УСТАНОВЛЕНИЕ СТРОЯ БУРЖУАЗНОЙ ДЕМОКРАТИИ

(1832-1880)

арламентская реформа 1832 г. стала важ­ным этапом на пути преобразования анг­лийского государственного строя из оли­гархического в буржуазно-демократиче­ский. Весь этот процесс растянулся еще на полвека, да и в 80-е годы, когда он в основ­ном завершился, все еще оставалось нема­ло феодальных пережитков: монархия, па­лата лордов, абсолютное преобладание аристократических элементов в верхушке государственного аппарата, армии и т. д. Если феодальная монархия первых Стю­артов была ликвидирована подлинно революционными методами в ходе гражданской войны середины XVII в., то олигархический ре­жим изживался медленно. При этом каждый новый шаг в сторону демократии английский народ де,лал лишь в результате упорной борьбы с еще не сломленной олигархией и — после 1832 г.— с бур­жуазией.

ЧАРТИЗМ

Крупная промышленная буржуазия после парламентской ре­формы была удовлетворена своей победой и видела теперь глав­ную задачу в закреплении сложившейся политической системы. Б борьбе против земельной аристократии она еще не прочь была иногда опираться на народные движения. Но она все же, как от­мечал Маркс, «предпочла возобновление компромисса с земельной аристократией компромиссу с массой английского народа» *.

На протяжении 30-х годов у власти почти непрерывно находи­лась партия вигов, которую уже начали неофициально именовать либеральной партией. Выборы, проведенные на основе нового из­бирательного закона осенью 1832 г., принесли вигам прочное боль­шинство более чем в 300 голосов. Хотя вигские кабинеты возглав-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. И, с. 100. 196

лились старыми лидерами Ч. Греем и У. Мелнборпом, наиболее значительными фигурами правящей партии стали перебежчик от тори Томас Пальмерстон и лорд Джон Рассел, которого Маркс на­звал «классическим представителем современного вигизма».

По закону 1835 г. было преобразовано городское самоуправле­ние. Старая система, при которой лишь ничтожная часть городской верхушки, объединенная в корпорации средневекового типа, изби­рала местные органы власти, была отменена. Теперь право голоса получили все плательщики прямых налогов, т. е. все зажиточные слои городского населения. Они избирали членов муниципалитета (городского совета), которые именовались советниками, а те в свою очередь избирали олдерменов — членов правления. Это и бы­ли «отцы города» — крупнейшие финансисты и промышленники. Один из олдерменов становился мэром города. В парламенте и го­сударственном аппарате буржуазия все еще управляла руками аристократов-парламентариев и чиновников, но в местном само­управлении она стала господствовать без всяких посредников.

Буржуазию не устраивала старая система, при которой низо­вая административная единица — приход — обязана была за счет местных налогов содержать постоянно проживающих в данном приходе бедняков, если они лишались источников существования. Массы разоряемых в ходе промышленного переворота крестьян и ремесленников неохотно оставляли свой приход, где им не грози­ла голодная смерть, а это сдерживало приток рабочей силы в но­вые промышленные центры.

При всем том буржуазные политики не решались пойти на пол­ную ликвидацию общественной «благотворительности»: это могло бы вызвать слишком бурные социальные потрясения. Поэтому за­кон 1834 г. формально сохранил систему общественной помощи бедным, но настолько извратил и реформировал ее, что она превра­тилась в жестокое издевательство над миллионами тружеников. Отныне выдача пособия полностью прекращалась, а пауперы, об­ращавшиеся за помощью, помещались в специальные работные дома, где их содержали на грани голода, заставляя выполнять помногу часов бессмысленную работу (например, дробление кам­ней), подчиняться суровому, чисто тюремному режиму, прислужи­вать деспотам-надзирателям. Семьи в работных домах разделяли — ведь бедняки, по убеждению мальтузианца, не имеют права на продолжение рода. Сама идея нового закона требовала, чтобы жизнь в работном доме была невыносимой, чтобы бедняк предпо­чел любые условия труда получению общественной «помощи».

Глубокий социально-экономический и социально-психологиче­ский анализ положения английского рабочего класса привел Эн­гельса к чрезвычайно важному выводу, «что при современных от­ношениях рабочий может спасти свое человеческое достоинство только в ненависти к буржуазии и в возмущении против нее» Ч

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 437

С 1836 г. в различных районах страны начали возникать поли­тические ассоциации рабочих. Лондонская ассоциация рабочих, возглавляемая столяром Уильямом Ловеттом и владельцем не-большой типографии Джоном Геттерингтоном (оба они в начале 30-х годов боролись за парламентскую реформу), на специальном митинге выработала программный политический документ — На­родную хартию. Написанпая в традиционной форме петиции в парламент, Хартия (Charter, отсюда — чартизм) выдвигала шесть требований сугубо политического характера. Они во многом совпа­дали с демократическими лозунгами радикальной партии, сформу­лированными еще Д. Картрайтом в брошюре «Сделайте выбор». В самом деле, четыре из шести пунктов Хартии содержались у Кар-трайта: всеобщее избирательное право (для мужчин), ежегодные выборы в парламент, выплата жалованья членам парламента, рав­ные избирательные округа. Кроме того, в Хартию вошли пункты об отмене имущественного ценза для депутатов парламента и о введении тайного голосования. Как отмечал Энгельс, в чисто по­литической области «чартизм ведет свое происхождение от демо­кратической партии, которая развилась в 80-х годах XVIII века» \

Для масс рядовых чартистов и для большинства лидеров все­общее избирательное право и другие демократические преобразо­вания были не самоцелью, а лишь необходимым шагом на пути к социальному освобождению пролетариата. «Осуществляя законо­дательную власть,—писал один из наиболее влиятельных чарти­стских лидеров Д. О'Брайен,—народ способен делать все, что только не является невозможным по самой природе вещей. Без этой власти народ никогда не сможет ничего сделать». Уче­ник О'Брайена Д. Гарни выражался еще яснее, утверждая, что все­общее избирательное право «принесет хлеб, мясо и пиво».

Под влиянием утопического социализма оуэнистского толка, а также более ранних эгалитаристских теорий некоторые чартист­ские лидеры выдвигали утопические, а иногда и реакционные по своей направленности планы организации будущего общества. Один из наиболее популярных вождей чартизма, издатель «Нор-зерн стар» Фергюс О'Коннор, например, считал капиталистиче­ский путь развития уклонением от «нормальной» эволюции обще­ства. Разработанный им земельный проект сводился к выкупу земли у лендлордов и распределению ее между рабочими, желаю­щими вернуться к положению мелких фермеров. Будучи проле­тарскими революционерами, чартисты не пришли к социалисти­ческому мировоззрению, хотя, как отмечал Энгельс в 1845 г., «про­летарский социализм...уже и теперь формируется у многих... чартистских вождей» ².

На первых порах социальный, пролетарски-революционный ха-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 452.

² Там же, с. 460.

рактер чартистского движения еще не определился в полной мере. После некоторых колебаний в пользу Хартии высказался Бирмин­гемский политический союз, созданный в период борьбы за парла­ментскую реформу, практически бездействовавший до 1837 г., но возродившийся под руководством своего старого лидера банкира Т. Атвуда, теперь уже — члена парламента от Бирмингема.

Но центр чартистского движения быстро переместился на Се­вер, в новые промышленные округа, где идеи Хартии были под­хвачены массами фабричных рабочих, а также неквалифициро­ванных, по-боевому настроенных бедняков. Не случайно именно на Севере (в Лидсе) издавалась «Норзерн стар», тираж которой быстро достиг почти 50 тыс. экземпляров.

Весной 1838 г. был опубликован проект билля, основанного на принципах Хартии, и начался сбор подписей под Национальной петицией. Массовые митинги, проходившие в промышленных го­родах Севера, собирали по 100, 150 и даже 250 тыс. человек. К весне 1839 г. петицию подписали 1250 тыс. человек. Вместе с тем выбирались делегаты в Конвент, который должен был стать руководящим органом всего движения.

В 1838—1839 гг. противоречие по вопросу о конечных целях движения еще не проявлялось открыто. Но уже на этом этапе возникали споры о методах проведения в жизнь самих «шести пунктов». Все сходились на том, что петиция должна быть пред­ставлена парламенту. Но как заставить парламент принять соот­ветствующие законы? Атвуд и другие радикалы выступали за мирные методы борьбы. На этой же позиции стоял и Ловетт. Про­паганда, завоевание все новых сторонников, попытка убедить чле­нов парламента в справедливости требований Хартии — таковы были средства, которыми предполагали пользоваться сторонники «моральной силы». Иной была позиция массы пролетариев и их наиболее решительных вождей, которых иногда называли сторон­никами «физической силы». В разное время и в разной степени идею революционного насилия поддерживали О'Коннор, ОЪрайен и наиболее решительно — Дж. Гарни.

Противоречия внутри чартизма сказались уже на первых за­седаниях Конвента, который собрался весной 1839 г. в Лондоне, а после того как петиция была внесена в парламент, переехал в Бирмингем. Все же на этой стадии удалось добиться компромис­сного решения. Поскольку стало известно, что правительство го­товит разгром движения и вооружает буржуазию, Конвент провоз­гласил, что народ тоже имеет право вооружаться. Впрочем, тут же высказывалось предупреждение, что нельзя «необдуманно» применять оружие. Пока парламент готовился обсуждать Хартию, возбуждение в стране нарастало. Правительство направило войска в ряд районов, произвело аресты деятелей чартизма, в том чис­ле некоторых членов Конвента. Полиция и войска стали разгонять чартистские митинги. В этой обстановке буржуазные радикалы во главе с Атвудом отошли от движения.

12 июля 1839 г. парламент отклонил петицию, и это послужило сигналом к новой волне полицейского террора. Массы вооружа­лись и готовы были к самым решительным действиям, как показа­ли волнения в Бирмингеме и других городах, но Конвент не взял на себя руководство, не решился призвать рабочий класс к восста­нию и организовать его повсеместно. О'Коннор, О'Брайен, Ловетт и другие лидеры общенационального масштаба и около 500 мест­ных деятелей оказались в тюрьмах; пресса была разгромлена.

Это было, несомненно, временное поражение, но даже в самые тяжелые месяцы, последовавшие за описанными событиями, чар­тизм продолжал развиваться. Главным направлением его развития было превращение чартизма в чисто пролетарское движепие, ос­вобождение его от буржуазных попутчиков.

Наибольшую опасность для формирования самостоятельного политического движения рабочего класса в этот период представ­ляла идеология и тактика фритредерской Лиги борьбы против хлебных законов, созданной в 1839 г.

Политическим и идеологическим центром фритредерского дви­жения стал Манчестер, в связи с чем фритредерскую школу эко­номистов стали именовать манчестерской школой. Впоследствии появился и термин «манчестерство», который применялся как си­ноним слова «фритредерство». Во главе движения стояли манче­стерские фабриканты Ричард Кобден и Джон Брайт. Кобден уве­рял, что введение свободной торговли приведет к «изменению облика мира», ликвидации милитаризма, постоянных армий, импе­рий и «люди станут одной семьей и будут свободно обмениваться плодами своих трудов». Используя временный упадок чартизма, идеологи и ораторы Лиги перешли в наступление, пытаясь убедить рабочих в том, что Хартия не принесет им никаких благ и что спа­сением для всех является отмена хлебных законов. С одной сторо­ны, Лига рассчитывала создать массовую базу своему движению, использовать (в который раз!) рабочий класс для достижения очередных целей буржуазии; с другой стороны — отвлечь массы от борьбы за коренные интересы рабочего класса.

Одна из великих исторических заслуг чартистов заключалась в том, что они сразу поняли опасность этой новой идеологической диверсии буржуазии. Когда Лига собирала массовые митинги, чар­тисты приходили большой группой и давали отпор фритредерской пропаганде, выдвигая против резолюций об отмене хлебных зако­нов свои резолюции в пользу Хартии. И большинство присутст­вующих, как правило, принимали именно чартистские резолюции»

В течение весны 1840 г. из разных городов и графств раздава­лись призывы к созданию общенациональной организации и вы­двигались конкретные предложения о ее будущем уставе. Веду­щую роль в этом процессе сыграли чартистские ассоциаций промышленных районов и их местные вожди, выдвинувшиеся из массы политически активных пролетариев. По их инициативе 20—22 июля 1840 г. в Манчестере состоялась национальная кон-

ференция чартистов. В последний день работы конференции была учреждена Национальная чартистская ассоциация и принят ее устав. В этом документе были определены задачи новой органи­зации — борьба за Хартию, охарактеризованы методы ее деятель­ности и разработаны организационные принципы. Низовой ячей­кой становился «класс» из 10 человек, возглавляемый выборным руководителем. «Классы» объединялись в квартальные организа­ции. Городская организация объединяла «кварталы»; руководство осуществлялось городским Советом. Городские организации вхо­дили в более крупные объединения по графствам, где создавались свои Советы графств. Наконец, во главе всей ассоциации стоял ежегодно переизбираемый Генеральный Исполнительный комитет из семи человек. Генеральный секретарь и члены Исполнительно­го комитета получали зарплату из фондов Ассоциации, которые составлялись за счет вступительных и членских взносов (1 пенс в неделю). На протяжении ближайших месяцев местные организа­ции, перестроив свою структуру в соответствии с уставом, вошли в Национальную чартистскую ассоциацию, которая в 1842 г. на­считывала около 50 тыс. членов. Первым председателем Гене­рального Исполнительного комитета был избран активный манче­стерский чартист, рабочий-текстильщик Джеймс Лич.

Поражение вигов на выборах 1841 г. привело к власти торий-ский кабинет Р. Пиля (1841—1846), который продолжал борьбу с чартизмом с той же энергией, что и его предшественник. Глубо­кий экономический кризис, разразившийся в конце 1841 г. и, осо­бенно, в 1842 г., дал новый толчок подъему рабочего движения. Разрабатывая текст второй национальной петиции, чартисты вклю­чили в нее, наряду с «шестью пунктами», и требования социаль­но-экономического характера: увеличение заработной платы, со­кращение рабочего дня, отмена «закона о бедняках» и т. д. Торий-ский парламент отверг в мае 1842 г. вторую петицию точно так же, как в 1839 г. вигский парламент отклонил первую петицию.

И вновь перед чартистским руководством во всей полноте встал вопрос: как добиться принятия Хартии? К революционному наси­лию большинство чартистов и их вождей все еще относились на­стороженно, тем более, что к лету 1842 г. явно обнаружилось стремление фритредерской буржуазии спровоцировать восстание и использовать его для отмены хлебных законов. Фритредерские ораторы предлагали избрать комитет общественной безопасности, предупреждали Пиля, что.в Англии найдутся «свои Дантоны и Ро­беспьеры». Кобден призывал отказаться платить налоги, а Брайт говорил, что бездействие правительства приведет к роковым по­следствиям. В сущности, буржуазия призывала народ к восстанию и обещала ему поддержку.

В такой обстановке в начале августа началась мощная волна стачек. Рабочие требовали «справедливой заработной платы», и на первых порах стачки отнюдь не носили политического, чартист­ского характера. Сами фабриканты при этом склонны были под-

держивать стачечников. Капиталисты не обращались к властям, не требовали войск: они надеялись, что движение будет направле­но по фритредерскому руслу. В течение 11—12 августа стачка ох­ватила крупнейшие промышленные графства страны. На митингах стачечников широко обсуждался вопрос о целях стачки. Хотя в руководстве движением было немало чартистов, они не стремились выдвигать в качестве главного требования рабочих принятие Хартии. Этот лозунг появился снизу, из самой гущи рабочих масс, которые поверили в чартистскую программу и готовы были отстаи­вать ее любыми средствами. Именно благодаря сознательности и решимости масс стачка, начавшаяся под сугубо экономическими лозунгами, переросла эти узкие рамки и стала политической стач­кой под лозунгом Хартии. Рабочие одного из промышленных райо­нов решили «прекратить работу до тех пор, пока мы не получим справедливую заработную плату и ее сохранение не будет гаран­тировано Хартией».

Стачка, однако, развивалась без единого централизованного руководства. Лидеры Национальной чартистской ассоциации из-за внутренних разногласий долго не могли определить свое отноше­ние к стачке и лишь 17 августа призвали рабочих бастовать, пока парламент не примет Хартию. Но к этому времени движение уже пошло на спад. Когда буржуазия убедилась в том, что увлечь стачечников фритредерскими лозунгами не удастся, она подняла вопль о «чартистском мятеже» и, бросившись в объятия прави­тельства, приняла участие в кровавом подавлении стачки.

Августовская стачка 1842 г. занимает особое место в истории английского рабочего движения. В ходе стачки буржуазия открыто обнаружила свою враждебность чартистской программе, свою не­нависть к демократии. Теперь уже только безнадежные утописты могли верить в единство интересов рабочих и буржуа, в реальность блока с радикалами в рамках чартизма. Важнейшим результатом августовских событий, как отмечал Энгельс, «было самое реши­тельное отделение пролетариата от буржуазии... С этого момента чартизм стал чисто рабочим движением, освободившимся от всяких буржуазных элементов» *. На чартистов обрушились новые репрес­сии, последовала целая серия судебных процессов, резко сократи­лось членство в Национальной чартистской ассоциации. И все же новый временный упадок движения, вызванный к тому же не­сколько улучшившейся экономической конъюнктурой, сопровож­дался усиленными поисками новых путей борьбы за Хартию, по­пытками создания новых организаций и — главное — ростом тео­ретической зрелости чартизма, появлением подлинно левого крыла.

В эти годы чартисты повели упорную битву за умы и сердца миллионов рабочих. Они с огромным вниманием относились к проблемам политического просвещения масс и к развитию в нед­рах капиталистического общества элементов демократической и со-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 457.

циалистической культуры. Глубокую социально-экономическую характеристику английского рабочего класса той эпохи дал Эн­гельс в знаменитом труде «Положение рабочего класса в Англии». Вывод из анализа положения и психологик английских рабочих сводится к тому, что «английский рабочий класс с течением вре­мени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия... Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и пред­ставления, другие нравы и нравственные принципы, другую рели­гию и политику, чем буржуазия. Это два совершенно различных народа, которые так же отличаются друг от друга, как если бы они принадлежали к различным расам» ¹.

Рабочий, активно участвовавший в борьбе своего класса, ин­стинктивно отталкивался от господствующих в буржуазном обще­стве социологических, религиозных, моральных и эстетических доктрин. Он стремился понять сам всю сложность окружающей его действительности и поэтому тянулся к образованию, к изучению прогрессивной культуры прошлого. А огромный душевный подъ­ем, естественно порождаемый массовыми выступлениями пролета­риата, возбуждал и обостренную восприимчивость, жажду пре­красного, тягу к искусству.

Выдающуюся роль в отборе и распространении лучших произ­ведений философской и политической мысли, драматургии и поэ­зии играла чартистская пресса. На страницах «Норзерн стар» и других чартистских газет и журналов печатались стихи и отрыв­ки из поэм Мильтона, Бернса, Шелли. Чартистские издательства издавали «Чайльд-Гарольда» и «Дон Жуана», «Королеву Маб» и «Освобожденного Прометея». Некоторые стихотворения Шелли выпускались в виде листовок. «Норзерн стар» в течение трех лет имела специальный отдел «Красоты Байрона», где печатались ос­новные произведения крупнейшего поэта революционного роман­тизма и статьи о его творчестве.

Удивительно ли, что в рабочей среде становилось все больше людей, превосходящих по культурному уровню многих буржуа и помещиков? У. Теккерей рассказал в одном из очерков о литера­турном споре, который у него завязался с молодым рабочим на лондонской улице: «Я встречался со многими провинциальными помещиками, которые не читали и половины тех книг, какие про­чел этот честный парень, этот проницательный пролетарий в чер­ной рубашке. Окруживший его народ поддержал и продолжал бе­седу с большим толком, обнаружив немногим меньшую осведом­ленность».

Из среды борющихся и тянущихся к культуре рабочих выде­лилась и большая группа чартистских поэтов. Продолжая тради­ции рабочей поэзр1и предшествующих десятилетий и учась у поэ­тов революционного романтизма, чартистские поэты в простой, доступной широкому читателю форме выражали свою ненависть к

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 356.

господствующим классам, изображали тяжелую жизнь бедняка-труженика, призывали к борьбе. Главным художественным откры­тием чартистской литературы было создание ею образа борющего­ся, а не только страдающего рабочего класса. Крупнейшие чар­тистские поэты — видный идеолог и самый левый из чартистских вождей Эрнст Джонс (1819—1869), публицист и художник Уиль­ям Линтон (1812—1897) и другие создавали произведения, в ко­торых главным героем был представитель рабочего класса.

Современники чартистского движения, видевшие, как в полити­ке и идеологии сталкиваются противоборствующие социальные си­лы, не могли не мыслить социальными категориями. Слишком очевидно было в эту эпоху, что нет в классовом обществе челове­ка вообще, в существование которого верили просветители XVIII в. и — частично — революционные романтики. Человек дей­ствует в определенных социальных условиях, и при всех сугубо индивидуальных чертах его характер, вкусы, идеалы, симпатии и антипатии определяются принадлежностью к тому или иному классу общества. Отнюдь пе осмысливая этого в теоретическом плане, оставаясь в плену идеалистического понимания истории, создатели социального романа подходили к изображению своих современников прежде всего с классовых позиций, создавая ти­пичные образы буржуа, пролетариев, аристократов, крестьян, священников и т. д. Поэтому их реализм был значительно выше просветительского реализма XVIII в. А поскольку этой когорте пи­сателей свойственно было глубокое сочувствие народным массам, их реализм мог быть только критическим реализмом. Социальный роман судил современное общество с позиций народных идеалов справедливости, равенства, добра.

Беспощадное разоблачение стяжательства и жестокости, зве­риного эгоизма буржуа придает мощный пафос отрицания рома­нам Элизабет Гаскелл (1810—1865) «Мэри Бартон», Шарлотты Бронте (1816—1855) «Учитель» и особенно «Джен Эйр», Эмилии Бронте (1818—1848) «Холмы бурных ветров», Уильяма Теккерея (1811—1863) «Ярмарка тщеславия» и гениальным творениям Чарльза Диккенса (1812—1870).

Английский социальный роман, впитав в себя лучшие традиции как просветительского реализма XVIII в., так и революционного романтизма, был огромным шагом вперед не только в английской литературе, но и художественной культуре человечества.

Став после событий 1842 г. чисто пролетарским движением, чартизм столкнулся вскоре с некоторым сужением своей базы. Тред-юнионы, временно ставшие на путь политической борьбы, теперь отошли от дела Хартии и сосредоточили свои усилия на защите цеховых интересов рабочих определенных профессио­нальных групп. Этому способствовали и разочарование части ра­бочих после поражения 1842 г., неверие в возможность добиться Хартии, и шатания лидеров, и, в особенности, экономический подъем середины 40-х годов.

Правительство Пиля в свою очередь не ограничивалось лишь репрессиями против рабочего движения, а изыскивало и более сложные пути «умиротворения» страны. В 1846 г. глава торийско-го правительства внес билль об отмене хлебных законов. Большин­ство торийских членов парламента, заботясь об интересах лендлор­дов, не поддержали лидера партии. Но 104 тори вместе с 223 вига­ми составили прочное большинство, и билль был принят. На этой почве партия тори раскололась. Пиль ушел в отставку, и к вла­сти пришел вигский кабинет Д. Рассела (1846 — 1852). Законом 1846 г. требования фритредерской буржуазии были полностью удовлетворены. Введение свободной торговли обеспечило дальней­ший бурный рост британской промышленности. В то же время ввоз дешевых сельскохозяйственных продуктов с континента несколь­ко улучшил положение рабочего класса и способствовал отходу ча­сти его обеспеченной верхушки от чартизма.

Тактика Пиля включала также некоторые прямые уступки ра­бочему классу, причем они делались вопреки требованиям фритре­дерской буржуазии. В 1844 г. был издан закон о запрещении ноч­ного труда женщин и об ограничении их рабочего времени две­надцатью часами. Это было первое законодательное вмешательст­во, регулирующее продолжительность рабочего дня взрослых. А так как состояние техники того времени требовало, чтобы рабо­тающий мужчина пользовался помощью подручных — женщин, детей или подростков, то практически закон 1844 г. вскоре привел к установлению 12-часового рабочего дня для всех рабочих. На­конец, в 1847 г. прошел закон о 10-часовом рабочем дне для жен­щин и подростков, а практически — для всех рабочих, что было крупным социальным завоеванием английского рабочего класса.

В этой сложной обстановке часть чартистов увлеклась «Зе­мельным планом» О'Коннора. Но вместе с тем именно в эти годы внутри чартизма возникло и окрепло подлинно революционное левое крыло во главе с Джулианом Гарни и Эрнстом Джонсом. В 1845 г. под их руководством в Лондоне было создано общество «Братские демократы», в котором наряду с представителями лево­го крыла чартизма приняли участие революционные эмигранты из других стран.

Маркс и Энгельс оказывали поддержку этому обществу, сотруд­ничали в «Норзерн стар», редактором которой в это время стал Гарни, боролись за преодоление утопических воззрений, все еще имевших хождение среди английских социалистов. В 1847 г., ос­таваясь руководящими деятелями чартизма, Джонс и Гарни всту­пили в созданный Марксом и Энгельсом Союз коммунистов.

Новый подъем революционного движения совпал с подъемом национально-освободительной борьбы ирландского народа, руково­димого группой радикально настроенных интеллигентов. Создав еженедельник «Нация», они пропагандировали на его страницах идеи национального возрождения ирландского народа, стремились поднять его национальное самосознание, восстановить демократи-

ческие традиции ирландской культуры. «Нация» печатала множе­ство баллад, стихотворений, рассказов, посвященных преимущест­венно героическому прошлому, истории освободительной борьбы своего народа. «Люди 1798 года», и в особенности Уолф Тон, были излюбленными героями этих произведений, вышедших из-под пе­ра не только поэтов «Нации», а нередко и рядовых рабочих и бед­ных фермеров. Это направление в ирландском национально-осво­бодительном движении обычно называли «Молодой Ирландией» по аналогии с действовавшими в то время демократическими общест­вами в других странах. Деятели «Молодой Ирландии» стремились привлечь к борьбе за отмену унии самые широкие слои народа. Они настаивали также на союзе с чартистским движением как с единственной силой внутри Англии, искренне поддерживающей на­циональные требования Ирландии. Руководство движением все более переходило в руки молодых и революционно настроенных ли­деров. Джон Митчел — талантливый публицист и оратор, готовый на любые действия для свержения ненавистного господства англи­чан, писал: «Если обстоятельства будут этому благоприятствовать, можно пустить в ход оружие».

В 1845 г. Ирландию постигло стихийное бедствие — неурожай картофеля — главного продукта питания крестьянской семьи. Следующий год тоже был неурожайным, и в стране начался такой голод, какого даже многострадальная Ирландия раньше не пережи­вала. В 1847 г. положение еще более ухудшилось. Смерть от голода, эпидемий (тиф и холера) поразили едва ли не каждую семью бед­няков. Не менее миллиона жизней унесли эти тяжелые годы. Те, у кого еще были силы, эмигрировали в Америку или в английские промышленные центры, где пополняли ряды безработных, переби­вающихся случайными заработками.

Почти одновременно с голодом в Ирландии и независимо от не­го в Англии начался глубокий экономический кризис. Застой в торговле привел к закрытию многих предприятий, росту безрабо­тицы, снижению зарплаты. В этой обстановке вновь усилилось чар­тистское движение. Массы рабочих были до предела возбуждены и, подготовленные агитацией левого крыла движения, энергично под­держивали революционных вождей. Даже О'Коннор, ушедший в предшествующие годы далеко вправо, опять заговорил о примене­нии «физической силы». На выборах 1847 г. он — единственный из чартистов — был избран в парламент, что было несомненным ус­пехом движения в целом.

Немаловажным дополнительным фактором, усилившим револю­ционное движение в Англии и Ирландии, было нарастание борьбы демократических сил в странах Европы, в особенности — во Фран­ции. «Норзерн стар» систематически публиковала статьи о собы­тиях во Франции и подчеркивала, что главной силой революцион­ного движения там, как и в Англии, является рабочий класс. Ог­ромное значение имели статьи Энгельса, содержавшие глубокий анализ событий во Франции и подчеркивавшие революционность

парижских рабочих, «для которых восстание — привычное дело и которые идут совершать революцию так же весело, как в каба­чок!»¹ Легко представить себе, как читались такие строки англий­скими рабочими, которые уже в течение десятилетия обсуждали вопрос о «физической силе».

В конце 1847 г. Исполнительный комитет Национальной чар­тистской ассоциации, ряды которой быстро росли, решил начать агитацию за третью национальную петицию. Вновь собирались массовые митинги, на которых чартисты, наряду с требованиями Хартии, выдвигали и лозунг освобождения Ирландии от английско­го гнета. Ирландский народ вооружался и готовился к восстанию. По всей стране возникали политические клубы. Такие же клубы образовались среди ирландских рабочих в Англии, став важным связующим звеном между революционными силами в обеих стра­нах. В то же время сторонники Митчела создавали в ирландских городах чартистские организации. «Норзерн стар», открыто одоб­ряя подготовку вооруженного восстания в Ирландии, подчеркива­ла, что Митчел по своим взглядам — «один из нас». Маркс высоко оценил «подготовляющееся объединение угнетенных классов Анг­лии и Ирландии под знаменем демократии» и считал это «самым важным успехом нашего дела вообще» ².

22 февраля началась давно назревавшая революция во Фран­ции, а через три дня Франция была провозглашена республикой. Власть попала в руки буржуазного Временного правительства, но сам факт победы народа в вооруженном восстании и сверженирг монархии оказал глубокое влияние на революционное движение в других странах. На чартистских митингах принимались приветст­венные адреса французским революционерам и выбирались деле­гации, которые отправлялись в Париж. «Час пробил последовать примеру французских братьев!», — писала «Норзерн стар», опуб­ликовавшая в эти дни «Марсельезу» в переводе Эрнста Джонса.

4 апреля 1848 г. в Лондоне начал работать Национальный чар­тистский конвент. Большинство делегатов, выражая настроения выбравших их рабочих, склонялись к тому, что в случае отклонения третьей национальной петиции необходимо прибегнуть к вооружен­ному восстанию. Впрочем, даже самые левые и решительные ли­деры весьма неясно представляли себе, как его осуществить.

На 10 апреля были назначены массовые демонстрации в Лон­доне и других городах в поддержку петиции, которая в этот день будет вручена палате общин. Хотя чартисты предполагали прове­сти «невооруженную моральную демонстрацию», буржуазия и правительство, боясь революционного взрыва, ввели в столицу около 90 тыс. солдат, в том числе — артиллерийские части. Созда­вались отряды добровольных констеблей из буржуазии и из части отсталых рабочих. Примерно 150 тыс. человек входило в эти отря-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4, с. 363.

² Там же, с. 532.

ды, а из близлежащих поместий лендлорды привели еще и воору­женных слуг. Полицейские власти предупредили руководителей демонстрации, что они могут провести митинг, но процессия к Вестминстерскому дворцу (к зданию парламента) запрещается. И О'Коннор, который должен был представить петицию, капитули­ровал. Он уговорил десятки тысяч демонстрантов разойтись. «Я го­тов стать перед вами на колени и просить вас сохранить спокойст­вие», — говорил он, и люди мирно разошлись. Вскоре парламент отверг петицию, под которой стояло свыше 5 млн. подписей.

Это было жестоким поражением чартистского движения. Это поражение имело международное значение. «В Лондоне 10 апре­ля,— писал Маркс, не только была сломлена революционная мощь чартистов, но и нанесен первый удар революционизирующему влиянию февральской победы» ¹.

Революционное крыло чартизма продолжало борьбу и после событий 10 апреля. В промышленных районах Севера и в Шотлан­дии рабочие изготовляли пики и готовились к вооруженной борьбе. На митинги чартисты теперь приходили с оружием. В некоторых городах начала формироваться чартистская национальная гвар­дия. Все чаще происходили вооруженные столкновения с войсками и полицией. Но революционные рабочие и на этот раз не получили подлинного централизованного руководства.

12 мая был арестован Джон Митчел. Нерешительность других вождей ирландского движения привела к тому, что готовность масс к немедленному выступлению для освобождения Митчела не была использована. Вскоре Митчел был приговорен к 14-летней каторге и прямо из зала суда под мощным конвоем отправлен на корабль, который немедленно отплыл к Бермудским островам. В ответ на это в некоторых районах Дублина революционеры предприняли по­пытки восстания, кое-где даже появились баррикады. В рабочих кварталах Лондона одновременно попытались выступить чартис­ты. Но все эти выступления были настолько разрозненными, что властям не стоило большого труда подавить их. Жестокие репрес­сии обрушились на ирландских и английских революционеров. Было арестовано около 500 чартистов, в том числе и Эрнст Джонс.

В ходе подъема чартистского движения в 1847—1848 гг. про­изошло окончательное размежевание с мелкобуржуазными элемен­тами, левое крыло чартизма сделало значительный шаг вперед, освободясь от многих утопических представлений. Передовые ра­бочие уже не довольствовались лозунгом Хартии. В сфере полити­ческих требований они стали переходить, не без влияния событий во Франции, на республиканские позиции. Но главный сдвиг в чартистской идеологии заключался в том, что началось ее сближе­ние с социализмом.

После поражения в 1848 г. чартизм стал быстро утрачивать ха­рактер массового движения. Поредели ряды чартистской ассоциа-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 6, с. 82.

ции, митинги не собирали столь широкой аудитории, сама идея Хартии постепенно утратила популярность. Это произошло не только вследствие временной победы общеевропейской и англий­ской реакции, ареста вождей движения, разочарования масс после провала радужных надежд весны 1848 г. Более глубокие причины лежали в основе упадка чартизма, а затем и прекращении этого великого революционного движения английского рабочего класса.

Уже с лета 1848 г. экономическая конъюнктура начала улуч­шаться, кризис остался позади, и капиталистическая экономика Англии вступила в полосу длительного подъема, хотя и прерывав­шегося экономическими кризисами 1857 и 1866 гг. Это привело к сокращению безработицы и некоторому повышению уровня жизни верхушки рабочего класса, а частично и всего населения.

Оппортунистические тенденции, проявлявшиеся в некоторых слоях рабочего класса, начали усиливаться в конце 40-х годов. Ре­волюционные чартисты, несмотря на неблагоприятную обстановку для борьбы за массы, все же вступили в схватку с буржуазными влияниями и сумели задержать (хотя и не остановить) процесс развращения рабочего класса буржуазными взглядами, вкусами, предрассудками.

Выйдя летом 1850 г. из тюрьмы после двухлетнего заключения, Джонс с головой окунулся в борьбу за восстановление чартистских организаций. Оставшиеся верными старым идеалам рабочие про­должали революционную борьбу и, преодолевая сопротивление оппортунистов, созвали в марте 1851 г. чартистский конвент в Лон­доне. Здесь была принята развернутая программа чартистских по­литических и социальных требований. Не только Хартия, а, как тогда говорили, «Хартия и еще кое-что» — таков был лозунг боль­шинства конвента. Это «кое-что» включало национализацию земли (а не создание мелкой земельной собственности, как настаивала группа О'Коннора), право каждого гражданина на труд либо на полное обеспечение за счет государства и, главное, не слишком чет­кое, но все же антикапиталистическое требование «немедленной отмены наемного рабства». В такой постановке вопроса, несомнен­но, сказалось растущее влияние идей научного коммунизма. Не случайно незадолго до принятия программы чартисты впервые опубликовали на английском языке «Манифест Коммунистической партии» (1850).

В 1851 г. вышла в свет поэма Джонса «Новый мир». Она была написана в тюрьме собственной кровью поэта между строк молит­венника — единственной книги, которой не лишили его тюремщи­ки. В обобщенных образах поэмы, напоминающих поэтику рево­люционных романтиков, воплощена история классовой борьбы на протяжении всего развития человечества. Но, в отличие от «Осво­божденного Прометея» Шелли, «Новый мир» Джонса — произве­дение реалистическое. Аристократия в нем выступает как аристо­кратия, буржуазия — как буржуазия, а не как мифические, роман­тически преображенные силы. В поэме нет индивидуальных геро-

ев, в ней действуют целые классы, а главный герой — народ. Уто­пическая картина будущего общества, которой завершается поэма, не вносит ничего качественно нового в социальные утопии XIX в. Но, в отличие от всех прежних утопий, она рисуется Джонсом как результат борьбы, и в этом ее несомненное новаторство.

В 1852 г. Джонс учредил новый чартистский еженедельник — «Пиплз пейпер» («Народная газета»), сыгравший выдающуюся роль в пропаганде революционной теории среди рабочих Англии.

Наряду с идеологической борьбой чартисты пытались в 50-х го­дах возродить и укрепить свои организации, использовали избира­тельную кампанию 52-го года для широкой пропаганды в массах, активно поддерживали подъем стачечной борьбы в 1853 г. Но чар­тистское движение уже давно перестало быть массовым, а к концу 50-х годов постепенно прекратили существование последние орга­низации чартистов на местах.

Практические результаты чартистского движения, несмотря на его поражение, были чрезвычайно велики. Не только закон о 10-ча­совом рабочем дне и другие уступки, вырванные в ходе самого дви­жения, но многие экономические и политические завоевания рабо­чего класса в последующие десятилетия объясняются тем, что перед буржуазией долго еще стоял грозный призрак чартизма.

ПОБЕДИВШАЯ БУРЖУАЗИЯ

Парламентская реформа 1832 г., отмена хлебных законов в 1846 г., победа принципов фритредерства, разгром чартистского движения — таковы были главные вехи возвышения английской буржуазии на протяжении первой половины XIX в. Намного опе­редив все прочие страны по уровню промышленного развития, Англия превращалась в «мастерскую мира». Монопольное поло­жение приносило буржуазии колоссальные прибыли, а обеспечен­ный сбыт продукции способствовал строительству новых фабрик.

В 1848 г. было открыто золото в Калифорнии, в 1851 г. — в Ав­стралии, п огромный поток золота (в 5 раз больший, чем в 40-е го­ды) устремился в сейфы английских капиталистов, чтобы затем превратиться в новые железные дороги, шахты, промышленные предприятия. Положение английского капиталиста было прочным, как изделия его фабрик, а Англия стала, по выражению Маркса и Энгельса, «средоточием мировых сношений» *.

Если требовалось еще одно доказательство экономического мо­гущества Англии и ее абсолютного превосходства над другими странами, то всехмирная промышленная выставка 1851 г. в Лондо­не в полной мере выполнила эту роль. Устраивая в своей столице, в «современном Риме», первый «смотр всей накопленной массе

¹ Маркс /Г., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 233. 210

Д. Пакстон. Хрустальный дворец

производительных сил современной промышленности» *, англий­ская буржуазия не жалела средств, чтобы поразить воображение современников. Несколько тысяч английских и иностранных фирм привезли в Лондон свои экспонаты, 6 млн. посетителей побывали на выставке. Подобного зрелища мир еще не видел. В Гайд-парке. архитектор Д. Пакстон построил великолепное и новаторское для того времени сооружение главного павильона. Все здание состояло из ажурного железного каркаса с заполнением из стекла. «Хрус­тальный дворец», как было принято называть павильон, показал новые эстетические возможности, возникшие благодаря техниче­скому прогрессу. Применение металлических конструкций и ра­циональное проектирование предвещали возникновение новой ар­хитектуры.

Обстановка способствовала дальнейшим техническим усовер­шенствованиям, изобретениям и развитию естественных наук.

В этот период Эдуард Каупер создал воздухонагревательный ап­парат для горячего дутья в доменных печах. Новый — бессемеров­ский — способ выработки железа и стали изобрел Гепри Бессемер.

Вклад английских ученых в развитие физики XIX в. связан с открытием явления электромагнитной индукции Майклом Фара-Деем (1791—1867), закона теплового действия тока Джемсом Джоулем (1818-1884) и с именем Джемса Максвелла (1831— 1879) — автора электромагнитной теории света. Разработкой тео-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 457.

рии электромагнитного поля и созданием системы уравнений, от­носящихся не только к электромагнитным, но и к оптическим явлениям, Максвелл доказал, что существуют электромагнитные волны, которые распространяются со скоростью света. Это великое открытие послужило основой для создания радиосвязи.

Монопольному положению английской буржуазии на мировом рынке соответствовала ее колониальная гегемония, обеспечивав­шая сбыт промышленных товаров и приток прибылей. К середине XIX в. Англия стала центром огромной колониальной империи.

Народ Индии никогда не мирился с колониальным гнетом и ока­зывал завоевателям героическое сопротивление. Пока сохранялась раздробленность страны, восстания происходили в отдельных ее районах и никогда не приобретали общенационального характера. Когда вся Индия оказалась под контролем англичан, сложились предпосылки для общеиндийского освободительного движения. В 1857 — 1859 гг. народы Индии с оружием в руках выступили про­тив захватчиков. В этом национальном восстании главной силой были массы крестьян и ремесленников. Повстанцам удалось взять Дели, истребить там администрацию и свергнуть английское гос­подство во многих княжествах долины Ганга и других районах.

Огромное превосходство в военной технике, а также слабая ор­ганизация восстания позволили англичанам одержать победу. По­давление восстания сопровождалось чудовищными жестокостями. Но восстание заставило английских государственных деятелей за­думаться о методах управления Индией. Еще в ходе восстания, в 1858 г., парламент принял закон о ликвидации Ост-Индской ком­пании. Индия переходила непосредственно под власть правитель­ства, в котором учреждалась должность министра (статс-секрета­ря) по делам Индии. На месте же страной управлял вице-король (бывший генерал-губернатор).

Опираясь на свои позиции в Индии, Англия проводила новые завоевания в Азии. В 1852—1853 гг. вся южная Бирма была захва­чена преимущественно руками и кровью индийцев и присоединена к Индии. Захват Сингапура в 1819 г. обеспечил английскому флоту отличную базу для расширения завоеваний. Этот важный стратеги­ческий пункт стал наряду с Гибралтаром одним из краеугольных камней британского морского и колониального могущества. Столь же важную роль сыграл и захват Адена в 1839 г. С одной стороны, Англия создала здесь базу, контролирующую выход из Красного моря в Индийский океан, с другой — Аден стал опорным пунктом для подчинения племен юга Аравийского полуострова.

В этот же период был сделан решающий шаг к овладению не­объятным китайским рынком, который привлекал европейцев еще в XVII—XVIII вв. Использовав ничтожный предлог, Англия на­правила в Китай хорошо вооруженную эскадру и развязала войну (1840—1842). Поражение Китая было зафиксировано в Нанкин-ском договоре 1842 г., подписанном на борту английского военного судна, чем победители надменно подчеркивали пренебрежение к

разбитому противнику. Остров Гонконг был главной военной добы­чей Англии, которая, получив его в «вечное владение», создала вскоре на нем мощную военно-морскую базу.

Войны 1856—1858 и 1860 гг., которые Англия вела совместно с Францией, окончательно лишили Китай положения независимого государства. Английский посланник получил право постоянно на­ходиться в Пекине, купцы могли отныне беспрепятственно прони­кать во внутренние районы Китая по реке Янцзы, пошлины иа английские товары устанавливались в размере 5% от их стоимости.

Борьба за влияние в Афганистане и особенно в Иране шла с неременным успехом, но торговая и военно-политическая экспан­сия Англии в этом районе уже в течение 1840—1860 гг. обеспечила новые рынки для ланкаширских фабрикантов.

Укрепление позиций Англии на Среднем Востоке привело к обострению ее отношений с Россией. Еще больше усилились анг­ло-русские противоречия в связи с так называемым восточным во­просом. Быстрое ослабление и разложение Османской империи, усилившаяся национально-освободительная борьба славянских и других народов, угнетаемых турецкими феодалами, поставила пе­ред великими державами вопрос о судьбах входящих в состав им­перии территорий. В той или иной степени в конфликт были во­влечены и Франция, и Австрия, и некоторые другие державы, но главными антагонистами были Россия и Англия.

Противоречия по восточному вопросу привели к прямому воен­ному конфликту между Россией и коалицией западных держав во главе с Англией. Крымская война 1853—1856 гг. закончилась же­стоким поражением царской России. Выступив в качестве союзни­ков Турции, Англия и Франция использовали победу для того, что­бы широко открыть дорогу на турецкие рынки своим промышлен­никам, а «союзное» правительство Турции закабалить сложной системой займов. Но главным результатом войны для Англии была так называемая нейтрализация Черного моря. Этот важнейший пункт Парижского мира (1856) запрещал России (как, впрочем и Турции) содержать военный флот на Черном море и возводить военные сооружения на его побережье.

На протяжении первой половины XIX в. английские колониза­торы сравнительно быстро «осваивали» Австралию. В прибрежных районах создавались поселения ссыльных и каторжан, почти раб­ским трудом которых поднималась целина, строились мосты и до­роги, сооружались порты. 155 тыс. ссыльных было вывезено в Авст­ралию с конца XVIII в. до 60-х годов XIX в. Возможность захвата огромных пастбищ и пахотной земли привлекала в Австралию ры­царей наживы, и часть ссыльных передавались в их распоряжение.

В политическом отношении австралийские колонии оставались полностью подчиненными английской администрации. Имея за Плечами исторический опыт отделения американских колоний, английская буржуазия на этот раз своевременно пошла на уступки Колониальной буржуазии. Англия поторопилась предоставить ко-

лониям право внутреннего самоуправления, сохранив за собой верховную власть.

Наиболее значительной из переселенческих колоний Англии оставалась Канада, в которой к середине века проживало уже око­ло 2,5 млн, человек и куда шел наиболее сильный поток эмигран­тов. Английское население здесь сначала сравнялось по численно­сти с французским, а затем и значительно превзошло его. Быстро развивалось земледелие и лесное хозяйство, причем пшеница и лес экспортировались в Англию. В конце 40-х годов канадская буржуа­зия получила самоуправление; вскоре в ее руки перешел весь зе­мельный фонд. Наконец, в 1867 г. завершились длительные пере­говоры между отдельными канадскими провинциями, а также меж­ду ними и представителями английского правительства, и был из­дан «Акт о Британской Северной Америке». По существу, это была конституция объединенной Канады. Канада становилась централизованным федеративным государством с едипым парла­ментом и правительством, хотя провинции сохраняли автономию в местных делах. Центральное правительство не получило права вступать в дипломатические отношения с другими государствами. Законы, принятые канадским парламентом, подлежали утвержде­нию английского генерал-губернатора. Граждане Канады счита­лись подданными английской короны. Таким образом, подлинной независимости, чего требовал народ, Канада не получила.

Опираясь на свое бесспорное экономическое превосходство, на могущество флота и — не в последнюю очередь — на островное по­ложение, Англия придерживалась тактики, которую принято было называть «блестящей изоляцией»: она не связывала себя сколько-нибудь длительными союзными обязательствами с какой-либо страной, предпочитая сохранять свободу дипломатического манев­рирования и поддерживать в каждый момент ту державу, которая соглашалась играть роль «солдата на континенте» для борьбы с более опасным (опять-таки в данный момент) противником Анг­лии. Эта политика порождала частую перемену внешнеполитиче­ского курса, разрывы с недавними союзниками и сближения с вче­рашними врагами, что снискало Англии сомнительную славу «ко­варного Альбиона».

Внешняя политика Англии была агрессивной и целиком опре­делялась хищническими устремлениями буржуазии. В интересах банкиров Сити и ланкаширских фабрикантов Англия не только ве­ла захватнические войны, но и поддерживала самые реакционные империи в Европе — Османскую и Австрийскую. Но респектабель­ный английский капиталист, читавший по вечерам Библию в кругу семьи, откупавшийся филантропией от бедствий своего и других народов, хотел, чтобы эту политику ему представляли в «прилич­ной оболочке». Вряд ли кто-нибудь из государственных деятелей справился с этой задачей лучше, чем человек, свыше тридцати лет оказывавший решающее влияние на английскую внешнюю полити­ку, — лорд Генри Джон Пальмерстон. С 1830 г., когда он среди дру~

гих торийских политиков перебежал к вигам, и до своей смерти в 1865 г. Пальмерстон 15 лет занимал пост министра иностранных дел в вигских кабинетах, 9 лет возглавлял эти кабинеты, а в тече­ние 8 лет, когда у власти находились тори, был главным оратором оппозиции по внешнеполитическим вопросам. Уже один этот по­служной список Пальмерстона свидетельствует о том, насколько он пришелся ко двору со своим изысканным лицемерием и мастерст­вом политического интригана. Маркс писал о Пальмерстоне: «Если он не для всякого дела хорош как государственный деятель, то, по крайней мере, как актер он годится для любой роли. Ему одинаково хорошо дается как комический, так и героический стиль, как па­фос, так и фамильярный тон, как трагедия, так и фарс, впрочем, фарс, пожалуй, больше всего соответствует его душевному скла­ду» ¹. Пальмерстон «перенял по наследству от Каннинга доктрину о миссии Англии распространять конституционализм на континен­те», что не мешало ему «противодействовать революции в других странах» ².

Английская буржуазия отлично чувствовала себя в центре им­перии, основанной на крови и поте народов колоний. Преуспеваю­щий буржуа уютно и основательно устраивался в этом мире, кото­рый, как ему казалось, был именно для него создан. Это ощущение стабильности сложившихся общественных отношений, эгоцентрич­ное восприятие мира, свойственные ограниченному и самодоволь­ному дельцу, великолепно уловил Ч. Диккенс и воплотил в знаме­нитом образе мистера Домби: «Земля была создана для Домби и Сына, дабы они могли вести на ней торговые дела, а солнце и луна были созданы, чтобы давать им свет... планеты двигались по своим орбитам, дабы сохранить систему, в центре коей были они».

Грани между аристократией и буржуазией еще оставались вполне ощутимыми, но неизмеримо очевиднее была теперь грань между господствующими классами, вместе взятыми, и народом. И буржуа все больше углубляли эту пропасть, стремясь отделить себя от трудящейся массы, подчеркнуть свою привилегированность (в образе жизни, образовании, одежде, вкусах).

«Мне никогда не приходилось наблюдать класса, — писал в се­редине 40-х годов Энгельс, — более глубоко деморализованного, более безнадежно испорченного своекорыстием, более разложивше­гося внутренне... чем английская буржуазия... Она не видит во всем мире ничего, что не существовало бы ради денег, и сама она не составляет исключения: она живет только для наживы, она не знает иного блаженства, кроме быстрого обогащения, не знает иных страданий, кроме денежных потерь» ³.

Нужны ли были этому классу великие мятущиеся умы, спо­собные к научному подвигу, стремящиеся познать законы природы

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 9, стр. 360.

² Там же, с. 361.

³ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 496.

и общественного развития? Разве что в том случае, если их откры-тия можно быстро обратить в деньги. Зачем мистеру Домби творе-ния высокого искусства, совершенствующие человека, доставляю­щие пищу уму и сердцу, приносящие эстетическое наслаждение? Удивительно ли, что из буржуазной культуры стали постепенно исчезать свойственные ей ранее демократические элементы?

Капиталистические города, особенно быстро разраставшиеся промышленные центры Севера — Манчестер, Бирмингем, Шеф-филд, Лидс и др., даже внешне обнажали социальные контрасты эпохи. Безобразные и грязные трущобы в рабочих районах состав­ляли основной «архитектурный ансамбль» этих городов, хотя центр застраивался комфортабельными особняками буржуа. Но и эта за­стройка велась без всякого архитектурного замысла, без какой-ли­бо общей конструктивной либо эстетической идеи. Дома богатых англичан, построенные в 30—50-е годы, были удобны и полны ком­форта, но в них не было красоты, стилевой завершенности.

Конечно, были и в те времена талантливые архитекторы, пытав­шиеся воплотить в своих творениях высокие этические и эстети­ческие идеалы. Но «дух эпохи», если иметь в виду господствующие в среде буржуазии тенденции, был столь беден подлинно вдохнов­ляющими идеями, что даже лучшим из архитекторов оставалось лишь более или менее последовательно развивать достигнутые на предшествующих этапах результаты. На этой почве и возникли два архитектурных направления: неоготика и неоклассика.

Величественность и благородство форм неоклассики отнюдь пе всегда соответствовали назначению здания: то, что было уместно в античном храме, оказывалось весьма неуместным в храме стяжа­телей и дельцов — банке. Настоящие творческие удачи ожидали архитекторов лишь в тех случаях, когда им не приходилось преодо­левать противоречия между назначением здания и неоклассиче­скими формами. К таким удачам относится фасад Британского му­зея — архитектора Р. Смерка — этого храма науки и хранилища античных реликвий (1847).

Неоготика развивалась не без влияния романтического стрем­ления вернуться к средневековью и возродить его традиции. Архи­текторы этого направления не могли, конечно, возводить готиче­ские соборы среди трущоб Манчестера или готические замки посре­ди современной роскошной усадьбы. Они пытались уловить дух средневекового мышления и эстетических представлений той эпохи и воплотить их в современных строениях. Наиболее значительной работой архитекторов этого направления явился ансамбль англий­ского парламента, возводившийся с 1840 до 1868 г. Главным созда­телем общего плана этого ансамбля был выдающийся архитектор Ч'арльз Бэрри. Гигантское здание ему удалось сделать величествен­ным, но не тяжелым; точно выбранные пропорции создают ощуще­ние гармонии, а удачно расположенные башни позволяют связать воедино несколько разбросанные массы ансамбля.

Богатеющий промышленник, стремившийся подражать в образе

Р. Смерк. Британский музей

жизни аристократии, украшал свое жилище картинами модных живописцев: расходы на покупку картин, с его точки зрения, впол­не окупались «респектабельностью» его дома. Какие же картины можно было видеть на стенах его кабинета, гостиных, приемной? Буржуа ценил академическую живопись, посвященную почти ис­ключительно античным и библейским сюжетам. Нельзя сказать, что она ему действительно нравилась и доставляла эстетическое на­слаждение. Но в ней было нечто аристократическое, она соответ­ствовала его представлению о «хорошем тоне».

Правда, более всего буржуа ценил жанровые картины. Англий­ская жанровая живопись ведет свою родословную от остросатири­ческих полотен Хогарта. Но жанровые картины, пользовавшиеся успехом у буржуа в 30—40-х годах XIX в., носили совсем иной ха­рактер. Даже наиболее выдающийся из художников этого направ­ления Д. Уилки (1785—1841) изображал бытовые сценки с мягким юмором, отнюдь не стремясь вызвать у зрителей раздумье, а тем более ненависть хотя бы к отдельным сторонам общественного уст­ройства. В начале века, когда появились первые работы Уилки, в них, несомненно, была некоторая новизна тематики, теплая симпа­тия автора к простым людям, уважение к их повседневным радо­стям и горестям.

Его многочисленные последователи, стремясь угодить мещан­скому вкусу буржуа, писали жанровые сценки, уже вовсе лишен­ные социального содержания. Трогательные семейные торжества, уличные сценки, детские проказы, иллюстрации к популярным ро­манам — все это в духе сусальной идеализации действительности. Художники этой группы решительно не желали видеть ни голо­дающих бедняков, ни жестокой конкуренции, ни уличных схваток народа с полицией, ни даже парламентских дуэлей. Их Англия полна милых, добродушных, не лишенных невинных смешных чер-

Парламент. Лондон

точек людей, которые проводят жизнь в семейном и дружеском кругу. Несмотря на множество интересных для бытописателя де­талей, полное отсутствие парадности либо символики классицизма, создатели жанровой живописи того времени, выражаясь современ­ным языком, были лакировщиками действительности. Именно по­этому их картины и покупал буржуа, искавший в своем доме покоя от социальных и политических бурь.

Господство буржуазной идеологии и характер вкусов буржуазии сказывались и на состоянии английского театра. Чисто развлека­тельный жанр музыкальной драмы, господствовавший в неприви­легированных театрах и не обогащавший театральное искусство какими-либо художественными открытияхми, пользовался популяр­ностью. Однако буржуа хотел видеть на сцене театра не только традиционные комические фигуры бурлеска, фарса и пантомимы, но и своих современников. Ему не нужна была ни высокая траге­дия, еслп только она ее освящена именем Шекспира, ни социально острая современная драма. Зато он готов был рукоплескать драма­тургам и актерам, услаждавшим его спектаклями, в которых дейст­вовали буржуа и аристократы в реальной атмосфере современности или недавнего прошлого. Пусть в этих спектаклях бичуется или высмеивается какой-либо недостаток характера, пусть борются добро и зло — но только не как социально обусловленные катего­рии, а как чисто индивидуальные особенности персонажей. Пусть

на сцене плачут, смеются, ненавидят, прощают — но без слишком сильных чувств, в рамках, строго ограниченных семейным конф­ликтом. Жестокий отец, не желающий отдать дочь за любимого ею юношу, но в конце концов отступающий перед силой любви, свет­ский франт, гоняющийся за приданым, энергичный разночинец, с трудом пробивающий себе дорогу в высшее общество,— та­ковы герои и конфликты, устраивающие буржуазного зри­теля.

Не выходил за рамки этого бытового реализма и наиболее вы­дающийся актер и театральный деятель 30—40-х годов Уильям Макреди (1793—1873), который после ухода со сцены Э. Кина не имел соперников в английском театре. Позаимствовав у классици-стской актерской школы великолепную культуру речи, стремясь всесторонне изучить характер персонажа и его эпоху, Макреди су­мел освободиться от декламационного стиля, чопорности и показ­ной монументальности, типичных для Кембла и других актеров этого направления. Учился он и у Кина, но могучий темперамент великого актера-романтика, бурные взрывы страстей, способные шокировать респектабельную публику, не нашли в Макреди про­должателя. Искусство Макреди, при всей его реалистичности, вы­ражало не народную точку зрения, а этические идеалы «доброго» буржуа, который стремится к «добропорядочности» в делах и в се­мейных отношениях.

Если художественные вкусы буржуазии нашли наиболее полное выражение в описанных выше течениях в искусстве и литературе, то ее политические взгляды воплотились в популярных социологи­ческих концепциях, среди которых едва ли не центральное место занимала идеология фритредерства. Чисто экономическая теория свободной торговли, выдвинутая еще классиками политической экономии, превратилась в середине XIX в. в целую систему взгля­дов и стала чем-то вроде новой религии либерального буржуа «вик­торианского века». Это понятие относится не ко всему царствова­нию королевы Виктории (1837—1901), а именно к 1850—1870-м годам—периоду абсолютной монополии Англии на мировом рынке.

Даже из великого научного открытия Чарльза Дарвина (1809— 1882) буржуазия делала выводы, вполне «вписывающиеся» в об­щую концепцию буржуазного либерализма. Будучи выдающимся собирателем и систематизатором фактов, характеризующих как су­ществующую флору и фауну, так и исчезнувшие ее виды, Дарвин стремился создать научную теорию, объясняющую происхождение современных растений и животных, Опираясь на исследования своих предшественников, Дарвин пришел к выводу, что все суще­ствующие виды представляют собой результат длительной эволю­ции и, следовательно, не были сотворены по воле божества. Мате­риалистическая в своей основе теория Дарвина была в то же время естественноисторической, поскольку органическая природа рас­сматривалась ею в постоянном развитии. Вскоре после выхода ос­новного труда Дарвина Маркс писал Энгельсу, что «эта книга дает

естественноисторическую основу для наших взглядов» ¹. Дарвину удалось не только доказать справедливость эволюционной теории, но и предложить ответ на вопрос о том, как именно и под влиянием каких факторов происходила эволюция растительного и животного мира. В этом ему помогли не только исключительная эрудиция, наблюдательность и настойчивость ученого, но и те явления в об­щественной жизни, которых не мог не видеть мыслящий и предан­ный истине человек. Изучая всевозможные разновидности расте­ний, совершая кругосветное путешествие на судне «Бигль», Дарвин не оставался глухим к острейшим социальным конфликтам. Он ви­дел «голодные сороковые годы», когда умирали сотни тысяч ир­ландских арендаторов, когда британские острова выбрасывали в переселенческие колонии свое «избыточное» население, когда, на­конец, в периоды кризисов разорялись и низвергались в низшие со­циальные слои менее удачливые буржуа. Он читал Мальтуса и, не слишком разбираясь в социальных науках, принял на веру его по­рочную теорию народонаселения. Все это натолкнуло Дарвина на мысль, что борьба за существование — основа эволюции органиче­ской природы. Выживают в этой борьбе, как показал Дарвин, лишь наиболее сильные особи, приспособленные к условиям окружающей среды. Изменения, которые происходят в них в процессе приспо­собления и борьбы за существование, закрепляются и передаются по наследству, в результате чего в ходе длительной эволюции воз­никают новые виды растений и животных.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: