Берлин, улица Унтер-ден-Линден 11 страница

— Если я тебя правильно понял, Нагиб, до сегодняшнего времени найдены лишь три обломка камня — документа, в котором говорится об Имхотепе. Один находится у Хартфилда и считается, так сказать, пропавшим, второй — у Аята, а третий хранился в Берлине, но тоже каким-то образом попал в его руки. Это значит, что британский консул сейчас владеет наибольшей информацией.

— Логично, но это не так. Подумай, ведь у Мустафы есть одна цель — деньги. Он думает лишь о том, чтобы найти клад с золотом, из которого ему по законам страны причитается половина. Но цель «Тадамана» намного достойнее. Никто из нас не жаждет материальной выгоды от этой находки. Если мы найдем гробницу Имхотепа, выгоду получит наша страна, наш народ. Все мы работаем ради общего дела. У Мустафы-ага Аята больше нет фрагментов камня. Мы храним их в тайном месте.

— Но он ведь знает их содержание, наверное, у него даже списан текст.

— Я в этом не сомневаюсь. Но все же хотел бы ответить на твой вопрос: у «Тадамана» не меньше информации, чем у консула Аята.

— И что же следует из этих двух фрагментов, о которых ты говорил? Что ты узнал?

— Слишком мало, чтобы делать какие-то выводы. Там говорится о жрецах Мемфиса, гробнице божественного Имхотепа и фараона Джосера. Вообще, там есть несколько словосочетаний, остальное не имеет пока никакого смысла. Там идет речь о песке, о тайнах человечества, о ночи и жидкости. Чем больше думаешь над этими словами, тем больше запутываешься.

— Содержание этих обломков было известно профессору Хартфилду?

— Я не думаю, что это возможно. У Хартфилда, скорее всего, был свой осколок камня, который давал реальные шансы найти Имхотепа.

— Вполне вероятно. Но можно ведь предположить, что фрагмент Хартфилда теперь утерян. — Омар разволновался.

— Я не могу в это поверить! Исчезновение Хартфилда вряд ли можно считать случайностью. Логично же, что его исчезновение как-то связано с этим документом. Кто-то забрал обломок себе и, наверное, устранил профессора. Значит, фрагмент все еще существует и его хранят как некое сокровище.

Нагиб надолго задумался, а потом заметил:

— А ты, Омар, сообразительный малый и будешь полезен «Тадаману».

— Я не сомневаюсь в том, — сказал Омар, — что Хартфилд стал жертвой людей, которые знают о тайне. Они устранили профессора, чтобы завладеть каменной пластиной. Остается только один вопрос: кто это мог сделать? Кто знал о намерениях Хартфилда?

Омар взглянул на Нагиба. Тот понял, что означает этот взгляд, и яростно замахал руками.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, но это ошибка. «Тадаман» не имеет никакого отношения к исчезновению Хартфилда. Если бы за этим стояли наши люди, этот фрагмент был бы у нас и мы бы значительно продвинулись в поисках.

Слова Нагиба звучали убедительно. Но Омар все равно не поверил в то, что после исчезновения Хартфилда не осталось никаких следов. Он продолжал докапываться до истины.

— Значит, ты говоришь, что день, когда исчез Хартфилд, известен. Тогда должны быть люди, с которыми работал профессор.

— Конечно, такие есть.

— А их опрашивали?

— Да. Кто-то из наших людей опросил их.

— И что он выяснил?

— Ничего.

— Ничего?! Это невозможно. Должно же быть хоть что-то, какие-то зацепки, подозрительное поведение, следы, которые оставил профессор.

— Нет.

— И вы на этом успокоились?

— Да. А что нам еще оставалось делать?

Омар покачал головой.

— Искать дальше. Кем был этот человек?

— Я не знаю, я позабыл его имя. Но это был человек, верный «Тадаману», на которого можно было положиться.

Разговор затянулся до ночи. Они лежали в темноте на нарах и разговаривали, в тревоге умолкая лишь в тот момент, когда слышали шаги охранников, которые приближались к двери их камеры, а затем медленно удалялись, действуя точно по часам. Но в отличие от часов, мерная работа которых вызывает обычно чувство гармонии и уюта, пунктуальность охраны тюрьмы в штаб-квартире Исмаилии навевала противоположные ощущения. Каждую ночь те же часовые теми же каблуками выстукивали тот же ритм, бродя теми же коридорами. Это было довольно неприятно. Узники давно сосчитали шаги, которые раздавались по коридору, когда часовые шли к их камере: сорок семь в одну сторону и двадцать шесть — в другую. Этот ритм прерывался лишь иногда, и то ненадолго, бог его знает почему. Долгими бессонными ночами эта внезапная тишина вдруг заставляла прислушиваться любопытного Омара. Что же там могло происходить за дверью? Ведь нет ничего более однообразного, чем ночь в коридоре британской тюрьмы, и внезапная остановка могла быть вызвана лишь неожиданной мыслью или зудящим коленом.

Омар уже был готов поверить в план освобождения, о котором рассказывал Нагиб, но чем дольше он находился в камере, тем больше боялся. Он знал, как обычно проходит военный суд. Все совершается настолько быстро, что не остается времени на вызов свидетелей, а приговор, если уж дело принимает самый серьезный оборот, исполняется в тот же день. Нагибу было хорошо говорить, его предполагаемые действия не нанесли никакого значительного урона вооруженным силам Его Величества. А вот преступление, в котором обвиняли Омара, могло классифицироваться как особо тяжкое, если, конечно, будут тому соответствующие доказательства. На дневной прогулке он слышал, что война близится к концу, что Германия, Россия, Австро-Венгрия и Османская империя на грани краха, а Британия на пороге великой победы. По мнению Омара, это таило в себе большую опасность: «Тадаман», возможно, откажется от своих планов освобождения узников, тогда как британцы, наоборот, незамедлительно накажут всех заключенных «по справедливости».

Однажды, когда Омар уже почти потерял всякую надежду, он проснулся ночью, потому что шаги охранника выбились из монотонного ритма. Это сильно напугало юношу. Он уловил звук непривычно громких шагов, потом на несколько секунд наступила тишина, а за ней раздался глухой удар — неповторимый шум, возникающий при встряхивании увесистой связки ключей. Омар хорошо слышал происходящее за дверью, но при этом ничего не видел из-за полной темноты в камере.

Вскоре после этого в замочной скважине провернулся ключ и в проеме показались две низкорослые фигуры, лица которых невозможно было разглядеть из-за яркого света в коридоре. Казалось, что у них на головах мешки. Один из них тихо произнес:

— Нагиб, пойдем! Быстро!

Омар думал, что Нагиб спит, но тот резко вскочил, шепнул что-то незнакомцам, чего Омар не расслышал, но в ответ нарвался на отказ, потому что оба почти одновременно воскликнули:

— Нет!

После этого они попытались вытащить Нагиба из камеры, но тот вырвался, подошел к Омару, потянул парня за собой в коридор и, задрав рукав его серой рубахи, указал на ожог в виде кошки. Несколько секунд оба мужчины стояли как вкопанные. Поведение Нагиба вызвало у них растерянность. Они переглянулись, сверкнув глазами, и один из них прошипел:

— Во имя Аллаха всемогущего, пойдемте!

Глава 5

В Лондоне осенью

Все лицемеры — и мужчины, и женщины — подобны друг другу в том, что совершают неодобряемое и заставляют других делать то же самое. Они сами не совершают добрых дел и удерживают от этого других. Они все как один скупы в расходовании имущества на добрые дела. Ведь они забыли Аллаха и Господь забыл о них, не направлял их к прямому пути, ибо они отвергли поклонение и повиновение Ему.

Коран, 9 сура, 67 аят

Громадное здание на набережной Виктории в лондонском Сити, к входу в которое можно было подняться по широкой открытой лестнице, было таким же, как и другие дома, если не считать невзрачных посетителей, снующих туда-сюда.

Громадное здание на набережной Виктории в лондонском Сити, к входу в которое можно было подняться по широкой открытой лестнице, было таким же, как и другие дома, если не считать невзрачных посетителей, снующих туда-сюда. В отличие от министерств, страховых обществ и судовых компаний между Чаринг-Кросс и мостом Блэкфрайарз, по которым шоферы везли лордов и с иголочки одетых чиновников, спешащих на работу среди моря разносортного сброда из противоположной части Лондона (районов Ламбет и Саутуарк), к зданию Интеллидженс сервис[7]подъезжали лишь черные кэбы. Но в большинстве случаев из толпы обычно выныривал неприметный пеший посетитель, чтобы, быстро взбежав по каменной лестнице, исчезнуть за вращающимися дверьми.

Меланхолия, которая даже летом не покидает настоящих британцев при взгляде на Темзу, этой осенью уже поселилась на затуманенных площадях Лондона, ознаменовав собой время галош и плащей, театральных сезонов и общественных приемов. Это единственное время года, которое в Лондоне проводил каждый влиятельный человек.

В этом году главной темой, переплюнувшей по популярности все, что обсуждалось в предыдущие годы, стала победа Великобритании, God Save the King, в опустошительной войне, и в клубах на Пэлл-Мэлл и на Олд-Бромптон-роуд в бесконечных разговорах сквозило неумолкающее бахвальство. Конечно, война потребовала чудовищных жертв, в основном за границей, в Лондоне погибло от бомбардировок немецких цеппелинов и самолетов «всего» 670 человек — это значительные потери, но не настолько большие, как ожидалось. Разве президент немецкого общества моторного воздухоплавания не предсказывал, что им удастся то, чего не смог сделать Наполеон: с помощью машин графа Цеппелина за один раз перевезти сто тысяч солдат. Теперь все вокруг пересказывали уморительную историю о том, что автор этого кошмара доживает дни в сумасшедшем доме.

Несмотря на это, работы у информационной службы правительства Его Величества не убавилось, просто она переключилась на другие темы. Полковник Джеффри Доддс возглавлял это учреждение вот уже семь лет, что при всей взрывоопасности заданий говорило о его недюжинном таланте, если, конечно, в связи с публикацией новостей (при использовании эвфемистического названия для шпионажа) можно говорить о каком-то таланте. Описать детально Доддса — значит выйти за все допустимые рамки, поэтому здесь указаны лишь ключевые аспекты его характера.

Полковник Джеффри Доддс относился к тем людям, о которых судят по поступкам. Добродетели, считал он, могут быть фальшивыми, пороки — никогда. Доддс ни за что не согласился бы провести всю жизнь за черным письменным столом викторианской эпохи, украшенным кариатидами, если бы при аннексии Верхней Бирмы он не наступил на собственную мину, которая сильно покалечила его. Таким образом, полковник вернулся из Индии на деревянной ноге и с твердой уверенностью продолжить службу на благо Соединенного Королевства. Поэтому ему пришлось занять «сидячую» должность. Доддс не переставал восхищаться словами умирающего короля Эдварда, который сказал: «Зачем жить, если не можешь больше работать?»

Доддс был белокожим рыжим мужчиной с темными (по какому-то капризу природы), торчащими в стороны усами, и его вполне можно было бы принять за швейцара какого-нибудь заведения в Сохо. Кстати, у полковника были задатки сутенера, деятельность эту он вел как раз в том квартале, но его подчеркнуто корректная одежда марки Dunn & Со вызывала восхищение и удивление у всякого, кто с ним встречался. Есть люди, которые одеваются в твид и кашемир, и есть те, кто это носит. Доддс принадлежал как раз к последним. Он носил дорогую одежду с привычкой дворянина, словно появился в ней на свет, хотя происходил полковник из Ламбета. Его дом был прямо за станцией Ватерлоо, и Доддс не делал из этого тайны. Аристократической внешности лишь иногда не соответствовала манера выражаться, ибо полковник не скупился на непристойности и прочие ненормативные выражения.

В остальном это был высокообразованный человек, который всего добился самообучением вопреки желаниям своего рано овдовевшего отца, торговца пряностями в Ковент Гардене. Доходов от этой мелкой торговли хватало на жизнь, но о высшем образовании не могло быть и речи. Сегодня полковник жил в Кенсингтон Гардене, у него была достаточно дорогая коллекция книг и рисунков прошлого века с изображением лошадей. Доддс был также членом общества по печатанию и распространению Библии и двух клубов, членами которых были также Редьярд Киплинг и Клод Джонсон, менеджер компании «Роллс-Ройс», и, цитируя Гераклита, прославлял войну как мать всех вещей.

Деятельность «Интеллидженс сервис» проходила под кодовыми названиями, которые выдумывал полковник Доддс. И в этой связи он рассказывал своим агентам историю русского министра иностранных дел Александра Извольского, просто из предостережения, чтобы показать, насколько важными бывают коды. Извольский, тогда еще русский посол в Копенгагене, узнав о преобразовании всей дипломатической службы царя, надеялся получить важную должность посла в Берлине. Он отправил своего камердинера, умного и ловкого немца, в Санкт-Петербург, чтобы тот в определенных, хорошо информированных кругах разузнал, какие у него шансы заполучить этот пост. Чтобы никто ничего не узнал, посол и его слуга условились, что в зависимости от ситуации из Санкт-Петербурга будут отправлены телеграфом лишь кодовые слова: кислая капуста — если Извольскому светит стать послом в Германии, и макароны — если ему подготовили должность в Риме. Но в телеграмме из России было совсем другое, загадочное слово — икра.

В этом месте Доддс никогда не мог сдержаться и каждый раз заливался громогласным смехом. Потом он разглаживал опустившиеся кончики усов и говорил, что Извольский был одаренным дипломатом, но никудышным шпионом. Потому что его слуга избрал единственно верное слово-пароль для новой должности дипломата: Извольский должен был стать русским министром иностранных дел.

Кодовое слово операции, которая обсуждалась в эти дни, было фараон. Под этим прикрытием Доддс организовал молодую команду, которая должна была прояснить одну мутную аферу, привлекшую внимание лондонской общественности. Задание на эту операцию отдавал лично премьер-министр под грифом «совершенно секретно», а это значило, что расследование тайной службы ни в коем случае не могло закончиться провалом.

Поводом стала анонимная заметка в «Таймс» от 4 сентября 1918 года, в которой сообщалось о таинственном исчезновении профессора Эдварда Хартфилда в Нижнем Египте. Хартфилд слыл одиночкой, но корифеем в своей области с тех пор, как расшифровал таблички из Файюма — собрание иератических[8]текстов XVIII династии.

Совещание состоялось в комнате карт «Интеллидженс сервис», расположенной на самом верхнем этаже. На стенах, обшитых деревом, были развешаны карты Британской империи и ее колоний, из-за чего комната и получила свое название. Посреди комнаты стоял длинный черный стол и кресла с подлокотниками, автором которых был знаменитый мастер Томас Чиппендейл. Джеффри Доддс сел в узкой торцевой части стола, по обеим длинным сторонам расселись шесть его агентов и протоколист, который принимал участие во всех встречах подобного формата, также среди присутствующих был незнакомый господин, по виду ученый. Он рылся в какой-то стопке бумаг. На доске позади полковника висели фотографии и рисунки. Доддс начал свои объяснения, взяв в руки указку из камыша.

— Это единственная сохранившаяся фотография профессора Эдварда Хартфилда, пятидесяти четырех лет от роду, последнее время проживавшего на Бейсуотер, Глосестер Террас, 124, приверженца протестантско-пиетической церкви, так называемой «low church», женатого на Мэри, урожденной Фишер, — оба британские подданные.

Присутствующие рьяно делали пометки.

— Фотографии предположительно двадцать лет. По словам свидетелей, Хартфилд выглядит сегодня примерно так. — Доддс ткнул указкой в снимок, на котором был запечатлен мужчина с морщинистым лицом, выглядевший соответственно своему возрасту. Хартфилд носил маленькие круглые никелированные очки и бакенбарды, подбородок был гладко выбрит.

— Последний раз профессора видели между 21 и 23 июня в Рашиде, городке в западной части дельты Нила. Более точной даты установить не удалось. О квалификации Хартфилда мне рассказывать не нужно, она и без того всем известна. Достойным упоминания мне кажется тот факт, что интересующая нас персона не работала по заданию Общества исследования Египта, равно как и другой подобной организации. Хартфилд был ученым-одиночкой и всегда мог вернуться к своим доходным домам в Бейсуотере и Паддингтоне, а также значительному наследному капиталу. Его счета в вестминстерском банке «Мерилбоун» не отличаются ничем примечательным, если не брать во внимание, что его последняя, письменно подтвержденная трансакция датирована 4 апреля. С тех пор он не производил никаких банковских операций.

Полковника перебил Джерри Пинкок, маленький, коренастый молодой человек с длинными волосами, какие носили еще во времена королевы Виктории. Его прозвали «barker», что примерно значило «дурнолай», потому что за свое он старался вцепиться мертвой хваткой. Джерри задал вопрос:

— Сэр, можно ли предположить, что этот человек мог стать жертвой несчастного случая, ограбления или какого-нибудь другого происшествия?

— Это не тот вопрос, которым нам следует здесь заниматься, — рассердившись, ответил Доддс. — Любое событие из ранее упомянутых вами могло стать причиной исчезновения Хартфилда. В этом случае дело не должно было бы нас интересовать. Но есть некоторые основания, которые представляют это убийство, если таковое, конечно, имело место, в совершенно ином свете. Я прошу, чтобы вы были внимательнее!

Пока Доддс говорил, все его тело, казалось, было сковано, словно он испытывал какое-то таинственное напряжение, а на лице сияла почти счастливая улыбка. Полковник любил удивлять своих сотрудников постановкой задачи и, сообщая обстоятельства нового дела, каждый раз приходил в состояние эйфории, как восточный сказочник.

Умиротворенно откинувшись на спинку кресла, скрестив руки на груди и глядя то в выбеленный потолок, то на гладкую, совершенно пустую столешницу, полковник продолжал:

— В Египте, который, как вы знаете, находится под британским протекторатом, ежегодно совершаются значительные открытия. Предполагаю, что вы знаете о раскопках, которые ведет Британский музей. Даже эксперты не в состоянии однозначно ответить, сделаны ли уже самые резонансные открытия или настоящие сенсации все еще впереди. Этот вопрос разделил археологов на два лагеря: одни утверждают, что все гробницы фараонов, обнаруженные до сего дня, были разграблены еще в древние времена, а те усыпальницы, что пока не найдены, пребывают в разоренном состоянии. Другие же археологи утверждают, что существуют гробницы, которые были так хорошо замаскированы и спрятаны, что о них забыли еще во времена династий. Однако от одной влиятельной исторической фигуры в истории Египта не осталось и следа. Впрочем, не совсем так. Вот уже много лет археологи обнаруживают находки, позволяющие предположить, что они напали на его след. Но как только какой-нибудь исследователь брался за это дело, след вновь пропадал. Этого человека звали Имхотеп.

В описании Имхотепа полковник Доддс полагался на свою фантазию и широту мышления, так что некоторые присутствующие от восторга закатывали глаза и задавались вопросом, не присутствуют ли они на каком-то семинаре по истории Египта.

Чарльз Уайтлок, мускулистый шотландец из Глазго с кустистыми светлыми бровями, даже беспокойно ударил кулаком по столу и воскликнул:

— Сэр, мы не могли бы перейти к конкретной теме?

Смутившись от такого поворота событий, Доддс прекратил свой экскурс в историю Египта и попытался отыскать утерянную нить разговора.

— В гробнице Имхотепа, — продолжил он, — может быть больше золота, чем во всех современных золотых запасах стран мира, потому что египтяне накапливали его в больших количествах.

Пинкок тихо присвистнул сквозь зубы. После этого слово взял пожилой, незнакомый большинству присутствующих мужчина.

— Если позволите мне вмешаться, я хотел бы сказать, что в первую очередь следует обращать внимание не на золото. В найденных текстах снова и снова повторяются слова о вещах, которых мы не понимаем. Описание этих вещей позволяет предположить, что древние египтяне обладали научными методами и системами, с помощью которых построены пирамиды и высечены из скал тысячетонные обелиски. При этом их смогли перевезти на сотни километров. Египтяне вырыли извилистые ходы гробниц глубиной до двухсот метров, обеспечив рабочих светом и кислородом. Обнаружение гробницы Имхотепа стало бы настоящей научной сенсацией.

— Профессор Шелли — эксперт по египетским древностям, — снова заговорил Доддс. — Короче говоря, гробница Имхотепа слишком важна, чтобы ее открыл кто-нибудь другой, кроме англичан. По желанию правительства Его Величества «Интеллидженс сервис» должен взять инициативу на себя.

После паузы первым заговорил Уайтлок:

— Кто еще, кроме Хартфилда, занимался этим проектом?

— В этом заключается наша проблема, — ответил полковник. — Мы не знаем, кому и что известно о подробностях, ведут ли расследование этого дела другие тайные службы. Ясно одно: еще как минимум две группы пытаются обнаружить эту гробницу. Британский консул в Луксоре Мустафа-ага Аят, — Доддс указал на второй снимок, висевший на доске, — и начальник полиции Луксора Ибрагим эль-Навави, фотографии которого у нас нет. Они оба являются членами банды спекулянтов антиквариатом, у которых налажены контакты с археологами, вероятно, даже с британскими. Они работают с особым рвением и уже один раз могли бы обойти нас, если бы приняли всерьез леди Доусон.

При упоминании имени прекрасной леди по кабинету прошел шепот. В «Интеллидженс сервис» леди Доусон пользовалась симпатией не только ввиду своей красоты, но также благодаря своим достижениям в тайной службе, которые в немалой степени стали возможны благодаря женской хитрости и коварству. То, что она проводила дни, плавая на лодке по Нилу, прибавило ей завистников, но никак не врагов. Во время поисков фрагмента камня в Берлине появление на сцене Аята и эль-Навави почти лишило успеха леди Доусон. Ей пришлось попросить подкрепление и организовать нападение в ночном поезде по дороге в Мюнхен. Это сообщение заставило Пинкока задать еще один вопрос: какую роль в этой истории играют фрагменты камня? Ответ был таков: Хартфилд пытался отыскать отдельные фрагменты камня, поскольку надеялся, что на каменном осколке удастся найти какие-нибудь указания на место расположения гробницы Имхотепа.

— Профессор Шелли может вам подробнее рассказать об этом, — добавил Доддс.

Профессор поднялся и раздал листки, которые лежали перед ним на столе, словно это был семинар.

— Первый фрагмент камня из Рашида, который французы назвали Розеттским, я обнаружил в Британском музее в ходе своих исследований. Когда я получил от вашего шефа секретную информацию о содержании известных частей, я смог сопоставить следующий текст:

— Видите, — добавил профессор, — теперь вы видите, что окончание первого отрывка неполно, но речь идет о золоте, а возможно, и о чем-то большем. От остального текста осталось так мало, что совершенно невозможно ничего разобрать. Надеюсь, что на других кусках содержится больше сведений.

Профессор сел. Агенты испытывали явную беспомощность. Никто не знал наверняка, что на это сказать.

— Кто этим еще интересуется? — спросил Пинкок-Дурнолай.

— Мне кажется, — сказал Доддс, — что вторая группа намного опаснее, чем первая. Речь идет об организации или даже нескольких организациях радикальных националистов. А противники, которые действуют по политическим мотивам, — самые опасные. Мы не знаем, кто глава этой организации и сколько в ней членов. В своем стремлении избавиться от любого иностранного влияния в Египте они не гнушаются никакими средствами. Они совершают нападения на британские учреждения, взрывают железные дороги и топят корабли на Ниле, чтобы привлечь к себе внимание. Они пользуются большой популярностью у народа, поэтому этих людей довольно трудно достать. У них имеются сторонники и укрытия во всех частях страны. Наибольшие опасения вызывает самая разветвленная организация — «Тадаман». Дело в том, что в ее рядах есть высокообразованные и крайне решительные люди. Мы предполагаем, что в ней несколько сотен активистов и столько же сторонников. В качестве символа они используют знак кошки, который можно найти в иероглифическом письме. Почему они избрали именно этот символ, мы пока не можем сказать, но это наверняка послужит ключом к обнаружению центра данной организации. Однако речь идет о гипотезе, не больше.

Доддс в своих объяснениях дошел до момента, когда присутствующие переступили в этом деле за грань оплачиваемого исполнения долга, что было неудивительно. Это прежде всего выражалось в гробовой тишине, повисшей в комнате. Сейчас каждый думал о себе и о том, как ему придется решать данную проблему. Тишина напоминала напряженное затишье перед грозой. Словно раздумывая над проблемами, которые возникали обычно в ходе расследования, каждый из мужчин чувствовал себя декламатором стихов Байрона, а Доддс, чтобы скоротать время, разгладил усы и стал скручивать большим и указательным пальцами их кончики, чтобы они заострились.

— Сэр! — Первым опомнился Дурнолай-Пинкок. — Если я вас правильно понял, сэр, то при решении этой задачи нам предстоит столкнуться с некоторыми труднопреодолимыми моментами. Не только из-за того, что мы не знаем истинных причин этих поисков, неизвестно также место действия, количество участников и подводные камни, которые скрывает это предприятие. Это уравнение с множеством неизвестных, это задача, которую в математике не представляется возможным решить.

— Пинкок! — возмутился полковник. — Мы же здесь не в университете, а в тайной службе Его Величества. — При этом его только что довольное лицо омрачилось и пошло пятнами.

Пинкок тут же встал по стойке «смирно» и коротко, по-военному ответил:

— Так точно, сэр!

Приступов гнева полковника опасались, и Пинкоку было знакомо это выражение лица Доддса, говорившее само за себя: еще один шаг — и будет поздно. Насколько он знал Доддса, у того уже наверняка имелся план битвы, он его давно разработал, расписал линии продвижения и, следуя железным правилам, определил каждому роль в этом предприятии, как для фигур на шахматной доске. И было благоразумно следовать этим правилам. Пинкоку не пришлось больше ждать: Доддс перешел непосредственно к разъяснению своей стратегии.

Исходя из того, что Эдвард Хартфилд занимался этим делом больше, чем кто бы то ни было, нужно было обнаружить следы профессора. Для этого команде предстояло разделиться. Одна половина (далее она будет называться «А»), поддерживаемая профессором Шелли, возьмется за поиски Хартфилда в Англии; вторая половина (далее она будет называться «Б») будет искать Хартфилда в Египте. В случае, если этого человека или его жену не найдут, интерес переключается на свидетелей — друзей, знакомых, случайных людей. Если же и это ни к чему не приведет, следует перейти к изучению публикаций, документов и письменных свидетельств. Если в ходе операции выяснятся ранее неизвестные факты, особенно касающиеся политических группировок, прежде всего секретной организации «Тадаман», о них нужно безотлагательно сообщить в центр, чтобы их получили остальные агенты, участвующие в операции «Фараон».

Начало операции и место получения приказов для группы «А» в Англии будет в здании «Интеллидженс сервис», на набережной Виктории, для группы «Б» в Египте — жилая яхта «Исида», принадлежащая леди Доусон, якорная стоянка в Луксоре. «А» и «Б» будут располагать одинаковыми финансовыми средствами, и их наделят одинаковыми полномочиями в соответствии с внутренним уставом «Интеллидженс сервис». Разрешается применять огнестрельное оружие и получать справки в государственных учреждениях под фальшивыми именами. При разоблачении операции, аресте или задержании одного из членов групп в ходе расследования запрещено называть подлинное имя и свое задание. Следует опровергать любую принадлежность к War Office (военному министерству), подчиненному «Интеллидженс сервис».

Осознавая всю важность задачи, полковник приподнялся в кресле, с выражением триумфатора оглядел присутствующих и медленно произнес, делая ударение на каждом слове:

— Господа, вы — элита мировой империи, которая занимает пятую часть мира, и служба информации Его Величества — лучшая служба. Помните об этом при проведении всех своих операций.

Когда полковник еще говорил, в кабинет вошел посыльный и положил на стол перед Доддсом извещение. Сначала полковник рассерженно отбросил его в сторону, но потом пробежал глазами первые строки и взволнованно заерзал в кресле.

— Только что я получил извещение от леди Доусон из Луксора, — начал он и обстоятельно продолжил: — Внизу дюны, в трех милях западнее Саккары, был найден мумифицированный труп женщины. По всей вероятности, это тело Мэри Хартфилд — жены профессора Эдварда Хартфилда. На теле нашли письмо на имя Мэри Хартфилд, что позволило определить личность. Оно датировано 4 октября 1918 года, на нем стоит подпись и инициал «К». В этом письме речь идет о слепке камня и о сумме в десять тысяч фунтов, которая должна быть передана за него. Место встречи: гостиница «Савой», Каир. День передачи денег: 12 октября 11 часов утра.

— И кто же этот «К»? — взволнованно воскликнул Пинкок, в то время как по комнате распространилось беспокойство и все начали переговариваться друг с другом.

Полковнику Доддсу пришлось потрудиться, чтобы успокоить своих людей. Наконец он привлек к себе внимание, громко заявив:

— Теперь вы видите, господа, что мы, очевидно, имеем дело с нашими будущими конкурентами.

Глава 6

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: