II. Аналитический ум рассчитывает, основываясь на различиях. Реактивный ум рассчитывает, основываясь на тождествах.

Первая аксиома представляет интерес для одитора в его работе потому, что с ней он может четко установить, имеет ли он дело с рациональной реакцией или нет. Семилетняя девочка, которую бросает в дрожь, когда ее целует мужчина, ничего не рассчитывает; она реагирует на инграмму, так как в семь лет она не должна была бы видеть ничего плохого в поцелуе, даже страстном. Наверняка существует раннее происшествие, возможно пренатальное, которое сделало мужчин или поцелуи очень плохими. Любые отклонения от оптимальной рациональной нормы полезны в нахождении инграмм, все неразумные страхи и так далее являются тем, что одитор сможет выгодно использовать. Одитор в связи с вышеуказанным законом должен также изучить уравнение оптимального решения. Любое отклонение от оптимального вызывает подозрение. И если он мало заботится об аберрациях, может случится, что кейс застрянет или инграмм нельзя будет больше найти. Тогда он может пронаблюдать за поведением своего пациента и его реакциями на жизнь для сбора данных.

Второй закон является вкладом Дианетики в логику. В философском тексте это описано более подробно. Маятник Аристотеля и его двузначная логика были отброшены в сторону не из‑за нелюбви к Аристотелю, а потому, что были необходимы более широкие масштабы измерения. Одной из таких мерок был принцип спектра, где используется градация от нуля до бесконечности и от бесконечности до бесконечности и где крайности считались абсолютно недостижимыми для науки.

Согласно второй аксиоме можно считать, что ум широко и точно распознает различия, приближаясь к полной рациональности, и затем, по мере того, как он отходит от рациональности, распознает все меньше и меньше отличий, пока, в конце концов, он не приближается к состоянию полной невозможности рассчитать отличия во времени, пространстве или мыслях, и тогда он может считаться абсолютно сумасшедшим. Когда решения следуют только из одной мысли, типа всеобъемлющего высказывания, что «все кошки одинаковы» – это легкомыслие или сумасшествие, так как все кошки не одинаковы, даже те две кошки, которые одинаково выглядят, действуют и издают одинаковые звуки. Можно было бы сказать: «Кошки почти одинаковые», но даже тогда вы бы имели дело с довольно нерациональным рассуждением. Или кто‑то мог бы узнать, что существует вид животных под названием Felix domesticus, но в нем кошки обладают существенными отличиями не только от породы к породе, но и от кошки к кошке. Эта мысль была бы рациональной не потому, что она содержит латынь, но так как она была бы в состоянии

указать на разницу между кошками. Страх перед кошками имеет источником инграмму, которая обычно включает в себя не больше, чем одну кошку, и та является определенной кошкой определенной породы с определенным (или, возможно, с неопределенным) характером. Пре‑клир, который боится всех кошек, на самом деле боится одной кошки, которая, к тому же, скорее всего давно сдохла. Таким образом, по мере движения от полной рациональности к нерациональности происходит уменьшение различий, и наконец они почти исчезают и все становится похожим или тождественным.

Силлогизмы [205]Аристотеля, где два выражения, которые равняются третьему, равны друг другу, даже не начинают работать в логике. Логика – не арифметика, которая является искусственным изобретением человека и которая работает. Для разрешения проблемы в логике, ум порхает по громадной массе данных и оперирует дюжинами или даже сотнями переменных величин. Он не думает и никогда не думал на основании того, что две вещи, которые равны третьей, равны между собой, кроме моментов, когда он использует математику, которую он же породил для того, чтобы лучше разрешать абстрактные проблемы. То, что два и два равняется четырем, является абстрактным утверждением. Какие два и какие два равняются четырем? Нет такой шкалы, нет мерки, калибра. или микроскопа, которые бы оправдали, например, реальность того, что два яблока плюс два яблока равняются четырем яблокам. Два яблока и два яблока равняется четырем яблокам точно в этот момент времени, если речь идет о тех же самых яблоках. Они бы не смогли равняться другим четырем: яблокам при любых способах выращивания яблок или их производства, которые мы могли бы себе представить. Люди удовлетворяются принятием приблизительностей за точные копии. Ничто не абсолютно, кроме абстрактных терминов, установленных умом для того, чтобы разрешить внешние проблемы и добиться приблизительности. Это положение может показаться натянутым, но оно не таково.

Математик отдает себе отчет в том, что он работает с цифровыми и аналоговыми приблизительными величинами, собранными в системы, которых здесь, может, и не было, когда пришел человек, и которые могут исчезнуть, когда он уйдет. Логика, и даже простая логика о необходимости идти в магазин к десяти, оперирует с большим количеством переменных, неопределенностей и приблизительностей, в математике можно много чего наизобретать. Не существует действительной крайности, существует только близкая к ней приближенная величина. Наши специалисты по грамматике, – далеко отстав от времени, – настаивают на' абсолютной реальности и правде, может быть, в память о метафизике.

Мы частично затронули здесь данную тему потому, что, может быть, кто‑то этим интересуется, но преимущественно по той причине, что одитор должен понимать, что он имеет точную мерку для определения нормальности. Здоровье разума – это способность находить отличия. Чем лучше кто‑то может указать на отличия, неважно насколько они малы, и знать величину этих отличий, тем он более рационален. Чем меньше человек способен находить отличия и чем ближе он подходит к мышлению тождественностями (А=А), тем менее здоров его разум и дух.

Мужчина говорит: «Я не люблю собак!». Заметь, одитор: он имеет одну или две инграммы о собаках. Девушка говорит: «Все мужчины одинаковые!». Заметь, одитор: это действительно аберрированный человек. «Горы такие ужасные!», «Ювелиры никогда никуда не ходят!», «Я ненавижу женщин!». Возьмите это на заметку. Это проявляются инграммы, прямо здесь, среди бела дня.

Те инграммы, которые подавляют способность аналитического ума находить отличия, наиболее серьезно подавляют само мышление.

«Не вижу разницы» является обычной инграммой. «Безразлично», «Для меня теперь все будет безразлично», «Все люди плохие», «Меня все ненавидят». Это пища для безумия и, как говорят одиторы, она направляет людей в сторону комнаты, «обитой матрасами [206]». Существует другой класс идентичности мышления, и это та группа, которая разрушает способность ориентироваться во времени. «Ты не знаешь, когда это случилось» является классической фразой. «Я не знаю, насколько сейчас поздно» и другие имеют странное и специфическое влияние на разум, так как он работает по своему собственному точному хронометру, а инграммы читают циферблат совершенно неправильно. На сознательном уровне человек неплохо справляется с аналитическим временем. Инграммы проскальзывают вперед и назад в зависимости от того, когда они кий‑ин или рестимулированы. Инграмма может быть причиной сегодняшнего действия, которое принадлежало ситуации сорок лет назад на траке времени и должно было оставаться там. Это не замечания о различиях во времени, которые так сильно аберрируют, это безвременный характер инграмм. Время – великий шарлатан, оно ничего не излечивает, оно только изменяет свойства окружающей среды и окружение человека. Инграмма десятилетней давности, со всеми болезненными эмоциями, может быть, покрылась оболочкой и «забыта», но если она рестимулирована сегодня – она уже перед вами, готовая вызывать соответствующие действия.

Реактивный ум работает на дешевеньких часиках, а аналитический ум работает на батарее хронометров, проверяющих друг друга, которыми гордился бы океанский лайнер. Клетки думают, что часики – весьма занятная штука, и это стало правдой уже давно, еще в те дни, когда предки человека были выплеснуты на берег волной и умудрились зацепиться за песок.

Таким образом, лучшей проверкой на аберрацию являются схожесть и тождественность, а лучшей проверкой рациональности являются отличия и величина точности, с которой эта проверка может быть произведена.

«Мужчины все одинаковые», – говорит она. И они действительно одинаковые! Для нее. Бедняжка. Как тот парень, который ее изнасиловал, когда она была ребенком, как ее полный ненависти отец, который сказал эту фразу.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ЗНАЧИМОСТЬ ВЫРАЖЕНИЙ «ВЕРЮ» И «НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ»

Одитор столкнется с двумя страшными врагами в лице выражений «Ты должен в это верить» и «Я не могу поверить».

Разум обладает своей собственной уравновешенностью, способностями, и инграммы ему помогают не больше, чем заклинившая семерка способствует работе калькулятора. Одной из наиболее важных функций разума является рассчитывание сравнительной важности информации.

Во время открытий и проведения исследований в Дианетике, например, существовали миллиарды частичек информации, собранных в течение последних нескольких тысяч лет. И вот теперь, с шестифутовым (183 см) зеркалом заднего обзора, мы можем посмотреть назад и увидеть, что там и сям люди высказывали мнения или представляли неоцененные факты, которые теперь стали данными в некоторых аксиомах Дианетики или в части ее открытий. Эти факты существовали в прошлом, некоторые существуют в Дианетике сейчас, но с большим отличием; они оценены по их значимости.

Оценка информации на предмет ее важности была необходима до того, как эта информация могла приобрести какую– либо ценность. Доктор Зануда мог бы написать в 1200 году нашей эры, что настоящих демонов в разуме, может быть, и не существует; кто‑то слышал, что госпожа Софья, в 1782 году сказала, что она уверена, что дородовое воздействие испортило жизни многим людям; доктор Замба, может быть, написал в 1846 году, что можно сказать загипнотизированному пациенту, что он ненормальный, и он потом будет действовать ненормально. [207]

Доктор Зануда мог бы также сказать, что ангелы, а не демоны были причиной психических заболеваний, так как пациент был грешником; Софья также могла бы сказать, что припарка на стоялой воде излечивает сумасшествие; доктор Замба мог бы также заявить, что загипнотизированные пациенты нуждаются лишь еще в нескольких внушениях для того, чтобы стать здоровыми и сильными. Короче, на каждое данное, которое приближалось к правде, существовали миллиарды ошибочных данных. Недостатком каждого данного было отсутствие научной оценки его важности для решения. Попытка отобрать несколько необычных капель воды из океана обычных капель не представляется возможной. Проблема открытия правдивых данных могла быть разрешена исключительно за счет выбрасывания за борт всех прошлых оценок человеческого ума и всех «фактов» и мнений любых видов и начать с точки абсолютного нуля, развивая всю науку из нового высшего общего знаменателя (и это правда, что Дианетика ничего не заимствовала, но была сначала открыта и организована; только после того, как организационная работа была закончена и развилась технология, ее сравнили с уже существующей информацией).

Основная мысль здесь заключается в том, что одинаковая значимость целого класса фактов не ведет ни к чему, кроме создания самого хаотического мусорника. Бот вам оценка: мнение – ничто, эксперты – бесполезны, данные – второстепенны, лишь установление сравнительной важности является ключом к истине. Обладая миром и звездами как лабораторией, и умом для оценки сравнительной важности ощущений, человечество не оставит неразрешенных проблем. Если дать человеку массу данных с единообразной их оценкой, он станет обладателем чего‑то, возможно, красивого, но бесполезного.

Изумленный вид только что выпущенных лейтенантов Военно‑Морского Флота, когда они в первый раз видят в массе металла то, что так усердно изучали по книгам, является свидетельством чего‑то большего, чем плохая современная система образования. Эта система пытается вытренировать то, что и так безупречно – память; она не интересуется или почти не интересуется целью предмета и его практическим применением, она игнорирует необходимость личной оценки всей информации с точки зрения нужды в ней и ее использования. Причиной изумленного вида лейтенантов является ошеломляющее открытие, что они не понимают, что более важно: снимать показания с хронометра, когда они смотрят в секстант, или использовать исключительно синие чернила для записей в бортовом журнале. Это несмотря на то, что у них есть тысячи данных о том, что они перед собой видят. Этих джентльменов образование обделило не потому, что им не дали тысяч фактов о кораблях, но потому, что им никто не объяснил сравнительной значимости этих фактов и не дал возможности самим испытать, что важно, а что нет. Они знают больше фактов, чем иной менее образованный человек, но меньше об их сравнительной значимости.

Ближе к делу одитора, существуют два вида инграммных команд, которые дают единообразную оценку данным. Люди, которые имеют один из этих видов, как основное содержимое в инграммном банке, будут одинаково аберрированы, хоть и проявят аберрацию с разной полярностью.

Время от времени какой‑то несчастный одитор находит кейс «Я не могу поверить». Такой кейс исключительно труден. Под этим заголовком также идут кейсы «Я сомневаюсь», «Я не уверен» и «Я не знаю».

Такой кейс легко заметить, поскольку с первого момента терапии он начинает сомневаться в Дианетике. Он также сомневается в одиторе, себе самом, мебели и девственности своей матери. Хронически сомневающийся – не простой кейс, так как он не верит своей собственной информации. Аналайзер имеет встроенного судью, который принимает информацию, взвешивает ее и выносит приговоры «правильно», «неправильно» или «возможно». Инграммный сомневающийся оперирует по принципу «нажатой семерки» в том смысле, что он должен сомневаться всему, что сильно отличается от судейства. Ему велели сомневаться. Он обязан сомневаться. Если сомнение является божеством, тогда богом будет, конечно, Молох [208]. Он сомневается, не проверяя; он проверяет самые точные доказательства, и потом он все равно сомневается.

Одитор может возвратить такого пациента в соматику, которая ему практически отрывает голову, которая подтверждается шрамом и аберрацией и в существовании которой пре‑клир все‑таки сомневается.

Справиться с такими кейсами можно за счет использования метода репитера на его привычных фразах в ревери или не в ревери. Заставьте его эти фразы повторять и повторять, посылая его соматическую ленту обратно к ним. Вскоре произойдет релиз фразы. Обработайте подобным образом все фразы сомнения, которые пациент использовал в этом смысле. Потом продолжайте кейс. Цель заключается не в том, чтобы сделать из него верующего, а в том, чтобы он был в состоянии оценивать свою собственную информацию. Не спорьте с ним о Дианетике – споры с инграммами бессмысленны, так как инграммы сами по себе бессмысленны.

Через десять‑двадцать часов терапии такой пациент начинает смотреть в лицо действительности и больше не сомневается, что солнце светит, не сомневается в одиторе и в том, что он имеет какое‑либо прошлое. Единственная трудность с таким кейсом заключается в том, что он требует этих дополнительных часов работы. Такой человек, кстати, обычно очень аберрирован.

«Не могу поверить» испытывает затруднения с оценкой, так как он затрудняется придать больше правдоподобия одному факту, чем другому: это приводит к неспособности рассчитать сравнительную значимость информации, с таким, например, результатом, что он может волноваться об оттенке галстука своего начальника так же сильно, как и о собственной женитьбе. Тем же образом кейс «Ты должен верить» испытывает затруднения в нахождении дифференциации между значимостью разных данных и может одинаково несгибаемо придерживаться мнений, что бумага делается из дерева и что его увольняют с работы. Оба типа кейсов «волнуются», и это значит, что они не в состоянии хорошо рассчитывать.

Рациональный расчет зависит от личных вычислений сравнительной значимости различных данных. Реактивный «расчет» имеет дело исключительно с уравнением, что совершенно разные предметы или события похожи или равны друг другу. Первый – это душевное здоровье, второй – сумасшествие.

Кейс «Должен верить» выявит запутанный реактивный банк, поскольку он принимает наибольшие различия за тождественности. «Должен верить», как инграммная команда, может диктовать, что нужно верить одному человеку, классу людей или всем на свете, независимо от того, что они говорят или пишут. Одитор, возвращая пациента, обнаружит, что большие аберрации удерживаются на месте локом, который содержит исключительно разговор.

Когда отец является настоящим источником информации и защитником пациента, одитор обнаружит, что почти все, что отец сказал, было принято буквально и без вопросов ребенком. Отец мог и не подозревать об установлении состояния «Должен верить», он мог просто пошутить. Каждая шутка будет принята буквально, если отец не позаботился повесить табличку «шутка», что значит, что она не должна приниматься буквально. Сейчас ведется работа над одним кейсом, где отец был источником «Должен верить»: однажды отец взял свою маленькую дочь, которой было 3 года, на побережье моря и указал на маяк в тумане. Маяк выглядел жутко в туманной ночи. «Это место мистера Билингсли», – сказал отец, имея в виду, что Билингсли, смотритель маяка, там жил. Ребенок доверчиво кивнул, немного испуганный, так как мистер Билингсли потрясал чудовищной гривой волос – тенями, таращился в сторону моря единственным глазом, был 30 метров ростом и испускал вопли, которые звучали довольно дико. Его «местом» была груда камней. Как пре‑клир, через 20 лет, дочь боялась низких гудков. Одитор терпеливо проследил источник страха и нашел мистера Билингсли, к своему и пре‑клира удовольствию. Большое количество аберрации, странные понятия и идеи были получены из каждодневных высказываний отца. Будучи искусным в своем деле, одитор не пытался найти и стереть все то, что сказал отец – задача, на которую потребовались бы долгие годы. Вместо этого он нашел пренатальную фразу «Ты должна мне верить», и ее инграммные локи и все неинграммные локи, конечно, исчезли и были автоматически пересмотрены как данные, полученные в результате жизненного опыта, а не «нажатые семерки». Конечно, кейс всегда имеет намного больше проблем, чем простая фраза «Ты должна мне верить», но изменение точки зрения, которое испытала пациентка Сразу после этого, было поразительным: она была вольна оценивать данные, полученные от отца, чего не могла делать раньше.

Вследствие того, что образование преподносится с высоты престижа [209]и авторитетов, учебные учреждения создают социальную аберрацию «Ты должен этому верить». Не представляется возможным сократить все университетское образование, даже если иногда хотелось бы, но путем работы над моментами, когда пациент был загнан в веру или принятие школы, от детского сада и дальше, множество перегруженных фактами умов могут опять стать быстрыми, чего не было раньше, так как факты будут переоценены умом автоматически на предмет сравнительной важности и не будут восприниматься по единообразной оценке, как в случае «официального образования».

«Не могу поверить» является изнурительным и ужасным кейсом для одитора, и он может обнаружить, что после двух‑трех таких кейсов он бодрой рысцой убегает от следующего. «Я не знаю» и «Я не уверен» не так сложны, как «Я не могу поверить». Призовым кейсом по трудности в Дианетике является кейс Младшего, названного именем отца или матери, который имеет не только перекрытую боль, эмоции, видео и соник риколы, но также «даб‑ин» вместо них на неправильной основе, с фабрикой лжи, работающей на всю катушку, кейс, который также не желает сотрудничать и называется «Не могу поверить».

Единообразная оценка замедляет принятие всех фактов кейсом «Не могу поверить». Любой кейс может иметь несколько фраз «Не могу поверить», но некоторые настолько аберрированы этой фразой, что они не верят не только в реальность, но и в свое собственное существование.

Ум имеет встроенный механизм сомнений, который, без вмешательства инграмм, быстро сортирует по значимости и, в зависимости от их веса, разрешает проблемы и приходит к заключениям. Рациональный ум применяет себя к имеющимся данным, сравнивает их с опытом, оценивает их вероятность и затем приписывает им сравнительную значимость в общей схеме вещей. Клир производит этот процесс с феноменальной скоростью. «Нормальным» требуется очень разное количество времени для этого, и их выводы будут скорее основываться на чьих‑то мнениях или будут сравниваться с авторитетами, чем соотноситься с личным опытом человека. Это фундаментальный эффект современного образования, которое, в основном не по своей вине и невзирая на все его усилия освободиться, все же вынуждено при отсутствии необходимого инструментария следовать догматично‑научным методам. Эти методы, вследствие заразности аберрации, сопротивляются всем стараниям заслуженных педагогов. Нормального учат, с одной стороны, верить, если он не хочет провалиться на экзамене; и с другой стороны, не верить, что является научной необходимостью: вере и неверию нельзя научить, их нужно лично анализировать. Если бы ум можно было сравнить с генералом, которого обслуживает штаб, можно обратить внимание на отдел разведки, который собирает факты, взвешивает их важность, формулирует оценку ситуации или делает выводы о ценности заключения. Подобно тому, как разведчик провалил бы задание, если бы получил письменный приказ ничему не верить, так же проигрывает ум, который подчиняется реактивной команде не верить. Конечно, военная организация проиграла бы любому врагу, если бы она имела, скажем, команду верить всему, – и проиграет человек с реактивным приказом верить всей информации в мире вокруг него.

Инграммы верить и не верить имеют разные проявления, и в то время, как нельзя сказать, что одна будет больше или меньше аберрировать, чем другая, ясно видно, что инграмма с неверием в большинстве случаев делает людей наименее общительными.

Неверие, конечно, бывает на разных уровнях. Существует, например, общественная инграмма неверия, которую поддерживает особый род литературы – столь же неискренней, сколь и неумной. Неискренность, стыд эмоциональной открытости, страх перед похвалой могут возникнуть из других источников, отличных от инграмм неверия, но инграмма неверия определенно присутствует в большинстве таких кейсов.

Когда одитор пытается проникнуть в крепкий кейс «Не могу поверить», он обнаружит, что на веру не принимается ни жизненный опыт, ни сам одитор, ни надежда на получение результатов; в таких случаях имеют место наиболее ненормальные и неразумные оскорбления и ссоры. Пациент может корчиться в самом настоящем змеином логове соматик, но не верить в то, что это с ним происходит.

Печальный и часто встречающийся факт: аберрированный человек имеет в своем инграммном банке определенный набор клише. Он будет повторять эти клише во всех случаях жизни, при любых обстоятельствах. Мать, имея свой собственный инграммный банк, и отец, имея свой, опять и опять говорят примерно одинаковые фразы. Это драматизации. Один из родителей мог иметь кейс «Я не знаю», готовый предшествовать всему, что он или она говорит. Это создает целую кучу фраз «Я не знаю» в инграммном банке, что сильно замедляет понимание. Тем же образом, «Ты должен верить!» или «Ты не можешь верить!» могут быть в инграммном банке сваленными в одну кучу. После того, как вы услышите несколько инграмм от пациента, вы уже знаете, что он имеет великое множество подобных инцидентов от того же источника. После того, как одитор послушает людей в инграммах пре‑клира на протяжении короткого времени, он уже довольно неплохо знает, чего ожидать от множества инграмм. Таким образом, любая фраза, скорее всего, будет в инграммном банке повторена много раз с различными соматиками и сопровождающими ощущениями. Если мать страдает от высокого давления, и оно еще больше повышено отцом – до степени очень значительного неудобства ребенка и до степени, которая будет причиной мигреней позже в его жизни – она скорее всего скажет: «Я не могу поверить, что ты так ко мне относишься». В личной жизни, видимо, ее было трудно убедить (никто не может убедить инграммы), поскольку муж к ней так относился примерно через каждые два дня на третий. И каждый третий день она повторяла: «Я не могу тебе поверить», или «Я не могу поверить, что ты мне это делаешь», или «Я не верю ни единому твоему слову», или что‑то в этом роде.

«Не могу поверить» скорее всего будет довольно враждебной командой, так как «Не могу поверить» обычно является разговором во враждебном тоне. «Ты должен мне верить» скорее будет умоляющей, ноющей инграммой. Команда «Верь в то, что я тебе говорю, черт бы тебя побрал» является настолько враждебной, насколько одитор вообще может ожидать.

Одитор, который находит кейс интенсивно и неразумно скептическим, должен ожидать в инграммном банке целую группу инграмм «Не могу поверить». Если у него пациент, который неспособен придерживаться своего личного мнения и, как флюгер, поворачиваемся по ветру каждого нового человека или цитирует авторитеты (все авторитеты легко принимаются реактивным умом за отца), он должен заподозрить, что в банке, кроме другого содержимого, есть в какой‑то форме инграмма с «Должен верить». Существует много показателей этого в обоих кейсах. Постоянной особенностью терапии является то, что «Не могу поверить» подозревает, что его данные неверны настолько, что он их постоянно, изменяет и инграммы, которые, в конце концов, имеют только по одному точному пакету содержимого, не будут должным образом сокращаться. «Должен верить» принимает каждую инграмму, о которой он слышит, за свою собственную, что приносит ему очень мало хорошего.

Однако не думайте, что каждый кейс имеет стандартные свойства. Язык состоит из множества слов и словесных комбинаций, и не редки аберрированные люди, у которых весь основной язык со всеми идиомами прочно присоединен к той или иной соматике. Кейсы обычно содержат фразы «Не могу поверить» и «Должен поверить» в одном и том же банке. Только когда эти фразы начинают перевешивать, человек себя ведет определенным образом. Когда этот определенный образ поведения подчиняется одному из этих классов команд, одитор смотрит в глаза человеку, который в лучшем случае имел очень несчастную жизнь. Но любой из этих двух кейсов может быть сделан клиром. Они все становятся клирами, даже Младшие.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: