Глава Четырнадцатая 6 страница

– Ты лжешь, старик. Тебя там не было, – Ябу внимательно посмотрел на старика, который замер в испуге. – Меч был сломан и уничтожен после смерти Обаты.

– Нет, Ябу-сама. Это легенда. Я видел, как отец пришел и забрал голову и меч. Кто бы захотел сломать такое произведение искусства? Это было бы святотатством. Его отец забрал его.

– А что он сделал с головой?

– Никто не знает. Некоторые говорят, что он бросил ее в море, потому что он любил и почитал нашего господина Чикитада как брата. Другие говорят, что он закопал ее и прячет в ожидании внука, Ёси Торанаги.

– А ты что думаешь, куда он дел ее?

– Выбросил в море.

– Ты видел это?

– Нет

Ябу опять лег на спину, и пальцы начали свою работу. Мысль, что кто-то еще знает, что меч не уничтожен, странно поразила его. «Тебе следует убить Суво, – сказал он себе. – Как мог слепой человек узнать клинок? Он похож на любой другой меч Мурасама, а ручка и ножны за эти годы несколько раз поменялись Никто не мог знать, что твой меч – это тот меч, который со все увеличивающейся таинственностью переходил из рук в руки по мере увеличения мощи Торанаги. Зачем убивать Суво? Тот факт, что он жив, добавлял пикантности во все это дело. Это тебя подбадривает. Оставь его в живых – ты можешь убить его в любое время. Тем же мечом».

Эта мысль обрадовала Ябу, и он еще раз отдался мечтам, чувствуя себя очень спокойно. «Скоро, – пообещал он себе, – я стану достаточно могучим, чтобы носить меч в присутствии Торанаги. Однажды, может быть, я расскажу ему историю моего меча».

– Что случилось дальше? – спросил он, желая, чтобы голос старика снова убаюкивал его.

– Наступили тяжелые времена. Это был год большого голода, и теперь, когда мой господин был мертв, я стал ронином. Ронины были безземельные или не имеющие хозяина крестьяне-солдаты, или самураи, которые, потеряв честь или хозяев, были вынуждены странствовать по стране, пока какой-нибудь другой хозяин не соглашался принять их на службу. Ронину было трудно найти нового хозяина. Пища была редка, почти каждый человек был солдатом, и незнакомым людям редко когда доверялись. Большинство банд грабителей и корсаров, которые наводняли землю и побережье, были ронинами. Этот год был очень плохой, и следующий тоже. Я воевал на любой стороне – битва здесь, стычка там. Моей платой была еда. Потом я услышал, что в Кюсю много еды, поэтому я тронулся на запад. Этой зимой я нашел монастырь. Я договорился, что стану охранником в буддийском монастыре. Я полгода воевал за них, защищая монастырь и их рисовые поля от бандитов. Монастырь находился около Осаки, и в то время – задолго до того, как Тайко уничтожил большинство из них, бандитов было так же много, как и москитов. Однажды мы попали в засаду, и я был оставлен умирать. Меня нашли монахи и залечили мои раны. Но они не могли вернуть мне зрение. – Его пальцы погружались все глубже и глубже.

– Они поместили меня со слепым монахом, который научил меня, как делать массаж и снова видеть пальцами. Теперь мои пальцы видят больше, чем раньше глаза, я думаю. Последнее, что я могу вспомнить из того, что видел, – это широко раскрытый рот бандита, его гнилые зубы, меч в виде сверкающей дуги и после удара – запах цветов. Я видел запах во всех его оттенках, Ябу-сама. Это было очень давно, но я видел цвета запаха. Я видел нирвану, я думаю, и только на одно мгновенье, лицо Будды. Слепота – небольшая плата за такой подарок, да? – Ответа не было. Суво и не ожидал его. Ябу спал, как и было задумано. Понравился ли тебе мой рассказ, Ябу-сама? – Суво спросил молча, развлекаясь про себя, как и следует старому человеку. – Все было верно, кроме одного. Монастырь был не возле Осаки, а за вашей западной границей. Имя монаха? Да, дядя вашего врага, Икава Джикья. «Я могу так легко сломать твою шею, – подумал он. – Это бы понравилось Оми-сану… Это было бы хорошо для деревни. И это была бы расплата – в небольшой мере подарок моему хозяину. Сделать ли это сейчас? Или позже?»

* * *

Спилберген поднял кустистые стебли рисовой соломки, его лицо вытянулось.

– Кто хочет вытянуть первым?

Никто не ответил, Блэксорн, казалось, дремал, облокотясь на угол, из которого он не выходил. Это было на заходе солнца.

– Кто-то должен вытащить первым, – бросил Спилберген. – Давайте, осталось не так много времени.

Им дали еды и бочонок воды и еще один бочонок для параши. Но ничего, чтобы смыть вонючие помои или почиститься. И налетели мухи. Воздух был вонючий, земля в грязи и навозе. Большинство людей разделись до пояса, потея от жары и от страха.

Спилберген вглядывался в лица. Он повернулся к Блэксорну. «Почему, почему они не трогают тебя? А? Почему?»

Глаза открылись, они были холодны как лед. «В последний раз, – я не знаю».

– Это нечестно. Нечестно.

Блэксорн возвратился к своим мыслям. «Должен быть способ вырваться отсюда. Должен быть способ попасть на корабль. Этот негодяй убьет нас всех в конце концов, это так же верно, как то, что Полярная звезда существует. Времени немного, и меня оставили потому, что они что-то замышляют против меня».

Когда закрылся лаз в погреб, все посмотрели на него и кто-то сказал:

– Что мы будем делать?

– Я не знаю.

– Почему оставили вас?

– Не знаю.

– Бог помогает нам, – простонал кто-то.

– Надо навести здесь порядок, – приказал он. – Уберите всю грязь.

– Но нет даже веника и…

– Убирай руками!

Все подчинились его приказу, а он помогал им и как мог почистил адмирала.

– Вот теперь вам будет лучше.

– Как? Как мы должны кого-то выбрать? – спросил Спилберген.

– Не будем выбирать. Мы будем драться с ними.

– Чем драться?

– Ты собираешься идти как овца к мяснику? Ты этого хочешь?

– Не будь дураком – я им не нужен.

– Почему? – спросил Винк.

– Я адмирал.

– Мое почтение, сэр, – сказал Винк с иронией, – может быть, вам следует быть добровольцем. Вот место для добровольца.

– Очень хорошее предложение, – сказал Пьетерсун. – Я буду вторым, ради Бога.

Все сразу согласились, и каждый подумал: «Ради Бога, кто-нибудь, кроме меня».

Спилберген начал их перемешивать и выравнивать соломинки, но увидел безжалостные глаза остальных. Тогда он остановился и стал смотреть вниз, чувствуя тошноту. Потом сказал:

– Нет. Это неправильно по отношению к добровольцу. Это будет потеря шансов. Соломинки, одна короче остальных. Мы отдадим себя в руки Бога. Кормчий, держи соломинки.

– Я не буду. Я не собираюсь в этом участвовать. Я говорю, мы должны бороться.

– Они убьют нас всех. Все слышали, что сказал самурай:

«Наши жизни сохраняются – за исключением одной». – Спилберген вытер пот с лица, согнав рой мух, который потом уселся обратно. – Дайте мне воды. Лучше умереть кому-нибудь одному, чем нам всем.

Ван Некк опустил тыквенную фляжку в бочку и дал ее Спилбергену.

– Нас десять человек. Включая тебя, Паулюс. Хорошие шансы.

– Очень хорошие – если ты не участвуешь, – Винк взглянул на Блэксорна, – Можем мы сражаться с этими мечами?

– Можешь ты кротко идти к этому палачу, если вытащишь?

– Я не знаю.

Ван Некк сказал:

– Мы будем тащить жребий. Пусть нас рассудит Бог.

– Бедный Бог, – сказал Блэксорн. – Глупости, он виноват в этом!

– Как еще мы можем выбрать? – крикнул кто-то.

– Мы не можем!

– Мы сделаем, как говорит Паулюс. Он адмирал, – сказал Ван Некк. – Мы будем тащить соломинхи. Так лучше для большинства. Давайте проголосуем. Мы все «за»?

Все согласились. За исключением Винка.

– Я согласен с кормчим. К дьяволу вас с этими помойными ведьмиными соломинками!

В конце концов Винка убедили. Жан Ропер, кальвинист, прочитал молитвы. Спилберген очень точно отломил десять соломинок. Потом одну из них он разломил надвое.

Ван-Некк, Пьетерсун, Сонк, Маетсуккер, Джинсель, Жан Ропер, Саламон, Максимилиан Круук и Винк.

Он опять сказал:

– Кто хочет тянуть первым?

– Как мы это узнаем – кто первым тянет жребий, – что вышла короткая соломинка? Как мы узнаем это? – Голос Маетсуккера был полон ужаса.

– Мы не узнаем. Не наверняка. Нам бы следовало знать наверняка, – сказал юнга Круук.

– Это легко, – сказал Жан Ропер, – Давайте поклянемся, что мы сделаем это во имя Бога. Его именем. Умереть за других во имя Бога. Тогда не о чем беспокоиться. Избранник Божий заслужил вечную славу.

Все согласились.

– Ну, Винк. Делай как говорит Ропер.

– Хорошо, – губы Винка запеклись. – Если… если это выпадет мне, я клянусь господом Богом, что я пойду с ними, – если… если я вытащу жребий. Именем Бога.

Все последовали его примеру. Маетсуккер был так напуган, что ему пришлось подсказывать, прежде чем он понял всю глубину этого кошмара.

Сонк тащил первым. Пьетерсун был следующим, затем Жан Ропер и после него Саламон и Круук. Спилберген чувствовал, что он скоро умрет, и поэтому все согласились, чтобы он не выбирал, но его соломинка была последней, и теперь жребий становился ужасным.

Джинселю повезло. Остались четверо.

Маетсуккер плакал откровенно, но он оттолкнул Винка, взял соломинку и не мог поверить, что это не он.

Рука Спилбергена дрожала, и Круук поддержал ее. Моча незамеченной стекала по его ногам.

«Какую выбрать? – отчаянно спрашивал себя Ван-Некк. – О, Боже, помоги мне!» При своей близорукости он едва мог видеть соломинки сквозь туман. «Если бы я только мог видеть, я, может быть, понял, какую выбрать. Какую же выбрать?»

Он вытянул и поднес соломинку близко к своим глазам, чтобы ясно видеть свой приговор. Но соломинка была длинной.

Винк смотрел, как его пальцы выбирают предпоследнюю соломинку, он уронил ее, но каждый мог видеть, что она была самая короткая. Спилберген раскрыл свою сжатую в кулак руку, и каждый увидел, что последняя соломинка была длинной. Спилберген потерял сознание.

Все уставились на Винка. Беспомощно глядел он на них, не видя никого. Он чуть пожал плечами и полуулыбнулся, рассеянно отмахиваясь от мух. Потом он сел. Ему освободили место, сторонясь его, как прокаженного.

Блэксорн опустился на колени сбоку от Спилбергена.

– Он умер? – спросил Ван-Некк, его голос был почти не слышен.

Винк пронзительно засмеялся, нервируя всех, но неожиданно смолк.

– Я – единственный мертвец, – сказал он. – Я мертв!

– Не бойся. Ты избран Богом. Ты в руках Бога, – сказал Жан Ропер, его голос звучал уверенно.

– Да, – сказал Ван-Некк. – Не бойся.

– Теперь легко, да? – Глаза Винка переходили от лица к лицу, но никто не мог выдержать его взгляда. Только Блэксорн не отвернулся.

– Дай мне воды, Винк, – спокойно сказал он. – Подойди к бочонку и налей мне воды. Ну же.

Винк смотрел на него. Потом он взял тыквенную бутылку, наполнил водрй и подал ему.

– Боже ты мой, кормчий, – пробормотал он, – что же мне делать?

– Сначала помоги мне с Паулюсом, Винк! Делай, что я говорю! Ты хочешь, чтобы все было хорошо?

Винк справился со своей истерикой, и ему помогло спокойствие Блэксорна. Пульс Спилбергена был слабый. Винк послушал его сердце, отвел веки и смотрел некоторое время.

– Я не знаю, кормчий. Господи Боже. Я не могу нормально соображать. С его сердцем все в порядке, я думаю. Ему нужно сделать кровопускание. Но я не могу – не могу сосредоточиться… Дайте мне время. – Он устало замолчал, сел спиной к стене. Его начало трясти.

Крышка люка открылась.

Оми стоял, резко очерченный на фоне неба, его кимоно было окрашено заходящим солнцем в цвет крови.

Глава Четвёртая

Винк пытался заставить ноги идти, но не смог. Он много раз в своей жизни сталкивался лицом к лицу со смертью, но никогда это не было так беспросветно. Все определилось соломинками. «Почему я? – кричал его мозг. – Я не хуже, чем другие, и лучше многих. Господи Боже на небесах, почему я?»

Лестница опустилась. Оми показал жестами, чтобы подошел один человек, и быстро.

– Исоги! Поторопись!

Ван-Некк и Жан Ропер молча молились, их глаза были закрыты. Пьетеусун не мог смотреть. Блэксорн смотрел на Оми и его человека.

– Исоги! – пролаял опять Оми. Еще раз Винк попытался встать.

– Кто-нибудь, помогите мне. Помогите мне встать! Пьетерсун, который был ближе всех, наклонился и просунул руку Винку под мышку и помог ему, тут Блэксорн встал у низа лестницы, твердо поставив ноги в грязи.

– Киндзиру! – крикнул он, используя слово, услышанное на корабле. Сдавленный крик раздался по всему погребу. Рука Оми сжала меч, и он двинулся к лестнице. Блэксорн тут же повернул ее, провоцируя Оми поставить туда ногу.

– Киндзиру! – сказал он опять. Оми остановился.

– Что происходит? – спросил Спилберген, напуганный, как и все остальные.

– Я сказал ему, что это запрещено! Никто из моей команды не пойдет на смерть без боя.

– Но мы согласились!

– Я-нет.

– Ты сошел с ума!

– Все правильно, кормчий, – прошептал Винк. – Я… мы согласились, и это было честно. Это Божья воля. Я собираюсь – то есть… – Он ощупью пробирался к началу лестницы, но Блэксорн стеной стоял на его пути, повернувшись лицом к Оми.

– Ты не пойдешь без боя. Никто из вас.

– Отойди от лестницы, кормчий! Тебе приказали убираться! – Спилберген, шатаясь, стоял в своем углу, как можно дальше от лестницы. Его голос перешел на визг.

– Кормчий!

Но Блэксорн не слушал.

– Приготовься!

Оми отступил на шаг и что-то прорычал, приказывая своему человеку. Сразу же самурай, сопровождаемый на близком расстоянии двумя другими, начал спускаться по ступенькам, они вынимали мечи из ножен. Блэксорн повернул лестницу и схватился с первым, уклоняясь от его мощного удара мечом, пытаясь задушить его.

– Помогите мне! Ну давайте! Ради ваших же жизней!

Блэксорн изменил захват, чтобы стащить самурая со ступенек, напрягаясь до боли, в то время как второй человек тыкал вниз мечом. Винк вышел из своего каталептического состояния и бесстрашно бросился на самурая. Он помешал удару, который должен был отсечь Блэксорну запястье, удержал размахивающую мечом руку и ударил его другим кулаком в пах. Самурай задыхался и отчаянно лягался. Винк, казалось почти не заметил удара. Он вскарабкался по ступенькам и рванулся к человеку, стремясь отнять у него меч, – его ногти рвали тому глаза. Два других самурая были стеснены ограниченным пространством и Блэксорном, но удар одного из них достался Винку в лицо, и он отшатнулся в сторону. Самурай на лестнице ударил Блэксорна мечом, промахнулся, после чего вся команда набросилась на лестницу.

Круук бил кулаком по подъему ноги самурая и чувствовал, что косточка подается. Человек успел выкинуть свой меч из люка, не желая дать оружие врагу, и тяжело упал в грязь. Винк и Пьетерсун упали на него. Он яростно защищался, а остальные бросились на еще одного появившегося самурая. Блэксорн поднял японский зазубренный кинжал и полез по лестнице. Круук, Жан Ропер и Саламон последовали за ним. Оба самурая отступили и стояли у входа, их боевые мечи были наготове. Блэксорн знал, что его кинжал бесполезен против мечей. Даже в таком положении, когда была такая подмога. В момент, когда его голова появилась над уровнем земли, один из мечей прошел над ним, не достав доли дюйма. Сильный удар невидимого ему самурая сбросил его опять под землю.

Он отпрянул назад, прочь от корчащейся массы дерущихся людей, которые пытались окунуть самурая в вонючую грязь.

Винк ударил его ногой сзади по шее, и тот обмяк. Винк колотил его снова и снова, пока Блэксорн не оттащил его.

– Не убивай его – мы можем использовать его как заложника! – крикнул он и сильно дернул за лестницу, пытаясь стащить ее в погреб. Но она была слишком длинна. Наверху еще один самурай и Оми бесстрастно ждали у люка,

– Ради Бога, кормчий, прекрати это! – задыхаясь, кричал Спилберген. – Они убьют нас всех – ты убьешь нас всех! Остановите его кто-нибудь!

Оми прокричал еще несколько приказов, и сильные руки наверху не дали Блэксорну загородить вход лестницей.

– Берегись! – прокричал он.

Еще три самурая, с ножами, в одних набедренных повязках, быстро спрыгнули в погреб. Первые двое сразу набросились на Блэксорна, сбросив его, беспомощного, на пол, пренебрегая собственной опасностью, потом яростно атаковали его.

Блэксорн был сбит нечеловеческой силой. Он не мог пользоваться своим ножом, чувствовал, что его воля к борьбе пропадает, и хотел, как Мура, владеть искусством старосты в рукопашном бою. Он знал, беспомощный, что недолго еще сможет выдержать, но все-таки сделал последнюю попытку и выдернул руку. Жестокий удар каменной руки пришелся ему на голову, а еще один разорвался в его мозгу разноцветными звездами, но он все еще дрался.

Винк долбил по одному самураю, когда третий упал на него сверху из двери, и Маетсуккер вскрикнул, когда кинжал разрезал ему руку. Ван-Некк пытался вслепую ударить сплеча, а Пьетерсун говорил: «Ради Бога, ударьте его, а не меня», но купец не слышал, так как был охвачен ужасом.

Блэксорн схватил одного самурая за горло, его захват сорвался из-за грязи и пота, и он почти встал, как бешеный бык, пытаясь стряхнуть их, когда последний удар свалил его в темноту. Три самурая пробивались вверх, и команда, оставшись без главного, отступила от кружащихся и режущих трех кинжалов; самураи овладели подвалом, подвал теперь был подвластен их мелькающим, как вихри, кинжалам, – они не пытались убить или покалечить, а только хотели вынудить пыхтящих, напуганных людей отойти к стенам, подальше от лестницы, где неподвижно лежали Блэксорн и первый самурай.

Оми с высокомерным выражением лица спустился в отверстие и схватил ближайшего к нему – им оказался Пьетерсун. Он толкнул его по направлению к лестнице.

Пьетерсун вскрикнул и попытался вырваться из хватки Оми, но нож скользнул по его запястью, а другой поранил руку. Пронзительно вопящий моряк был безжалостно прижат спиной к лестнице.

– Боже, помоги мне, это не я должен был идти, это не я, это не я! – Пьетерсун поставил обе ноги на перекладину и все отступал назад и вверх от мелькающих ножей. Потом, крикнув в последний раз «Помогите, ради Бога!», повернулся и, бессвязно мыча, взлетел в воздух.

Оми, не торопясь, следовал за ним.

Один самурай отступил, потом другой. Третий поднял нож, который был у Блэксорна. Он презрительно повернулся спиной, наступил на распростертое тело своего поверженного товарища и поднялся наверх.

Лестница была выдернута наверх. Воздух, небо и свет исчезли. Болты, грохоча, заняли свои места. Теперь остались только уныние и вздымающиеся грудные клетки, нарушенное сердцебиение, бегущий пот и зловоние. Вернулись мухи.

Какое-то время никто не двигался. Жан Ропер получил небольшой порез на щеке, у Маетсуккера было сильное кровотечение, другие были в основном в шоке. За исключением Саламона. Он ощупью добрался до Блэксорна, стащил его с лежащего без сознания самурая. Тот гортанно что-то сказал и показал на воду. Круук принес немного в тыквенной бутылке, помог ему посадить Блэксорна, все еще находящегося без сознания, спиной к стене. Вместе они начали счищать с его лица навоз.

– Когда эти негодяи – когда они упали на него, мне послышалось, как сломались его шея или плечо, – сказал мальчик, его грудь вздымалась. – Он выглядит как мертвец, Боже мой!

Сонк заставил себя встать на ноги и подошел к ним. Аккуратно подвигав голову Блэксорна из стороны в сторону, он ощупал ему и плечи.

– Кажется, все нормально. Подождем, пока он придет в себя и заговорит.

– О, Боже мой, – начал ныть Винк. – Пьетерсун, бедняга, будь я проклят, будь я проклят…

– Ты собирался пойти. Кормчий тебя остановил. Ты собирался идти, как обещал, я видел, ей-богу, – Сонк потряс Винка, но тот не обращал внимания. – Я видел тебя, Винк. – Он повернулся к Спилбергену, отмахиваясь от мух. – Разве не так?

– Да, он собирался. Винк, перестань реветь! Это вина кормчего. Дай мне немного воды.

Жан Ропер зачерпнул воды тыквенной бутылкой, напился и обмыл рану на щеке. «Винк должен был идти. Он был жертвой Бога. Он был обречен. И теперь его душа погибла. О Господи Боже мой, прояви к нему милосердие, он будет гореть в аду целую вечность».

– Дайте мне воды, – простонал адмирал. Ван-Некк взял бутылку Жана Ропера и передал ее Спилбергену.

– Это вина не Винка, – сказал Ван-Некк устало. – Он не мог встать, разве вы не помните? Он просил кого-нибудь помочь ему подняться. Я был так напуган, что я не мог двигаться и не мог подойти.

– Это вина не Винка, – сказал Спилберген. – Нет. Это его. Они все поглядели на Блэксорна.

– Он сумасшедший.

– Все англичане сумасшедшие, – сказал Сонк. – Ты знал хоть одного нормального? Поскреби любого из них – и ты обнаружишь маньяка и пирата.

– Все они негодяи! – сказал Джинсель.

– Нет, не все, – сказал Ван-Некк, – Кормчий сделал то, что он действительно считал правильным. Он защищал нас и провел десять тысяч лиг.

– Защищал нас? Иди ты знаешь куда? Нас было пятьсот, когда мы отплывали, и пять кораблей. Теперь нас всего девять!

– Это не его вина, что флот растерялся. Это не его вина, что штормы были все…

– Если бы не он, мы бы остались в Новом Свете, ей-Богу. Это он сказал, что мы можем добраться до Японии. О Боже, посмотрите, где мы теперь.

– Мы согласились попробовать доплыть до Японии. Мы все согласились, – устало сказал Ваи-Некк. – Мы все проголосовали.

– Да. Но это он нас убедил.

– Смотрите! – Джинсель указал на самурая, который ворочался и стонал. Сонк быстро скользнул на него, ударил его кулаком в челюсть. Мужчина опять потерял сознание.

– Боже мой! Зачем эти негодяи оставили его здесь? Они могли без большого труда вынести его отсюда. И мы ничего не можем сделать.

– Ты думаешь, они решили, что он мертв?

– Не знаю! Они должны были видеть его. Боже мой, как бы я хотел выпить холодного пива, – сказал Сонк.

– Не бей его, Сонк, не убивай его. Он заложник. – Круук поглядел на Винка, который сидел, согнувшись, у стенки, погруженный в унылое самобичевание. – Бог помогает нам во всем. Что они сделают с Пьетерсуном? Что они сделают с нами?

– Это кормчий виноват, – сказал Жан Ропер. – Один он.

Ван-Некк вгляделся в Блэксорна.

– Теперь это не имеет значения. Понимаете? Чья бы это вина ни была или есть.

Маетсуккер покачался на ногах, кровь все еще текла с предплечья.

– Я ранен. Помогите мне кто-нибудь.

Саламон сделал жгут из куска рубашки и остановил кровь. Рана на бицепсе Маетсукксера была глубокой, но ни вена, ни артерия не были задеты. Мухи начали садиться на рану.

– Проклятые мухи. И Бог проклянет кормчего в преисподней, – сказал Маетсуккер. Все согласились. – Но нет! Он должен был спасти Винка! Теперь на его руках кровь Пьетерсуна, и мы все из-за иего пострадаем.

– Заткнись! Он сказал, никто из его команды…

Наверху раздались шаги. Открылся люк. Крестьяне начали выливать бочки с рыбными помоями и морской водой в погреб. Они остановились, когда пол был затоплен на шесть дюймов.

* * *

Вопли прорезали ночной воздух, когда луна поднялась высоко.

Ябу сидел на коленях во внутреннем садике дома Оми. Без движения. Он следил за лунным светом в цветущем дереве – ветви взметнулись на фоне светлеющего неба, соцветия теперь были слегка окрашены. Лепесток падал, кружась, а он думал, как прекрасен этот лепесток.

Упал еще один лепесток. Ветер вздохнул и сдул еще один. Дерево едва ли достигало человеческого роста; оно находилось между двумя замшелыми камнями, которые, казалось, росли из земли – так искусно они были размещены.

Вся воля Ябу ушла на то, чтобы сконцентрироваться на дереве и цветах, море и ночи, чувствовать мягкое прикосновение ветра, ощущать запах морской свежести, думать о стихах – и все-таки держать сознание открытым для звуков смертельной муки. Он ощущал слабость в позвоночнике, и только воля делала его крепким, ках камень. Сознание этого давало ему уровень чувствительности более высокий, чем нужно обычно, чтобы слышать речь человека. И сегодня вечером его воля была сильнее и яростнее, чем когда-либо.

– Оми-сан, сколько времени еще останется у нас хозяин? – испуганным шепотом спросила мать Оми из дома.

– Я не знаю, – сказал Оми.

– Эти крики так ужасны. Когда они прекратятся?

– Я не знаю.

Они сидели за перегородкой во второй парадной комнате. Первая – комната его матери – была отдана Ябу, и обе они выходили в сад, который был устроен с такими трудами. Они могли видеть Ябу через решетку, дерево бросало красивые узорные тени на его лицо, лунный свет давал отблески на рукоятках его мечей. Он носил черное хаори, или наружный жакет, на своем темном кимоно.

– Я хочу пойти спать, – сказала женщина, вздрогнув. – Но я не могу спать при таких звуках. Когда они прекратятся?

– Я не знаю. Потерпи, мама, – мягко сказал Оми. – Шум скоро прекратится. Завтра господин Ябу вернется в Эдо. Пожалуйста, будь терпеливой, – Но Оми знал, что пытки будут продолжаться до рассвета. Так было запланировано.

Он пытался сконцентрироваться. Поскольку его хозяин медитировал во время воплей, он опять попытался последовать его примеру. Но следующий пронзительный крик вернул его к действительности, и он подумал: «Я не могу. Я не могу пока еще. У меня нет его контроля над собой и энергии».

«Или это власть?» – спросил он себя.

Он ясно мог увидеть лицо Ябу. Он пытался прочитать странное выражение на лице дайме: слабый изгиб полных дряблых губ, пятно слюны в уголках, глаза, погруженные в темные щели, которые двигались только вслед за падающими лепестками. Это было, как если бы он только что достиг оргазма – почти достиг, – не дотрагиваясь до себя. Возможно ли это?

Впервые Оми был так близко от своего дяди, так как он был мелким звеном в цепочке клана, и его владения в Анджиро и окружающей области были бедны и незначительны. Оми был самый молодой из трех сыновей своего отца, Мицуно, имевшего шестерых братьев. Ябу был старшим братом и вождем клана Кассили, его отец был вторым по старшинству. Оми был двадцать один год, и у него был сын.

– Где твоя несчастная жена? – недовольно заныла старуха. – Я хочу, чтобы она растерла мне спину и плечи.

– Она должна была навестить отца, ты разве не помнишь? Он очень болен, мама. Давай я тебе это сделаю.

– Нет. Ты можешь послать потом за служанкой. Твоя жена очень невнимательная. Она могла подождать несколько дней. Я проехала такой путь из Эдо, чтобы навестить тебя. Это заняло две недели при ужасной дороге, что же произошло? Я прожила только неделю, и она уезжает. Она должна была подождать! Бездельница, вот она кто. Твой отец сделал очень большую ошибку, устроив твою женитьбу на ней. Тебе следовало бы постоянно требовать, чтобы она уехала, – развестись с бездельницей раз и навсегда. Она даже не может хорошо промассировать мне спину. В самом крайнем случае, ты бы должен был дать ей хорошую взбучку. Эти ужасные вопли! Почему они не прекращаются?

– Они кончатся. Очень скоро.

– Тебе бы следовало задать ей хорошую порку.

– Да, – Оми подумал о своей жене Мидори, и его сердце подпрыгнуло. Она была такая красивая и изящная, мягкая и умная, ее голос так чист и ее музыка так хороша, как у лучшей куртизанки в Изу.

– Мидори-сан, ты должна немедленно уехать, – сказал он ей тайком.

– Оми-сан, мой отец не так болен, а мое место здесь, ухаживать за твоей матерью, разве не так? – ответила она, – Если приедет твой господин дайме, нужно будет подготовить дом. О, Оми-сан, это так важно, самый важный момент во всей твоей службе, да? Если господину Ябу понравится, может быть, он даст тебе владения получше, ты заслуживаешь намного лучшего! Если что-нибудь случится, пока меня не будет, я никогда не прощу себе, это первый раз, что ты имеешь возможность отличиться, и это должно произойти. Он должен приехать. Пожалуйста, нужно так много сделать.

– Да, но мне бы хотелось, чтобы ты уехала сразу, Мидори-сан. Останься там на два дня, потом поторопись опять домой.

Она просила, но он настаивал, и она уехала. Он хотел, чтобы она уехала из Анджиро до того, как приедет Ябу, и на то время, когда он будет гостем в его доме. Не то чтобы дайме рискнул без разрешения тронуть его жену. Это было бы неразумно, потому что он, Оми, по закону имел бы право, честь и обязанность уничтожить дайме. Но он заметил, как Ябу следил за ней сразу после того, как они поженились в Эдо, и он хотел убрать возможный источник раздражения, все, что могло вывести из себя или смутить его господина, пока он был здесь. Это было так важно, чтобы он поразил Ябу-сама своей сыновней преданностью, предусмотрительностью и советами. И во всем он превзошел все возможное. Корабль был одним сокровищем, команда – другим. Все было совершенно.

– Я просила нашего домашнего ками присмотреть за тобой, – сказала Мидори перед отъездом, имея в виду особого синтоистского духа, который заботился об их доме, – и я послала приглашение в буддийский монастырь прислать монахов читать молитвы. Я сказала Суво, чтобы он постарался, и послала письмо Кику-сан. О, Оми-сан, пожалуйста, позволь мне остаться.

Он улыбнулся и отправил ее к отцу – слезы портили ей косметику.

Оми было грустно без нее, но он был рад, что она уехала. Вопли причинили бы ей еще больше страданий.

Мать его морщилась на ветру, как под пыткой, слабо шевелилась, чтобы облегчить боль в плечах, суставы ее сегодня вечером разболелись. Это морской бриз с запада, подумала она. Все-таки здесь лучше, чем в Эдо. Там слишком болотистая местность и слишком много москитов.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: