывать рот сильно опьяневшему Нагибу. Вернувшись на свои нары, которые стали уже частью жизни, Омар продолжал слушать сокамерника, который в пьяном бреду говорил вполне здравые вещи: Египет должен принадлежать египтянам и никому больше, британцам в этой войне судьба Египта была бы безразлична, если бы не Суэцкий канал и морской путь в Индию. Под утро, когда сквозь высокое окно в камеру попали первые солнечные лучи, язык Нагиба совсем отяжелел, молчаливые паузы становились все продолжительнее. Омар даже не заметил, как Нагиб вдруг заснул.

Еще до утренней поверки Омар попытался спрятать бутылку. Он подумывал спрятать ее в цинковом ведре, которое стояло в углу для удовлетворения ежедневных естественных потребностей. При этом он рассмотрел бутылку со всех сторон и сделал странное открытие: на обратной стороне этикетки, которую теперь можно было увидеть, неуверенными штрихами была нарисована кошка, такая же, как шрам на его руке.

Омар испугался. Что все это могло означать? Он внимательно взглянул на спящего сокамерника и прислушался к его прерывистому дыханию. Омара тяжело было чем-нибудь напугать, но сейчас он очень жалел, что явился добровольцем в рабочий корпус. Бутылка в руках Омара задрожала, и он почувствовал, как на спине выступил холодный пот. За дверью послышались шаги охранника, а потом раздался крик:

— Утренняя поверка, утренняя поверка! — Эти слова Омар слышал каждое утро уже в течение месяца. Нагиб крепко спал.

Когда в двери повернулся ключ, Омар молниеносно сунул бутылку под свой матрац. Охраннику он объяснил, что Нагиб болен, что всю ночь он мучился желудочными болями и его нужно оставить в покое. После скудного завтрака, состоящего из чая и куска черствого хлеба, и утренней поверки Омар возвратился в камеру. От Нагиба исходил довольно неприятный запах.

Омар закинул руки за голову и, лежа на нарах, уставился в потолок, на котором масляная краска отслоилась маленькими треугольниками. Почти пять лет прошло после того странного похищения, когда он был на волосок от смерти, а подлинной причины так и не удалось понять. Тем не менее Омар не видел в этом странном происшествии никакого смысла, хотя после него осталось множество следов. Постепенно юноша забыл о нем, а вернее, это событие почти стерлось из его памяти. Последующие расследования казались ему бессмысленными и даже опасными, а незнание, по его убеждению, было лучшим лечением.

Наверняка он стал жертвой ошибки, путаницы, хотя это не объясняло, какую роль в этой истории играл Юсуф и его дочь Халима.

Халима… Омар все еще не забыл эту девушку. Он долго жил с разочарованием в душе и мыслью, что она его обманула. Чувствуя, что она симпатична Омару, Халима не захотела посвящать его в события, связанные непосредственно с ним. Конечно, тогда он был еще совсем юн и неопытен, но тем не менее никогда бы не поверил в такое коварство. И совершенно все равно, по каким причинам девушка исчезла ночью и больше не вернулась в свой дом. Она сделала это не по доброй воле. Вероятно, она тоже была впутана каким-то странным образом в заговор, во всяком случае, ее не стоит сразу осуждать за исчезновение.

Все эти мысли вертелись в голове Омара, пока он лежал на нарах и прислушивался к тяжелому дыханию Нагиба. Он меньше всего ожидал, что воспоминания о прошлом настигнут его именно здесь, в тюрьме. Какая связь была между британскими оккупантами и склепом под домом Юсуфа, между Омаром и Нагибом? И была ли вообще эта связь? Может, в это дело вмешался обычный случай? Он вспомнил слова профессора, который когда-то сказал, что самые великие открытия человечества произошли не благодаря науке, а лишь случайно.

Как же Омару вести себя в такой ситуации? Стоит ли ему спрятать бутылку и умолчать о своем открытии? Или же Омару нужно поговорить об этом с Нагибом и потребовать от него объяснений? Пусть расскажет, что значит этот символ в виде кошки! Омар так и не нашел ответа. Чем больше он старался упорядочить свои мысли, ответить на вопросы и понять нестыковки, тем меньше был в состоянии рассуждать здраво и логически. И вдруг ему в голову пришла новая мысль. Это было абсолютно неожиданно, почти интуитивно, и сначала Омар даже не поверил, что догадка эта родилась именно у него. Он встал, схватил спящего Нагиба за правую руку и высоко задрал рукав его серого пиджака.

Бывают в жизни ситуации, когда ожидаемое пугает намного сильнее, чем неожиданное. Омар ожидал увидеть на плече Нагиба такой же шрам, как и у себя. Но теперь, когда он увидел это собственными глазами, его пробрал озноб. Омар с опаской опустил руку Нагиба, словно увидел что-то запрещенное. И тут Нагиб проснулся.

Омар больше всего сейчас хотел убежать куда-нибудь, забиться в какую-нибудь щель, где бы он был в безопасности, но он находился в камере, за обитой железом дверью, рядом с часовыми, которые ходили взад и вперед по коридору. Однако отступать было поздно, к тому же юноша хотел посмотреть, что произойдет. Быстрым движением он вынул из-под матраца бутылку и сунул под нос Нагибу.

Тот в испуге отпрянул, не понимая, что все это значит. Но Омар потребовал от сокамерника, чтобы тот рассмотрел бутылку повнимательнее.

Лицо Нагиба расплылось в довольной ухмылке. За все недели, которые Омар провел вместе с товарищем в одной камере, он ни разу не видел, как тот улыбается. Но Нагиб молчал, и это молчание чуть не довело Омара до безумия. Он решительно наклонился к Нагибу, задрал рукав своей рубахи и указал на шрам на плече.

Нагиб вскочил, словно в него ударила молния или ему привиделся кошмар. Казалось, он не верил своим глазам. Он провел ладонью по лицу и стал жадно хватать ртом воздух. Прошло несколько секунд, прежде чем Нагиб вновь обрел дар речи. Наконец он пробормотал:

— Но это невозможно… Этого не может быть.

Омар пристально посмотрел на сокамерника. И хотя он не знал, что произойдет в следующее мгновение, в душе у него вдруг исчез страх. Омар наслаждался той неуверенностью, в которую он вверг своего сокамерника, хотя все выглядело очень нелогично. Ведь Нагиб знал о взаимосвязях, а Омар — нет.

Стоило ли ему признаваться, что он не имеет ни малейшего представления, как этот шрам появился на его руке? Однако сейчас его заявление могло показаться неправдоподобным, поэтому Омар молчал. Он решил молчать так долго, как только сможет.

Нагиб покачал головой.

— Вот так… Сидят двое в камере и не подозревают, что оба они из «Тадамана».

«Тадаман?» — Омар никогда раньше ни о чем подобном не слышал, но он не решился рассказать об этом прямо сейчас. Сначала он хотел узнать, что это за организация.

— Откуда ты приехал? — спросил Нагиб.

— Из Луксора, — коротко ответил Омар.

— Очень хорошо. «Тадаману» везде нужны свои люди. Вот увидишь, они скоро вытащат нас отсюда.

— Ты уверен?

Нагиб кивнул.

— Не сомневаюсь. Эта бутылка — всего лишь знак. Они точно знают, где мы находимся, и хотят показать этим, чтобы мы не беспокоились.

— Показать бутылкой виски?

— Ну да. — Нагиб смущенно взглянул на пол. — В «Тадамане» знают, что я люблю больше пить виски, чем чай, понимаешь?

Омар кивнул, хотя не верил в оптимизм Нагиба. Кому под силу освободить их из британской штаб-квартиры? И вообще, как это может произойти? Прежде всего Омара волновало то, как отреагируют члены «Тадамана», когда обнаружат в камере не одного, а сразу двоих своих сторонников.

— Я тебе сначала не поверил, — снова начал Нагиб. — Подрыв новой железной дороги — это просто превосходная работа.

Омар молчал.

— Превосходная работа, — с признательностью повторил Нагиб. — Если наши люди не вызволят нас отсюда, это будет стоить тебе головы. Но ты можешь быть уверен, они вытащат нас отсюда!

— Да будет на то воля Аллаха! — проворчал Омар и, чтобы покончить с неприятной темой, спросил: — Я тебе тоже не поверил, когда ты рассказал, что просто рисовал археологические карты. Археологические карты… Не смеши меня!

Лицо Нагиба вдруг стало серьезным.

— Можешь смеяться, но только до поры до времени. Когда узнаешь, о чем идет речь, ты тут же прикусишь язык.

— Йа салам. — Омар подошел к двери и прислушался. — Все чисто, можешь говорить.

— Поклянись Аллахом всемогущим и всемилостивым, что не скажешь никому ни одного слова из того, что сейчас услышишь от меня. Иначе ты заплатишь за это жизнью.

— Клянусь Аллахом всемогущим и всемилостивым.

— Поскольку ты один из членов «Тадамана», то имеешь право знать…

Омар кивнул, и Нагиб с серьезным видом начал свой рассказ:

— В начале века в Египет приехал один британский профессор, его звали Эдвард Хартфилд, он был известным археологом. У него была слава полиглота, потому что Хартфилд говорил не только на современных языках, но и хорошо разбирался в иероглифах, иератическом и демотическом письме, иврите, хеттском, вавилонском и арамейском языках, — просто гений, которого не было еще в мире за два последних столетия. Этот Хартфилд с разрешения правительства вел поиски гробницы Имхотепа в Саккаре…

Имхотеп… При упоминании этого имени Омара словно молния поразила. У него появилось ощущение, будто ток прошел из его мозга по всему телу и на мгновение парализовал его. В его мозгу, подобно страницам книги, перелистываемым ветром, пронеслись воспоминания: оставленная в гостиничном номере записка журналиста Уильяма Карлайла с единственным словом «Имхотеп» (которое к тому же было еще дважды подчеркнуто), подробные рассказы профессора Шелли о поисках Имхотепа. Что же, ради всего святого, связывало Нагиба и Омара с этим Имхотепом? Какими путаными дорогами вела судьба в попытках объяснить необъяснимые события?

— Ты же знаешь о роли Имхотепа? — спросил Нагиб.

Омар кивнул.

— Вначале, — продолжал Нагиб, — исследования Хартфилда привлекали не больше внимания, чем работа прочих археологов. У человека этой профессии уходит почти вся жизнь, прежде чем он найдет что-нибудь стоящее, такое, чего никто не ожидает. Многие на этом и останавливаются. Но в случае с Хартфилдом все было иначе. Он сделал массу открытий, у него были такие же значительные находки, как и у Масперо, Мариетта и Петри, но, казалось, они вовсе не интересовали своенравного исследователя. По слухам, он наткнулся на гробницы III династии, но из опасения, что они могут отвлечь его от настоящих находок, исследователь вновь засыпал их. Конечно, этот факт не остался без внимания. Каирское управление древностями и полиция начали расследование, но никто не мог предъявить Харфилду обвинение в чем-либо противозаконном. А когда Картер призвал его к ответу и спросил о причинах столь странного поведения, тот ответил, что ищет гробницу Имхотепа. Этих оснований, по его мнению, было вполне достаточно.

Люди, которых нанимал Хартфилд, хорошо зарабатывали, во всяком случае, им платили больше, чем другим рабочим в стране, поэтому практически было невозможно выведать у них что-либо конкретное о деятельности профессора. Никто не хотел потерять такую работу. Со временем все же просочилась информация о причинах, заставивших Хартфилда направить все усилия на поиски гробницы Имхотепа. Точнее, было три версии. Во-первых, предполагалось, что в гробнице Имхотепа спрятан величайший в истории человечества золотой клад. Во-вторых, поговаривали, будто в гробнице Имхотепа хранились документы, заключавшие все знания человечества на тот период, в том числе знания, которые в наше время уже давно забыты и которые сулят власть над всем миром тому, кто их нашел.

— А третья версия? — взволнованно спросил Омар.

— По третьей версии, в гробнице Имхотепа было и то, и другое: все золото и все знание человечества.

Омар, пораженный, пытался упорядочить свои мысли и к тому же увязать все услышанное с собственной историей. Он не знал, что главная путаница была еще впереди.

— Но все это лишь предположения, — нерешительно заметил Омар. — Или этому есть доказательства? Какие сведения были в руках профессора Хартфилда? Он должен был предъявить их!

— К сожалению, он больше не сможет этого сделать.

— Но почему? Что это значит?

— Хартфилд пропал. Все выглядит так, словно он растворился в воздухе.

— Что за чепуха! — раздраженно возразил Омар. — Британский профессор не может просто так исчезнуть. Возможно, он вернулся в Англию, потому что отказался от этого предприятия, а может, он что-то нашел и просто хочет утаить свое открытие. Как бы там ни было, я не могу себе представить, чтобы английский профессор растворился в воздухе. У него же были наемные рабочие, они могут рассказать, где его видели в последний раз.

Нагиб жестом попросил Омара, чтобы тот успокоился.

— Да, конечно, день исчезновения Хартфилда известен точно. В последний раз его видели в девятый день месяца рамадан вблизи города Рашид. Это подтверждают двое его рабочих, но потом его след теряется.

— Почему в Рашиде? Рашид в сотнях миль от Саккары. Что нужно было Хартфилду в Рашиде?

— Послушай, мой друг. В Рашиде уже давно археологи наткнулись на старый архив жрецов. К этому архиву, кроме прочего, относится и камень с текстом на трех языках, который обнаружили солдаты Наполеона. К счастью, удалось расшифровать некоторые иероглифы. Большинство из бесчисленных каменных пластин были разбиты, от многих остались лишь осколки. Это был бы сизифов труд, если бы пришлось собрать вместе десять тысяч осколков важных исторических документов. Но даже если бы на это задание и согласился какой-нибудь институт, шансы были бы очень незначительными. Ведь в окрестностях Рашида свои силы пробовали археологи со всего света и наверняка забрали с собой драгоценные обломки камней. Эти фрагменты теперь находятся в музеях и хранилищах Лондона, Берлина, Парижа и даже Нью-Йорка. Хранители музеев и не подозревают, какое сокровище находится в их руках. Но вернемся к Хартфилду. Вероятно, он нашел самый важный фрагмент, который и указал ему на гробницу Имхотепа и ее таинственное содержимое. Но информации на этом обломке не хватило, чтобы отыскать местоположение гробницы. В этом и кроется причина того, почему он продолжил поиск других обломков в окрестностях Рашида.

— Аллах всемогущий! — Казалось, Омара впечатлила эта история. Он замолчал и еще раз обдумал весь рассказ Нагиба. При этом он все больше восхищался этим пьяницей-националистом. Все его объяснения были вполне вероятны, даже если Омар и не мог связать деятельность тайной организации и поиски гробницы Имхотепа. То и другое, собственно, не противоречило друг другу, но и не открывало подлинных причин, поэтому Омар произнес:

— Я не понимаю только одного: каким образом ты оказался вовлечен в это дело? Я имею в виду, как ты узнал обо всем этом?

Нагиб рассмеялся.

— Справедливый вопрос, хотя ответ напрашивается сам. Омар, если сведения профессора о том, что нашедший гробницу Имхотепа получит власть над всем миром, верны, тогда мы, египтяне, потомки Имхотепа, не должны позволить найти эту гробницу никому другому. Этот клад принадлежит нам, сынам Нила, а не англичанам, немцам, французам или американцам. Он принадлежит нам всем, понимаешь?

— Тут я не могу с тобой не согласиться, Нагиб. Но кто-то еще осведомлен об этой тайне?

— Как много людей знает об этом, никто не может сказать. Но я уверен, что британцы двигаются в том же направлении. Только этим можно объяснить мой арест. Обвинение в шпионаже — всего лишь предлог, чтобы отвадить меня от Саккары. Кроме того, в Луксоре есть группа профессиональных расхитителей гробниц, которые странным образом тоже ищут следы гробницы Имхотепа.

— Кто эти люди?

— Их зовут Мустафа-ага Аят и Ибрагим эль-Навави. Первый — британский консул, второй — начальник полиции Луксора и суб-мудир.

— Точно они?

— Ты что, знаешь их?

— Да, я слишком хорошо знаю их. Но ты уверен?

— Абсолютно. Они совершили одну оплошность и недооценили меня. Они думали, что Нагиб эк-Кассар — глупец, пьяница и лентяй, которого можно использовать в своих преступных махинациях. Пьяница — вполне вероятно, но Нагиб не глуп, клянусь Аллахом. Как бы там ни было, с помощью этих спекулянтов мне удалось раздобыть осколок важного камня. Аят и эль-Навави приехали в Берлин и нагло завладели этим обломком — узким черным камнем с демотическим письмом. Тогда я жил в немецкой столице, и за пару грязных марок они попросили меня перевести текст. Я перевел все, как надо. Мне казалось слишком рискованным делать неправильный перевод. Рано или поздно это все равно бы открылось и только возбудило подозрения. Но они не заметили одного: я сделал точную копию этого текста.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: