ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ БОРЬБА В ПЕРИОД НАПОЛЕОНОВСКИХ ВОЙН

Когда в 1797 г. распалась первая антифранцузская коалиция? английская дипломатия срочно приступила к формированию вто­рой коалиции, и в 1798 г. Англия, Россия, Австрия и Турция объ­единились для совместной борьбы с общим врагом — Францией-

Участие Англии в сражениях ограничивалось действиями на море и, разумеется, в колониях. На континенте английские войска от­сутствовали, если не считать длительной и весьма бесславной экспедиции генерала Артура Уэлсли, впоследствии герцога Вел­лингтона, на Пиренейском полуострове (1808—1813). Тем более велика была заинтересованность Англии в союзниках, которые вы­полняли бы функции «солдат на континенте». И действительно, когда вторая коалиция распалась, Англия сравнительно быстро сколотила третью коалицию (1805), а затем и четвертую (1806), и пятую (1809).

Островное положение и преимущество английского флота да­вали возможность Англии вести длительную войну, не боясь втор­жения наполеоновских войск на свою территорию. Впрочем, в 1804—1805 гг. такая опасность нависла над Англией, но русские и австрийские войска отвлекли армии Наполеона на восток, а по­беда английского флота под командованием адмирала Нельсона над французским флотом у мыса Трафальгар (21 октября 1805 г.) окончательно закрепила морское превосходство Англии.

В апреле 1801 г. английская эскадра вошла в Копенгагенскую бухту и, пользуясь превосходством своих кораблей и абсолютной неожиданностью этого нападения для датчан, уничтожила дат­ский военно-морской флот. Спустя шесть лет эта операция была повторена, только на этот раз часть вновь созданного датского флота была не уничтожена, а уведена в английские порты. Этот разбой, продолжавший пиратские традиции XVI—XVII вв. поро­дил выражение, иногда употребляемое в политической и военной публицистике — «копенгагизировать флот», т. е. уничтожить его без объявления войны.

Море всегда играло немалую роль в исторических судьбах Англии. С моря приходили англосаксонские, датские и норманд­ские завоеватели. С заморскими странами Францией, Испанией, Нидерландами велись длительные войны. За морями возникали английские переселенческие колонии — в Америке, Австралии, Новой Зеландии. В 1770 г. капитан Джон Кук открыл восточное побережье Австралии и объявил его английским владением. В Ав­стралии была основана колония Новый Южный Уэльс, и уже че­рез два десятилетия английское правительство учредило здесь ме­сто ссылки для уголовников и политических преступников. На морях столетиями пиратствовали английские моряки, по морям велась обогащавшая купцов, промышленников, банкиров, двор торговля. Понятно, что правящие классы старались создать роман­тический ореол вокруг адмиралов, капитанов, путешественников, и сделать это было тем легче, что и в широких слоях народа му­жество и удаль «морских волков» вызывали восхищение и чувство Национальной гордости.

Своеобразный культ моря приобрел в начале XIX в. новые ис­токи и новые черты. Чем больше обуржуазивалась Англия, чем Прозаичнее и скучнее становилась повседневная жизнь, тем боль-

У. Тернер. Мол в Кале

ше привлекало море и связанное с ним представление об опасно стих, подвигах, борьбе со стихией.

Для поэта или художника революционно-романтического на­правления море было той свободной стихией, над которой не власт­ны людские пороки, где все стяжательское, мелочное отходит на второй план перед величием и красотой природы.

Едва ли не центральное место занимает море в творчестве од­ного из крупнейших английских пейзажистов Уильяма Тернера (1775—1851). Великолепный акварелист, придававший особое зна­чение свету, воздуху, колористическим исканиям и в этом во мно­гом предвосхитивший импрессионистов, Тернер был прежде всего романтиком. Его привлекали необычные и фантастические сюже­ты — дикие скалы, утесы, развалины, грозовые ливни и прежде всего — море, бурное, мрачноватое, немного таинственное и почти всегда — в байроновском «борении стихий». Его «Мол в Кале» (1802—1803) —типичный романтический морской пейзаж. Здесь все — и предгрозовое небо, почти сливающееся с бурными волна ми, и парус на переднем плане, и белые гребешки волн — вызывает чувство тревожного ожидания, создает атмосферу надвигающейся катастрофы Значительно позже (1838) Тернер написал зна­менитую картину «Последний рейс корабля «Отважный», в кото­рой сказались результаты его колористических исканий. Прозрач­ный чистый воздух, многоцветная гамма солнечного заката, шти­левое море — все это уже очень далеко от сугубо романтических морских пейзажей начала века.

Какая-то частица отношения поэтов и художников романти­ческого направления к морю проникала в сердца миллионов анг­личан; это отношение выражало в художественной форме то, что испытывал народ, переплеталось с впечатлением от бесчисленных морских историй, которые рассказывались в тавернах, на ярмар­ках всей страны. Верхам общества не так уж трудно было привне­сти в это лирико-романтическое отношение парода к морю элемен­ты шовинистического презрения к иностранцам, претендующим на свою долю позиций на морях, п победы английских моряков во­сторженно встречались в стране. Победитель в Трафальгарском сражении Нельсон стал национальным героем, и даже разбойничьи налеты па Копенгаген воспринимались как «славные» успехи английского оружия.

Борьба на море приобрела еще большее значение с 1806 г., когда Наполеон, убедившись в невозможности высадить десант в Англии, сделал попытку сокрушить ее другим методом. Специаль­ным декретом он ввел континентальную блокаду Англии. Отныне всем страпам, зависимым от Франции, предписывалось прекра­тить всякую торговлю с Англией, закрыть свои порты для англий­ских кораблей. Тем самым Англия лишалась важнейшего для се­бя европейского рынка, и быстро растущая английская промыш­ленность должна была впасть в состояние глубокого кризиса. Действительно, блокада привела к сокращению английского экс­порта примерно на 10% общей стоимости экспортируемых това­ров, а в 1809 г. начался торгово-промышленный кризис. Некото­рые мелкие и средние фирмы, работавшие преимущественно на экспорт, обанкротились.

Правительство принимало энергичные меры, чтобы сорвать блокаду, и при его поддержке многие купцы все-таки паходили возможность торговать с континентом. Английские торговые суда сопровождались военными кораблями. Столкновения на море еще больше усилились, когда Англия предприняла контрмеры. Англий­ские корабли останавливали в открытом море суда других стран, конфисковывали французские товары либо товары, направлявшие­ся во Францию. Это привело ко многим дипломатическим осложне­ниям, но самым опасным из них был конфликт с США.

Американская буржуазия не желала упустить период, когда Франция и Англия истощали силы в длительной войне, и перешла к активной экспансионистской политике на американском конти­ненте. Американские войска без объявления войны вторглись на территорию Канады, что само по себе могло привести к войне. Но агрессивные действия со стороны США были лишь одной и не самой важной причиной конфликта. Гораздо большую роль игра­ла английская политика контрблокады, которая распространялась, конечно, и на корабли США. Англия не только захватывала аме­риканские суда, но и принудила 6 тыс. американских моряков, за­держанных во время этих операций, служить в английском флоте. Американская буржуазия ответила на это прекращением торговых

сношений с Англией и ее колониями. Это было сильным ударом по английской экономике: ведь в период континентальной блокады значение американского рынка резко возросло. Как ни маневри­ровало английское правительство, пытаясь урегулировать конф­ликт с США, 18 июня 1812 г. война была объявлена.

Между тем судьба мира решалась как раз в это лето 1812 г. совсем в другом районе земного шара — на полях России. После распада пятой коалиции Россия осталась лицом к лицу с наполео­новской империей, и теперь, в ходе Отечественной войны, русский народ свершил свой великий исторический подвиг. Разгром «ве­ликой армии» Наполеона в 1812 г. был решающим переломным моментом во всей истории наполеоновских войн. Только победа России дала возможность Англии выделить для войны с США достаточные военно-морские и наземные силы. Англо-американ­ская война шла с переменным успехом, но морское превосходство Англии все же обеспечило ей перевес. В ходе войны английская армия даже захватила столицу Соединенных Штатов — Вашинг­тон и ознаменовала свою победу варварским поджогом крупней­ших зданий города. Тем не менее обстановка в Европе вынудила Англию предложить американцам почетный мир, который и был заключен в конце 1814 г. в Ренте. США не получили территорий, на что рассчитывали, начиная войну, но Англия еще раз торжест­венно признала независимость США и прекратила захват амери­канских кораблей.

Помимо значительного расширения своих владений в Индии, за годы войны Англия захватила ряд важных стратегических пунктов на Средиземном море (Мальту), в Африке (Капскую ко­лонию), приобрела монопольное положение на рынке Бразилии и т.д.

Таким образом, все слои господствутощих классов Англии, включая промышленную буржуазию, имели основания поддержи­вать партию тори. Правительство Питта охотно откликнулось на петиции промышленников и в 1799 г. провело в парламенте закон о запрещении тред-юнионов и других объединений рабочих.

Только рабочий класс продолжал упорную борьбу с предпри­нимателями и поддерживавшим их правительством, только он не склонился перед реакцией и тем самым спас честь английского народа в те мрачные годы. Несмотря на закон 1799 г., рабочие со­хранили свои профсоюзы и даже создавали новые тред-юнионы. Организуя стачки (крупнейшими из них была стачка 40 тыс. тка­чей в Шотландии в 1805 г. и 60 тыс. рабочих Манчестерского окру­га в 1808 г.), рабочие все чаще прибегали также к методу уничто­жения орудий производства. Центром движения стал район Нот­тингема. В 1811 г. здесь был образован подпольный профсоюз вязальщиков — организация луддитского движения, которой уда­лось связаться с аналогичными организациями страны.

Наибольшего подъема движение достигло в 1811 —1812 гг., ког­да страна переживала экономический кризис, связанный с конти-

яентальной блокадой и временной утратой американского рынка. Предприниматели были терроризированы и пастолько напуганы, особенно в Ноттингеме, что постоянно требовали от правительства присылки войск для охраны фабрик.

В этот период широкое распространение в буржуазных кругах приобрела крайне реакционная и бесконечно далекая от науки тео­рия священника Томаса Мальтуса (1766—1834). В 1798 г. он опуб­ликовал свой «Опыт о законе народонаселения», и эта книга сразу настолько пришлась по вкусу буржуазному читателю, что уже в 1803 г. она была переиздана и затем переиздавалась неоднократно. Мальтус утверждал, что бедность неискоренима по самим законам природы. Если средства пропитания растут в арифметической про­грессии, то само население земли, по Мальтусу, возрастает в про­грессии геометрической, и поэтому всегда будет «избыточное» население, которое обречено на нищету, страдания и вымирание. Из этого делался успокаивающий совесть буржуа вывод, что в ни­щете рабочих будто бы никто не виноват — пи отдельное лицо, ни социальный строй. «Человек, рождающийся па свет, уже занятый другими, если семья не имеет средств его кормить или если общест­во не нуждается в его работе, — такой человек не имеет ни малей­шего права требовать себе даже малейшей части пищи, и на са­мом деле он — лишний на свете. Природа приказывает ему уда-диться и не замедляет сама привести в исполнение свой приговор».

Но рабочие, вопреки теории Мальтуса, не желали умирать го­лодной смертью и даже боролись за лучшую жизнь. Перепуганная буржуазия видела выход только в обращении к грубой силе, к ар­мии и полиции. Паническое состояние умов господствующих клас­сов Англии выражал, в частности, глава реакционных романтиков Саути: «В настоящий момент только армия предохранит нас от самой страшной опасности: восстания бедных против богатых».

Парламент в 1812 г. принял закон о введении смертной казни за участие в луддитском движении. Этот чудовищный закон про­шел почти без возражений в обеих палатах парламента, и только Байрон в палате лордов произнес гневную речь против составите­лей билля, которые «могут по праву считать себя достойными преемниками того афинского законодателя, о котором говорили, что его законы писаны не чернилами, а кровью». В «Оде авторам билля против разрушителей станков», которую ему удалось напе­чатать в «Морнинг кроникл», звучит угроза решительных дей­ствий:

Не странно ль, что если является в гости К нам голод и слышится вопль бедняка, — За ломку машины ломаются кости И ценятся жизни дешевле чулка? А если так было, то многие спросят: Сперва не безумцам ли шею свернуть, Которые людям, что помощи просят, Лишь петлю на шее спешат затянуть?

Действительно, закон 1799 г. о запрещенш1 союзов, вмешатель­ство полиции и войск в конфликты между рабочими и предприни­мателями, закон 1812 г. о луддитах и последовавшие за ним смерт­ные приговоры — все это способствовало довольно быстрому росту политического сознания рабочего класса, тем более что в 90-е го­ды он активно участвовал в борьбе корреспондентских обществ за демократизацию государственного строя. В луддитских воззваниях стали появляться чисто политические мотивы. В то время как буржуазия примирилась со своей ролью «младшего партнера» оли­гархии, рабочий класс остался единственным носителем демокра­тических идеалов. В одной из листовок содержался призыв к соотечественникам «выступить с оружием в руках и сбросить не­навистное иго глупого старика Георга III и его еще более глупого сына, их мошенников-министров, всех дворян и тиранов. После­дуем благородному примеру храбрых граждан Парижа...». В дру­гой листовке после аналогичного призыва выражалось убеждение, что «нами будет управлять справедливая республика».

Между тем молодой управляющий и совладелец бумагопря­дильной фабрики в Нью-Ланарке (Шотландия) Роберт Оуэн (1771 —1858) именно в это первое десятилетие XIX в. провел убе­дительный социальный эксперимент, доказавший, что сокращение рабочего дня, повышение зарплаты, создание сносных условий труда и быта рабочих не только не подрывает устои буржуазного господства, но даже укрепляет его и ведет к росту прибыли. В пустыне капиталистического гнета, чудовищной нищеты, невеже­ства, болезней, пьянства и разврата Оуэн создал своеобразный оазис, где 2500 человек жили и трудились во вполне удовлетвори­тельных (по понятиям того времени) условиях. Рабочий день здесь продолжался 10,5 часа, а не 14, как на других фабриках, рабочие имели возможность покупать товары в фабричной лавке на 20% дешевле, чем у других торговцев, для холостяков были организо­ваны столовые, грязные казармы сменились опрятными жилища­ми и т. д. Все эти меры не только резко повысили жизненный уро­вень рабочих, но, улучшив их физическое и моральное состояние, привели к росту производительности труда и соответственно при­былей фабрикантов.

В 1812 г. Оуэн опубликовал свой «Отчет о нью-ланаркском предприятии», а в 1813 г. — «Новый взгляд на общество, или Опы­ты о принципах выработки человеческого характера». Оба иссле­дования произвели сенсацию, и вскоре Оуэ-н стал одним из самых знаменитых людей Европы. Оуэн использовал свой ныо-ленарк-ский опыт, чтобы опровергнуть лженаучную теорию Мальтуса. По сравнению с невежественным и управляемым дурным правитель­ством пародом разумный и трудолюбивый народ может произвести неизмеримо больше пропитания на том же отрезке земли, доказы­вает Оуэн: «Это такое же отношение, как единица к бесконечно­сти». Находясь в самой гуще промышленного переворота, являясь одним из «капитанов промышленности», Оуэн глубоко верил в не-

исчерпаемые возможности научного и технического прогресса, в том числе — в сельском хозяйстве. Его хвалили в прессе и в ре­чах, к нему в Ныо-Ленарк ездили паломники из буржуазии и арис­тократии, в том числе такой высокопоставленный посетитель, как российский император Александр I, но никто из фабрикантов не намеревался следовать примеру Оуэна.

Ни в социальных, ни в политических вопросах английский буржуа не склонен был к радикальным решениям. Политический радикализм находил опору только в низах народа, среди рабочих, ремесленников, мелкой буржуазии.

Наиболее выдающимся идеологом и вождем радикальных эле­ментов был человек, оставивший значительный след не только в истории политической борьбы первой трети XIX в., но и в исто* рии английской культуры — Уильям Коббет (1762—1835); В 1802 г. Коббет основал газету «Уикли политикл реджистер», ко­торая вскоре стала главным органом радикальной оппозиции все­му олигархическому режиму. Коббет в равной степени враждебно относился и к торийским министрам, и к вигскому показному ли­берализму. Подобно Оуэну, он призывал правительство принять меры для улучшения положения рабочих. Но — в отличие от Оуэна — он ненавидел фабричную промышленность, не верил в то, что технический прогресс может принести счастье народу. В этом смысле он более непосредственно, чем ранний Оуэн, выражал взгляды большинства трудящегося населения. Разоряемый фермер старался удержаться на своем клочке земли и видел в городе ис­точник всех бед. Так же был настроен и ремесленник, которому не под силу было конкурировать с фабрикой. Большинство рабочих, изнывающих под бременем фабричной дисциплины, запертых в тесные казармы или городские трущобы, мечтали о возвращении в деревню и склонны были идеализировать свою нищенскую жизнь на лоне природы. Точно так же и Коббет ненавидел город­ские скопища домов и беспочвеппо мечтал о возврате к деревен­скому быту. Его взгляды развивались в общем русле романтизма, однако, в отличие от реакционных романтиков, Коббет отнюдь не склонеп был мириться с политической реакцией и господством олигархии. Он рекомендовал и рабочему классу сосредоточить уси­лия на политической борьбе, имея в виду достижение подлинного народоправства, основанного на всеобщем избирательном праве и демократизации парламента. Глубокое противоречие мировоззре­ния Коббета, которое лишь отражало противоречивость положения и мышления мелкой буржуазии и незрелость пролетарского дви­жения, подчеркивал Маркс: «Он был одновременно и самым кон­сервативным и самым радикальным человеком в Великобрита­нии —- чистейшим воплощением старой Англии и наиболее смелым провозвестником молодой Англии» ^{.

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 9, с. 196.

Плоть от плоти английского народа, Коббет внес в английскую литературу, прежде всего в литературный язык, истинно народцу^ струю. Реакционные романтики пытались вносить народную лекси­ку в свою поэзию, но это в большинстве случаев оказывалось лищ_ь салонной стилизацией «под народ». Коббет же писал точным, пр₀~ стым, подлинно народным языком. Недаром Маркс в середине XIX в. считал, что как писатель Коббет остается непревзойденны^

Положение молодого рабочего класса Великобритании, его со-противление экономическому и политическому гнету, его нена­висть к установленному порядку вещей не только привлекали вни­мание идеологов к великим социальным сдвигам эпохи, давая тол­чок развитию политического радикализма, но и оказали решающее воздействие на формирование элементов демократической и социа­листической культуры. «В каждой национальной культуре есть, —. писал Ленин, — хотя бы не развитые, элементы демократической и социалистической культуры, ибо в каждой нации есть трудящая­ся и эксплуатируемая масса, условия жизни которой неизбежно порождают идеологию демократическую и социалистическую» ¹. Страстный протест революционных романтиков не только против политического и идеологического гнета олигархии, но и против буржуазной действительности с ее эгоизмОхМ, стяжательством, разобщением людей, вторжением торгашества в самые сокровен­ные человеческие отношения мог возникнуть лишь под влиянием тех социальных сил, которые уже втягивались в борьбу против капитализма. Поэтому революционный романтизм, возникший еще в 90-х годах XVIII в., в начале XIX в. превратился в главное направление прогрессивной культуры, включающее в себя не только общедемократические, но и — в высших своих проявле­ниях — социалистические элементы.

В той или иной степени революционный романтизм противопо­ставил себя не только реакционному романтизму, но и классициз­му, который вплоть до начала XIX в. господствовал и в театре, и в живописи, и в архитектуре, и во многих других сферах культуры. Спокойствие и гармоничность классицистских архитектурных форм, парадность и обобщенность классицистского портрета, ве­личественность, рассудочность и монументальность классицист­ских канонов актерского мастерства — все это воспевало проч­ность, незыблемость господствующего правопорядка. Низвергнуть этот эстетический кодекс, выразить в художественном творчестве стихийный протест масс, ту ярость отчаяния, которая заставляла луддитов жечь, ломать, крушить собственность буржуа, бить в на­бат по поводу невиданных социальных бедствий, предстать перед народом во всей противоречивости метаний разума и чувства — это зпачило нанести мощный идеологический удар по силам ре­акции, содействовать пробуждению к борьбе все более широких слоев парода.

¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 24, с. 120.

Буржуазная Англия быстро богатела и стремилась как можно солиднее и комфортабельнее устроиться в этом удобном для нее мире. Рабочих она расселяла в бесформенных коттеджах, состояв­ших из кухни и единственной комнаты, где в невероятной скучен­ности ютились все поколения рабочей семьи, либо в мрачных до­ходных домах, размещавшихся на лишенных зелени городских окраинах. Для себя буржуа возводили дома или целые кварталы в Лондоне и других городах; следуя примеру знати, они требовали от архитекторов солидных построек в духе классицизма. В начале XIX в. архитектор Д. Нэш возвел немало подобных зданий. В то же время стремление поразить богатством привело к появлению в городах и, особенно, в усадьбах разностильных строений, соответ­ствующих капризным вкусам их владельцев. Под несомненным влиянием реакционно-романтических тенденций возникли попыт­ки имитировать замковую архитектуру средневековья, готический стиль и даже различные восточные стили, произвольно истолко­ванные владельцами усадеб и архитекторами. Отрыв от националь­ной, народной архитектурной традиции, стремление окружить се­бя атмосферой средневековья либо далекой от жизни экзотикой_г замкнуться в своем жилище или усадьбе от острейших социальных проблем эпохи — такова подоплека этих тенденций в архитектуре.

Отнюдь не случайно в начале XIX в. начинает клониться к упадку английская школа портрета, принесшая во второй полови­не XVIII в. всемирную славу английскому искусству. Подлинную славу английского искусства этого периода составил пейзаж.

Это объяснялось, конечно, не только стремлением освободиться от тирании индивидуального заказчика. Любовь к природе, мечта об уходящем, исчезающем в условиях промышленного переворота сельском ландшафте была своеобразной формой протеста против бездушного буржуазного города. В расцвете пейзажной живописи сказалось и то трепетное отношение к природе, которое вызвано романтическим отрицанием голой рассудочности, «культа разу-ма»: ведь в практической буржуазной Англии начала века этот ра­зум обернулся холодно-эгоистическим расчетом дельца и мальту­зианским человеконенавистничеством. Чопорность, ханжество, механическое бытие буржуа-стяжателя — как было преодолеть его, если не в общении с вечной природой? Не в ней ли, в приро­де, подлинная свобода и гармония, которой, увы, не найти в раз­дираемом противоречиями обществе?

Конечно, пет оснований относить все творчество английских пейзажистов начала века к революционно-романтическому направ­лению. Только Уильям Блейк, бесспорно, оставался верен револю­ционно-демократическим и наивно-социалистическим идеалам сво­ей юности. Да и в творчестве крупнейших пейзажистов Уильяма Тернера (1775—1851) и Джона Констебля (1776—1837) ярко Проявилось свойственное романтикам тяготение к дикой природе, К ее вечному движению. Все это в конечном счете рождало у зрите­ля мысль о неупорядоченности и сложности современного бытия,

Дж. Констебль. Телега для сена

которое не укладывается ни в рамки буржуазного «здравого смыс­ла», ни в нормы господствующих политических теорий.

Ливни, грозы, морские бури Тернера, живой, вечно меняющий­ся воздух выражают состояние духа многих и многих людей ei • времени, рвавшихся к борьбе, подвигу, открытой схватке с силами зла, но отнюдь не понявших еще, в чем эти силы заключены в ре­альном мире. Пейзажи Констебля, наоборот, чаще всего — спо­койные, солнечные, гармоничные картины природы. Что общего, казалось бы, в них с романтическим отрицанием государства и об­щественной организации того времени? Самое внимание к при­роде, решение посвятить себя целиком пейзажу связаны, конечно с романтическим эстетическим идеалом, но в воплощении природь художник пошел своим, подлинно новаторским путем. Главнс содержание этого новаторства заключается в отказе от какой-ЛЕ бо идеализации природы. Констебль писал этюды с натуры, приро­да для него предельно конкретна, он подходит к ней одновремеь но как исследователь, интересующийся частностями, — строение коры, структурой почвы, формой облаков, и как живописец, лирв чески воспринимающий целое. Природа Констебля — это не идил­лический сельский пейзаж, а живая, полнокровная среда, окр} жающая человека труда. Это не та природа, которая близка серд­цу аристократа — землевладельца или богатого фабриканта, это природа простого человека-труженика Не случайно картины Констебля пришлись не по вкусу верхам общества: они сочли их

грубыми и примитивными. Даже в 20-е годы, когда Констебль приобрел общеевропейскую известность и в центре художественно­го мира — Париже — его окружили почетом, в Англии он был лишь формально признан академическими кругами.

В архитектуре хозяева Англии просто не допускали развития элементов демократической культуры, в живописи — могли огра­ничить этот процесс; гораздо труднее было воздействовать на ис­кусство театра. С конца XVIII в. в связи с социальными сдвигами и бурным подъемом демократического движения стала резко ме­няться театральная аудитория. Вновь, как это было в конце XVI в., в театр хлынули массы городского населения — ремеслен­ники, более или менее обеспеченная часть рабочих, мелкие соб­ственники. Новая публика предъявляла свои требования, воздей­ствовала на актеров столичных и провинциальных театров своим поощрением либо осуждением, и ни один театральный деятель не мог оставаться равнодушным к этому движению.

Количество театров росло, но право ставить классические или современные пьесы было предоставлено в Лондоне лишь двум те­атрам — Друри-Лейну и Ковент-Гардену. В остальпых театрах Лондона и провинции ставились развлекательные спектакли-фар­сы, пантомима, музыкальные комедии.

На сцене монопольных театров шли либо пьесы реакционных романтиков, осуждавшие революционные идеи и революционные методы борьбы (а Саути, Кольридж, Вордсворт подвизались и в области драматургии), либо «трагедии ужасов», тоже связанные с реакционно-романтической склонностью к мистике и идеализации средневековья. Сохранялся и классический репертуар, в частно­сти не сходили со сцены трагедии Шекспира, но их старались под­чистить, сделать более «правильными» в соответствии с канонами классицизма. Эти каноны господствовали и в актерском искусст­ве. Просветительский реализм Гаррика уже в последней трети XVIII в. уступил место торжественно-декламационной манере актерской игры, демонстрировавшей цельность героя.

На рубеже двух театральных эпох, двух школ актерского ма­стерства — романтической и классической — ведущее место в анг­лийском театре заняла замечательная актриса Сара Сиддопс (1755—1831). Приглашенная в Друри-Лейп еще Гарриком, она оставалась вплоть до 1812 г. первой трагической актрисой Анг­лии. В ее игре рассудочность и декламационный стиль преоблада­ли над непосредственным изображением человеческих чувств. Правда, в кульминационных моментах роли эта актриса классиче­ского направления добивалась глубокого эмоционального воздей­ствия на зрителей. Талантливая Сиддонс внесла в актерское ис­кусство ряд новшеств, которые стали немалым завоеванием в раз­витии английского театра: глубокая логичность всего рисунка роли, ее тщательный анализ, чистота, выразительность дикцпи.

Следующий шаг в утверждении классицизма на английской сцене сделал брат Сиддопс — Джон Кембл (1757 —1833)— актер

и режиссер сначала Друри-Лейна, а с 1803 г. — Ковент-Гардена. Изысканный джентльмен, вращавшийся в высшем свете, Кембл вместе с людьми своего круга с недоверием относился ко всякому проявлению чувств — в этом ему виделось нечто простонародное, вульгарное, «неджентльменское» и даже опасное.

За стенами театра бушевали могучие бури века, буржуазный строй все более обнаруживал свою «неразумность» и противоре­чивость. В той или иной форме эти бури должны были прорваться на сцену. Новое, романтическое направление в актерском искусст­ве начало пробивать себе дорогу в провинциальных -театрах. Ни­щие провинциальные актеры, жившие в дешевых гостиницах, по­стоянно испытывавшие гнет политической реакции, принадлежав­шие по своему общественному положению к демократической массе, чутко улавливали ее настроения, сами проникались ими и выносили на сцену народный протест, гнев, ненависть, народную жажду свободного выражения человеческих чувств и страстей. Именно там, на провинциальной сцене, и вырос гениальный актер своей эпохи Эдмунд Кин (1789—1833). Не случайно именно ему, человеку, детство которого прошло в скитаниях, голоде, неуверен­ности в завтрашнем дне, побоях и унижениях, выпала миссия воз­главить бунт против классицизма, стать творцом буйного, проте­стующего романтического направления. И это направление побе­дило, потому что оно встретило поддержку демократического зри­теля и, благодаря гению Кина, заставило даже официальную кри­тику признать могучую новаторскую силу нового искусства.

Привилегированные театры Лондона, уже зная об огромном таланте Кина и его успехе в провинции, пытались было не допу­стить его на свою сцену. Но зритель, которому надоела классици-стская декламация, стал бойкотировать театр. Администрации пришлось пойти на уступки публике, и в начале 1814 г. Кин поя­вился на сцене Друри-Лейна. Он играл и в современной мелодра­ме, и в классической трагедии, но более всего его таланту трагика соответствовал шекспировский репертуар. Если Кембл причесы­вал, «подправлял» Шекспира, то Кин принимал гениального дра­матурга целиком, со всем буйством страстей. Близкая романтику мысль о трагической неустроенности мира пронизывает все твор­чество Шекспира. Великий трагик, отказавшись от однолинейной трактовки шекспировских образов, до конца обнажая злорадство Ричарда III, противоречивость Гамлета, трагедию обманутого до­верия в «Отелло», не только открывал зрителю «нового Шекспи­ра», но одновременно пробуждал у него и ощущение трагической противоречивости своего века. Резкие контрасты речи, естествен­ные жесты, мгновенные изменения позы, выражения лица, взгля­да — все это взрывало джентльменскую благопристойность, хан­жескую замкнутость, все это боролось за человека против уродую­щего его собственнического мира.

Недаром одним из первых почитателей таланта Кина был Байрон, а сам Кин, даже на вершине славы и богатства отказав-

шийся от общения с людьми «высшего света», говорил, что он мо­жет терпеть общество только одного лорда — лорда Байрона.

Джордж Гордон Байрон (1788—1824) вступил в политическую и литературную борьбу своего времени двадцатилетним юношей, имеющим за плечами годы учебы, раздумий, поэтических опытов. Принадлежа к старинному, хотя и обедневшему аристократиче­скому роду, он мог бы бездумно благоденствовать, как это делала почти вся золотая молодежь его эпохи.

Но Байрон с юности жил бурными событиями своего века: он создавал вокруг себя атмосферу широких общественных и эстети­ческих исканий, хотя и не отказывался от «света» и образа жизни людей своего круга.

Широкую литературную известность он приобрел первыми пес­нями знаменитого «Паломничества Чайльд-Гарольда», которые вышли из печати в 1812 г. Эта поэма была написана во время дли­тельного заграничного путешествия Байрона: в его художествен­ной палитре появились новые краски, а его поэтический дар обо­гатился новыми впечатлениями; он видел и сражающихся против французских захватчиков партизан Испании, и собирающую си­лы для восстания против турецкого владычества Грецию, видел борющиеся народы, и мысль о народе как главной силе прогресса, пусть в наивном и далеко не завершенном виде, Б1ачала облекаться плотью вполне конкретных либо романтически отвлеченных обра­зов. Предельно ясным языком политической поэзии, которого Анг­лия не слыхала до Байрона, он писал:

Испания, таков твой жребий странный! Народ-невольник встал за вольность в бой. Бежал король, сдаются капитаны. Но твердо знамя держит рядовой.

В «Восточных поэмах» («Корсар», «Лара» и др.) действует одинокий герой — бунтарь, выписанный целиком в духе поэтики романтизма, но этот герой обладает несгибаемой волей, могучими страстями, способностью к действию, весь смысл его жизни — в борьбе, хотя он и обречен на поражение, поскольку он одинок. Конечно, в этих поэмах, как и во многих других произведениях, сказывается и слабость байроновского романтизма, его крайний индивидуализм, причудливо переплетающийся с подлинно народ­ной тенденцией. Но даже и эти герои-одиночки своими страстными исповедями-монологами, своей ненавистью к установленному об­щественному порядку призывают к борьбе, к самоотверженности, решимости. Ярость людей, которые пока бессильны изменить су­ществующий уклад жизни, слышится чуткому читателю «Восточ­ных поэм», она клокочет в сердцах Гяура, Корсара и других геро­ев. Поэтому романтизм Байрона и был революционным, поэтому он и вызывал ненависть реакции и привлекал к делу общественно­го прогресса все больше людей из народа. В то время Байрона, ко­нечно, читали и в верхах общества: гениального поэта казенной критике трудно было скомпрометировать в глазах читателей, а

общая атмосфера господства романтизма в литературе и искусстве заставляла ожидать выхода нового томика стихов и светского юно­шу, и мечтательпую леди из провинциального поместья. Но Бай­рон, как и Шелли, нашел себе вскоре наиболее благодарную и вер­ную аудиторию именно в среде рабочих. «Шелли, гениальный про­рок Шелли, и Байрон со своей страстностью и горькой сатирой на современное общество имеют больше всего читателей среди рабо­чих; буржуа держит у себя только так называемые «семейные из­дания», выхолощенные и приспособленные к современной лице­мерной морали» ¹.— писал в 1845 г. Ф. Энгельс.

Не случайно имя Шелли стоит здесь рядом с именем Байрона. «Революционер с головы до ног», как его называл Маркс, гениаль­ный поэт и мыслитель, стоявший на позициях, близких к утопиче­скому социализму, Перси Биси Шелли (1792 — 1822) вошел в ис­торию английской и мировой культуры как пламенный певец сво­боды, как великий новатор в искусстве слова. Выходец из богатой дворянской семьи, питомец аристократического Итона pi студент Оксфорда, Шелли уже в отроческие годы выделялся в среде окру­жавших его ограниченных и консервативных родственников.и ученых педантов из Итона и Оксфорда. Философский склад ума, склонность к самостоятельным оценкам коренных проблем бытия рано привели его к мечте о преодолении социального неравенства. Огромное влияние оказали на юного Шелли «Политическая спра­ведливость» Годвина, «Права человека» Пэна, труды французских просветителей. С Годвином Шелли вскоре познакомился, а впо­следствии вступил в гражданский брак с его дочерью — Мэри Год­вин — одной из образованнейших женщин своего времени.

Юношеские тираноборческие стихи и, в особенности, открытое выступление против религиозного фанатизма вызвали такой гнев университетского начальства, что Шелли был изгнан из Оксфорда. Девятнадцатилетний бунтарь оказался не только вне университе­та, но и вне того круга, в котором был воспитан: от него отверну­лась даже ближайшая родня. Сам Шелли впоследствии отпосился к этому переломному событию своей жизни без всякой горечи. «Ос­танься я там еще на несколько лет, они задушили бы во мне вся­кую любовь к образованию, всякое желание уйти из стада скотов, подобных им»,— писал он Байрону. Избежав этой опасности, Шел­ли со всей энергией и страстью борца окунулся в политическую борьбу. Его письма 1812 года — года подъема луддитского дви­жения — полны ужасающих картин нищеты. «Каким огнем во­одушевляют меня подобные зрелища!..» И Шелли изливает этот огонь на бумагу, строки его стихов действительно написаны кро­вью человека, который задыхается от негодования:

Продажно все: продажен свет небес, Дары любви, что нам дана землей. Ничтожнейшие маленькие вещи,

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 462—463.

Что в глубине, в далеких безднах скрыты, Все, что есть в нашей жизни, жизнь сама, Содружество людей. Свободы проблеск И те заботы, что людское сердце Хотело б инстинктивно выполнять — Все на публичном рынке продается...

Конечно, Шелли не видел и не мог видеть на столь раннем эта­пе капиталистического развития подлинного механизма капитали­стической эксплуатации, как не мог он понять и роли рабочего класса и путей борьбы за социальное переустройство мира. По­этому он и был романтиком и утопистом. Первая его поэма — «Королева Маб» (1813) — типичная романтическая поэма. Это фантастическое видение, связанное крепкими нитями с традиция­ми английского народного творчества. Сам жанр видения был ис­пользован еще в XIV в. У. Лепглендом в «Видении о Петре Паха­ре», а королева Маб — волшебница из средневековых народных сказаний. Она-то и уносит душу спящей девушки Ианты в небеса и дает ей возможность увидеть человечество прошлого, настояще­го и будущего. Кровью и страданиями народов полна история — следы их видны даже в великолепных сооружениях древности.

Современное общество — «смесь феодальной дикости и несо­вершенной цивилизации». Но наступит время всеобщего братства (и Шелли пытался описать его), когда люди будут счастливы, нравственно чисты, миролюбивы... Уже этого заключительного раз­дела поэмы, в котором поэт дает волю своей необузданной фанта­зии и мечте о социальной справедливости, достаточно, чтобы по­нять, почему Энгельс назвал Шелли гениальным пророком.

Таким образом, в годы наполеоновских войн усилилась борьба демократических сил против политической и идеологической ре­акции; эта борьба приобретала формы и прямых выступлений ра­бочего класса, и развития политического радикализма, и, в особен­ности, роста элементов демократической культуры.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: