КАНТЕМИР ТРЕДИАКОВСКИЙ 8 страница

Во злобе плоть мою пожрать

Противны устремились,

Но злой совет хотя [т.е. желая] начать,

Упадши сокрушились.

Хоть полк против меня восстань,

Но я не ужасаюсь

Пускай враги воздвигнут брань, –

На бога полагаюсь

(Преложение псалма 26.)

Ломоносов-боец. Ломоносов, открыто вступающий в борьбу с врагами просвещения и науки, и в псалмах черпает мотивы борьбы и радости победы.

Благословен господь мой бог,

Мою десницу укрепивый,

И персты в брани научивый

Сотреть врагов взнесенный рог

(Преложение псалма 143)

Эта тема борьбы переплетается в духовных одах Ломоносова с темой природы, ее величия, ее необъятного разнообразия, мудрости и красоты. Ломоносов славит бога именно в природе. Так, например, в великолепном «Преложении» псалма 103 он говорит о боге-природе: он славит звезды на небе, ветры и облака, дождь и снег, горы и долы, пещеры и горные ключи, травы и злаки, хлеб, масло и вино, – все дары матери-природы, символом и принципом которой является его бог. Как созидатель дивных и чудесных явлений природы выступает у Ломоносова бог и в знаменитой «Оде, выбранной из Иова», в которой бог вступает в спор с ропщущим человеком и доказывает ему свое могущество именно картинами величественного творения; и опять бог – это творец звезд и луны, моря и суши, птиц и зверей и прочих земных вещей, мудрая сила мироздания. Пафос Ломоносова в «Оде, выбранной из Иова», гимн природе, силам ее, чудесам ее. Ломоносов рисует грандиозные, доходящие до фантастической сказочности образы див природы.

Величие природы, к которой Ломоносов-поэт подходит одновременно как ученый-естественник, является темой и лирическим пафосом и «Утреннего размышления», и «Вечернего размышления о божием величестве». Г.В. Плеханов пишет:

«В этих своих произведениях Ломоносов обнаруживает несравненно больше поэтического вдохновения, нежели в своих одах,... поэтом несомненным, глубоко чувствующим поэтом он становится тогда, когда смотрит на вселенную не с точки зрения того или другого мифа, а с точки зрения современного ему естествознания, так хорошо ему знакомого. Он восклицает:

Когда бы смертным толь высоко

Возможно было возлететь,

Чтоб к солнцу бренно наше око

Могло, приблизившись, воззреть,

Тогда б со всех открылся стран

Горящий вечно океан.

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов,

Там вихри пламенны крутятся,

Борющись множество веков;

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумят.

Язык тут, разумеется, тяжел, как тяжел он нередко даже в наиболее удачных стихотворениях той эпохи. Но дыхание космической поэзии чувствуется здесь в такой же мере, как и в «Вечернем размышлении о божьем величестве».

Лицо свое скрывает день;

Поля покрыла мрачна ночь,

Взошла на горы черна тень;

Лучи от нас склонились прочь.

Открылась бездна звезд полна.

Звездам числа нет, бездне дна.

Уста премудрых нам гласят:

Там разных множество светов;

Несчетны солнца там горят.

Народы там и круг веков*.

* Плеханов Г. В. История русской общественной мысли. М., 1919. Т. II. С. 208–209.

Говоря о переложениях Ломоносова из Библии («Размышления» к ним, конечно, не относятся), следует указать два обстоятельства: во-первых, Ломоносов далеко не точно передает «священный» текст, толкуя его по-своему, добавляя свои мотивы и т.д.; во-вторых, он опирается в данном жанре на довольно крепкую традицию как в русской, так и в западной поэзии. Первые стихотворения, прочитанные Ломоносовым еще в Денисовке, – это были силлабические переложения псалмов Симеона Полоцкого. Ломоносов хорошо должен был знать затем псалмы немецких поэтов, например Опица или Гюнтера, так же как псалмы французов – таких, как Малерб, Расин, а в особенности Жан-Батист Руссо, по-видимому, оказавший влияние на Ломоносова в данном жанре. Может быть, именно этим влиянием можно объяснить большую простоту, легкость, ясность языка духовных од Ломоносова по сравнению с его торжественными одами. Впрочем, значительную роль здесь сыграла и другая тематика, более «человеческая», чем государственная. В этом смысле особое место занимает «Ода, выбранная из Иова», в которой человек побежден в соревновании богом-природой, и божественная речь опять звучит торжественно, громко. Во всяком случае, большая легкость духовной лирики Ломоносова, меньшая перегруженность и напряженность ее обеспечили ей и огромное влияние на русскую поэзию, и подлинную популярность. Еще в XIX веке народные певцы-нищие пели ломоносовские псалмы; и Пушки» считал духовные его оды – его лучшими произведениями («они останутся вечными памятниками русской словесности»).

Особый раздел поэтического творчества Ломоносова составляют «похвальные надписи». Это по большей части небольшие стихотворения (написанные александрийским стихом), предназначенные быть помещенными либо на подножии скульптурного изображения, либо, чаще всего, объясняющие аллегорические световые картины, иллюминации и фейерверки, устраивавшиеся правительством в торжественные «царские» дни. В «надписях» Ломоносов в лапидарной, лозунговой форме высказывал политические сентенции, актуальные в тот момент, когда было устроено празднество, или вообще выражающие политические тезисы абсолютизма.

Нельзя не упомянуть также о поэтических переводах Ломоносова из древних, в основном включенных в качестве примеров в его «Риторику». Так, здесь был помещен изящный перевод из Анакреона «Ночною темнотою...», в котором Ломоносов создает манеру «легкой поэзии», интимного простора рассказа в стихах; стихотворение написано чистой русской речью, чуждой выспренности, славянизации, метафизической напряженности. Более «высоким штилем» написан перевод так называемого «Памятника» Горация (ямбом без рифм). Это был первый русский «Памятник», за которым последовали и державинский и пушкинский.

Ломоносову пришлось выступить и в качестве драматурга; в 1750 г. в протоколе канцелярии Академии наук было записано: «сего числа Академии наук господин президент объявил именной ее имп. величества изустный указ, коим ему, г. президенту, повелено: профессорам Тредиаковскому и Ломоносову сочинить по трагедии». Так «организовали» русский репертуар. Приказ написать именно трагедии объясняется успехом первых трагедий Сумарокова. Получив приказ, Ломоносов в тот же день принялся за работу и ровно в месяц написал трагедию «Тамира и Селим», для сюжета которой воспользовался мотивом повести о Мамаевом побоище, включенной в состав Синопсиса, В 1751 г. Ломоносов написал, без сомнения также на заказ, еще одну трагедию «Демофонт» на сюжет из античной мифологии. Обе его трагедии написаны в основном по правилам классицизма (своеобразна рифмовка стихов в «Тамире и Селиме», – не парная, как полагалось по традиции, а перекрестная); Ломоносов использовал в них мотивы трагедий Сумарокова, Готшеда, Расина; однако заметны в них и следы традиции школьной драмы, выразившиеся не только в наличии кратких изъяснений содержания перед началом пьесы, но и в усложненности драматической композиции и сюжета*. По сравнению с лирикой Ломоносова художественная ценность его трагедий, написанных по приказанию свыше, незначительна.

* См.: Резанов В. И. Трагедии Ломоносова//Ломоносовский сборник Академии наук, 1911.

Ломоносов и язык. Огромное значение имели и теоретические труды Ломоносова по филологии, и его литературная практика для роста и улучшения русского литературного языка. Ему принадлежит честь быть первым писателем, упорядочившим языковое хозяйство русской культуры после петровского переворота, и он был первым в ряду организаторов правильной русской речи, подготовивших великое дело Пушкина, создателя современного литературного русского языка. В этом смысле замечательны научные работы Ломоносова по теории литературы и по языкознанию. Из первых центральная – «Риторика», изданная в окончательной редакции в 1748 г., из вторых – «Российская грамматика», вышедшая в свет в 1757 г. (на титульном листе первого издания помечен 1755 г., но книга вышла фактически только через два года). «Грамматика» Ломоносова, явившаяся результатом его серьезных филологических штудий и итогом обширного собранного им материала, была первым научным описанием и систематическим изучением живого русского языка. Она легла в основу всех дальнейших грамматических работ в России; по ней изучали родной язык все грамотные люди XVIII века. Велико было и практическое значение этого труда Ломоносова. Он полагал конец безграничному разнобою, разброду языковых форм, пестривших языковую практику начала XVIII века, он вводил в литературную и даже разговорную практику грамотного населения принцип организованности, правильности речи, известную нормализацию ее, хотя сам Ломоносов и не придумывал никаких правил языка, а стремился в своем труде к установлению законов русской речи, такой, какой он ее знал, потому что он, по его словам, «с малолетства познал общий российский и славянский язык, а достигши совершенного возраста с прилежанием прочел почти все древне-славено-моравским языком сочиненные и в церкви употребленные книги. Сверх того, довольно знает все провинциальные диалекты здешней империи, также слова, употребляемые при дворе, между духовенством и простым народом».

Основополагающее значение для осознания проблемы русского литературного стиля, слога, поэтического языка имела статья Ломоносова, предпосланная им в виде принципиального предисловия изданию 1757 г. собрания его сочинений (I том) и названная им «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке».

Прежде всего здесь Ломоносов излагает кратко свои мысли, относящиеся к истории русского языка. Он считает исторической основой русской речи церковнославянский язык, язык древней культуры, объединяющий все разнообразие диалектов народного языка. Затем Ломоносов выдвигает мысль о том, что через церковнославянский язык русская культура непосредственно восприняла высокие традиции культуры греческой, античной и византийской. Это делает церковно-славянский язык особо значительным для русской литературы, резервуаром древних культурных ценностей и притом нимало не отторгнутым от национальной стихии русского языка, как это было с латынью для западных языков.

Исходя из этой глубокой концепции исторической судьбы русской национальной языковой культуры, Ломоносов излагает свою знаменитую теорию «трех штилей». И до Ломоносова школьная теория литературы, начиная с Квинтилиана, различала три вида литературных произведений и, соответственно, стилей: высокий, средний и низкий*. Но Ломоносов применил эту теорию совершенно иначе, чем это делалось до него, связав ее с отчетливой и глубокой системой взглядов на современный ему русский язык, обосновав ее лингвистически в условиях этого языка.

* См.: Кадлубовский А. П. Об источниках ломоносовского учения о трех стилях// Сборник Харьковского историко-филологического общества, 1908. Т. XV. Источники теоретико-литературных работ Ломоносова превосходно обследованы и приведены в примечаниях М.И. Сухомлинова к сочинениям Ломоносова, изд. Академии наук, т. III, СПб., 1895 и т. IV, СПб., 1898.

Ломоносов делит все слова русского языка на три группы. Первая из них – это слова, общие церковнославянскому и русскому языку; например: бог, слава, рука, ныне, почитаю. Ко второй «принадлежат слова, кои хотя еще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю. Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются, как, обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные. К третьему роду относятся, которых нет в остатках славенского языка, то есть в церковных книгах, например: говорю, ручей, которой, пока, лишь».

Иначе говоря, слова третьего рода – это чисто русские слова. Далее Ломоносов пишет:

«От рассудительного употребления и разбору сих трех родов речений рождаются три штиля:

высокий, посредственной и низкой. Первой составляется из речений славено-российских, то есть употребительных в обоих наречиях, и из славенских, россиянам вразумительных и не весьма обветшалых. Сим штилем составляться должны героические поэмы, оды, прозаичные речи о важных материях, которым они от обыкновенной простоты к важному великолепию возвышаются. Сим штилем преимуществует российский язык перед многими нынешними европейскими, пользуясь языком славенским из книг церковных.

Средний штиль – состоять должен из речений, больше в российском языке употребительных, куда можно принять некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великой осторожностью, чтоб слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова; однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость. И словом, в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение славенское положено будет подле российского простонародного. Сим штилем писать все театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия. Однако может и первого рода штиль иметь в них место, где потребно изобразить геройство и высокие мысли, в нежностях должно от того удаляться. Стихотворные дружеские письма, сатиры, еклоги и елегии сего штиля больше должны держаться. В прозе предлагать им пристойно описания дел достопамятных и учений благородных.

Низкий штиль принимает речения третьего рода, то есть которых нет в славенском диалекте, смешивая со средними, а от славенских общенеупотребительных вовсе удаляться, по пристойности материй, каковы суть комедии, увеселительные эпиграммы, песни; в прозе дружеские письма, описания обыкновенных дел. Простонародные низкие слова могут иметь в них место по рассмотрению».

Таким образом, различие стилей, соотнесенное с системой различных жанров, основывается, по Ломоносову, на лингвистическом различии словарных пластов русского языка. И здесь сразу же необходимо подчеркнуть самое важное: Ломоносов своей теорией не только не подчиняет русский язык церковнославянскому, не только не отказывается от родной речи во имя старинного книжного языка, но делает нечто как раз обратное. Он включает славянизмы в состав русского языка, как его неотъемлемое достояние, обогащающее его. Вернее, он знает, что славянизмы уже вошли в русский язык, слились с ним, и он принимает их и ассимилирует их русской речью*. При этом он считает нужным поступать так только с теми славянизмами, которые вошли в языковое сознание русского грамотного человека; у него нет фетишизации славянизмов именно как старинных, церковных, феодальных слов, характерной для реакционной языковой политики «архаистов» начала XIX века; поэтому Ломоносов отвергает обветшалые слова церковнославянского языка, вроде «обаваю» (очаровываю), «рясны» (ожерелье), «овогда» (иногда), «свене» (кроме). Ломоносов своей теорией, как и своей практикой, сузил круг славянских слов, допустимых в русской литературной речи, по сравнению со старой традицией, причем критерием отбора для него был именно русский язык, его жизнь, его навыки и нормы. Но отказаться от славянизмов Ломоносов не хотел и не мог, и он поступал правильно, потому что отказ от славянизмов был бы нигилистическим отказом от нескольких столетий русской культуры, во многих своих проявлениях выраженной в формах славянской речи, был бы отказом от множества идей, воплощенных русским народом в эти формы, наконец, от связей с традициями античной и византийской культуры, воплощенных для Ломоносова в славянской стихии русского языка.

* См.: Винокур Г. О. Русский литературный язык в первой половине XVIII века// История русской литературы. Академия наук СССР. М.–Л., 1941. Т. III.

В.В. Виноградов пишет: «Реформа Ломоносова имела своей задачей концентрацию живых национальных сил русского литературного языка»*.

* Проф. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языкаXVII–XIX веков.М.-Л., 1938. С. 97.

Установив границы применения славянизмов в русской художественной речи и обогатив в то же время русский язык теми славянизмами, которые способствовали расширению его смысловой выразительности, Ломоносов одновременно. узаконил своей теорией (и практикой) применение в литературе живого русского языка. Его работа привела «к утверждению того исторического факта, что формы народной речи являются существеннейшей составной органической частью структуры литературного языка»*. Национально-демократическая направленность его языковой концепции выразилась уже в его «Письме о правилах российского стихотворства» (1739 г.).

* Там же. С. 92.

Тут Ломоносов углубляет ту мысль, что русский литературный язык должен развиваться соответственно его национальному складу, но не в отрыве от общечеловеческой культуры. Он выдвигает такие тезисы: I) Употребление и развитие языка должно покоиться «на природном его свойстве»: «того, что ему весьма несвойственно, из других языков не вносить»... 2) Необходимо употреблять и углублять «собственное и природное». 3) Следует «из других языков ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить»*.

* Там же. С. 92-93.

Исходя из того же стремления – укрепить национальную основу русской речи, Ломоносов выработал и теоретически, и практически свое отношение к иностранным заимствованиям в русском языке. Он боролся с засорением русского языка иностранщиной, имевшей положительный смысл при Петре I и не нужной уже в его, Ломоносова, время. В то же время он считал необходимым вводить в русский язык слова интернационального языка науки.

Что касается русской научной терминологии, то о работе Ломоносова по созданию ее так говорит исследователь его научных трудов Б.Н. Меншуткин:

«Всестороннее знание русского языка, обширные сведения в точных науках, прекрасное знакомство с латинским, греческим и западноевропейскими языками, литературный талант и природный гений позволили Ломоносову заложить правильные основания русской технической и научной терминологии...

Очень многие из научных выражений на русском языке, составленных... Ломоносовым, применяются нами всеми. Вот несколько примеров: а) воздушный насос, законы движения, зажигательное стекло, земная ось, огнедышащие горы, преломление лучей, равновесие тел, удельный вес, кислота, магнитная стрелка, квасцы, крепкая водка, негашеная известь. Сюда же он присоединил ряд русских слов общераспространенных, но имевших иное бытовое значение, как: опыт, движение, наблюдение, явление, частица... б) горизонтальный, диаметр, квадрат, пропорция, минус, формула, сферический, атмосфера, барометр, горизонт, эклиптика, микроскоп, метеорология, оптика, периферия, сулема, эфир, селитра, поташ...

Он (Ломоносов) положил начало нашему точному научному языку, без которого теперь никто не может обходиться»*.

* М е н ш у т к и н Б. Н. Жизнеописание М.В. Ломоносова. Изд. Академии наук СССР, Отд. общ. наук, № 1, 1937. С. 132-134.

В итоге многолетней работы Ломоносов как писатель и теоретик в значительной мере устранил пестроту языка первой трети XVIII столетия, отбросил устаревшие формы, создал и узаконил новые, произвел отбор иностранных слов, включаемых в русский язык, добился равновесия элементов славянского и русского происхождения в литературной речи, добился введения ее в нормы, удовлетворившие потребности русской культуры на несколько десятилетий.

Влияние Ломоносова на дальнейшее развитие русской литературы было огромно. Его понимание задач поэзии воспитывало в русских писателях столь характерную для нашей литературы черту: стремление посвятить искусство пропаганде передовых общественных идеалов, глубокую идейную ответственность литературы. Работа Ломоносова над языком определила весьма многое в развитии русской литературной речи вплоть до Пушкина, и самый блеск его величественной поэзии не мог не производить сильного впечатления на русских поэтов, пришедших после него. Так, Пушкин, давая картину Полтавского боя, пишет как бы ломоносовским стилем, имея в виду вызвать в воображении читателя не только образ самой победоносной для Петра и России битвы, но и хорошо всем известный образ поэзии Ломоносова, Петра Великого русской литературы. И значительно позднее Владимир Маяковский создал свои оды революции, не побоявшись назвать их именно одами, потому что в этих торжественных гимнах обновлению страны зазвучали отзвуки ломоносовских од.

* * *

Ломоносов М.В. Сочинения/Под ред. М.И. Сухомлинова, Б.Н, Меншуткина. Т. I–VII. Изд. Акад. наук. СПб., 1891–1934.

Кунцевич Г. 3. Библиография изданий М.В. Ломоносова на русском языке//Выставка: Ломоносов и елизаветинское время. Т. VI. СПб., 1918.

Материалы по библиографии о Ломоносове//Выставка: Ломоносов и елизаветинское время. Т. VII. СПб., 1913.

Пекарский П. П. История Академии наук. Т. II. СПб., 1873 (Жизнеописание М.В. Ломоносова).

Билярский П. С. Материалы для биографии Ломоносова. СПб., 1865.

Тихонравов Н.С. Исторические материалы для биографии Ломоносова//Тихонравов Н. С. Сочинения. Т. III. M., 1898.

Куник А. А. Сборник материалов для истории Академии наук. СПб., 1865.

Меншуткин В.Н. Жизнеописание М.В. Ломоносова. Л., 1937.

Известия Академии наук СССР. Отд. общ. наук. № 1, 1937. Ломоносовский сборник. Изд. Академии наук. СПб., 1911. Сборник статей о Ломоносове/Под ред. В.В. Сиповского. СПб., 1911.

Будилович А. С. Ломоносов как натуралист и филолог. СПб., 1886.

Будилович А. С. Ломоносов как писатель. СПб., 1871.

Пумпянский Л. В. Очерки по литературе первой половины XVIII века//Сборник «XVIII век». Изд. Акад. наук. Т. 1. Л., 1935.

КадлубовскийА.Об источниках ломоносовского учения о трех стилях: Сборник статей в честь М.С. Дринова. Харьков, 1908.

Соболевский А. И. Ломоносов в истории русского языка. СПб., 1911.

Берков П. Н. Ломоносов и литературная полемика его времени. Л., 1936.

КЛАССИЦИЗМ

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: