ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
ВОЗЬМИ С СОБОЙ ПОРТРЕТ…Шум толпы возле картины в огромном зале. Изображена «плохая война», как говорят итальянцы. Опять мчится конница по нивам… Опять артиллерийский дым смешивает с пылью хриплая пехота… Воздух полон стрел… А под ногами конницы в пыли — скрежет, человеческий визг и лязг ножей, которые вспарывают доспехи, как устриц… «Битву при Ангиари» — картон во всю стену выставил Леонардо да Винчи в зале Совета во Флоренции. Толпятся возмущенные и восхищенные. Гонфалоньер Флоренции Содерини стоит, положив руку на бедро, и с гневом смотрит на эту чудовищную картину. Но не смотрит на нее Леонардо, и, не замечая ничего, заглядывает в лицо Содерини, и страстно говорит ему о своем проекте канала, и разворачивает чертежи. — Тут указано расстояние между главными городами, которые пересечет канал, — говорит Леонардо. — А здесь стоимость земляных работ. А вот здесь искусная ирригационная система. Она заставит воду орошать поля. Прато, Пистойя, Пиза и Флоренция выиграют ежегодно по двести тысяч золотых дукатов! Кто захочет — может получить сокровище за акр земли…
— Нет, — говорит Содерини, почти не разжимая рта, и идет к двери. Наступает тишина, и в этой тишине слышен только стук шагов уходящего Содерини. И в этой тишине слышно, как на улице детский голос произносит: — Мама! Содерини идет не останавливаясь, и в толпе купеческой сволочи раздается хихиканье. Это хихикнул Джиокондо. Но Леонардо, бледный, идет за Содерини и слышит, как детский голос просит есть, и видит, как нищая мать зарывает в землю чужую еду… — Стой! — говорит Леонардо, и Содерини останавливается. Тогда Леонардо без сил, без слов показывает ему большой рисунок канала. Потом начинает швырять на пол перед ним бесценные рисунки свои, но Содерини даже не смотрит. — Нет, — говорит Содерини. — Не позволю. Я устал от тебя, Леонардо… От твоих выдумок. Твои безумные фантазии только сеют волнения среди черни… — Синьор мой, людям нужно есть… — говорит Леонардо, задыхаясь. — Еды должно быть столько, чтобы о ней не думать… Чтобы на всех хватило, нужны каналы, машины и знания. И тогда беда не будет кружить над городом. — Просто ушам своим не верю… Ведь ты уже не молод, — сказал Содерини удивленно. — Старый человек, а тешишься ребяческими мечтами… Господи, еще один маньяк, желающий улучшить мир… Как все это старо! Просто ты боишься крови, Леонардо!.. В нашей жизни нужно быть героем, — сказал Содерини. И тогда Леонардо пришел в себя. И рот у него стал такой, каким он его нарисует в Виндзорском портрете, — сжатый и презрительный. — Скоро не останется людей в Италии, — сказал он. — Останутся одни герои… Правда, от этого погибнет Италия, но стоит ли говорить о таких пустяках… Героям всюду тесно, они все время сражаются, дьявол их забери… Один другого рубит пополам и этим делает двоих. Они размножаются делением, как поганки… Это я изобразил в своей картине. — Молчи! — топнул ногой Содерини. — Вместо того чтобы поднять дух людей, ты нас смутил кровавым видением… — Что такое ваша битва с пизанцами? — сказал Леонардо. — Два соседа, живущие через реку, насмерть дерутся на мосту… — Ты стал бесполезен, Леонардо, — сказал Содерини. — Кто ты и что ты? Подумай, ученики твои бездарны… Картин твоих ничтожно мало, да и те на глазах ветшают… Машин твоих не видел почти никто — так, слухи одни… Ты даром прожил жизнь, Леонардо… Ведь ты старик, стыдись, ты бесполезен, — сказал Содерини с презрением. И Леонардо ответил: — Пара коней влечет телегу жизни… И каждый тянет в свою сторону… Телега делает зигзаги в поле… Я все старался направить бег коней прямо по дороге. И Леонардо вышел. …Лошади тихо скачут по мягкой траве в запахе мяты и укропа, который тянется со сжатых полей. Садится солнце. Кричат ласточки. И колокола возвещают своим звоном прощание с Леонардо. …Вот Леонардо сидит в саду Джиоконды, и перед ним портрет, лучше которого не бывает. Джиоконда смотрит на Леонардо не отрываясь, и не отрываясь смотрят на него нянька Анита, ученики — Зороастро и Мельци. — Проклятая война, — говорит Леонардо. — Она съедала все мои усилия. Все мои лучшие деянья… Правители и князья дерутся, как пауки в банке. Наемные войска бесчинствуют по стране… Надвигаются орды испанцев, и бороться с ними некому. Я уезжаю искать правителя, который бы объединил страну. Сегодня едем… И тогда поднялась Джиоконда и сказала быстро и звонко: — Не уезжайте. — И замолчала, и все оглянулись на нее, и тогда она заговорила, и пятна выступили у нее на щеках. — Нет, этого не может быть… Как же это так вдруг? А мой портрет? Вы же его не окончили, Леонардо… Это преступление перед искусством. — Искусство! — сказал Леонардо. — Искусство в том, чтобы приносить пользу! И так я поступал всю жизнь как умел. Скорей… Скорей… — сказал он, собираясь. — Не уезжай, любимый… — тихо и отчаянно сказала Джиоконда. И стало совсем тихо, и все перестали шевелиться, и Леонардо повернул к ней бледное лицо: — Что вы… сейчас сказали… Монна Лиза?… — Любимый мой… — сказала Джиоконда ясным голосом. — Как сладко говорить «любимый»… — Что ты говоришь, безумная! — крикнула ей нянька Анита. — При людях! — Ну вот, теперь ты знаешь, — торжествующе сказала Джиоконда. — Пусть! Все равно… Я столько времени молчала… Да, я люблю тебя… ты мои! Ты никуда теперь не уедешь!.. — Что она говорит?! Что говорит… Опомнись… ты замужем, — в страхе сказала Анита. — Мой муж, — с презрением сказала Джиоконда. — Он меня получил за долги, когда разорился отец… Но душу за долги не получают… А я ее тебе отдала, Леонардо… Ты не посмеешь отказаться… — Я! — воскликнул Леонардо, глядя на Джиоконду в горе и счастье. — Мне отказаться от такого дара?! Еще до встречи с тобою я тебя любил — при встрече только припомнил! Что же мне мешало сказать тебе это? О мадонна! Неужели этот мул, что купил тебя, как мешок овса?! Я угадал, что встречу тебя, — не угадал только, как это случится… — Ты не уедешь? — сказала Джиоконда. — Сердце мое, рвись… — сказал Леонардо. — Ты не уедешь! — Что же нам делать?! Скажи? Неужели, словно собакам, ухватив кость, вползать в конуру? Ведь то, что живет в моей душе, не даст, чтобы я спокойно ел и пил, когда за долги продают девчонок, когда нищие дети просят хлеба! Их тощие, немытые руки за сердце меня держат… — Да, ты уедешь, — тихо сказала Джиоконда. — Я не угадала… — Молчи, молчи! Не гляди так! Я тоже не стану глядеть на тебя. Давай посмотрим на портрет. И Леонардо положил руки на спинку кресла, стоящего перед мольбертом. — Прощай, — сказал Леонардо. — Прощай! Здесь все, что я умел… На этом холсте слиты ты и я… Смотри в глаза — узнаешь? Это мои глаза. Смотри в уста — это твоя улыбка… Я знаю, я сделал удивительную вещь. Теперь вижу… Здесь все звенит, как песня. Здесь руки умеют разговаривать… Видишь, одна рука зовет: «Не уходи!» — «Прощай, прощай!» — отвечает другая… А голоса их в складках рукавов отдаются печальным эхом… И Леонардо опустил голову на руки, лежащие на спинке кресла. И тогда, тяжело сглотнув комок слез, Джиоконда сказала ровным голосом: — Возьми с собой портрет, Леонардо… Пусть он всегда будет при тебе… Где бы ты ни был… Я так хочу… И… эту шаль, — сказала она и накинула на портрет кружевную свою шаль. — Прощай, — еще сказала она. И тут Франческо Мельци по знаку Зороастро снимает накрытый черной шалью портрет и выносит. И тут Анита, нянька, ненавидевшая Леонардо, поднимает его голову, крестит и ведет к дверям. И Зороастро его выводит. А Джиоконда прикрывает ладонью рот и молча плачет. И тут входит муж. — В чем дело? — спрашивает он. — Что случилось, Мона Лиза? — Синьора расстроилась, потому что прекратят писать портрет, — говорит нянька в замешательстве. И выводит Джиоконду. — Н-да… — говорит муж, — странные особы эти бабы… И плачут и хохочут — все невпопад… Он хлопает в ладоши, входит мальчик. — Подмети да закрывай окна в доме… — говорит синьор Джиокондо. — Свежо на улице… …Ученый посидел молча, закрыв глаза, потом снял шлем и попросил, чтобы его выпустили. Выкатили кресло. Отстегнули ремни. Человек взял микрофон. На верхнем этаже, как сорвавшиеся с цепи борзые, наперегонки застучали телетайпы, отпечатывая вступление. — Вечер. Сад, — сказал человек. — Половодье цветов и листьев. На каменной скамье две женщины-, старая и молодая. Молодая поет: «В сновиденьях моих… мы друг к другу прильнули… Мы с тобою вдвоем… мы с тобою вдвоем…» ПРОШЛЫЙ ПЕРЕУЛОК — Семина, — сказал метрдотель. — Ты бы хоть подмела у своих столиков, что ли. — Не пойду, — сказала официантка. — Очень нужно. — Я ее не осуждаю, — сказала подруга. — Создайте условия — тогда спрашивайте работу. — А ты помолчи, — сказал метрдотель. — Семина — хороший работник, — сказала подруга. — А издевательства она терпеть не обязана. — А ты помолчи, — сказал метрдотель. — Конечно, мы обязаны быть вежливыми, но и посетитель должен быть на высоте, — сказала подруга. — Я такого первый раз вижу… То дрыхнет, то спорит, то спит, то лается. Приезжий как раз досматривал очередной сон в этом кафе-заповеднике, где ничего не изменилось за столько лет. Он так и заснул, привалившись щекой к столику. Пьяница? Нет. Он и не пил ничего. Семина знала это точно. Больной, может быть? Вряд ли. Валентина Николаевна относилась к нему как к здоровому. А это все! Валентина Николаевна умница, зря ничего не делает. Вот и сейчас сидит тихонечко и ждет, когда этот хмырь проснется. Официантка Семина застыла. Ей показалось вдруг, что она видит сон, который снится приезжему. … - Дворник… — недовольно сказал приезжий. — Что это за работа для вас, ей-богу… Образованный человек работает дворником. — Я не образованный, — сказал дворник (вжик… вжик… метла), — я интеллигентный. И запел: В Москве на далекой заставе, Где золото роют в горах, Бродяга, судьбу проклиная, Несется на всех парусах. — Я от тебя дурею, — сказал приезжий. — Одуреешь тут… — ответил дворник. — Как называется этот переулок? — Прошлый… Называется «Прошлый переулок». — Странное название. — Ничего странного, — сказал дворник. — Единственный переулок, где сохранилась булыжная мостовая. Музей-заповедник под открытым небом. Сейчас это модно. Здесь живут всякие знаменитости. — Иду, Валентина Николаевна, иду! — сказала официантка Семина и побежала принимать заказ у знаменитой артистки. Она приняла заказ, стараясь не смотреть на спящего. Знаменитая артистка дотронулась до ее локтя. — Как-то странно, — сказала артистка. — Правда? Не то душно, не то холодно? Ты не находишь? — Нет… — сказала официантка Семина и содрогнулась. — Что вы? Ничуть не холодно. — Ты как думаешь, можно в этом доме снять комнату? — спросил приезжий, оглядывая одноэтажный дом позади кафе. — Сомневаюсь, — сказал дворник. — В первой квартире живет Венера. — Какая Венера? — Какая! Обыкновенная. Милосская, — сказал дворник. — Сдасть она тебе комнату? Не сдасть. У ей любовники. Она стесняется… Во второй квартире живет Теодор Амедей Гофман, фантаст. Ты ему не подойдешь. Он любит людей обстоятельных. Которые не удивляются. А ты все удивляешься. — Я не удивляюсь, — сказал приезжий. — А в третьей квартире кто? — В третьей квартире проживает Александр Македонский. К нему сам не пойдешь. Он цельный день кричит. Командует. — А они не психи? — спросил приезжий. — Сам ты псих ненормальный. Они вот трудятся, а не шастают тут по утрам. — Кем они трудятся? — спросил приезжий. — По специальности, — сказал дворник. — Венера акушеркой, Гофман парикмахером, Саша Македонский гробовщиком. — Слушай, — сказал приезжий нерешительно. — Слушай, а может, ты тоже… — Что «тоже»?… — Ну, какая-нибудь знаменитость… — Какая там знаменитость? — скромно сказал дворник. — Я крокодил. — Не понял вас… — растерянно сказал приезжий. — Ага… Понял… Да… Скажите, я не произвожу впечатления больного человека? — Я думал, вы умнее, — сказал дворник. — Ты какая-то чумовая сегодня, — сказала официантке Семиной ее подруга. — Третий раз один заказ заказываешь. — Я думала, вы умнее, — сказала официантка Семина. — Ты какая-то чумовая, — сказала подруга. — В тебе и есть-то всего красивого, что ты натуральная блондинка. … - Простите… — сказал приезжий, когда оправился от удивления. — И как же это вы? — Что как? — спросил дворник. — Ну вообще… — Да, вот, подметаю… (Вжик… вжик… метла.) — Ага. Подметаете… Крокодил… А зубы, извиняюсь, а хвост?… — А почему, собственно, я должен быть с хвостом? — спросил дворник. — Странно слышать от поэта!.. — Ага… Значит, вообразить? — спросил приезжий. — Вот именно! Приезжий совсем растрогался. — Дайте я пожму вашу лапу, простите, руку… — сказал он. — Вы все поставили на место… Почему, собственно, я должен видеть хвост и прочее? Разве то, что мы воображаем, не так же реально для нас, как то, что мы видим? Разве оно не так же влияет на нашу жизнь?… Спасибо вам… э-э, не знаю, как вас по батюшке… — Дворник, — сказал дворник. — Просто дворник. Зовите меня просто — дворник… А вот и жильцы на работу потянулись. И запел: Тут он мощною рукой Стиснул пе-эр-сиянки стан… — Доброе утречко, Венера Михайловна, — сказал он проходившей мимо женщине, которая грызла яблоко. — Доброе утро, — ответила женщина. — Скажите, как вышло, что вы акушерка? — спросил приезжий. — Смешной вопрос, — сказала женщина. — Дайте закурить. Самое главное, чтобы люди безболезненно рожали. — Она раскурила сигарету. — Благодарю вас… Влюбиться — это пустяки, половина дела, А вот выносить и родить — на это решается не каждый… Всего доброго. Хотите яблочка? Тодик, вы опаздываете. Тут вышел великий писатель Гофман. Волосы его стояли дыбом. — Послушайте, вы же фантаст, — сказал приезжий. — Почему вы стали парикмахером? — Я отказался от фантастики, милый. Я теперь могу только улучшать прически. Я понял, что люди влюбляются не в людей, а в прически… Мои растрепанные волосы — это просто сигнал бедствия. Венера Михайловна, постучите Саше в окно. — Сам идет, — сказал дворник. — Этот никогда не запоздает. И тут вошел Александр Македонский, вытирая рукавом пожарную каску. — Неужели ты ничего не понимаешь, — спросила официантка Семина у своей подруги. — Мы ведь живем в Прошлом переулке. — Я понимаю так, что тебе надо брать отпуск. Вот как я понимаю, — сказала подруга. … - А мне сказали, что вы по профессии гробовщик, — сказал приезжий Македонскому. — Александр Македонский, — представился тот. — Очень приятно. Это вы насчет пожарной каски?… Просто я гашу пожар жизни. Увы, обо мне сложилось ошибочное мнение, меня считали завоевателем. Я всегда страдал от этого. — Почему? — Потому что это соблазняло многих, и я оказался в плохой компании. — Чингисхан, Наполеон, Гитлер… Сборище подонков! — горячо добавил он. — Помолчал бы, — сказал дворник. — За тобой тоже кое-что числится! — Да, числится, — сказал Македонский. — Но я хотел путешествовать! В моих завоеваниях была заложена идея туризма! — Ну, хорошо, а почему гробовщик? — Ну это же так понятно, — сказал Македонский. — Так грациозно! Это единственная нестареющая профессия! — Пошел вон, — сказал дворник. — Иду-иду… — сказал Македонский. — Неужели вы ничего не замечаете? — спросила официантка Семина. — Совсем разомлела девка, — сказал метрдотель. — Соня, подмените ее. — Нет-нет! Что вы! — сказала официантка Семина и схватила поднос. Она подоспела как раз к тому моменту, когда приезжий проснулся. — Привет! — весело сказал он, оглядывая обеих женщин — знаменитую артистку и официантку Семину. — Привет, — сказала актриса. — Ну и здоров ты спать, батюшка. Официантка Семина молча ставила еду на стол. — А мне приснился Прошлый переулок, — сказал он. — Не иначе это для того, чтобы мне было куда вернуться. Вы не умеете разгадывать сны? — спросил он официантку. — Не умею, — сказала она, гремя посудой. — Это может означать только одно — кто-то меня здесь здорово ждет. Это он сказал громко. И все кафе уставилось на него. Жара спала, и много народу сидело за столиками. Прошел слух о разговорчивом посетителе, и столики заполнились. И тут он увидел проходившего дворника. Того самого, с которым болтал во сне. — Дворник! — возопил он. — Да, — сказал дворник. — Дво-о-орник! — Да-да… Ну в чем дело? — А-а… привет! — Привет, — равнодушно сказал дворник. — Ты меня не узнаешь? — Первый раз вижу, — сказал дворник. — Что значит первый раз?! Ты же крокодил? — А ты фулюган, — сказал дворник. — Сам ты крокодил. — Ничего не понимаю, — сказал приезжий. — Ты мне снишься или нет? — Это, наверно, ты мне снишься, — сказал дворник и покрутил пальцем у виска. — Я вот участковому скажу, он тебя сразу разбудит. Он пошел прочь, а приезжий ошалело смотрел ему вслед. Проходя мимо крайних столиков, дворник кивнул на приезжего и еще раз покрутил пальцем у виска, ожидая одобрения и моральной поддержки. Но одобрения не получил. Столики молчали. — Нет-нет, — сказал мужчина за крайним столиком. — Я думаю, здесь не в этом дело. Он и еще двое с портфелями разом поднялись и подошли к столу приезжего. Это были сотрудники ученого. Из его лаборатории. — Складывается впечатление, что вы имеете отношение к этому делу, — сказал один. — К какому делу? — спросил приезжий. Они переглянулись, ничего не ответили и присели за его столик. — Вот мне сегодня сон снился, — сказал приезжий, что Адам и Ева — это первые биокиберы, дьявол — безответственный экспериментатор, пустивший в ход неуправляемый процесс, ад — это свалка неудачных вариантов, чистилище… — Чистилище — ремонтные мастерские! — подхватил первый. — А рай — сонмище самосовершенствующихся вечноживущих индивидуумов, — сказал второй. — А почему вы говорите, что это ваш сон? — спросил третий. — А чей? Все трое оглянулись в сторону буфета, и все посетители стали смотреть в сторону буфета, потом кто-то засмеялся, потом еще кто-то засмеялся, а потом все стали хохотать радостно и язвительно. Только трое с портфелями не смеялись. — Чего это они ржут? — спросил приезжий. — Так, — нехотя сказал один, стараясь не глядеть на приезжего. — Глупость получилась. Извините. Тут одна девушка есть. Грубое существо. — Официантка Семина? — спросил приезжий. — Можете не объяснять, откуда вы ее знаете. Да, именно она. Малограмотный, злой человек. Так вот она предложила именно этот вариант происхождения человека. — И именно в тех же словах, — сказал второй. — Все были поражены. А третий сказал: — Все подумали, что уже началось… И осекся. — Что началось? — спросил приезжий. Но ему не ответили. Вокруг хохотали и веселились вовсю. Трое хмуро складывали свои портфельчики. Приезжему надоело все это. Он засунул два пальца в рот и свистнул так громко, как смог. От него шарахнулись, затыкая уши, а потом уставились на него. Хохот умолк. — Ну чего вы смеетесь? — сказал приезжий. — Хохот — это освобождение от авторитета чьей-то глупости. Значит, надо быть уверенным, что ты сам умник. Обрадовались… смеетесь над Семиной… Смотрите, что с девкой сделали. Все оглянулись на буфет. А там у стойки, забившись в угол, стояла официантка Семина. Она стояла вытянувшись, прикусив губу. Глаза у нее были закрыты, а опущенные руки сжаты в кулаки. — Какой-то памятник, а не официантка, — сказал приезжий. — Обрадовались… Решили, что она услышала от меня об этой идее и выдала за свою… Глупо… Я с вами и дела иметь не желаю… — он вытащил свой сидор и затягивал лямки. — Напрасно вы это, — сказал один из трех. — Истина дороже всего. Если бы вы знали, чего все ждут, как здесь важна точность, вы бы не стали… — А разве я сказал, что это моя версия, моя? — Нет, не говорили… — нерешительно промямлил третий. — Так что же вы судилище устраиваете? Я это от нее услышал! Понятно? Я услышал от нее! Она мне рассказала, поэтому мне и приснилось. В полной тишине он пошел прочь. Все слушали, как он топает вниз по лестнице. — Мы, кажется, потеряли нужного человека, — сказал первый с портфелем. — Товарищ Семина, извините. — Товарищ Семина, извините нас, — второй с портфелем поднялся и оглядел кафе. — Надо кого-то послать за ним и попытаться удержать… И тут словно какой-то вихрь промчался по площадке. Так быстро пробежала Семина. …А потом он шел по дороге, н она плелась за ним. — Ну что тебе надо? — спросил приезжий. — Ничего. Опять бредут. — А что ты плетешься? — спросил приезжий. — Ничего. Шествие продолжается. — Я не хочу, чтобы вы уходили, — сказала официантка Семина. — Ну мало ли чего ты не хочешь, — сказал приезжий. Они дошли до перекрестка. — Ты неискреннее, лживое существо, — сказал он. — Я таких не люблю. — А каких вы любите? — спросила она. — Совсем не таких. — А каких? — Других. — А каких других? — Вот это уж тебя не касается. — Вы любите таких, как Валентина Николаевна? Он ничего не ответил. — Это вы — неискреннее, лживое существо, — сказала она. — Зачем вы соврали, что слышали эту историю от меня? — А разве не так было? — Вы соврали. Ни о чем я вам не рассказывала! — Но ты же на самом деле всю эту историю придумала сама, так? — Нет! — закричала она. — Да! — Ну и что? — сказала она. — Начиталась фантастики и придумала. — Ну вот… — сказал он. — Теперь можно возвращаться. Значит, действительно скоро начнется. Когда он вернулся, его ожидали сотрудники лаборатории и ученый. — Нам кажется, вы тот человек, который нам нужен, — сказали сотрудники. — А вот я еще не понял… вы-то сами те люди, которых я ищу? — ответил приезжий. Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|