От Каира вверх по Нилу

Поистине, число месяцев у Аллаха — двенадцать месяцев в писании Аллаха в тот день, как Он сотворил небеса и землю. Из них — четыре запретных, это стойкая религия: не причиняйте же в них зла самим себе и сражайтесь все с многобожниками, как они все сражаются с вами. И знайте, что Аллах — с богобоязненными!

Коран, 9 сура, 36 аят

Отношения между Омаром и эк-Кассаром назывались дружбой, но на самом деле все было немного иначе. После неожиданного освобождения из военной тюрьмы в Исмаилии в жизни Омара произошел крутой поворот. Несмотря на то, что его связь с новым знакомым имела вынужденный характер, юноша получил преимущества благодаря своему шраму на правом плече, появление которого теперь стало ему немного понятнее, тогда как автор сего творения до сих пор оставался неизвестен. И хотя великая война закончилась лишь спустя несколько недель после их освобождения, а обвинения в надуманных преступлениях были вынесены им исключительно по причине военного времени, Омар и Нагиб не знали, находятся ли все еще их имена в списках разыскиваемых британского военного министерства. Они посчитали, что будет лучше, если на первое время они затаятся.

Не было в мире другого города, как Каир, в котором можно было незаметно жить и умереть никем не узнанным. Каждый день где-нибудь между районом Макаттам и вокзалом рушился переполненный жильцами дом с узким фасадом, погребая под своими руинами сотни никому не известных людей, потому что многие поколения подряд в течение столетий надстраивали этаж за этажом без соответствующих на то разрешений. Это продолжалось до тех пор, пока слабые фундаменты не проседали, а балки и кирпичи, повинуясь силе тяжести, не обрушивались вниз. Поэтому для обоих не было проще задачи, чем спрятаться в старом доходном доме, в тени цитадели на боковой улочке шариа Ассалиба между мечетью Ибн-Тулун и мечетью султана Хасана. Там они делили друг с другом две комнатушки, снятые для них неизвестным членом «Тадамана». Их новое жилище располагалось на шестом этаже и выходило окнами на тыльную сторону соседнего дома, который ничем не отличался от всех остальных и стоял так близко, что жизнь соседей всегда была на виду, включая нарушение святых законов даже в месяц рамадан.

Хотя Омар родился в этом городе, ему было неуютно в скопище людей, которые жили здесь подобно боящимся света термитам; к тому же, в отличие от насекомых, у них не было возможности хотя бы раз в жизни подняться в небо и начать все заново. Он никогда не чувствовал себя комфортно в этом грязном, нищем лабиринте живописного старого города на востоке, где постоянно пахло пылью и полуразложившимися фекалиями. Но прежде всего — бедностью.

Здесь египтяне жили, как и несколько столетий назад: они так же одевались и терпели те же лишения. Маленькие радости, как и прежде, ограничивались посещением прокуренных кофеен с выставленными на улицу маленькими столиками. Было достаточно двух пиастров, чтобы разогнать все печали бесконечного полудня. В домах не было воды, и, разумеется, никто ничего не слышал о гигиене. Мужчины ходили в баню, если в том была необходимость (что случалось довольно редко), женщины от воды держались подальше, они носили паранджу, регулярно рожали детей и беспрекословно следовали правилам жизни этих кривых переулков.

Можно было подумать, что Омар вырос в другом Каире, на западе, по ту сторону реки на бахр аль-А’ама, в районе вилл и дворцов в Аль-Гамалея или Дарб-эль-Масмат, где появился на свет хедив Исмаил. Там европейские иммигранты — итальянцы, греки, мальтийцы, французы и британцы — в прошлом столетии привили западный архитектурный и жизненный стиль, а остров посреди Нила, который до постройки плотины в Асуане каждый год заносило грязно-коричневым илом, был превращен в ботанический сад с эксклюзивным теннисным клубом и ипподромом. Здесь стояли роскошные дома с выбеленными фасадами — этот цвет в любой другой части города бросался в глаза, как обутый богомолец в стенах мечети, — пароходные агентства соревновались друг с другом, предлагая на громадных, в человеческий рост плакатах забронировать каюту первого класса. В этом богатом районе располагались банки, сдержанность которых выдавали затемненные окна, а в гостинице «Шеперде» или «Семирамиде» номера на сутки с видом на Нил стоили в три раза дороже, чем годовое жалованье одетого в белоснежный костюм швейцара.

Нет, это не был мир Омара, и люди, которые вели там роскошную жизнь, не будили в нем зависти. Он вырос на краю пустыни, у ворот необозримого города, и ему нужна была близость песков. Дневная жара, трепет ночи, бесконечный горизонт на западе и голоса, которые терялись в этих далях, — это был его мир, он притягивал его своей магией, как аромат женщины. Но как Омару было избежать большого города?

Нагиб считал, что они могли чувствовать себя в безопасности именно здесь, на каирских улицах-ущельях, где каждый человек существовал не один раз, а тысячу, потому что был похож на своего соседа. Омар понимал, что возвращение в Луксор невозможно, но и здесь он оставаться не хотел. По совету Нагиба Омар стал коротко стричь волосы и носить небольшую бородку, которая очень меняла его внешность, а также с удовольствием одевался в европейскую одежду.

В таком виде он однажды отправился в Гизу, которую он покинул восемь лет тому назад, но которая не исчезала из его памяти ни на минуту. Многие склонны думать, что к прошлому люди относятся снисходительно, потому что необъяснимый духовный механизм памяти вытесняет все неприятное, ужасное и чудовищное или, по крайней мере, сглаживает это, но Омару даже не пришлось напрягаться. У подножия пирамиды Омар провел лучшие годы своей жизни, его мир простирался от одного горизонта до другого. А что лежало дальше, он не знал, и его это не интересовало.

По дороге, которая вела из Каира в Гизу, ездили теперь только автобусы. Эти гремящие, исходящие черным дымом чудища заменили экипажи, потому что были дешевле и намного быстрее. Гостиница «Мена Хаус», некогда бывшая для маленького египетского мальчика запретной мечтой, не утратила ни одной черты своего колониального характера. Перед входом погонщики верблюдов все так же ожидали и громко зазывали клиентов.

— Polishingy Sir! Polishingy!

Омар взглянул на низенького, незаметного человечка у своих ног. Он беспомощно глядел на безногого микассаха, который, дружелюбно улыбаясь, протянул навстречу щетку для обуви.

— Polishingy Sir!

— Хассан! — выкрикнул Омар голосом безумца. — Старый, добрый Хассан!

Улыбка на лице калеки сменилась зачарованной неуверенностью. Микассах задумался надолго, так как сомневался, сделать вид, что узнал незнакомца, или напрямую спросить, кто же его собеседник, когда и где они встречались.

Омар избавил чистильщика обуви от долгих раздумий, опустился на колени на теплую мостовую, положил руку на его плечо и сказал:

— Это я, Омар. Неужели годы так сильно изменили меня?

Тут лицо старика озарилось привычной дружелюбной улыбкой, скорее из неуверенности, чем по необходимости, он вытер нос рукавом и нерешительно ответил:

— Омар эфенди. Да позволит мне Аллах пережить этот день еще раз! — Не обращая внимания на окружавших их людей, они крепко обнялись.

— Омар эфенди, — повторял снова и снова чистильщик обуви и качал головой. — Я часто вспоминал о тебе, эфенди, меня мучила совесть, потому что тогда я продал тебя незнакомому англичанину за десять пиастров.

Омар рассмеялся.

— Он был хорошим человеком, как для англичанина. Я научился читать и писать, выучил английский, зарабатывал себе на жизнь. Но потом началась война, и сразу все стало по-другому.

Хассан спрятал щетку для обуви в ящик, украшенный стекляшками, который он все так же таскал за собой, и произнес:

— Ты должен мне все подробно рассказать, эфенди.

Омар взял ящик, и оба отправились в сад у гостиницы «Мена Хаус». Омар наградил швейцара, который попытался преградить им путь, несколькими оскорбительными английскими выражениями, так что тот смущенно ретировался. Омар рассказывал о себе почти до самого вечера, не упуская никаких мелочей, пока горячее солнце не повисло низко над пирамидами, как было уже тысячи раз. Он рассказывал о своей жизни не только потому, что доверял этому добродушному калеке, Омар чувствовал, что его тянет к нему, будто к отцу, ибо микассах любил его как сына. При этом у Омара возникло то самое чувство восторга, которое он испытывал еще в детстве, когда смотрел на этого калеку и поражался его неодолимой жизненной силе. Хассан принадлежал к тому редкому классу людей, которые не жаловались и не ощущали боли, хотя жизнь играла с ними злые шутки. Они, конечно, не были счастливыми в полной мере, но всегда выглядели довольными, а их полное самообладание могло послужить примером любому мизантропу, ведь они получали удовольствие от жизни даже после жесточайших ударов судьбы. Такие люди не знают иной доли, а в общении с окружающими, которые принципиально относятся к ним с подозрением, ни о чем другом не говорят, кроме как о своем тяжком жребии. Они идут и падают, покоряются судьбе, жалеют себя и принимают подаяние, но не потому, что они нуждаются, а лишь из-за того, что это еще больше подчеркивает их несчастье.

Хассан был слишком горд, чтобы просить милостыню, он чистил людям обувь, и ему платили за это, он ненавидел подаяние и с гордостью рассказывал историю об одном богатом еврее, который бросил Хассану монету в пять пиастров, надеясь сделать доброе дело, как того требовала его религия. Хассан поднял монету, бросил ее назад и крикнул, чтобы еврей отдал ее какому-нибудь бедняку.

Когда Омар закончил свой рассказ, у микассаха было озабоченное лицо.

— «Тадаман»? «Тадаман»? — повторял он снова и снова. — Я никогда ничего не слышал об этом. Это, конечно, не значит, что такой организации нет. Я думаю, мне бы даже хотелось, чтобы такая организация существовала, потому что наш народ терпел много несправедливости и такое дело — бальзам на душу нашей страны. Конечно, не все средства хороши, но британцы придерживаются только того, что считают законным и справедливым они. Но это только их мнение, но не наше. Если они тебя найдут, то обязательно накажут.

— Я изменил свою внешность, — возразил Омар. — Когда я утром смотрю в зеркало, то сам себя не узнаю. А для британцев все египтяне на одно лицо.

— Я молюсь Аллаху, всемилостивейшему и всемогущему, чтобы ты оказался прав.

Омар кивнул.

— Мне намного опаснее кажется сам «Тадаман», в котором я стал одним из своих не по собственной воле. Они думают, что я им обязан, ведь они вытащили меня из тюрьмы. Я уже вынашивал мысль, чтобы сбежать, но это очень рискованно. У «Тадамана» везде свои шпионы. Когда ты видишь англичанина, то сразу можешь сказать: это подданный Его Величества, а у египтян не написано на лбу, что они симпатизируют «Тадаману». Наверное, все это ошибка…

У Омара совсем не осталось времени, чтобы хотя бы бросить мимолетный взгляд на лачугу, в которой он провел первые годы своей жизни. Его сводные братья продали небольшое владение вместе с верблюдами и отправились искать счастья в большой город.

Около полуночи Омар вернулся в Каир. На шариа Ассалиба жизнь била ключом. Продавцы кофе лавировали с кувшинчиками на маленьких подносах, пробираясь сквозь толпу. Пахло арахисом, который мальчишки жарили на обочине дороги в жестяных банках из-под рыбных консервов и мармелада, другие разносили на голове булочки с кунжутом, а между ними — множество хурият, которые прищелкивали языком. В кофейне «Роял» на углу возле съемной квартиры, где прямо на тротуаре, мешая прохожим, стояли столики, которые всегда были заняты, Омар наткнулся на Нагиба. Тот о чем-то оживленно разговаривал с каким-то незнакомцем.

Нагиб представил своего собеседника. Им оказался Али ибн аль-Хусейн, тощий мужчина с изрезанным морщинами лицом и седыми курчавыми волосами. Он был родом из Ливана и торговал пряностями. У Али были маленькие и, как показалось Омару, хитрые глаза. Во всяком случае, в его взгляде постоянно сквозило лукавство. Нагиб сообщил, что у торговца для них есть денежная работенка, но, заметив недоверие в глазах Омара, тут же прижал руку ко рту и успокаивающе произнес, что Али тоже один из членов их организации.

Задание, за которое торговец обещал парням пятьдесят фунтов и возмещение всех текущих расходов, на первый взгляд, не было связано с риском. Омару и Нагибу предстояло проплыть вверх по Нилу на корабле и подождать в Асуане караван из Судана, на котором везут хартумские пряности.

Омар, не раздумывая, согласился. Появился шанс убежать от чрезмерной суеты большого города, и он забыл об опасности, которая могла таиться в деле, предлагаемом Али ибн аль-Хусейном. Молодость и неопытность, а также доверчивость, бывшая основной чертой характера Омара и в целом определявшая его судьбу, победили сомнение. Конечно, у него имелся опыт общения с незнакомцами, но юноша не мог похвастаться тем, что хорошо разбирался в людях. К тому же он обладал веселым нравом, а жизнерадостность и неспокойный дух играли не последнюю роль в его жизни.

Нагиб, будучи старше Омара, не был ему ни помощником, ни заступником, скорее наоборот. Как только Нагиб дорывался до виски (а таких дней было больше, чем трезвых), Омару приходилось следить за другом, который в таком состоянии становился совершенно безвольным. Он оберегал товарища от чужих людей, чтобы обезопасить как его, так и свою судьбу. Отношения молодых людей давно перестали быть прежними, ибо их союз подточило недоверие, и они держались вместе только благодаря общему чувству патриотизма. Они уже давно не работали: с одной стороны — из страха выдать себя, с другой — потому что Нагиб считал, что «Тадаман» не позволит своим членам опуститься.

Было ли это задание дано им по ходатайству «Тадамана» или же это была личная инициатива Хусейна, Омар и Нагиб не стали уточнять. Али исчез сразу же, как только объяснил их задачи и передал конверт с бумагами-инструкциями и деньгами.

И поведение, и речь Хусейна не допускали никаких возражений, поэтому парни не стали задавать вопросов. Хусейн сказал, что будет ждать их 17-го числа этого месяца здесь, в гавани.

В бумагах, которые оставил им ливанец, к удивлению парней, даже не было его адреса, но зато был их собственный. Но, принимая во внимание возможность на пару недель сменить обстановку мрачной квартиры и полученные премиальные, они отбросили последние сомнения. Молодые люди купили по билету на почтовый пароход до Асуана, отдельно друг от друга, чтобы не привлекать внимания. На дорогу ушло три с половиной дня, которые они провели в крошечных каютах на двухъярусных полках — о нормальных кроватях не могло быть и речи.

Старый почтовый пароход назывался «Бедрашейн», у него были широкие гребные колеса, высокая дымовая труба, которая вверху расходилась в форме тюльпана, а на трех палубах могла разместиться добрая сотня пассажиров. В темном нутре корабля перевозили товары для поста. Позади стоявших на отлитых железных колоннах арках, защищавших от солнца, находилась самая верхняя палуба со столовой, меблированной плетеными креслами. Там в основном сидели англичане.

У Омара и Нагиба было достаточно причин, чтобы избегать столовой. Они в основном прогуливались по средней палубе, где, как и в вагонах третьего класса, были установлены крашеные деревянные скамейки. Здесь египтяне ели то, что они прихватили с собой в дорогу, разговаривали, играли в нарды, спали или просто смотрели на проплывавшую мимо них долину Нила. Тут Омар и Нагиб чувствовали себя достаточно уверенно, но все же избегали общаться на людях.

Ночь не приносила избавления от дневного зноя, поэтому Омар предпочитал забиться в нишу на кормовой палубе, чтобы немного подремать. О полноценном сне не могло быть и речи. Они уже проплыли Самалут, а около полуночи «Бедрашейн» должен был причалить у Миньи. Звезды нигде не висят так низко, как над ночным Нилом, и это ввергало Омара в состояние восхищенного созерцания. Именно очарование таких моментов позволяло ему на короткое время забыть о своей судьбе. Нечто подобное происходило с ним и в эту ночь.

Голоса двух англичан на верхней палубе вернули Омара к действительности.

«Сколько еще мне предстоит бегать подобно уличной дворняжке, удирающей от живодеров? Сколько еще я буду оставаться без собственной крыши над головой? Когда же наконец „Тадаман“ и его главари помогут скрыться?» — думал Омар. Заказ, который предстояло выполнить Омару, ни в коем случае не менял его отношения к организации, скорее даже наоборот. Глубоко в его душе поселился необъяснимый страх, и прежде всего перед неизвестным и безликим. Встретиться же лицом к лицу с каким-либо противником он не боялся. Тайком Омар подумывал о том, как бы ему отделаться от Нагиба и «Тадамана».

Его размышления были прерваны обрывками английских фраз, долетевших до его ушей с верхней палубы. Сначала он не проявлял к этому разговору никакого интереса, но затем собеседники сцепились в словесной перебранке, тон их беседы заметно поменялся, и Омару даже не пришлось особо прислушиваться, чтобы понять, о чем идет речь. Один педантично и ловко упрекал другого в необдуманности и глупости, осыпал собеседника градом ругательств, которые, как понял Омар, были самого грязного толка. Другой говорил, что его приятель лишь внешне отличается от их шефа, но болтает такие же глупости и использует те же аргументы.

Вдруг с верхней палубы прозвучало имя, которое заставило Омара насторожиться: Хартфилд.

В тот же миг юноша напрягся, стараясь не упустить ни одного слова. Сначала он сомневался, идет ли речь о том самом пропавшем профессоре, но вскоре его подозрения подтвердились: оба англичанина искали профессора Эдварда Хартфилда.

Один из мужчин неожиданно быстро успокоил другого, так что Омару с трудом удалось подслушать окончание беседы. По обрывкам не связанных друг с другом фраз он догадался, что англичане хотят сойти в Луксоре, при этом он услышал имя Картера.

Омар действовал быстро. Он поспешил в каюту, надел широкополую шляпу, которую полюбил носить с того времени, как стал скрываться в Каире, и поднялся по крутой железной лестнице на верхнюю палубу. Здесь он с подчеркнутой задумчивостью стал прохаживаться среди других пассажиров, делая короткие паузы и как бы любуясь красотой ночи. Таким образом он приблизился к англичанам на корме.

Один мужчина, выглядевший лет на тридцать, был маленького роста и длинноволосый. Резкий в движениях, он как бы составлял противоположность своему собеседнику — здоровому как бык старику, от которого исходило спокойствие, граничившее с вялостью. Как только Омар подошел к ним, разговор тут же резко оборвался, и юноша, незаметно рассмотрев обоих англичан, отправился в обратный путь.

После полуночи, когда пароход под сильные удары гребных колес и громкие крики людей причалил к берегу в Минье, сонный Нагиб вышел из своей каюты. Омар сделал знак, что хочет сообщить ему что-то важное. Они пристроились у поручней, делая вид, будто наблюдают за маневрами швартующегося «Бедрашейна». Когда Омар рассказал о случившемся, сонливость Нагиба как рукой сняло.

— Значит, ты говоришь, двое англичан?

Омар кивнул, не отрывая взгляда от берега.

— Одному — около тридцати, другой — вдвое старше.

— И они хотят сойти в Луксоре?

— Так сказал младший, насколько я смог понять.

— Когда мы будем в Луксоре?

— Рано утром.

После долгой паузы Нагиб произнес:

— Полагаю, мы сейчас думаем об одном и том же.

— Ты считаешь, нам нужно сесть на хвост этим двум англичанам?

— Да, именно так и думаю.

— Но как же наше задание?

Нагиб огляделся по сторонам, проверяя, не наблюдает ли за ними кто-нибудь, но в толкотне и неразберихе их разговор остался незамеченным.

— Нам нужно разделиться, — ответил Нагиб, — один поплывет в Асуан, как было оговорено, второй проследит за этой парочкой. Потом встретимся в Каире.

Ранним утром следующего дня Омар, взяв свой нехитрый багаж, первым покинул пароход. Предприятие было небезопасным. Поэтому Омару приходилось следить, чтобы его никто не узнал. Прежде всего ему не стоило попадаться на глаза этим двоим англичанам. Он укрылся за дощатым бараком и наблюдал, как англичане сошли с корабля. У каждого был большой старомодный дорожный чемодан и узел с вещами, словно они собирались пробыть в стране довольно долго.

Омар ожидал, что они возьмут экипаж и отправятся в гостиницу, но ничего подобного не случилось. Англичане подождали, пока толпа рассосется, отказались от услуг вежливого извозчика и отправились к паромным лодкам на берегу, паруса которых трепетали на утреннем ветру. Сейчас, в первых лучах восходящего солнца, Омар заметил, что англичанин повыше был намного моложе, чем показалось в темноте. У второго была розовато-бледная кожа, что выдавало в нем ирландские или шотландские корни, или, по крайней мере, говорило о повышенном кровяном давлении. Принимая во внимание, что на противоположном берегу не было никакого укрытия, а британцы хотели попасть в Харгу или в один из оазисов Ливийской пустыни, Омар решил, что преследовать их сейчас не имеет смысла.

Он считал цель англичан счастливым стечением обстоятельств, ибо так ему будет легче следить за ними. Куда они могли отправиться отсюда? Может, в эль-Курну, в Дейр эль-Медину, а может, их просто ждал Картер, чье имя они упоминали в разговоре…

Пребывание в Луксоре таило для Омара немалую опасность. Он должен был постоянно быть начеку и следить, чтобы его никто не узнал. Поэтому Омар прервал на время преследование британцев, чтобы обеспечить себе безопасность. После того как пароход отчалил и англичане переправились на другой берег, Омар взял поклажу и отправился в сторону вокзала, чтобы снять комнату в одном из дешевых отелей, которых там было около полудюжины.

Вся ситуация при дальнейшем рассмотрении казалась ему необъяснимо странной, но ведь именно необъяснимые события и определяют нашу жизнь. Проходя мимо старого отеля «Эдфу», Омар заметил, что тот совсем не изменился с тех пор, как он видел его в последний раз, если не считать того, что деревянная терраса перед входом обветшала и еще больше прогнила. Тут Омар почувствовал необъяснимый душевный порыв, ему захотелось взглянуть на сгорбленного старика, которому принадлежал отель.

Внутри ничего не изменилось. Как и раньше, его глазам предстал узкий коридор и стены с облупившейся зеленой краской. По-прежнему использовался коричневый старый ящик для ключей. За стойкой расположился лысый упитанный мужчина, который с гордостью сообщил, что теперь он новый владелец, и поинтересовался у Омара, чем может помочь ему. На вопрос «Есть ли свободная комната и сколько это будет стоить?» толстяк ответил, что сейчас не сезон, дом стоит совершенно пустой, поэтому комнату можно выбрать любую, а уж о цене они точно столкуются.

Омар решил, что выберет комнату, в которой когда-то жил журналист Уильям Карлайл. По сравнению с другими комнатами она оставила наилучшее впечатление. В книгу для постояльцев он вписал себя как Хазифа эль-Джаффара, шариа Квадри, 4, Каир. Это было имя ключника, который жил в нескольких домах от них по той же улице. После этого Омар почувствовал себя более уверенно.

Теперь стоило подумать о том, где он мог бы пересечься с англичанами. Омар вспомнил услышанный на борту «Бедрашейна» разговор, которому стал невольным свидетелем. У него складывалось впечатление, что оба британца совсем не археологи. Проработав несколько лет бок о бок с профессором Шелли, он хорошо знал этот тип людей и то, как эти люди привыкли разговаривать. Но что этим типам нужно от Хартфилда? Омар опустился на кровать, закинул руки за голову и уставился на противоположную стену с некогда белыми обоями, которые теперь были испещрены порнографическими рисунками, любовными признаниями на английском и арабском языках и расчетами квартирных издержек. Омар задумался. Профессор Хартфилд считался пропавшим без вести. То, что он исчез из-за каменного обломка, сомнения не вызывало, так говорил и Нагиб. И вот здесь было два варианта: либо Хартфилд решил искать гробницу Имхотепа самостоятельно, сохраняя все в строжайшей секретности, либо группа конкурентов завладела информацией и устранила профессора — похитила, пленила или убила. Может быть, Хартфилд не открыл им все, что ему известно, может быть, профессор кому-то сейчас нужнее, чем когда-либо раньше, и именно этими людьми являются двое загадочных англичан.

Погрузившись в размышления, Омар вдруг ухватился за мысль о том, что и ему уготована темная, неясная судьба. Судьба, которая с помощью цепи загадочных событий свела вместе многих людей, у которых была одна цель. Ему было трудно отказаться от этого предприятия, бросить все и начать новую жизнь, наполненную постоянным страхом, вечным спутником любого подпольщика. Было какое-то необъяснимое, почти магическое притяжение, которое все время наталкивало Омара на след, как ищейку с уникальным нюхом. Возможно, такое поведение имело в своей основе некую самонадеянность и он хотел противостоять конкурентам, у которых была та же цель? Это была черта характера, чуждая ему, но сейчас вдруг она проявилась.

Омар очень хотел отыскать профессора Шелли, но даже не знал, вернулся ли тот после войны. С другой стороны, ему казалось слишком рискованным вступать в контакт с британцем. Конечно, Шелли сделал для него много хорошего, и Омар испытывал к нему даже какую-то симпатию. Как бы там ни было, отношения между ними уже давно вышли за рамки господина и слуги. Но, принимая во внимание претензии, которые Омар вот уже полгода носил в своем сердце, а также отсутствие возможности встретиться с Шелли, он не мог отделаться от сомнений. К тому же Омар не знал, как отреагирует на его появление Шелли. Профессор был британцем, а имя Омара значилось в списке разыскиваемых лиц, который составило правительство британского протектората.

Первым делом Омар направился к паромщику, который перевез англичан на другую сторону Нила. Получив бакшиш, мужчина тут же вспомнил, что он доставил обоих саидов на жилую яхту «Исида», которая принадлежала какой-то английской леди. Паромщик также разболтал Омару, что мистер Картер совершил какое-то грандиозное открытие в Долине царей. Люди из эль-Курны поговаривают, будто там много драгоценных камней и золота, но этот клад еще никто не видел, потому что вход в гробницу снова засыпали и поставили у входа команду часовых, которая круглые сутки охраняет ее. Истории такого рода периодически возникали с того времени, как Картер избрал своим местом жительства Долину царей. А это случилось двадцать лет назад.

Солнце садилось на западе за горной цепью, окрашивая скалы в тускло-лиловый цвет. Омар попросил паромщика высадить его немного в стороне и потом преодолел остаток пути до жилой яхты пешком.

На яхте горел свет, и теперь под защитой сумерек Омар мог подобраться поближе к кораблю так, чтобы его никто не заметил.

Из приоткрытых иллюминаторов доносились обрывки беседы двух мужчин и женщины. На камбузе, который располагался на корме, готовили ужин. Омар сделал такой вывод, потому что из окна камбуза через какие-то промежутки времени выбрасывали наружу кухонные отбросы. Кок о чем-то оживленно разговаривал со вторым египтянином, которого он называл Гиханом. Внезапно он исчез с камбуза и вернулся с какими-то штуками. Сейчас, когда дневная жара спала и ей на смену пришла ночная прохлада, было слышно, как яхта поскрипывает деревянными бортами, заглушая посторонние звуки. Омар использовал это, чтобы подняться по сходням на корабль. Парень на четвереньках пробрался на переднюю палубу, где можно было заглянуть в салон корабля (до этого он заметил две большие бочки для хранения воды, за которыми можно было спрятаться).

Жалюзи кают-компании были опущены, но сквозь щель Омару удалось рассмотреть обоих англичан. Они сидели за длинным темным столом, стоявшим посреди салона, и внимательно рассматривали карту. Напротив них сидела склонившаяся над картой леди в белом арабском одеянии. Ее волосы были спрятаны под платок. На полу резвилась огненно-рыжая полосатая кошка. Низенький мужчина, которого звали Гарри, рисовал карандашом на карте линии между отдельными объектами и обводил названия, в то время как второй англичанин усердно делал какие-то пометки.

Через некоторое время Омар начал понимать, о чем идет разговор в салоне. Отправной точкой было место обнаружения какого-то трупа в дельте Нила. Это место, судя по нарисованным Гарри линиям, имело отношение к некоей территории в Нижнем Египте и, очевидно, как-то перекликалось с поисками Имхотепа.

Но самым загадочным в этой истории был не сам труп, а его местоположение, которое в свете недавних событий порождало множество беспочвенных предположений.

Неожиданно прозвучало имя Хартфилда, и Омар сначала подумал, что речь как раз идет о теле профессора, пока в ходе разговора не понял, что это труп его жены.

Леди Доусон поразительно владела материалом, она называла имена и факты, услышав которые, Омар сразу понял, что женщина играла здесь решающую роль. Неужели леди Доусон была агентом британской тайной службы? Омар припомнил время, когда работал с профессором Шелли. Тогда он заметил, что профессор и его жена старались осторожно общаться с леди. Неужели Омар, сам того не подозревая, служил в доме шпиона?

В такой волнительный момент, как этот, ему казалось возможным все. Могло ли быть такое, что Шелли научил Омара читать и писать, чтобы потом использовать его как агента против своего же народа? Может, профессор отказался от своих намерений только потому, что разразилась война? А если ночное нападение у колоссов Мемноса было инсценировано британцами, чтобы вызвать ненависть к египетским националистам? Неудивительно, что Омар в этот момент готов был броситься на обоих англичан и коварную леди, хотя и понимал, что это нападение грозило ему верной гибелью.

Все египтяне от природы обидчивы, они сильно переживают от нанесенных им оскорблений. Их безудержная ярость требует немедленной кровавой расправы, но для них также характерно то, что после короткой вспышки гнева они могут быть очень терпимы и снисходительны. Египтяне напоминают африканских слонов, о которых известно, что они с видимым безразличием терпят любую боль, пока чаша терпения не переполнится, — тогда они планомерно и обдуманно выступят против своих обидчиков. Если бы Омар выдал себя в ту секунду, то наверняка поверг бы людей, находящихся в салоне, в шок. И, разумеется, он был бы морально удовлетворен на короткое время, но в конечном счете его ждал бы прискорбный и глупый проигрыш, о котором он сам бы потом очень сожалел. Если же он действительно хотел насолить британцам, то ему нужно было повести их по ложному следу в поисках гробницы Имхотепа. Омар не мог так просто отдать добычу этой подлой своре ищеек.

Продолжая вполуха слушать разговор англичан, Омар пытался разложить по полочкам все, что ему до сих пор удалось узнать. Труп Мэри Хартфилд был найден между Рашидом и Фувой, в пустынной местности дельты Нила. Но нигде не было и следа профессора. Однако он сам, его документы и знания давали англичанам решающие сведения об Имхотепе. Были ли Хартфилд и его жена внезапно застигнуты песчаной бурей? По меньшей мере все указывало на это, и тогда, возможно, профессор и погиб. Ведь если бы он остался жив, то наверняка не успокоился бы, пока не нашел труп жены и не похоронил бы его. С другой стороны, все, кто искал гробницу Имхотепа, знали профессора Хартфилда. Не исключено, что археолога выкрали или убили с целью завладеть ценными документами, а смерть его жены — всего лишь инсценировка, чтобы отвлечь внимание от факта ограбления. Каждый, кто был связан с этим делом и кого знал Омар, был способен на убийство: «Тадаман», искавший власть и влияние, тайная служба британцев, которая не позволила бы, чтобы влияние и власть перешли к кому бы то ни было, и ага Аят, которого привлекало все, что сулило деньги.

Омар глубоко задумался над своим положением и на какое-то время потерял бдительность. Он перестал следить за обстановкой, забыв, что находился среди бочек, ящиков, бутылок и ведер. После неосторожного движения одна из бутылок упала на палубу и разбилась. На секунду Омар задумался, броситься ли ему прямо с борта в Нил или пуститься наутек вдоль борта и сбежать на берег по сходням. Повинуясь инстинкту, Омар все же избрал последний вариант, и, прежде чем вооруженные англичане показались на палубе, он уже достиг берега и скрылся в темноте.

С безопасного расстояния всего в несколько десятков метров Омар наблюдал за тем, как мужчины обыскивали палубу. Он слышал, как один из них высказал предположение, что бутылку свалила кошка. После этого мужчины спустились обратно в салон, а Омар вернулся к тому месту, где его ожидал паромщик.

Глава 7

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: