Серяков М.Л. – Богини славянского мира 8 страница

Хоть богинь с корнем сыр-/сур- в их имени в индоевропейской традиции больше нет^ данный корень играл настолько важную роль в религиозных представлениях не только нашей языковой семьи, но даже встречался за ее пределами, что стоит остановиться на нем несколько подробнее. Следует отметить, что он присутствует в имени Ахуры Мазды — верховного бога созданной Заратуштрой монотеистической религии. Поскольку в иранском языке буква с заменяется на х, это объясняет произошедшее в исторический период изменение рассматриваемого корня при том, что в древнеиндийском языке генетически родственный персонаж по-прежнему именуется асурой. Обращаясь к этимологии этого слова, мы видим, что авестийское прилагательное sura означает «сильный, мощный» и, как отмечает Э. Бенвенист, является силой полноты и разрастания. Родственными ему словами являются ведийский глагол su-, sva-, обозначающий «надуваться, увеличиваться», а также такие греческие слова, как хивш «быть беременной, носить во чреве», xuqo£ «сила, господство» и xuqio£ «господин». ²⁵⁸ Отмеченная данным исследователем связь рассматриваемого корня, присутствующем в именах двух богнь, с древнегреческим понятием, обозначающим беременность, наводит на мысль, что первоначально данный корень относился именно к женскому персонажу. Поскольку другие значения этого корня указывают на силу, мощь и господство, логично предположить, что они возникли именно тогда, когда всеми перечисленными характеристиками обладал женский персонаж, т.е. во времена матриархата.

С другой стороны, в индийской мифологии целый класс богов носит собирательное имя асуры, что буквально означает «обладающие жизненной силой»²⁵⁹. К их числу относится целый ряд ведийских богов, однако в более позднее время под этим названием начинают пониматься противники богов, а за самими богами закрепляется наименование дева. Аналогичное деление божеств на две группы мы видим и в Иране, однако там религиозное развитие в этом отношении пошло по прямо противоположному пути, в результате чего дэвы стали восприниматься как демоны, а верховное божество зороастрий- ской религии стало именоваться Ахура Мазда. В скандинавской мифологии также присутствует класс божеств под названием асы (др.-исл. aesir, ед. число ass), которые если не этимологически, то, во всяком случае, типологически вполне соответствуют индоиранским асурам-ахурам. Кроме того, одна руническая надпись первой половины XI в. фиксирует в Скандинавии личное имя Ассур²⁶⁰.

Однако распространение данного корня не ограничивается индоевропейским миром и встречается нам применительно к божествам в ряде древних ближневосточных цивилизаций. Во-первых, это древнеегипетский Осирис, само имя которого было образовано от слова усер — «сильный». О том, что это не было случайным созвучием, говорят различные древнеегипетские тексты, прославляющие силу этого бога. Весьма показательно, что отождествляемый с созвездием Ориона Осирис в одной из своих ипостасей оказывается и богом растительности. В гимне Осирису, высеченному на стеле Амонеса в XV в. до н.э., прямо говорится:

Растут растения по воле его,

И родит ему поле пищу.

Покорно ему небо и звезды его,

И открыты ему врата великие.

Владыка восхвалений в небе южном И прославлений в небе северном.

Незаходящие звезды пред лицом его,

И жилище его — неподвижные²⁶¹.

Еще в одном гимне, помещенном в египетскую «Книгу мертвых» и посвященном этому богу, так же говорится: «Благодаря тебе мир расцветает пышной зеленью...»²⁶² В другом месте «Книги мертвых» покойник, уподобляясь живущему после своей смерти Осирису, говорит: «Я — Осирис... Я живу как зерно, я расту как зерно... Я — ячмень»²⁶³. О более чем тесной связи этого бога с растительностью говорят и археологические данные: «На эту же связь Осириса с зерном указывают и очень интересные предметы, находимые при раскопках: это — полотно, натянутое на раму с ножками, на котором лежит сделанное из дерева контурное изображение Осириса, заполняемое землей с посеянными зернами. Последние, быстро взойдя, давали зеленеющий силуэт Осириса»²⁶⁴. Земля с зерном в ритуальных целях закладывалась так же в деревянные саркофаги в виде мумии Осириса, в результате чего этот бог «прорастал».

Восприятию образа Осириса как идеального примера перехода от звездного культа к поклонению богини Земли на первый взгляд как будто препятствует то обстоятельство, что, как правило, у большинства народов Земля олицетворялась в образе женщины, а Осирис был мужчиной. Однако в данном случае следует иметь в виду то обстоятельство, что египтяне были одним из немногих народов, который обожествлял Землю в мужском обличии: богиней неба у них была Нут, а богом земли — Геб. Кроме того, другой гимн, посвященный Осирису как богу плодородной почвы, именует его «отцом и матерью человечества»²⁶⁵. Хоть древнеегипетский язык и не относится к индоевропейской языковой семье, а во время возникновения культа Осириса древние египтяне явно не имели никаких контактов с индоевропейцами, однако и у них корень ср оказался связанным с понятием силы.

Вторым подобным примером является ассирийский бог Ашшур, давший свое имя сначала названному в честь него городу, существовавшему уже в XX в. до н.э., а затем и всей стране. Начальные стадии его культа, равно как и этимология этого имени, до сих пор не ясны. Название города пробовали связать с семитским suit — «пуп, центр», в смысле «пупа земли». Что же касается бога, то на древних ассирийских рельефах он изображался как божество-дерево, в позднюю эпоху — как священное дерево новогоднего ритуала, в связи с чем С. Смит осторожно предположил, что Ашшур был «умирающим и воскресающим» богом наподобие шумерского Таммуза или египетского Осириса. Вместе с тем нередко встречаются изображения Ашшура в виде охотника с луком в крылатом диске²⁶⁶. Однако Таммуз и Осирис в соответствующих мифологиях считались олицетворениями созвездия Ориона. Сходство это усиливается как за счет того, что в более поздний период женой Ашшура считалась Иштар, бывшая женой Таммуза-Ориона у шумеров, так и за счет охотничьей ипостаси самого Ашшура. Весьма показательно, что и у ассирийцев бог-охотник, ставший затем богом войны и верховным богом, обладал чертами бога растительности, а его имя включало интересующий нас корень.

Третьим характерным примером является древнесемитская богиня Асират (Асирту, Ашера, Ашерту), которая в западносемитской мифологии почиталась как супруга или дочь верховного бога Илу, мать богов и людей, владычица всего сущего. В угаритских текстах она также упоминается как владычица моря великая Асират Морская, что отражает древнейшие представления о связи между водой и женским началом. В йеменской мифологии она также верховная богиня и мать богов, характеризующаяся как «всеблагая»²⁶⁷. В Ветхом Завете фигурирует и второй сын Иакова Асир или Ашер, чье имя буквально означает «счастливый». Более поздние источники добавляют, что за праведное поведение Ашера его потомство было благословлено особой красотой своих женщин и плодородием полей²⁶⁸ — две черты, которые вновь указывают на связь носителя данного имени с плодородием в его природном и человеческом значении. К этому перечню можно также добавить тюркское esar «бог» и мужское божество Asura, ставшее служить олицетворением зла в японской мифологии²⁶⁹.

Поскольку корень сыр-/сур- с похожими значениями присутствует не только в индоевропейской мифологии, но уже на самых ранних стадиях египетской, ассирийской и семитской религий, когда эти народы не имели контактов с индоевропейцами, это приводит нас к выводу, что данный корень образовался и вошел в религиозный оборот этих народов в ту далекую эпоху, когда их далекие предки общались между собой. В лингвистике данный период относится ко времени ностратической языковой макросемьи, которая распалась примерно в XII—X тысячелетиях до н.э. Выдающийся отечественный ученый В.М. Иллич-Свитыч относил к ностратическим алтайские, картвельские, дравидийские, индоевропейские, уральские и афразийские языки, однако относительно недавно С.А. Старостин, основываясь на собственных глоттохронологических подсчётах, вычленил из этой макросемьи афразийский праязык, который распался приблизительно в одно время с ностратическим праязыком. Соответственно, общего предка афразийских и ностратических языков сейчас называют «пара-ностратическим», который должен был распасться еще ранее указанной выше даты. Поскольку древнеегипетский относится к афразийским языкам, интересующий нас корень должен был образоваться в ту далекую эпоху каменного века, когда далекие предки древних егпитян, семитов и индоевропейцев еще жили вместе. На основании приведенных выше мифологолингвистических параллелей мы можем предположить, что изначально корень сыр-/сур- означал «силу», в первую очередь силу растительную, и применялся к высшим божествам соответствующих пантеонов. Значение «силы» в данном слове в историческую эпоху фиксируется для соответствующих богов в египетской, иранской и индийской религиях и восстанавливается для верований славян и ассирийцев. В отечественной мифологии покрытая зеленью Мать Сыра Земля обладает не только силой плодородия, но и дает силу защищающим ее богатырям. У ассирийцев Ашшур должен был точно так же обладать как силой растительности, так и силой как бог-охотник, а впоследствии как бог войны. Кроме того, указанная этимология связывает имя этого бога с «пупом», а живот, где находится пуп, издревле у многих народов считался средоточением силы в человеческом теле. Все эти археологические, фольклорные и этимологические данные, взятые в своей совокупности, указывают нам на то, что культ Матери Сырой Земли, равно как и ее наименование, возник у наших предков очень давно, еще в эпоху каменного века во время господства матриархальных представлений. Именно ее образ стал у нашего народа одним из наиболее древних и устойчивых проявлений архетипа Матери.

Приведенные в этой главе факты помогают понять причину этого. Уже самим фактом своего существования Мать Сыра Земля давала порожденному ею человеку место на ней, место для жизни, место под солнцем и место в человеческом обществе. Она простиралась всюду, куда только не падал человеческий взгляд, и уже в силу этого у ее детей возникало чувство ее необъятного величия, многократно превосходящее самого человека, его силы и способности. Благодаря регулярной смене сезонов, когда поверхность земли то застилалась снегами, то вновь покрывалась пышной растительностью, у человека точно также естественно формировалось связанное с нею чувство времени. При этом даже в самый разгар зимы Мать Сыра Земля скрывала в своих недрах великое таинство неиссякаемой силы жизни, благодаря которому каждый год на земле вновь и вновь возрождалась после зимы вся растительность, которая, в свою очередь, обеспечивала пищей людей и животных. Земля одновременно оказывалась и порождающей матерью, дарящей своим детям не только жизнь, но и место для жизни, их доброй заботливой кормилицей и целительницей, была тесно связана не только с пространством, но и со временем, внутри неразрывного единства которых существовал человек. Особенности ее календарного цикла-, в который человек органически вписывался, в значительной степени формировал весь уклад жизни общества, занимавшегося сначала охотой и собирательством, а затем скотоводством и земледелием, ритм его жизни, многие обычаи и традиции. При этом Мать Сыра Земля являлась для него источником неиссякаемой жизни и источником святости. Как Мать, она являлась высшим нравственным авторитетом и хранительницей закона родовой жизни, одаривая своей благодатью следующих ему людей и отказывая в ней отступникам. При соблюдении нравственного закона она дарует женщинам силу материнства, а мужчинам — силу для одоления врагов, а нарушающим его отказывает после их смерти в приеме в свое материнское лоно, оставляя их тела без погребения. С неизменной добротой Мать Сыра Земля помогала порожденным ею людям во всех их праведных делах, начиная от обработки своей поверхности для получения пропитания или продолжения человеческого рода вплоть до его защиты от внешних врагов. Таким образом, Мать Сыра

Земля одновременно была и жизненным пространством для нашего народа, обеспечивающим само его существование, и источником силы для защиты его внешних границ. Чувство материнской любви к своим детям у Матери Сырой Земли не прекращалось в момент человеческой смерти, а продолжалась и после нее, когда именно земля принимала в свои объятия и укрывала тело умершего. Таким образом, на определенном этапе развития для древнего человека Мать Сыра Земля была если не всем, то почти всем в его жизни. Именно поэтому с родной землей человек чувствовал глубокую и неразрывную связь, которая действительно была подобно родственной связи матери и ребенка. В силу всего этого на Матери Сырой Земле и сосредоточились представления о богине-матери, которая совершает чудо рождения новой жизни, зримо выражающей в нашем мире архетип Матери. Самоотверженная материнская любовь к своим детям, лелеющая нежность и забота о них образовывали ту вечную и незыблемую основу, опираясь на которую этот древний языческий образ богини-матери смог пережить насильственную христианизацию и дойти практически до наших дней.

Со своей стороны и человек действительно ощущал к ней чувство сыновней любви и привязанности. Родная земля стала для нашего народа и Матерью, и верным залогом собственной жизни, и бесценным сокровищем, которое он берег и, если он и далее хочет существовать на своей земле, вечно должен беречь как зеницу ока от многочисленных врагов, пытавшихся и пытающихся ее у него отнять. Пока это мирочувствование сохраняется у нашего народа, у него, несмотря на любые тяжелые испытания, будет будущее, но при утрате этого врожденного и естественного чувства он будет обречен.

Глава 7

ДЕТИ ЗЕМЛИ, ИЛИ «РАСТИТЕЛЬНЫЙ» МИФ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ

В предыдущей главе было показано, что образ Матери Сырой Земли в отечественной традиции следует воспринимать буквально, в том числе и как матери людей. На этот миф недвусмысленно указывают и данные некоторых индоевропейских языков: лат. homo «человек» (этому родственно и готск. guma), но humus «почва, земля», лит. zmones «люди», но zeme «земля». Как полагает итальянский ученый В. Пизани, первоначально в праславянском языке также присутствовал индоевропейский термин g’hemon «человек», связанный с именем земли g’hom, который впоследствии исчез из языка наших предков под воздействием иранского влияния²⁷⁰.

То обстоятельство, что матерью человека в отечественной традиции оказывается не просто Земля, а Земля свежая, цветущая, покрытая зеленью, оказывается еще одним доказательством существования у славян мифа о происхождении человека из травы или растения. У западных славян следы этого мы видим на примере чешского идола Зелу-Зелени-Травы. Так, например, чешский автор XVI в. Неплах из Опатовиц упоминает идола Zelu (о том, что это не плод фантазии этого автора, говорит то, что в более поздних источниках он фигурирует как Zelon), чье имя этимологически связано с др.-чеш. zele — «трава»²⁷¹. О наличии женского прототипа данного языческого божества говорит то, что у поляков 15 июля был праздник, посвященный Matka Boska Zielna, т.е. Травяной²⁷². Вацлав Гаек из Либочан уточняет, что данный идол имел вид сидящей на троне человеческой фигуры: «За эти несметные богатства обильнейшие жертвы горным и воздушным богам были принесены, <...> статуя из золота в виде человека, сидящего на троне, была вылита, что несла образ и имя бога Зелу. Ее поместили в особом святилище внутри дворца, и каждый князь ее с особой набожностью почитал, бросая в огонь вместо фимиама обрезанные волосы и ногти», а вещая правительница чехов Либуша, «свершив своим богам жертвоприношения в святилище Зелу, узнала о своем смертном часе»²⁷³. Достаточно показательно, что о своей грядущей смерти правительница узнает в святилище Зелу, генетически связанного с зеленеющей Матерью Сырой Землей. Насколько мы можем судить по этим отрывочным источникам, данный бог был связан не только с растительностью и богатством, но и со смертью. Интересно отметить, что в другом месте Вацлав Гаек указывает на этого бога как на покровителя амазонок наряду с некой богиней Дирцеей, что также может свидетельствовать о первоначальной связи Зелу с эпохой матриархата: «[Пржемысл] из оракулов узнал, что коварные боги уже прогневались на девушек [амазонок] и что через восемь дней богиня Дирцея отвернется от них и бог Зелу отвратит от их судеб свой дух <...>»²⁷⁴. Представление о человеке-растении было достаточно укоренено в славянской традиции, и в одной южнославянской средневековой рукописи подобным образом был изображен месяц апрель.

Следы некогда существовавшего мифа о рождении человека из Матери Земли и его последующем туда уходе, равно как и обусловленного им семантических параллелей между людьми и земной растительностью, неоднократно встречаются нам как в отечественной, так и в индоевропейской традиции. Проанализировав древнерусские летописи вместе с другими источниками, В.Л. Комарович пришел к выводу о существовании в среде Рюриковичей представления о том, что в новорожденного вселяется душа умершего предка (деда), прибывавшая до этого в земле. Этим, по его мнению, и был обусловлен культ земли: «Земля чтится вдвойне: и за то, что принимает умерших дедов, и за то, что обратно отдает их души новорожденным внукам; чтится вдвойне и род этот, как теперь только выяснилось, переходящий из поколения в поколение предок, то возвращающийся в землю, то из нее же, с первым криком младенца, возникающий вновь для дальнейшей надземной жизни, как етхтоѵю£ в точном смысле этого слова, или, если угодно, как трава, дерево или злак. Видно наконец и то, до какой степени унаследованные от языческой старины воззрения близко соприкасались с сферой княжеского обычного права...»²⁷⁵

Археологические материалы показывают, что подобные представления были глубоко укоренены в отечественном сознании: «С глубокой древности в языческом мировоззрении образ женщины, ожидающей рождения ребенка, переплетался с образом прорастающего в земле зерна. Привески в виде молодого ростка-крина, встречаемые в курганных захоронениях и входящие в состав некоторых древнерусских кладов домонгольского времени, символизировали рождающую жизненную силу женщин»²⁷⁶. Эта же идея фигурирует и в русском духовном стихе, фрагмент которого приводит А.А. Коринфский:

Человек на земли живёт —

Как трава растёт.

Да и ум человечь —

Аки цвет цветёт...

Все это объясняет тот факт, что у многих славянских народов процесс зачатия описывается в терминах земледельческой терминологии: «засеять поле» (рус. арханг. засевать, ср. украинское обращение мужа к жене: «Я вкидаю тіко зерно, а ти выведі з нього чоловіка», пол. «Он на печи пахал, жито сеял; она плакала, он смеялся»)²⁷⁷. Однако ассоциация человека с хлебом, как уже отмечалось ранее, является достаточной поздней, и ей предшествовала ассоциация с дикорастущей зеленью вообще. Так, например, в северорусских причитаниях о молодце, забранном в рекруты, последний отождествляется не только с деревом, но и с травой, т.е. земной растительностью вообще: «И молодешенек, наш свет, да как травиночка, и зелен стоит быв он да деревиночка, и не доросла, как кудрявая рябинушка...»²⁷⁸ О существовании у славян представлений о происхождении человека от культурных растений свидетельствуют такие фамилии, как Хмельницкий, Хлебников или Гречко. Что касается последней, то данная фамилия напрямую перекликается с русской легендой о превращении в гречиху души праведной девушки, которая будет приведена чуть ниже. Этот же «растительный» миф о происхождении человека объясняет и укоренившееся в европейской культуре традиционное изображение Смерти в виде скелета с косой. Данный образ также предполагает если не отождествление, то, по крайней мере, аналогию умирающих людей скашиваемой траве и в который уже раз свидетельствует о существовавшей некогда ассоциации человека с земной растительностью. Данная ассоциация нам встречается уже в древнерусской литературе. Так, повествуя о нашестви татар в 1238 г., Новгородская летопись так описывает их зверства: «Тогда же гнашася оканьнии безбожницы... а все люди сѣкуще акы траву, за 100 верстъ до Новагорода»²⁷⁹. Рассказывая об очередном вторжении татар, теперь уже в 1408 г., та же летопись вновь подчеркивает, что на своем пути варвары «все крестианъ сѣкуще, аки траву»²⁸⁰. Подобный устойчивый образ в отечественном летописании на протяжении ряда столетий свидетельствует о наличии достаточно глубоких корней у интересующей нас ассоциации.

Данные примеры подводят нас к более общему явлению, когда растение ассоциируется с человеком не только в случае его рождения, но и смерти. На Руси часто связывали зелень и с умершими людьми: «Растения, особенно зелень деревьев, травы, цветы считаются также местом обитания невидимых душ, приходящих на землю в поминальные дни троицкого цикла»²⁸¹. Одним восточнославянским регионом данное представление не ограничивалось: «В Болгарии известно поверье, что появляющиеся с «того света» души умерших в период с Великого четверга до Духова дня пребывают на травах, цветах, ветках деревьев... По некоторым восточнославянским свидетельствам, души умерших вселяются в троицкую зелень... Ср. в этой связи частое использование терминов родства (баба, дед, мать, брат, сестра) в народных названиях травянистых растений»²⁸². С другой строны, и у западных славян слово zelonka означает одновременно «свежую зелень» и «олицетворение смерти или кладбища»²⁸³. Интересно отметить, что на традиционных словацких деревянных крестах мы видим не только изображения небесных светил, но и растений. Отразившийся на них религиозный синкретизм наглядно показывает куда, по мнению «двоеверно живущих» словаков, отправилась душа умершего. Представление о связи человеческой смерти с растительностью отразилось и на лингвистическом уровне: с русск. диал. бужать «умирать, издыхать, околевать, испускать дыхание» может быть соотнесен праславянский корень Ьигъ (русск.диал. буз «кустарник, бузина красная», макед. диал. бус «куст, кустарник», c.-x. bus «куст, кустарник»)²⁸⁴. Приведенные русские диалектизмы подтверждают, что аналогичная семантическая связь растительности и смерти присутствовала и у восточных славян. Таким образом, перед нами общеславянское представление о тесной связи с человеком травы или других видов растительности, причем последние могут одновременно восприниматься и как его предки, и как место обитания его души после смерти. Это относилось как к культурным, так и к диким растениям, что великолепно показывает следующее обращение к умершему в белорусских причитаниях: «где ты будешь зацветать — в садочке или в лесочке?»²⁸⁵ Еще более архаичным, поскольку здесь вообще не упоминаются культурные растения, является аналогичный вопрос к умершему в русских похоронных причитаниях: «На травах ли ты вырастешь, на цветах ли то выцветешь?»²⁸⁶

Установленный выше мотив возникновения человеческого рода из земной растительности, в которую он возвращается после смерти, заставляет нас внимательно рассмотреть наиболее распространенный в восточнославянской традиции сюжет, где растения и человек оказываются тесно связанными. Это предание о любви брата и сестры, обычно именуемых в фольклоре Иваном и Марьей, многократно описанный в приуроченных ко дню летнего солнцестояния песнях: «Мысль о кровосмешении повторяется и в купальских песнях. Так в одной купальской песне рассказывается, что чумак, проездом остановившись в одной корчме, женился на наймичке-шинкарке. Когда в понедельник после свадьбы они пошли спать, —

Стала дівка постіль слать,

Постіль стеле, хлыстае,

А він еі пытае:

«А звіткі міщанка?»

«По имени Карпянка».

«А звіткі міщанин?»

«По имени Карпов сын».

«Бодай, попы пропали:

Сестру з братом звінчали!

Ходим, сестра в монастырь,

Нехай нам Бог простит!»

«Монастырь каже: не прійму,

А Бог каже: не прощу!» «Ходим, сестра в темный ліс —

Нехай же нас звірь поіст»...

«А ліс каже: не прійму!

А звірь каже, выжену!»

«Ходим, сестра в море,

Потопимся обое!»

«А море каже: не прійму!

А рыба каже: выкину!»

«Ходим, сестра, горою Разсіемсь по полю.

Разсіемось по полю Шелковою травою.

Будут люди зілье рвати Сестру з братом споминати.

Я зацвіту жовтый цвіт,

Ты зацвітешь синій цвіт.

Буде слава на весь світ».

Таково происхождение цветка иван-да-марья²⁸⁷.

В белорусском фольклоре присутствует более древний вариант сюжета, где уже отсутствует указание на сам обряд церковного венчания, о котором говорится в первом варианте:

Коля речки, коля речки Пасьцила дзеука овечки,

Ды пасучи заснула.

Ехау молойчик — ня чула.

«Уставай, дзеука, досиць спаць,

Ды садзися на коня,

Кладзи ножки у стрымяна».

Едуць поле — другое,

На трецьцее узъежджаюць,

Пытаетца Ясянька:

«Скуль ты родом, Касенька?»

— Я й родом Кракоуна,

— А назвиска Войтоувна.

«Скуль ты родом, Ясянька?»

— Во я родом Кракович,

— А назвиска — Войтович.

— Яше мяне Бог сцярог,

— Што з сястрою спаць ня лег.

— Пойдзям, сястра, у поля,

— Разсеимся обоя:

— 3 мяне будзиць жоуты цвет,

— С цябе будзиць сини цвет;

— Будуць дзеуки краски рваць

— И брата с сястрою поминаць:

«Гэта тая травица,

Што брацейка с сястрицай»²⁸⁸.

Миф о превратившихся в растения людях, глубоко укорененный в русской традиции, в очередной раз всплыл в общественном сознании в страшные времена монголо-татарского ига. Согласно легенде «Откуда гречиха» одну русскую девушку захватчики увели в полон, и, хоть ее силой взял в жены татарин, она, сохранив и в неволе верность православию, продолжала молиться и раздавать милостыню нищим. «Умерла та девка, и похоронили ее не по нашему обряду христианскому, а по ихнему обычаю поганому, татарскому. Только силен Бог. Схоронили девушку, на полянку насыпали землицы, а на той землице и выросла та девушка праведная. [...] Не сама собой выросла-то праведная, а выросла только душа ее: пошла по ее могилочке гречка, а гречка-то и была душа самой той праведницы. Проходит там сколько время, пришла опять нищая братия к тому дому, где жила полоненная девица... Спросили, где могилка, пошли на могилку, да как глянули: ажио та душа на могилке гречишкой выросла! А гречишки до той поры и на свете не было. [...] Смотрят: цвет от гречишки чистый да белый: ровно как душа ее была перед Богом чистая да белая! Взяла нищая братия ту гречишку и понесла на свою на Россеюшку. Оттого и пошла по земле гречишка у нас»²⁸⁹. Об общеславянских истоках данного мифа свидетельствуют как болгарская песня «Лоза и плющ», где девушка и юноша, зарытые в землю за свою любовь собственными родителями, превращаются соответственно в лозу и плющ, соединившиеся и после смерти, так и аналогичная песня боснийских славян-мусульман «Омер и Мейрима», где юноша после смерти превращается в дуб, а девушка — в сосну.

Восточнославянские тексты ничего не говорят о том, что в результате союза брата и сестры возник человеческий род, и даже отрицают сам факт данного союза, подчеркивая, что эта пара успела узнать о своем родстве прежде, чем вступила в реальные супружеские отношения. Однако, как показывает нам ведийский миф о Яме, который будет рассмотрен в следующей главе, где также подчеркивается отказ брата жениться на сестре и, соответственно, отсутствие у них потомства, в данном случае мы имеем дело с весьма ранней моральной цензурой, постаравшейся вытеснить из народной памяти неприглядные для нее факты. О том, что реальный половой союз брата и сестры был, свидетельствуют не только убедительные параллели из других индоевропейских традиций, которые будут приведены ниже, и логические соображения, но и сам факт превращения Ивана и Марьи в цветок — если не было греха, т.е. нарушения установленных запретов, то не должно было быть и наказания, которое в данных текстах оказывается ничем не мотивированным. Поскольку наказание в купальских песнях присутствует, то, очевидно, в предшествовавшей их редакции речь шла о реальном брачном союзе брата и сестры, который был совершен не по неведению (это опять-таки более позднее напластование), а в силу необходимости, поскольку другие брачные партнеры просто-напросто не существовали. Окончательно подтверждает эту гипотезу и магическая практика применения цветка иван-да-марья на Руси, где знахари использовали ее «для водворения согласия между супругами»²⁹⁰. Очевидно, что если бы между братом и сестрой не было бы не просто инцеста, но более или менее длительного и успешного брачного союза, то, согласно магическому мышлению, было бы в принципе невозможно пользоваться цветком, в который превратились Иван да Марья, для укрепления супружеской жизни.

Кроме того, в приведенной выше легенде «Откуда гречиха», генетически родственной мифу об Иване и Марье, в растение превращается не грешная, а праведная душа, что наглядно свидетельствует о том, что первоначально превращение в цветы являлось не наказанием за грех инцеста, а было обусловлено совсем другими причинами.

Лучше понять первоначальный сюжет этого мифа нам поможет обращение к родственным индоевропейским традициям.

Наиболее близкий и генетически родственный славянской традиции миф о тесной связи людей с растениями мы находим в Иране. Там он был изложен в пятнадцатой главе «Бундахишна», восходящего к несохранившимся частям «Авесты». Согласно этому мифу первый человек Гайомарт (буквально «живой смертный»), погубленный духом зла Ахриманом, перед смертью испустил семя, треть которого досталось богине земли Спандармад. В результате этого через сорок лет вырос ревень в виде одного ствола, а еще через пятнадцать лет растение превратилось в первую человеческую пару Машйа и Машйане (Мартйа и Мартйанг). «Они (выросли) таким образом, что их руки оставались на плечах (друг у друга), и один соединился с другим, и они стали одним телом и с одной внешностью. Талии их обоих срослись, и они стали одним телом, так что не (было) ясно, кто (из них) мужчина, а кто — женщина...» Впоследствии они превратились из образа растительного в образ человеческий. Первоначально люди признавали верховенство бога Ормазда, однако затем дух зла Ахриман пробрался в (их) мысли и осквернил эти мысли. Под влиянием сил тьмы они от непорочной жизни перешли к убийству животных и созданию основ материальной культуры. Так Машйа и Машйане выкопали в земле камень и нашли в нем железо, обработали его камнем и огнем и сделали из него топор. Они срубили им дерево и сделали деревянное блюдо. Из-за неблагодарности, которую они проявили, дэвы ожесточились, и Машйа и Машйане стали невольно испытывать друг к другу греховную злобу. Они встали друг против друга, били друг друга, рвали волосы и царапали лица. Тогда дэвы прокричали из тьмы: «Вы — люди, (поэтому) почитайте дэвов, чтобы ваш дэв злобы отдохнул». Машйа пошел, подоил корову, плеснул молоко в направлении севера (отрицательная часть света в ортодоксальном зороастризме), и от этого дэвы стали более сильными, а оба они, (Машйа и Машйане), стали так бессильны, что в течение пятидесяти лет у них не было желания иметь близость, а если они и имели близость, то у них не рождались дети. А по истечении пятидесяти лет появилось желание иметь потомство сначала у Машйа, а затем у Машйане, так что Машйа сказал Машйане: «Когда я вижу тебя, у меня возникает большое желание». Тогда Машйане сказала: «О брат Машйа, когда я вижу твое тело, то и в моем теле возникает желание». И тогда к ним пришло взаимное желание, и они его удовлетворили. У них через девять месяцев родилась двойня («пара»), мальчик и девочка. Из-за их привлекательности одного сожрала мать, а одного — отец. Тогда Ормазд лишил детей их привлекательности, чтобы родители воспитывали детей, и дети выживали. От Машйа и Машйане произошло семь пар, мужчина и женщина, и каждый брат был мужем, а сестра — женой. От каждой из пар в течение пятидесяти лет рождались дети, а сами Машйа и Машйане умерли через сто лет²⁹¹. Иранский миф во многом перекликается с восточнославянскими купальскими песнями, вплоть до ссоры брата и сестры, переосмысленной в некоторых отечественных вариантах в убийство сестры братом, не говоря уже про инцест и омраченность сознания, указание на которое нам встречается в одном из значений древнерусского слова мара. Единственное отличие славянского и иранского мифов заключается в том, что в последнем первая человеческая пара произошла из растения и лишь затем совершила инцест, а в отечественной традиции — превратилась в растения после совершения инцеста. Однако, как будет показано в следующей главе, восприятие инцеста в качестве греха и превращение в цветы в наказание за его совершение представляют собой самую позднюю стадию переосмысления индоевропейского мифа в отечественной традиции. В этой связи стоит отметить, что в зороастрийской традиции само возникновение человечества оказывается результатом трех следующих друг за другом инцестов, исчерпывающих все возможные варианты его совершения: родителями Гайомарта считались небо и земля, ставшие впоследствии восприниматься как верховный бог Ахура Мазда и его дочь, богиня земли Спандармат²⁹². Последняя от семени своего сына рожает брата и сестру, от инцеста которых и возникает не только все человечество, но и различные чудовища. В том, что и в славянской традиции речь первоначально шла не о последующем превращении, а о первоначальном возникновении первой человеческой пары из растительности, которые, в ряде случаев, могли заменяться деревьями или грибами, нас убеждают не только логика развития мифологического сюжета и индоевропейские параллели, но и уникальные данные болгарского фольклора: «Поч- болгарским верованиям, первые мужчина и женщина произошли из грибов (область Монтана)»²⁹³.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: