Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Протоколы воспроизведения 3 страница




Крупные таксономические единицы можно описать как древо­видные объекты. Одним из самых больших и разветвленных тогда было бы дерево ФИЗИЧЕСКИЕ ОБЪЕКТЫ, подразделяющиеся далее на естественные (в том числе столь популярные в исследованиях ка­тегориальной организации ЖИВЫЕ СУЩЕСТВА) и искусственные (АРТЕФАКТЫ). Очень близко, возможно, из того же корня, растет категория СУБСТАНЦИИ, которая включает очень важные для обы­денного сознания природные стихии. Точно так же из одного корня и в тесном соседстве произрастают категории ПРОЦЕССЫ и СОБЫТИЯ. На примере этих двух пар онтологических категорий можно показать, как в концептуальных структурах возникают возможности для совер­шенно естественных межкатегориальных переходов. Так, объекты и со- 45


бытия по сути своей имеют, в отличие от субстанций, относительно чет­ко очерченные границы. Поэтому мы можем сказать «конец лекции» и «конец стола» («сидеть в конце стола»), хотя никакого непосредствен­ного перцептивного сходства между лекцией и столом, конечно, нет. Абстрактная общность онтологических категорий позволяет использо­вать одинаковые речевые конструкции.

Интенсивнее других в последние десятилетия изучалась та часть концептуальных структур, которая имеет отношение к речи и коммуни­кации. Ее называют «внутренним лексиконом», хотя в ее состав входят не только собственно слова, но и другие, как более мелкие (корневые морфемы, приставки, суффиксы), так и более крупные (вплоть до ус­тойчивых идиоматических выражений и фрагментов известных стихот­ворений) единицы речи. В состав лексикона в последнее время часто включают и знание синтаксиса, причем в связи с хранением предика­тов, в роли которых выступают глаголы18. Эти вопросы интенсивно об­суждаются в последнее время в рамках когнитивной лингвистики и лингвистической семантики, где предприняты многочисленные попыт­ки дать возможно более полную спецификацию лексико-семантичес-ких категорий (Кобозева, 2000).

Так, польская исследовательница Анна Вежбицка (Wierzbicka, 1999) выделяет примерно 60 элементарных семантических единиц языка, та­кие как семантические подлежащие (Я, ТЫ, КТО-ТО...), квантификато­ры (ОДИН, ДВА, НЕКОТОРЫЕ...), атрибуты (ХОРОШИЙ, ПЛОХОЙ, БОЛЬШОЙ...), ментальные предикаты (ДУМАТЬ, ЗНАТЬ, ХОТЕТЬ...), действия/события/движения (ДЕЛАТЬ, СЛУЧАТЬСЯ, ДВИГАТЬСЯ...), логические операторы (НЕТ, ЕСЛИ, ПОТОМУ ЧТО...), время (КОГДА, ТЕПЕРЬ, ПОСЛЕ...), место (ГДЕ, ЗДЕСЬ, НАД...) и т.д. В других извест­ных попытках описания онтологических категорий «ментального языка» и даже «языка мысли» (Fodor, 1978) число выделяемых примитивных единиц иногда отличается на порядок: от нескольких сот до всего лишь семи, как в теории концептуальной зависимости Роджера Шенка (1980), которая будет рассмотрена нами в следующей главе. Там же мы подроб­но остановимся на взаимоотношениях между преимущественно семан­тическими подходами к описанию функционирования языка в современ­ной когнитивной лингвистике и более синтаксическими концепциями, восходящими к работам Хомского и его школы (см. 7.3.2).

Еще одна форма знания, существенная для успешности социаль­ного взаимодействия, связана со знанием основных жанров коммуни­кации. (Сам выбор оптимального для некоторой ситуации жанра и сти­ля общения является, по-видимому, функцией более высокого уровня

18 В работах Е.А. Кибрика (2004) было показано, что онтологическое различие ДЕЙ­
СТВИЙ («ударить», «родить») и СОСТОЯНИЙ («хотеть», «болеть») определяет в некото­
рых языках относительную естественность использования форм совершенного и несо-
46 вершенного вида глаголов (см. также 7.3.1 и 8.1.2).


метакогнитивных координации F — см. 8.1.3.) Несомненно, что кон­цептуальные структуры содержат множество других знаний, таких как процедурные знания о приемах решения типичных задач, а также раз­нообразные правила поведения и умения (с фоновыми автоматизмами в нижележащих уровнях — от предметных действий D до синергии В). Наконец, они включают знания психологии и ментальных состояний человека, прежде всего в их нерефлексивной, «наивной» форме, кото­рые имплицитно содержатся в каждом языке и социокультурной среде (см. 6.4.3 и 9.4.2).

На этом месте может возникнуть вопрос: зачем все-таки анализ онтологических категорий нужен психологам? Ответ состоит в том, что наше понимание прямо определяется имеющимися у нас концептуаль­ными структурами (см. 5.4.2 и 7.3.1). Если обучение, несмотря на уси­лия учащихся и преподавателей, не приводит к пониманию предмета, то причиной этого может быть отсутствие понятийной базы или же не­правильная категоризация (Chi & Roscoe, 2002). Серьезность проблемы определяется тем, насколько сильно «промахивается» учащийся, пыта­ясь найти подходящую семантическую «систему отсчета». Если он счи­тает дельфинов разновидностью рыб, то для коррекции понимания нужна лишь «смена ветки» — переход к узлу МЛЕКОПИТАЮЩИЕ внутри той же категории ЖИЦЫЕ СУЩЕСТВА. Набор предикатов (признаков) понятия при таком сдвиге существенно не меняется. Сложнее обстоит дело, когда требуется полная «смена онтологического дерева». Например, изучение физики часто осложняется тем, что элект­ричество ошибочно трактуется как субстанция (оно якобы «хранится внутри батареи», «течет в проводах» и т.д. — см. 7.4.2). Совсем серьезная ситуация складывается, когда необходимые категории вообще отсутству­ют. Так обычно обстоит дело в отношении процессов множественных не­линейных взаимодействий. Их понимание существенно при изучении це­лого ряда дисциплин — термодинамики, нейрофизиологии, экологии, эпидемиологии, макро- и микроэкономики (см. 8.2.1).

Еще одним обстоятельством, препятствующим пониманию и обуче­нию, является определенная самодостаточность ошибочных представле­ний. В этом смысле иногда лучше иметь дело с явно фрагментарными знаниями, чем с ошибочной онтологией, поскольку последняя позволя­ет на каждый вопрос дать некоторым образом обоснованный ответ и, тем самым, препятствует осознанию необходимости концептуальных измене­ний. В качестве иллюстрации рассмотрим две модели сердечно-сосудис­той системы: распространенную, но ошибочную, основанную на пред­ставлении о множестве одинаковых петель между сердцем и другими внутренними органами (рис. 6.8А), и правильную, включающую две ка­чественно различные петли — малый (сердце и легкие) и большой (серд­це и остальные органы) круги кровообращения (рис. 6.8Б). Ошибочные представления обнаруживают особую сопротивляемость, если они свя­заны с другими ошибочными убеждениями, например, что функция 47


Единая петля


Двойная петля


 




 


Рис. 6.8. Примеры ошибочной (А) и правильной (Б) ментальных моделей системы кро­вообращения (по: Chi & Roscoe, 2002).



сердца состоит в обогащении крови кислородом. Легкие рассматривают­ся тогда в качестве органа-получателя кислорода, подобного печени или мышцам. Подобная замкнутость характерна для повседневных представ­лений в различных областях нашего обыденного сознания — наивных физике, физиологии и психологии (см. 6.4.3).

Выдающуюся роль в функционировании концептуальных структур играют относительно устойчивые, обобщенные структуры опыта, кото­рые позволяют предвосхищать порядок развития событий, их содержа­ние и внутреннюю связь, а также предвидеть изменения вида объектов и окружения при собственных действиях и локомоциях. Чаще всего в качестве родового имени этих глобальных структур знания выступает термин схема, уже использовавшийся ранее в философии Кантом, в не­врологии Хэдом, в психологии Бартлеттом и Пиаже (см. 1.1.3 и 1.4.3). С известной долей условности схемы можно разделить далее по прин­ципу преимущественного доминирования пространственной и времен­ной информации на схемы сцен, или фреймы, и схемы событий, или сценарии {скрипты). Иногда термин «фрейм» используется в более об­щем значении «схема» — это характерно скорее для работ в области ис­кусственного интеллекта, машинного зрения и теоретической лингви­стики (см. 6.4.2 и 7.3.2).

Влияние схем полезно показать на паре примеров. В качестве пер­вого можно взять понятие ХОЛОСТЯК, для определения которого, со­гласно традиционным подходам (см. 2.2.1 и 6.1.1), необходимо и доста­точно трех атомарных признаков — взрослый (+), женатый (—), мужчина (+). Однако, как отметил лингвист Лакофф, всем понятно, что папу рим­ского нельзя назвать холостяком, хотя в его случае эти требования пол­ностью выполняются. Иными словами, мы рассматриваем это понятие в контексте социокультурного фрейма женитьбы/замужества, который несовместим с обязательным для католических священников целибатом. Второй пример относится к восприятию и движениям. Каждый обладает


абстрактной «схемой комнаты», которая порождает ряд ожиданий. Что­бы быть комнатой, помещение должно иметь пол, стены, окна, дверь и потолок. Хотя их размер и расположение не очень принципиальны, есть некоторые пределы, при выходе за которые мы уже не сможем говорить о комнате. Находясь в комнате, нам нет необходимости проверять, есть ли стена у нас за спиной — благодаря схеме мы продолжаем восприни­мать ее и без всякой сенсорной информации, то есть амодально. «Схема комнаты» предполагает также некоторое заполнение, хотя комната мо­жет быть и пустой. «Схема кухни» будет, очевидно, более конкретной. Еще конкретнее будет «схема моей кухни».

Мы остановимся в этом разделе на пространственных и временных схемах. Речевые конструкции будут рассмотрены в последнем разделе этой главы и в двух следующих главах, целиком посвященных речи и мышлению. Роль пространственных схем отчетливо выступила в иссле­довании Дж. Мортона и Р. Бирна (Morton & Byrne, 1975), которые про­сили домашних хозяек перечислить ингредиенты, необходимые для приготовления различных блюд, или составить список в ответ на воп­рос «Что бы вы взяли с собой, если бы вашей семье пришлось месяц прожить в пустынной местности?» Как сообщали испытуемые, отвечая на подобные вопросы, они часто мысленно осматривают свою кухню. Поэтому после эксперимента испытуемых попросили зарисовать план их кухонь с указанием того, где хранятся различные продукты и хозяй­ственные принадлежности. Такие же группы названий были обнаруже­ны и в протоколах ответов. Влияние пространственной организации на воспроизведение информации обнаруживается и в тех случаях, когда она не может помочь решению задачи. Если испытуемому показать кар­тинку с несколькими объектами, среди которых есть и дерево, и попро­сить перечислить известные ему породы деревьев, то во время ответа зрительно будет фиксироваться именно изображение дерева. Более того, фиксация этого места часто сохраняется даже тогда, когда картин­ка во время ответа исчезает!

Различия категориальной и схематической организации часто изуча­ются в экспериментах на воспроизведение категоризованных списков слов и равных по объему историй. Возможно, однако, что в ряде приме­ров положительного влияния категориальной организации определен­ное значение имела также пространственная организация материала. В экспериментах Гордона Бауэра и сотрудников (Bower et al., 1969) для об­легчения запоминания использовалась сложная иерархическая органи­зация понятий. Общий объем списка был равен 112 словам. Они обра­зовывали четыре независимые категории, каждая из которых имела четыре уровня, например, как в следующем фрагменте этого списка:

(минералы) —...

(металлы, камни) —...

(редкие, обычные, сплавы) —...

(платина, серебро, золото) —.... 49


После однократного ознакомления со списком было воспроизведе­но 73 слова, а с третьей попытки — все 112. Д. Бродбент, П. Купер и М. Бродбент (Broadbent, Cooper & Broadbent, 1978) применили матричную форму организации, при которой понятия подвергались кросс-класси­фикации относительно двух независимых семантических измерений. Были получены близкие результаты. Различие состояло лишь в том, что в случае ошибок при иерархической организации выпадали целые «ветви», а при матричном формате выпадения были распределены бо­лее равномерно. Очевидно, организация материала, причем не обяза­тельно иерархическая, может быть очень эффективной, вносящей ре­шающий вклад в улучшение воспроизведения. Вопрос, однако, состоит в том, можно ли считать эти два вида организации строго категориаль­ными, ведь в обоих случаях испытуемым показывалась некоторая про­странственная схема — иерархическое дерево классификации или дву­мерная матрица. Если на стадии ознакомления материал предъявлялся испытуемым последовательно, то уровень воспроизведения резко сни­жался, несмотря на сохранение категориальной организации. Эти дан­ные скорее говорят о значении пространственных схем для запомина­ния вербального материала.

Схемы — это гипотетические конструкты, реконструируемые лишь в результате специальных экспериментов. Считается, что отдельные ас­пекты схем могут осознаваться в форме субъективных образов. Объясне­ние природы последних представляет собой одну из наиболее спорных проблем когнитивных исследований (см. 5.3.1 и 9.1.2). Теория двойно­го кодирования Паивио подчеркивает специфику образного кодиро­вания, хотя сторонники данной теории не всегда способны достаточ­но ясно объяснить, в чем эта специфика состоит. Тяготеющие к формализации авторы трактуют образы как предложения некоторого «ментального языка». Интересным представляется мнение Найссера (1980). Если первоначально (в период «Когнитивной психологии» — см. 2.2.2) он считал образы своего рода ослабленным восприятием, то в последующие годы его точка зрения претерпела изменения. Вслед за Ж. Пиаже и П.Я. Гальпериным, он связывает образы с интериоризиро-ванными действиями.

В самом деле, практические действия и локомоции всегда ведут к изменению вида объектов и окружения. Выполняя некоторое действие, мы предвосхищаем изменения вида объектов, но поскольку эти измене­ния, как правило, и в самом деле наступают, нами осознается лишь из­менение актуального восприятия. Как считает Найссер, образы — это неподтвержденные ожидания19. В случае идеальных (то есть проигрывае-

19 Неподтверждение ожиданий можно почувствовать в реальных условиях, например,
в форме легкого «удара» или «толчка», вступая на остановившийся эскалатор. Это зри­
тельно-кинестетическое впечатление возникает и тогда, когда мы знаем и одновременно
отчетливо видим, что эскалатор неподвижен. Таким образом, речь идет об имплицитных,
50 а не об осознаваемых ожиданиях.


мых мысленно, интериоризированных) действий такие «неподтверж­денные ожидания» становятся общим местом, а образы — одним из ос­новных «элементов» нашей внутренней жизни. Конкретно это можно было бы описать так. На некотором этапе развития мы начинаем конт­ролировать наши движения, начиная их идеомоторно, но затем задер­живая, так чтобы они не реализовались в действительности. Наличие предвосхищения (в тех модальностях, которые используются для обрат­ной связи о ходе действия, то есть прежде всего в зрительной и несколь­ко менее заметно в тактильно-кинестетической форме) осознается нами при отсутствии реальных изменений как возникновение мыслен­ного образа, очень похожего на реальное восприятие, но в то же время явно субъективного, нереального (см. 8.1.3 и 9.1.2). Лучшим средством контроля над действиями и над воображением, конечно, является речь, которая постепенно, как бы специально для решения этих задач инте-риоризируется и принимает форму внутренней речи (см. 4.4.3 и 7.3.2).

Действительно, как при мысленных вращениях (см. 5.3.1), так и при других трансформациях внутренних репрезентаций характер осуществ­ляемых во внутреннем плане операций явно аналогичен физическим опе­рациям, которые могли бы осуществляться и во внешнем пространстве. Так, в задаче мысленного складывания кубика из предъявляемой дву­мерной выкройки время реакции в точности отражало число необходи­мых пространственных операций (Shepard, 1978b). Еще одна серия экс­периментов была посвящена изучению мысленного объединения отдельных фрагментов в более сложную конфигурацию, которая затем должна была сравниваться с тестовым изображением. Кратко результа­ты свелись к следующему: 1) целостные репрезентации действительно могут быть синтезированы; 2) в случае сложного материала, например условных, но довольно детальных изображений человеческих лиц, быс­тро обнаруживаются пределы возможности такого образного объедине­ния. Чрезвычайно важен еще один результат — при словесном описании исходных фрагментов манипулирование происходит не со словами, а с их образными аналогами.

В другой работе (Cooper & Podgorny, 1976) мысленное вращение было
объединено с методикой вычитания Дондерса для изучения связи готов­
ности к восприятию
некоторого предмета с формированием образа этого
предмета. Испытуемым показывался знакомый символ (например, бук­
ва «R») или его зеркальный вариант («Я»), повернутые из вертикального
положения на различный угол (30°, 60° и далее с шагом 30°). Необходи­
мо было быстро решить, идет ли речь об обычном или зеркальном вари­
анте буквы. Время реакции возрастало с увеличением угла поворота.
Основной результат состоял в том, что с помощью предварительной ин­
формации можно было влиять на время ответа — в разных пробах испы­
туемым вербально сообщалось, какой символ будет предъявлен, на ка­
кой угол он будет повернут либо то и другое вместе. Функции времени
реакции полностью информированных испытуемых располагались ниже
функций, полученных в других условиях, и не зависели от угла поворо­
та. Они также не зависели от того, как испытуемые получали предвари- 51



тельную информацию — раздельно об ориентации и идентичности или с помощью показа повернутого на нужный угол объекта. Это позволяет сделать вывод, что репрезентации, строящиеся на основе вербальной информации, представляют собой столь же эффективные эталоны опоз­нания, как и сами буквы, показанные в повернутом положении.

Как отмечалось ранее (см. 5.3.1), обширная программа изучения зрительных образов проводится Стивеном Косслином и его сотрудни­ками (Kosslyn, 1981). Этот автор показал, что при мысленном сканиро­вании представляемой карты пространственная близость играет ту же роль, как и при зрительном обследовании реальных карт: время реак­ции линейно растет с увеличением расстояния между сканируемыми точками. Более того, при визуализации объемных сцен время реакции определяется близостью объектов в трехмерном пространстве. Косслин приводит и другие аргументы в пользу гипотезы о связи представлений и восприятия. Он просил испытуемых одновременно представить двух животных, например кролика рядом со слоном или рядом с мухой. После того как испытуемые отвечали, что у них сформировался образ, их просили как можно быстрее определить, есть ли у кролика хвост или уши. Время ответа на один и тот же вопрос заметно увеличивалось, если кролик находился в паре со слоном, что, по мнению автора, свидетель­ствует, во-первых, об ограниченности размеров «поля зрения» мыслен­ного взора и, во-вторых, об участии в выполнении подобной задачи особой мысленной операции изменения размеров представляемых объектов и их деталей (см. 8.1.3).

В некоторых работах этой группы речь идет о попытке психофизичес­кого анализа «поля зрения» мысленного взора (Finke & Kosslyn, 1980). Испытуемых просили представлять пары точек на-различном расстоянии от мысленной точки фиксации и определяли таким образом разрешаю­щую способность мысленного «поля зрения». Оказалось, что его грани­цы имеют те же слегка вытянутые в горизонтальном направлении очер­тания, что и границы реального поля зрения. В духе «внутренней психофизики» (см. 1.2.1) проводятся многие другие исследования в этой области. В одном из них (Моуег, 1973) испытуемым предъявлялись пары названий животных из списков типа: «муравей», «пчела», «крыса», «кош­ка», «баран», «корова», «слон». Положению животного в этом списке соответствует порядковая шкала различий размеров: от 1 («пчела»/«му-равей») до 6 («слон»/«муравей»). Время реакции при мысленном сравне­нии размеров пар животных было примерно обратно пропорционально логарифму этих различий, то есть чем выраженнее было различие вели­чин, тем быстрее испытуемые могли ответить, какое из этих животных больше. Данный результат интересен постольку, поскольку та же зави­симость известна для времени реакции сравнения изображений этих животных. Возможное возражение состоит в том, что испытуемые, по­ставленные перед необходимостью вообразить нечто, могли старать­ся описать то, как это выглядит в случае реального восприятия.


Нельзя ли найти какие-либо более серьезные, например нейро-психологические, доказательства связи восприятия со способностью образного представливания (визуализации)? Клинические наблюде­ния говорят о том, что выпадение определенного аспекта восприятия, например цвета, часто может сопровождаться выпадением того же ка­чества и в образных представлениях. Однако имеются и другие данные, свидетельствующие о возможности полной двойной диссоциации зри­тельного восприятия и способности к визуализации объектов. В лите­ратуре описаны случаи, когда восприятие было полностью нарушено, но пациенты сохраняли способность к зрительному представливанию объектов, а также прямо противоположные случаи, когда при относи­тельно нормальном восприятии визуализация объектов и сцен станови­лась невозможной20. О качественных различиях образов и восприятия говорят и некоторые экспериментальные данные.

Одной из работ такого рода было исследование Р. Шепарда и С. Джад-да (Shepard & Judd, 1976), сравнивших временные характеристики мыс­ленного вращения и так называемого «ригидного стробоскопического движения». Последний феномен возникает, если предъявлять в простран­ственно-временном соседстве два объекта одной формы, но разной ори­ентации. Тогда при увеличении асинхронности включения стимулов до 200—250 мс можно увидеть, как движение объекта неопределенной фор­мы сменяется движением объекта ригидной формы, который, поворачи­ваясь в пространстве, занимает то одно, то другое положение. По Шепар-ду и Джадду, скорости воспринимаемых (стробоскопическое движение) и лишь представляемых (мысленное вращение) преобразований пример­но совпадают, что доказывает идентичность их механизмов. Анализ дру­гих данных, однако, не позволяет согласиться с таким выводом. Речь идет о различной зависимости этих феноменов от фактора фигуратив­ной сложности. Сложность форм ускоряет мысленное вращение, воз­можно, задавая ориентиры для определения направления поворота. Напротив, в случае ригидного стробоскопического движения, как было показано нами совместно с Н.В. Цзеном (Величковский, 1973), услож­нение формы объектов ведет к увеличению асинхронности включения стимулов, при которой возникает этот феномен. Таким образом, наблю­дается расхождение параметрических зависимостей возникновения стробоскопического движения с поворотом объекта в пространстве и ги­потетического процесса мысленного вращения.

Имеется ряд других, хорошо установленных различий между образа­ми и восприятием. Так, например, при представливании и мысленном совмещении цветных поверхностей не возникает ничего, даже отдаленно

20 Надо сказать, что даже в норме способность к генерированию и удержанию образов
подвержена сильным индивидуальным колебаниям. Согласно наблюдением Фрэнсиса
Гальтона, примерно у 10% людей наглядные образы интроспективно отсутствуют (см.
9.1.3). Вполне возможно, что это обстоятельство, по крайней мере отчасти, объясняет
противоречивость эмпирических результатов и остроту дискуссий, традиционно связан­
ных с проблемой образов. 53


напоминающего эффекты перцептивного смешения цветов. Аналогично кажущиеся размеры визуализированных объектов не зависят от рассто­яния до находящегося в поле зрения проекционного экрана. Иными словами, здесь не выполняется закон Эммерта, согласно которому вели­чина последовательных образов — так сказать «ослабленных копий» предыдущей сенсорной стимуляции — возрастает прямо пропорцио^ нально удаленности экрана (по давним данным Марбургской психоло­гической школы, закон Эммерта в несколько ослабленной форме опи­сывает также поведение эйдетических образов — см. 3.1.1 и 5.3.1).

Особенно интересные результаты были получены с многозначными фигурами, допускающими различные семантические интерпретации (рис. 6.9). При реальных поворотах этих фигур мы довольно легко уз­наем либо одно, либо другое изображение. При мысленном вращении реинтерпретация образа почему-то оказывается невозможной: если ис­пытуемому, не знающему о существовании двух возможных интерпре­таций, показать фигуру в положении, оптимальном для одного из вос­приятий, а затем предложить мысленно повернуть ее в положение, объективно способствующее узнаванию второго объекта, то такое узна­вание спонтанно не возникает. Пылишин (Pylyshyn, 2003) считает, что здесь проявляется самое главное свойство, отличающее мысленные об­разы от чувственного восприятия — в отличие от наблюдаемой сцены, предмета или изображения, мысленный образ не может быть семанти­чески интерпретирован, поскольку он сам есть всего лишь семантичес­кая интерпретация.

Используя признак величины, С. Косслин (Kosslyn, 2003) попытался в последние годы провести критическую нейрофизиологическую про­верку аналого-перцептивной (теория кортикального дисплея — см. 5.3.1 и 9.1.2) и пропозициональной трактовок образов. В психофизиологичес­ких экспериментах он предлагал испытуемым зрительно представлять большие или маленькие объекты. Методика ПЭТ-сканирования выяви­ла при этом возникновение ряда локусов активации, прежде всего в за­тылочных отделах коры. Самый интересный результат состоял в том, что размеры активированных участков зрительной коры бьши больше при визуализации крупных объектов. Если величина образа объекта — это абстрактный (символьный) параметр некоторого логического суждения,





 


 


Рис. 6.9. Попробуйте, мысленно вращая эти фигуры (и не меняя их ориентации относи­
тельно головы), определить, что они означают. Затем сделайте то же самое, вращая сами
54 фигуры.



то трудно было бы ожидать возникновения подобного соответствия между характеристиками образа и пространственными параметрами активации зрительных структур мозга. Надо сказать, однако, что дале­ко не все авторы, проверявшие этот результат Косслина, смогли его подтвердить. Лишь в самое последнее время были получены данные, подтверждающие несколько более слабое утверждение о том, что во время образного представливания возможна активация областей пер­вичной кортикальной обработки сенсорной информации (например, зон VI для зрения и AI для слуха — см. Nyberg, 2002).

В пользу зависимости визуализации от пространственного внимания говорят данные итальянского нейропсихолога Эдуардо Бизиака (напри­мер, Bisiach & Luzzati, 1978). В его исследованиях участвовали пациенты с синдромом игнорирования левой половины пространства (см. 4.4.3). Важной особенностью этого нарушения является то, что оно не осозна­ется пациентами и, следовательно, они не могут подготовить ответы, соответствующие ожиданиям экспериментатора. Бизиак предлагал та­ким пациентам в ряду других заданий задачу на образную память. Они должны были представить, что приближаются ко входу в Миланский со­бор (все эти пациенты были жителями Милана). Далее он просил их рас­сказать, что они при этом видят. Пациенты описывали лишь те здания, которые находятся справа от входа, скажем, музей истории города, иг­норируя архитектурные достопримечательности, расположенные слева. Через несколько недель в процессе другого обследования Бизиак неожи­данно просил тех же пациентов рассказать, что они могли бы увидеть, выходя из Миланского собора. В этом случае они подробно описывали противоположную сторону площади, упоминая знаменитую торговую галерею, но не музей истории города! Увы, эти красивые наблюдения также были релятивизированы впоследствии рядом демонстраций неза­висимости проявлений синдрома игнорирования в восприятии и в зри­тельных представлениях (Beschin, Basso & Delia Sala, 2000).

Рассматривая этот материал, следует признать существование мас­сы противоречивых данных, особенно в тех случаях, когда образные представления трактуются как элементарные сенсорные феномены или, по меткому замечанию Зенона Пылишина, как картинки, которые одна часть мозга показывает другой. Мы отложим обсуждение этих философ­ских и теоретико-методологических вопросов до последних глав книги (см. 8.1.3 и 9.1.3) и попытаемся выделить «сухой осадок» более чем 30-летней истории когнитивных исследований образных явлений.

Первый результат состоит в том, что образы явно отражают абст­рактное знание схем действий и манипуляций с объектами. Их трех­мерный пространственный каркас схематичен, несводим к определен­ной модальности, даже такой важной, как зрение. Об этом говорят следующие факты. Интерференция вторичной задачи с процессами зрительного представливания возникает не по принципу «загрузки» той же сенсорной модальности, а по принципу общих пространственно-действенных компонентов, например, как в описанных ранее экспери-






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных