Серебряная гильотина 3 страница

— Смотрите, смотрите! — воскликнул кто‑то, показывая рукой вверх. — Смотрите, что с дирижаблем стало!

Все головы мгновенно повернулись назад. Над освещенной аллеей, где все еще кипела битва, вздымалась мощная причальная мачта, но дирижабль миссис Кольтер уже не парил подле нее, как раньше. Напротив, один конец его скукожился и обвис, а рядом мало‑помалу расправлялся и вырастал…

— Воздушный шар Ли Скорсби! — завизжала Лира, прыгая на месте и хлопая в ладоши от восторга. Правда, в теплых меховых варежках не очень‑то похлопаешь.

Остальные дети ошарашенно молчали. Лира, ничего не объясняя, только поторапливала их. Сама она тоже недоумевала, как же ее другу удалось добраться сюда с шаром. А вообще здорово он это придумал: наполнить свой шар газом из дирижабля. Получается, одним ударом можно убить двух зайцев: и самим есть на чем удрать, и врага удалось обезвредить — ведь догнать будет не на чем.

— Ну же, вперед! Нужно обязательно идти вперед, — твердила Лира детворе, — иначе вы замерзнете.

Многие уже стучали зубами и плакали от холода. К детским всхлипываниям примешивался тоненький визг их альмов.

Пантелеймону‑барсуку все это ужасно не нравилось, и он сердито цыкнул на альма‑бурундучка, который без сил распластался на плече у своей девочки и жалобно попискивал.

— А ну, живо, лезь ей под куртку! Ты что, не можешь стать кем‑нибудь большим? Ее же согреть надо! — прорычал он, оскалив зубы, и перепуганный альм тут же нырнул девчушке под одежки.

С одежкой и впрямь была беда. На детях были стеганые куртки из искусственного шелка, а их сколько ни простегивай, все равно с натуральным мехом никакого сравнения. В качестве утеплителя там использовалось такое же искусственное рыхлое волокно из каменноугольной смолы. У некоторых детей куртки были настолько пухлыми, что напоминали подушки для булавок. Все дело в том, что придумали и сшили эти неуклюжие одеяния на фабриках и в лабораториях, где о настоящем холоде никто и слыхом не слыхивал. Пусть Лирина шуба висела клочьями и немилосердно воняла, зато тепло держала знатно, а эти куртки — нет.

— Если мы не найдем отряд Джона Фаа, они долго не протянут, — шепнула девочка Пантелеймону.

— Только не давай им останавливаться, — еле слышно шепнул он в ответ. — Тереби их, как хочешь, только не давай им ложиться на снег. Тебе же Фардер Корам рассказывал…

Старый цаган не раз рассказывал девочке о своих походах на север, да и миссис Кольтер успела ей кое‑что поведать, с большим, между прочим, знанием дела. Сходились они в одном. На морозе нельзя прекращать двигаться, иначе — смерть.

— А нам еще долго идти? — спросил Лиру какой‑то карапуз.

— Она нас сюда специально заманила, чтобы убить, — захныкала маленькая девочка.

— По мне уж лучше здесь замерзнуть, чем на станции быть, — прозвучал чей‑то голос.

— А вот и нет. На станции хоть тепло. Молоко дают горячее, еда есть.

— Да, как же! Там же пожар, забыли?

— А здесь что с нами будет? Мы же замерзнем или с голоду помрем.

В Лириной голове роились смутные вопросы, которые, подобно ведуньям, проносились и тут же ускользали так стремительно, что не ухватишь, и вместе с тем откуда‑то из сокровенной, недосягаемой глубины поднимались блаженство и трепет, но постичь их она не могла.

Правда, ей стало легче, и с новыми силами наша Лира принялась вытаскивать какую‑то измученную малышку из сугроба, тормошить мальчишек, чтоб не медлили.

— Держитесь, — твердила она, — надо идти вперед, по следам медведя. Он же пришел вместе с цаганами, значит, по его следу мы их обязательно найдем. Только не останавливайтесь! Вперед, осталось немного.

Снег повалил крупными хлопьями, заметая следы Йорека Бьернисона. Огни Больвангара скрылись из виду, зарево бушующего на станции пожара лишь краешком тлело на горизонте, так что теперь единственным источником света оставалось призрачное мерцание снегов. Тяжелые облака затянули небо, не пропуская ни луну, ни северное сияние, и детям приходилось двигаться почти на ощупь, только бы не потерять глубокую колею, которую пробили в снегу могучие лапы панцербьорна.

Из последних сил Лира подбадривала, тормошила, стращала, пихала, волокла на себе, кляла, трясла, тащила, толкала, ласково и бережно поднимала детишек: кого так, кого эдак, а верный Пантелеймон, едва взглянув на альма девочки или мальчика, тут же подсказывал ей с кем надо так, а с кем — эдак.

— Я вас все равно… я вас вытащу, — бормотала она, с трудом шевеля губами. — Не надейтесь… Я столько шла, чтоб вас… вытащить. И вытащу.

Роджер, как мог, помогал своей подружке. Маленький Билли Коста, который лучше других видел в темноте, старался идти впереди. Тем временем снег повалил так сильно, что дети, боясь сбиться со следа, могли двигаться только гуськом, вцепившись друг в друга. Господи, если бы вырыть берлогу, поглубже, лечь всем вместе… Прижаться потеснее, тогда не замерзнешь…

Лире все время чудились какие‑то звуки. То словно бы слышался рокот двигателя, но не тяжелый, глухой, как у дирижабля, а тоненький, зудящий такой, он то возникал, то пропадал снова.

И вой… собачий? Неужели ездовые собаки? Звук еле пробивался сквозь мириады висевших в воздухе снежных хлопьев, он был такой слабый, что малейшее дуновение ветра сносило его куда‑то в сторону. Может, это цаганские собачьи упряжки? А если нет? Мало ли по тундре бродит всяких духов… А может, это альмы‑сиротки плачут по своим мальчикам и девочкам… Кто знает?

То ей вдруг казалось, что она видит какие‑то огни. Но какие огни в чистом поле? Значит, привиделось. Или духи… А может, они заплутали в снегу и опять вышли к воротам Больвангара?

Нет, там ведь огни были белые, яндарические, а тут впереди маячил тусклый желтый свет лигроиновых фонарей. Они становились все ближе, и вой собак слышался все отчетливее, и уже совершенно не понимая, наяву она или во сне, Лира видит такие родные лица… Закутанные в меха люди не дают ей упасть, могучие руки Джона Фаа бережно подхватывают девочку и поднимают высоко над землей. Фардер Корам… Как радостно он смеется! У Лиры слипаются глаза. Она еле различает сквозь снежную наволочь, как хлопочут цагане вокруг замерзших детей, как усаживают их в нарты, кутают в шубы, суют им полоски тюленьего мяса, чтоб утолить голод. А вот и Тони Коста… Он то бросается обнимать Билли, то легонько толкает его, то тормошит и снова прижимает к себе… И Роджер…

— Фардер Корам, миленький, Роджер поедет с нами, хорошо? Это ведь я за ним приехала, чтобы его спасти. А потом мы в Оксфорд вернемся, в колледж Вод Иорданских, и там будем… А что это за шум такой?

В воздухе все нарастало давешнее зудение, словно жужжали десять тысяч обезумевших от ярости жуков‑шпионов.

И вдруг — неведомая сила швырнула Лиру наземь, и Пантелеймон, верный Пантелеймон был бессилен помочь ей, потому что золотистый тамарин…

Миссис Кольтер!

Мерзкие обезьяньи лапы вцепились в Пана, крутили его, душили, царапали, а он, меняя обличья с такой быстротой, что в глазах рябило, бился не на жизнь, а на смерть, разя, жаля, язвя ненавистного врага. Тем временем закутанная в меха миссис Кольтер, не дрогнув ни единым мускулом лица, на котором застыло выражение напряженной решимости, тащила Лиру к снегоходу, а девочка, совсем как ее альм, рвалась и сопротивлялась.

Снег был такой густой, что свет яндарических фар выхватывал из темноты лишь вихрящиеся белые хлопья и словно запутывался в них. В двух шагах уже было не видать ни зги. Казалось, что Лира и миссис Кольтер отгорожены этой плотной завесой метели от всего мира.

— На помощь! — отчаянно звала девочка своих друзей, которые были рядом, но ничего не видели, только этот клубящийся в воздухе снег.

— Спасите! Джон Фаа! Фардер Корам! На помощь! Хоть кто‑нибудь! Помогите!

Миссис Кольтер повелительно крикнула что‑то на наречии северных тартар. Команда прозвучала резко и хлестко, как удар бича. Снежный вихрь расступился, и Лира увидела группу вооруженных людей. Как же их много, целый отряд, и рядом с каждым воином застыла оскалившаяся волчица‑альм. Их командир мгновенно пришел миссис Кольтер на помощь. Он одной рукой подхватил Лиру и швырнул ее, как тряпичную куклу, на заднее сиденье снегохода. Ошеломленная девочка никак не могла взять в толк, что все это происходит наяву, а не в кошмарном сне.

Грянул выстрел, потом еще один. Цагане поняли, что стряслась беда, но вести огонь вслепую они не могли. Тартары, плотным кольцом окружив снегоход, палили в белый свет как в копеечку, а Лириным друзьям приходилось осторожничать, уж слишком велик был риск задеть девочку в этой снежной круговерти.

Лира не чувствовала ничего, кроме горечи и опустошенности.

Все еще не в силах стряхнуть с себя накатившее странное оцепенение, она попыталась приподняться на локтях. В голове стоял трезвон. Где же Пан? Вон он, все еще сражался с золотистым тамарином, только обличья перестали сменять одно другое. Теперь в обезьяньих лапах с угрюмой решимостью бился, оскалив зубы, барсук. Но кто же там с ними рядом?

Неужели Роджер?

Маленький Роджер, отчаянно размахивая руками и ногами, наскакивал на миссис Кольтер, молотя ее кулачками. Он пинался, брыкался, бодался, пока тартарский офицер небрежным движением, словно отгоняя назойливую муху, не отшвырнул его в сторону. И снова все закружилось у Лиры перед глазами в фантастическом танце: черно‑белый вихрь, мгновенные зеленые вспышки, рваные тени, мечущиеся сполохи света…

Внезапно бешеный рывок разорвал снежную завесу, и из черной темноты вырос Йорек Бьернисон. Страшный скрежет железа о железо повис в воздухе. Лязгнули могучие челюсти, бросок вправо, влево, вот гигантская лапа поднимается и шутя вспарывает толстенный войлочный панцирь на вражеской груди. И снова все смешалось: белые зубы, черный металл, красный, набухший кровью мех…

Какая‑то неведомая сила вздергивает девочку вверх и тащит все выше, выше. Она цепляется за Роджера, вырывает его из рук миссис Кольтер, и, прильнув друг к другу, дети взмывают в воздух. Их альмы — птицы, оглушительно чирикая и щебеча, плещут крылышками, не понимая, что с ними происходит, а порывы ветра вокруг все нарастают и нарастают, и внезапно совсем рядом с собой Лира видит ведунью, одну из тех, чьи грациозно‑стремительные мятущиеся тени рассекали небесную высь, только сейчас она так близко, что можно дотронуться.

В руках у девы оказывается лук. Широкие рукава ниспадают, обнажая прозрачные тонкие локти, которые почему‑то не зябнут среди ледяного вихря. Вот запела тетива, и острая стрела без промаха бьет точнехонько в недобрый прищур глазницы тартарского шлема.

Наконечник пробивает шлем насквозь, выходит откуда‑то из затылка, тартарский альм‑волчица зависает в предсмертном прыжке и исчезает, так и не успев коснуться земли.

А Лира и Роджер снова взмывают вверх, все выше и выше. Их слабеющие пальцы из последних сил цепляются за ветку заоблачной сосны, на которой с напряженной, пружинистой грацией сидит юная дева‑ведунья. Вот она отклоняется влево и на вираже мчится вниз, к земле, где не ясно вырисовывается какой‑то гигантский силуэт. Дети обрушиваются в сугроб рядом с гондолой воздушного шара.

— Залезай! — кричит девочке Ли Скорби. — Давай, шевелись! И дружка с собой бери! Быстрей! Ну дает Йорек, а? Герой!

Лира замечает, что три ведуньи держат в руках причальный канат, обвязанный вокруг скалы, а наполненная газом махина шара уже рвется, рвется вверх от земли, туда, ввысь.

— Давай, Роджер! — вопит она что есть силы и рывком опрокидывается через обтянутый кожей борт гондолы на дно, где уже намело целый сугроб снега. Сверху на нее падает Роджер, а потом землю сотрясает не то чей‑то рев, не то рык.

— Давай, Йорек, на борт, старина, не зевай! — радостно кричит Ли Скорби, и в гондолу прыгает панцирный медведь. Днище и борта корзины жалобно стонут и угрожающе ходят ходуном.

Внезапно налетевший легкий порыв ветра на секунду сдергивает снежную наволочь, и Лириному взору открывается все, что творится в этот момент вокруг. Она видит, как боевой отряд цаган бьет и гонит тартарский арьергард, беспощадно тесня их к дымящимся развалинам Больвангара. Она видит, как другие цагане заботливо хлопочут вокруг ребят, усаживая их на нарты, потуже запахивая вокруг них меховые полости. Она видит старого Фардера Корама, который, опираясь на костыль, торопливо хромает куда‑то, а рядом с ним мелкими прыжками несется по снегу его кошка‑альм, похожая на золотисто‑багряный ворох осенней листвы. Они оба кого‑то ищут.

— Фардер Корам! — кричит Лира во все горло. — Я здесь! Наверху!

Старый цаган, услышав ее голос, останавливается и, запрокинув голову, изумленно вглядывается в рвущийся в небо воздушный шар, который все пляшет на своем туго натянутом канате, а три ведуньи не дают ему взлететь. Теперь он замечает девочку, отчаянно машущую ему руками из гондолы.

— Лира, деточка, моя золотая! — кричит старик. — Ты жива? Жива?

— Живее не бывает! — вопит она в ответ. — До свидания, Фардер Корам, миленький, до свидания! Детей до дома довезите!

— Довезем, моя хорошая! Жизнью клянусь, что довезем, обязательно! Береги себя, детонька моя ненаглядная! Береги себя!

В этот момент Ли Скорби резко машет рукой, и, повинуясь условному сигналу, ведуньи отпускают причальный канат.

Воздушный шар рванулся вверх, в снежную круговерть и начал набирать высоту так стремительно, что Лира и Роджер только диву дались. Через какое‑то мгновение земля скрылась из виду, а шар продолжал подниматься все выше и выше, не хуже какой‑нибудь ракеты. Прижавшись друг к дружке, дети упали на дно гондолы; так легче было переносить вжимавшую их в доски днища все нарастающую скорость. Зато Ли Скорби чувствовал себя в своей стихии. Он просто приплясывал от восторга, радостно хохоча и улюлюкая. Йорек Бьернисон тем временем неторопливыми движениями снимал с себя панцирь. Пользуясь изогнутым когтем, как отверткой, медведь, не глядя, поддевал им стыки и сцепки между пластинами, а потом поворот — и пластины отстегивались.

Ветер, завывая, свистел в иглах заоблачных сосен ведуний. Только по этому звуку да по хлопанью развевающихся одежд можно было догадаться, что они где‑то рядом и даже на этой головокружительной высоте неотступно следуют за шаром.

Мало‑помалу Лира поняла, где верх, где низ, отдышалась и, почувствовав, что кровь больше не стучит молотом в висках, попробовала сесть и оглядеться по сторонам.

Оказалось, что гондола на самом деле куда больше, чем она думала. Вдоль бортов ее громоздились какие‑то стойки с философскими инструментами, валялись кипы меховых одеял, баллоны с воздухом и еще куча всяких вещей и вещиц, которые трудно было разглядеть в густом киселе тумана, через который наши воздухоплаватели пробивались наверх.

— Мы что, в облако попали? — спросила девочка.

— Именно так, — весело отозвался Ли. — Давай‑ка, заверни своего дружка потеплее, пока он не превратился в сосульку. Тут уже здорово холодно, а будет еще холоднее.

— Как же вы нас нашли?

— Это все ведуньи. Между прочим, одна из них, самая главная, хочет с тобой поговорить. Вот погоди, сейчас из облака выйдем, отдышимся малек, тут вам самое время сесть да потолковать.

— Йорек, миленький, спасибо тебе. Спасибо, что ты пришел, — благодарно произнесла девочка, обращаясь к медведю, но он только угрюмо фыркнул и принялся языком вылизывать мех от крови. Под тяжестью такой туши гондола кренилась на один бок, но полету это не мешало. Роджер опасливо косился на панцербьорна, но для Йорека он вряд ли значил больше, чем какая‑нибудь снежинка. Лира поднялась на ноги. Борт гондолы доходил ей почти до подбородка, и, вцепившись обеими руками в обтянутый кожей край, девочка замерла, напряженно вглядываясь в клубящееся облако.

Не прошло и нескольких секунд, как воздушный шар вырвался из облачных пелен и, продолжая набирать высоту, воспарил в горние выси.

Какое упоительное зрелище открылось взорам наших путешественников!

Прямо над их головами вздымалась крутобокая громада шара, но еще выше и впереди — повсюду полыхало северное сияние. Ничего величественнее и великолепнее этого Лира не видела никогда в жизни. Казалось, свет был со всех сторон и они сами становились его частью. Могучие полосы ослепительного свечения вздымались и опадали, подобно биению ангельских крыл; источающие свет каскады низвергались с невидимых утесов и зависали обширными переливающимися водопадами или же вихрем устремлялись в водовороты мерцающих заводей.

Лира упивалась этим зрелищем, но стоило ей посмотреть вниз, как глазам ее предстала картина еще более захватывающая.

Там, куда ни бросишь взор, до самого горизонта, во все стороны разметалось безбрежное море ничем не нарушаемой белоснежности. Изредка вздымались покатые холмы или дышали туманом глубокие расселины, но все же более всего оно было похоже на гигантский ледяной кристалл.

И над ним, поднимаясь все выше, поодиночке, парами, группами побольше, скользили крошечные темные силуэты в развевающихся одеждах, столь нестерпимо прекрасные, так изысканно‑грациозно сидящие на ветвях заоблачных сосен. Это были ведуньи.

Они мчались стремительно, без малейших усилий, лишь чуть наклоняя корпус вправо или влево на вираже, и поднимались все выше, почти догоняя воздушный шар. И тут одна из них, та самая, чей меткий выстрел из лука спас Лиру от миссис Кольтер, полетела совсем вровень с гондолой, так что девочка впервые смогла ее отчетливо рассмотреть.

Ведунья была очень молода, куда моложе, чем миссис Кольтер, со светлой прозрачной кожей и изумрудно‑зелеными глазами. Ее одеяние, как у всех ведуний, представляло собой узкие лоскуты черного шелка, тонкого и легкого. Судя по всему, она вообще не чувствовала холода, потому что ни шубы, ни шапочки, ни рукавичек на ней не было. Лишь вокруг чела, подхватывая длинные льняные волосы, вилась гирлянда из мелких алых цветов.

Тонкие колени ведуньи сжимали ветвь заоблачной сосны, словно бока норовистого коня, и конь этот помчал свою всадницу совсем рядом с Лирой. Казалось, еще чуть‑чуть — и она сможет достать до нее рукой.

— Ты Лира?

— Да, да! А вы… Я вас знаю! Вы Серафина Пеккала, да?

— Да.

Одного взгляда на ведунью было достаточно, чтобы Лира поняла все то, о чем минуту назад даже не подозревала. Теперь она знала, почему Фардер Корам так любил Серафину Пеккала и почему любовь эта так рвала его сердце на части.

Бедный, он становился все старше и старше, он превратился в развалину, а она останется молодой на века; поколения сменяют друг друга, но она будет все так же прекрасна.

— Ты не потеряла свой прибор для предсказаний? — спросила Серафина Пеккала. Голос ведуньи был так схож с неистовой высокой музыкой северного сияния, что Лире великого труда стоило вслушаться в самый смысл ее слов, столь безмерно было очарование звучания.

— Нет, — ответила она, встрепенувшись, — он тут, у меня в кармане, целехонек.

Биение могучих крыльев возвестило о прибытии нового попутчика. И вот уже серый гусь, альм Серафины Пеккала, парит рядом с ведуньей. Он что‑то коротко бросает ей, а потом разворачивается и, скользя на одном крыле, закладывает широкий вираж вокруг воздушного шара, который все набирает и набирает высоту.

— Твои друзья цагане камня на камне не оставили от Больвангара, — говорит ведунья девочке. — Они перебили охранников‑тартар, а их там было более двадцати, уничтожили девять человек из персонала станции, подожгли уцелевшие во время пожара корпуса — словом, все сровняли с землей.

— А миссис Кольтер? Что с ней?

— Ее никто не видел.

Из уст ведуньи вырвался пронзительный вопль, и в тот же миг несколько ее подруг окружили воздушный шар.

— Соблаговолите бросить нам веревку, господин Скорсби, — произнесла она, обращаясь к аэронавту.

— Сударыня, — расшаркался тот, — я вам очень признателен, очень. Только мы ведь все еще поднимаемся. Тянуть шар на север — дело нелегкое. Вам будет непросто.

— У нас довольно сил, — коротко сказала Серафина Пеккала.

Ли Скорсби взялся прилаживать длинный кусок каната к массивному, обтянутому кожей металлическому кольцу, через которое были пропущены все веревки, оплетавшие наполненный газом шар.

Кстати, к этому кольцу крепилась и сама гондола. Убедившись, что канат закреплен надежно, он перебросил смотанный в бухту свободный конец через борт корзины, и тут же шестеро ведуний, стремительно рванувшись вперед, подхватили его и потянули шар за собой, держа курс на Полярную звезду.

Едва только наши воздухоплаватели двинулись на север, Пантелеймон, обернувшись чистиком, устроился на краю корзины, ни дать ни взять впередсмотрящий. Сальцилия, альм Роджера, попробовала было составить ему компанию, но долго не выдержала, потому что Роджер быстро заснул, свернувшись калачиком на дне гондолы. Йорек тоже дремал, один только Ли Скорсби не сводил глаз с навигационных инструментов, пожевывая кончик тонкой сигары.

— Итак, Лира, — вновь обратилась к девочке Серафина Пеккала, — ты решила отправиться к лорду Азриелу. А зачем, ты знаешь?

Лира слегка опешила.

— Как зачем? Чтоб отдать ему веритометр.

Странно, ей ни разу не приходило в голову поразмыслить над этим вопросом: чего ради? И так все понятно. Потом она вдруг вспомнила о своем первоначальном побуждении. Боже, как давно это было, словно в другой жизни!

— Ну, — нерешительно протянула девочка, — чтобы помочь ему бежать. Да, точно. Мы должны помочь ему выбраться на волю.

Эта фраза ей самой показалась вдруг полным бредом. Бежать из Свальбарда! Это же уму непостижимо! Но сдаваться Лира не собиралась.

— Ну, по крайней мере, мы должны попробовать, — упрямо добавила она.

— Тогда, думаю, мне следует кое‑что тебе рассказать, — произнесла Серафина Пеккала.

— Про Серебряную Пыль, да? — выпалила Лира, потому что именно об этом ей хотелось узнать более всего.

— И про Серебряную Пыль тоже, — спокойно отвечала ведунья. — Но у нас еще будет время. Ты сейчас устала, путь нам предстоит неблизкий. Мы поговорим, когда ты отдохнешь. Тебе надо поспать.

Лира зевнула. Зевнула так, что до сих пор не понятно, каким образом ей удалось не вывихнуть себе челюсть и никого не проглотить. Это был всем зевкам зевок и длился он не меньше минуты, по крайней мере, так показалось самой девочке. Чувствуя, что не может более бороться с навалившейся на нее дремотой, Лира потрясла головой. Серафина Пеккала протянула руку и легонько коснулась ее глаз. Девочка тут же начала оседать на дно гондолы, а Пантелеймон кубарем скатился вниз и, обернувшись горностаем, обвился вокруг Лириной шейки, как он всегда делал, когда они спали.

Ведунья стремительно летела рядом с шаром, который с каждой минутой несся все дальше и дальше на север, туда, где лежал Свальбард.

ЧАСТЬ III

СВАЛЬБАРД

Глава 18

Лед и мгла

Ли Скорсби бережно прикрыл Лиру меховыми одеялами. Она заползла под бочок к Роджеру, и оба сладко засопели во сне, а шар тем временем несся все дальше к Северному полюсу. Аэронавт время от времени поглядывал на свои навигационные приборы да знай себе посасывал тонкую длинную сигару, которую по‑прежнему не выпускал изо рта. Разумеется, о том, чтобы зажечь ее, не могло быть и речи, ведь тогда наполненный водородом шар вспыхнул бы как свечка.

— Эта девчушка, как я погляжу, важная птица, а? — пробормотал Ли Скорсби, зябко кутаясь в меховую куртку.

— Вы даже представить себе не можете, насколько важная, — негромко отозвалась Серафина Пеккала. — Да она и сама об этом не знает.

— Тогда, боюсь, активных боевых действий нам не избежать. Только поймите меня правильно, в данном случае говорю как человек практический, который вынужден зарабатывать себе на хлеб насущный, а посему мне совершенно не улыбается получить пробоину или пулю в лоб за здорово живешь. За такие вещи, мэм, полагается компенсация, а мы ни о чем таком не договаривались. Мне меньше всего хочется умалять высокое предназначение нашей экспедиции, да только Джон Фаа и его дружки‑цагане заплатили мне достаточно. Сюда входит и мой гонорар — согласитесь, я ведь трачу время и силы, — а также износ шара при условии нормальной эксплуатации. Но это все. Ни о дополнительном вознаграждении, ни о страховке за участие в боевых действиях не было сказано ни слова. Не мне объяснять вам, мэм, что едва мы высадимся с Йореком Бьернисоном в Свальбарде, то боевые действия не заставят себя долго ждать. — Ли осторожно сплюнул прилипший к губе кусочек табачного листа, так что он угодил точно за борт. — Так что хотелось бы внести ясность в вопрос о компенсации за намыленную шею и тяжкие телесные повреждения, — хмыкнул он, обращаясь к ведунье.

Серафина Пеккала слегка пожала плечами:

— Даже если вам придется сражаться, что в этом особенного? Вам ведь не впервой.

— Разумеется. Только раньше мне за это платили. Пока что в моем нынешнем контракте речь шла исключительно о грузоперевозке, и все расчеты со мной велись именно исходя из этого. Так вот, мэм, сейчас, особенно после этой веселенькой заварушки, в которую мы угодили там, внизу, я сижу и думаю, что же еще включает в себя грузоперевозка, а? Может, оказание транспортных услуг предполагает, что я, рискуя собственной дурной головой и воздушным шаром, сунусь в распри между панцербьорнами, а? Или, скажем, выяснится, что у этой милой крошки в Свальбарде есть недоброжелатели, и они такие же серьезные ребята, как и те, что остались там, в Больвангаре? Вы только не подумайте ничего худого, мэм. Это я вас так спрашиваю, для разговора.

— Видите ли, дело в чем, господин Скорсби, — негромко отозвалась ведунья, — боюсь, что я не знаю ответа на ваши вопросы. Я знаю только одно. Все мы: и люди, и панцербьорны, и ведуньи хотим мы этого или нет, уже вовлечены в войну. И не важно, поразит вас беда в Свальбарде, или опасность пройдет мимо, и вам удастся улететь целым и невредимым, все равно вы уже призваны, вы под ружьем, вы — воин.

— Ну, это вы, прямо скажем, загнули. Я как‑то всегда думал, что человек сам решает, воевать ему или нет.

— Это решаем не мы, точно так же, как не мы выбираем время своего прихода в этот мир.

— Может, вы и правы, но я привык за себя решать сам. Я всегда сам выбираю, на кого работаю, куда иду, что ем, кого в товарищи беру, с кем кров делю, с кем байки травлю. Неужели же вам хоть разок не хотелось вот так же решить все самой, а?

Серафина Пеккала задумчиво наклонила голову и, помолчав немного, заговорила:

— Мне кажется, что мы говорим о разных вещах. Видите ли, господин Скорсби, у ведуний нет ничего своего, мы ничем не владеем, поэтому нам не нужно ни наживать, ни копить. А решать, что выбирать, то или это — так ведь когда живешь на свете дольше сотни лет, понимаешь, что все рано или поздно возвращается на круги своя. У нас совсем иные заботы. Вот вам, например, нужно чинить ваш шар, следить за ним, тратить на это время и силы, иначе вы не сможете летать. Но ведь у нас все иначе. Для того чтобы полететь, ведунье нужна только ветвь заоблачной сосны, просто ветка, любая. Холода мы не ведаем, значит, теплая одежда нам ни к чему. Мы ничего не можем отдать, только разве что помочь друг другу. Когда одной ведунье что‑то нужно, другая тут же дает ей это — вот и все. Если наступает время битвы, мы не взвешиваем причины и резоны, по которым мы должны или не должны воевать. В отличие от медведей, нам неведомо понятие чести. Для панцербьорна оскорбление подобно смерти. А мы просто не понимаем, что это такое. Ну чем можно оскорбить ведунью? Словом? Поступком? Ведь все это неважно.

— Ваша правда, мэм, ваша правда. Я тоже думаю, собака лает, а ветер носит. Обижаться еще на всяких. Нет, у меня загвоздка‑то в другом. Посудите сами. Я простой аэронавт и остаток дней своих хотел бы прожить в сытости и покое. Прикупить себе ферму или маленькое ранчо; коровки, знаете ли, лошадки. Заметьте, все очень скромно. Ни дворцов, ни рабов мне не надо, да и горы золота мне тоже вроде ни к чему. Сядешь вечерком, ветер приносит запах полыни… Сигарка, стаканчик виски — ну чего еще желать человеку для полного счастья? Только, к сожалению, все это стоит денег. Вот и приходится летать, все ради них, родимых. Зато после каждой работенки я могу отправить кругленькую сумму в банк Уэллса Фарго, и дайте срок, вот только сколочу капиталец, так продам этот шар к свиньям собачьим, куплю билет на пароход прямиком до Порт‑Галвестона, и никакая сила больше не заставит меня подняться в воздух.

— Боюсь, что тут мы никогда не поймем друг друга. Для ведуньи легче перестать дышать, чем перестать летать. Только в небе я могу быть самой собой.

— Я глубоко вас уважаю, мэм, я даже где‑то завидую вам, но мне это наслаждение неведомо. Для аэронавта полет — это всего лишь средство заработка, служба. Я с тем же успехом мог бы паять яндарические схемы или заниматься регулировкой клапанов у двигателей. Правда, я почему‑то этого не делаю, а взял и выбрал воздухоплавание. Заметьте, сам выбрал, по собственному желанию. Вот поэтому‑то перспектива боевых действий, к которым я, прямо скажем, не больно‑то готовился, меня не сильно прельщает.

— Ссора между Йореком Бьернисоном и королем Свальбарда — лишь звено в общей цепи, — произнесла Серафина Пеккала. — Девочке суждено сыграть в этом не последнюю роль.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: