БАШНЯ» — фантазия, написанная в ночь с пятницы на субботу под впечатлением от первого знакомства с музыкой Терентьева.

Иногда можно попробовать музыку на вкус. Но.,, втайне ото всех, где-нибудь в чулане. Ибо это запрещено в Башне, где все звуки прослу­шиваются через стены при помощи обычных жестяных кружек, где по этажам в плетеном из вьетнамского тростника лифте разъезжает сторож Куприянов (для башенного народа - просто Купер, но не Элис) и порет вымоченными в соленой воде розгами всех тех, кто смотрит MTV.

Башню строили еще при Иосифе Джугашвили-Сталине,которого после 1953 года принято считать Диктатором и Порождением Ада. Послушные воле прораба башнестроители согнули ее по флангам, пере­путав Север ~ с Западом, Юг — с Востоком, вырыли между флангами яму, облагородили ее фонтаном и спустили туда десяток таинственных золотых рыбок. Рыбки были перманентно пузатыми — умные ребятишки утверждали, что в рыбьих животах прячутся настоящие жемчужины,, по вечерам вылавливали несчастных обита­телей фонтана и неумело препарировали. Бездыханные, посеревшие от общения с вред­ным кислородом трупики с большим удоволь­ствием поедал драный черный кот Василий, дворовый сексуальный террорист. Оставши­еся в живых пучеглазые рыбки беззвучно от­крывали рты, пытаясь передать жителям Башни послание — message — об опасности, таящейся в строительстве будущей Винтовой лестницы-Штопора во втором подъезде.

В основании лестницы должны были лежать сны, мысли, желания, разочарования, поздравления и проклятия жителей Башни. При помо­щи этого странного сооружения молчаливые потомки Диктатора меч­тали приблизиться к Высшему Разуму и получить в награду за свою смелость координаты Вечности.

Дети довольно быстро покончили с рыбками, жемчужин в брюшках не нашли и принялись гонять и шпынять цыган, которые то и дело за­ходили во двор, введенные в заблуждение путаницей сторон света.

Цыганам надо было попасть на Юг, в царство мертвого песка, что-, бы закопать там 1 000 001 колоду карт Таро. Карты цыгане погрузили в берестяные короба с колесиками и повсюду таскали их за собой - часть колод погибла в брянских лесах, где за цыганами погнались сбе­жавшие из Беловежской пущи зубры, часть колод они побросали в костер, когда грянули в мае январские холода и разгулявшиеся было первые, опьяневшие от весны, бабочки примерзли к зеленым стеблям травы. Цыганские кони похрустывали их крыльями и никак не могли понять происхождения столь странного хрума.

Под покровом песков Долины Царей, согласно видению, явившемуся старому цыганскому барону Яшке, скрывается большущая, неизвестно­го науке вида, птица, то и дело заглатывающая свое собственное пра­вое крыло. Вокруг птицы-самоедки лежит, дескать, шифрованное изложение учения о Вселенной, в виде больших двадцати двух символичес­ких картин... Так вот, большое всегда притягивает малое! Эти двад­цать две картины отчаянно притягивали из Долины Царей свои разбросанные по всему миру копии, которые некогда были призваны нести лю­дям Знания Древних. Но, увы, такие знания были сложны и величественны, а люди — мелки и алчны. Эксперимент с обогащением умов не удался. Тень древнегреческого бога мудрости Тота приказала барону Яшке вернуть малое большому... Но тут построили чертову Башню, все стороны света смешались, цыгане все время ходили по кругу, старели и натыкались на двор с фонтаном по центру и на глумливых избалован­ных мармеладом и компьютерными приставками детишек.

Из окна за проказами повизгивающих от удовольствия детенышей наблюдала Лунная Графиня, вот уже более полувека прикованная к по­ходной раскладушке времен открытия союзниками Второго фронта. От рождения черные глаза графини ежеминутно меняли свой цвет: иногда они были зелеными, иногда совершенно белесыми, иногда свети­лись диковатым красным огнем, и в такие секунды она шептала до­машним: «Уберите веник! Сожгите веник!». Веник торопливо сжигали в центре кухни, вонища захлестывала квартиру, домашние блевали и падали в обморок. Графиня облегченно вздыхала и засыпала, умиротво­ренная...

Ко всем своим детям она умудрилась протянуть невидимые при днев­ном свете лунные ниточки, прочнее которых мог оказаться лишь канат, протянутый между жизнью и смертью. Когда дети хотели сделать ка­кой-нибудь шаг в незапланированную Графиней сторону, взлететь выше установленной для них Графиней высоты, опуститься на полюбившуюся им, а не ей, глубину в чащу кораллов, старуха моментально дергала за нить и принималась наматывать ее на кулак. Откуда только силы брались в этом изможденном долгим лежанием на ложе воспоминаний теле! Нечеловеческая мощь тянула плачущих детей домой, протаскивая по камням и степным колючкам, отчего на коленках, спинах и животах графских отпрысков появлялись царапины и кровоточащие раны. Они усаживались вокруг раскладушки, делали вид, что заботливо поправля­ют крахмаленые простыни, а сами утирали слезы бессилия и шептали: «Господи, когда же мы будем свободны?!». Для их освобождения сущест­вовало лишь одно условие — смерть Графини. И об этом знали все, даже сама Графиня. Но она жила, ибо питалась самой сытной пищей — Соб­ственным Духом Противоречия. Когда на экране показывали, какие по­хороны закатил ирландец Бона из группы U-2 своему старику — черные лимузины, горы белых лилий... — когда дети Графини услышали его слова: Надо беречь своих больных стариков», они вслух согласились с ним, по­тому что произнесенное слышала и их мучительница и зорко следила за реакцией своих пленников. Но в душе каждый из графских детей спросил ирландца: «А ты сам-то выносил дурно пахнущие горшки за своим отцом? Нет, это делали сиделки. А ты-то сам терпел его истерики? Нет это сиделки получали по лицу описанными твоим папашкой пеленками. А мог бы ты, красавец, спеть хотя бы одну ноту, если бы твой отец перехватил твое горло прочной лунной нитью, привязанной к его худой пти­чьей лапке?! И тянул бы, тянул, затягивал?».

Было сожжено 669 веников Графини, прежде чем великий строи­тельный проект удался, и тоталитарно-вызывающая Лестница-Штопор предстала перед изумленным взором обитателей Башни. Десятки ступеней со страшным скрипом сделали попытку ввинтиться в небо. Но лестница пошла не вверх, а начала ввинчиваться вниз, в землю. Левый и правый фланги Башни принялись медленно подниматься, а сама Башня — складываться, проваливаясь точно посередине. Цыган­ки, визжа, повисли в воздухе, ухватившись за вырванные с корнем из земли стояки газопровода, удерживаясь в воздушных потоках благо­даря своим многочисленным разноцветным юбкам и откупаясь от воспрянувших духом кровожадных ворон золотыми монистами... «Веник! Жгите веник!!!» — закричала Графиня, срываясь с раскладушки и раз­брасывая простыни. Так — случайно — она выпустила все лунные нити из своих рук.

И тут Башня с диким грохотом сложилась вдвое. Рухнула Башня.

Остался лишь фонтан с несколькими случайно выжившими золоты­ми рыбками, которых цыганки своровали и спрятали в карманы своих грязных фартуков. Глупые рыбки принялись трудолюбиво открывать рты, пытаясь все еще передать доверенный им message в пустоту.

Уцелели и здоровенные мраморные шары при въезде на территорию... Через несколько поколении освободившихся детей Графини эти шары украдут ночью ушлые голодные дядьки в телогрейках, а кладбищенские скульпторы изваяют из них двух плачущих ангелов. Ангелов под звуки похоронного оркестра, уставшего от ханжеского минора, установят на могилах бывшего сотрудника Комитета Башенной Безопасности, после крушения переквалифицировавшегося в профессора божественных откровений, и его тишайшей супруги безимени-и-фамилии, некогда работавшей на Центральное Управление Псевдоразумом по ту сторону Океана. После каждого дождя внучка-разведчица, ярая путинистка, будет находить у ног каждого ангела по трепещущей золотой рыбке — на губах у рыбки так и останется непрочитанным Спасительное для Башни Слово.

Но все-таки!

Сюжет №1

Иногда, когда слова отказываются складываться во фразы, я про­бую музыку на вкус. Эта сочиненная Полковником Терентьевым песня сначала показалась терпкой... Даже скулы свело, словно я съе­ла за один присест килограмм хурмы.

Прошло минут пятнадцать, и во рту остался привкус абрикосовых косточек — качественный ликер «Амаретто», не контрабандный, а «родной». Или - синильная кислота.

Видение мандрагоры, пускающей корни к центру Земли. Вслед за ним появляется тень Отшельника 9-й карты Таро, с тенью фонаря в те­ни руки. Отшельник слоняется по всем измерениям, после того как «арийцы» перестали исполнять песню во славу его на концертах, и в каждом измерении жалуется соответствующим мойрам на свою горькую судьбину. Одна мойра - в косухе с плеча Рыжебородого Эрика, вторая — в омоновском камуфляже, а третья — в чем мать родила. Загорает.

Вот Отшельник возникает на верхней ступени огромной, тяжелой винтовой лестницы с намертво впаянными в столбы красными рубинами. Рубины светятся, подобно глазам го­лодного волка... Нет, они мига­ют, словно огни идущего на по­садку корабля Пришельцев, ввинчивающегося в сердце джунглей мексиканского шта­та Чиапас. О таком корабле мне рассказал еще один мексиканец — субкоманданте Мар­кое, скрывающий свое лицо под черной маской повстанца и под­нявший тысячи аборигенов против президента страны, президента, чей героический облик четвертовали Зеркала Власти (см. Прило­жение 1).

Точно: не просто лестница, а спираль! Стальная спираль, тяжело и больно проникающая в сознание, - вот с чем ассоциировалась терентьевская мелодия. Становится трудно дышать, потолок опускает­ся все ниже и ниже, касается головы Отшельника, и его фонарь гас­нет. Вернее гаснет тень фонаря, зажженного даже днем...

- Может, получится что-нибудь о пришельце, чужом в нашем мире? — словно читает мои мысли Теря.

- Ага, «в краю древних предков я жил чужаком», — мрачно цити­рую я самое себя, тщетно пытаясь отделаться от видения лестницы-спирали.

Но заход в сторону темы пришельца я все-таки делаю, вспоминая фильм, где играл рок-персонаж по имени Дэвид Боуи, — «Человек, который упал с неба». Но, как всегда, получается перевертыш. Мы все — пришельцы. Мы приходим в этот мир по воле или против воли родителей или, как считают религиозные люди, по воле Господа Бо­га. Нас никто и не спрашивает, хотим ли мы лицезреть этот мир и жить в нем.

ПРИШЕЛЕЦ

Где-то там, в море звездных гамм,

А не на Земле,

Я должен был родиться.

Все не так:

Я в земных руках,

И вокруг меня -

В масках лица...

Эй!

Первый (ерик мой

Был мольбою о пощаде,

Самый первый крик мой

Был прощанием с мечтой,

В первом детском крике

Люди в масках слышат радость,

Но я крикнул сразу,

Что для Земли я чужой...

Снег свой меняет цвет,

На снегу мой след,

Я смотрю на небо,

Я пришелец...

Путь к звездам мне закрыт,

До какой поры -

Я не знаю, ноя верю, верю...

Сквозь меня каждый встречный взгляд,

А мои слова —

Для многих гарь и копоть.

Я живу... но во тьме ночной

Вдруг пронзит тоска

Сердце когтем...

Дай,

Дай мне право

Жить той жизнью, что мне снится!

Глотки льют неправду,

Что мир вокруг ~ другой.

Фарсом цепь трагедий

В этой жизни повторится...

Знаю, мне ответят:

Ты не пророк,

Ты чужой!».

Сюжет №2

МИФ О СИЗИФЕ

Вечно вверх,

На глазах у всех,

Позабыв про сон,

Катит древний камень.

Цель близка,

И тверда рука,

Но хвалебный хор

Петь не станет...

Нет!

Вниз по склону

Камень мчится вновь к подножью,

Следом — отрешенно –

Молча идет Сизиф.

Камень в наказанье

Вверх опять он двигать должен —

За то, что Смерть стреножил

И заковал в кандалы (один лишний слог).

Припев (не случился)

Речитатив:

Да, он Смерть победил, заковал в кандалы,

Все бойни, чумные угодья остались пусты,

А может быть, промышлял он разбоем...

Боги решили: он кары достоин,

В пространство без неба

Он катит свой камень,

Он катит свой камень,

Он катит свой камень...

Снова вверх -

На глазах у всех...

Для одних — смешон,

Для других он страшен.

Не лицо — лишь одно пятно.

И что задумал он -

Вряд ли скажет!

Ночь -

Лишь начало,

Солнца нет без этой тени,

В каждом звуке ветра

Спрятан огромный мир.

Если есть вершина

Для борьбы и покоренья,

Вверх без промедленья

Камень вновь

Катит

Сизиф...

В первоначальном варианте музыки, как и в случае со «Штилем», после 1-го припева было место для речитатива. Вы заметили, как ще­дры и великодушны музыканты до того, как появляются хотя бы первые наметки текста? До записи Полковник аж светился благоду­шием и щедростью.

- Здесь есть где тебе развернуться, — говорил Теря.

Я и «разворачивалась». Сейчас, произнося это слово, представ­ляю, как меня самое разворачивают в виде широкой ленты с метал­лическими шипами где-нибудь на шоссе, перед появлением автомобиля кого-нибудь из сочиняю­щих «арийцев». Маня отпадает. Он не сочиняет, он стучит.

В процессе придумывания новых и новых версий сюжетов для териной песни речитатив то удлинялся, то укорачивался, по­ка не сгинул вовсе.

«Сизиф» вызвал у «арийцев» необузданный приступ веселья, что еще раз свидетельствует об их абсолютном душевном здоровье - только полностью отрешен­ный от мира человек, маниакаль­но погруженный в глубины соб­ственного «я», не придет в бур­ный восторг, услышав такое имечко. Музыканты тут же пре­вратили этот мифический персонаж в главного героя нового альбома и с удовольствием рассказыва­ли журналистам о том, что новая работа целиком посвящена некое­му товарищу Сизифу и его подвигам. Так, песня, впоследствии став­шая «Тебе дадут знак», получила условное название «Сизиф на фронте» (когда звучала медленная часть, Кипелыч складывал руки в виде креста: дескать, все — капут чуваку! А Дуб радостно возвещал: «Погиб Сизиф!»), «Штиль» обозначался как «Сизиф на море», «Во­рон» — откликался на «Сизиф в Техасе», какая-то песня (Кипелов уже забыл) называлась «Сизиф идет за пивом». Самой смешной пес­ней казался будущий «Вампир» - первая строчка пелась от имени жены Сизифа и выглядела следующим образом: «Как-то раз пришла домой, там сидят Сизиф с Эзопом». На сохранившемся у меня вкла­дыше от кассеты, на которой были записаны «рыбы» песен, рукой, кажется, Дубинина зафиксированы — и «Сизиф медленный», и «По­следний Сизиф», и «Сизиф у Осборна (друга)»... (см. на стр. ХХ вкла­дыш к кассете, где кем-то из музыкантов АРИИ зафиксированы вышеперечисленные названия).

Сюжет №3

СТАРИК

Жаркий день -

Я иду к реке,

Чтобы лодку взять

И плыть к своей любимой.

Лодка ждет — и старик везет,

Все успев узнать,

Даже имя.

Но!..

Миг за мигом

Происходят превращенья,

День становится ночью,

И беззвучным — крик,

Берег скрыт туманом,

Лодка стынет без движенья,

Ветер воет по-волчьи,

(Мне) смотрит в глаза старик.

Речитатив:

У меня нет права переплыть эту реку,

Она разделяет два мира,

Мир мертвых и живых:

Во-первых, я жив,

Во-вторых, я дал старику совсем другую монету,

Он не должен — не должен - не должен -

Переправлять меня через Стикс!

Я жив!

Я дал другую монету,

Я жив!

В царство тьмы погрузились мы,

И старик сменил

Свой плащ на красно-черный,

Я клянусь в этой тьме ему,

Что сожгу мосты

В мир мой вздорный...

Но!..

Миг за мигом

Происходят превращенья,

Нас потоком выносит

К жарким небесам,

Тенью стал старик мой,

Я забыл все за мгновенье,

Но порой темной ночью

Вижу его глаза.

Принцип спиральности и в этом сюжете был соблюден. Старик-перевозчик был не просто молчаливым, угрюмым Хароном, соглас­но древней легенде перевозящим души мертвых в царство теней, а самим Хозяином. Вот что может привидеться в жаркий полдень че­ловеку, получившему прямой солнечный или тепловой удар. Весьма вероятно, что герой данного варианта возвращался к подружке, на­грузившись пивом «Старый мельник», с рок-фестиваля «Крылья», на который организаторы не приглашают «тяжелые» команды под благовидным предлогом: «неформат нам не нужен». И здесь возни­кают (попутно) соображения по поводу существования негласной цензуры в радио— и телеэфирах, а также мозгах наших граждан. Те­леэфир, правда, опустим; у «тяжелых» команд, включая АРИЮ, при­личных клипов никогда не было. Те же ролики, которые на сего­дняшний день (13 августа 2001 года) удалось снять «арийцам» в ре­жиме жабодушительной экономии, лично я приберегла бы исключи­тельно для домашнего просмотра в кругу захмелевших друзей.

С радио - другая история (идущая в ногу с кино и печатной продук­цией). История тотального опопсения, низведения слушателей до уровня жвачных животных, хамящих всем встречным-поперечным и бросающих друг в друга жестяными банками с напитком «Dew». Эпизо­дически случается редкий прорыв - у кого-то происходит нечто типа просветления. Но это просветление резко прикрывается из-за отсутст­вия финансирования. Единственным словом, которое скоро останется в обиходе получившихся в результате животинок, будет омерзительное «Bay!». А как славно, бывало, выражали мы свои восторги другими, ти­пично русскими словечками и словосочетаниями, из которых одним из наиболее удобопечатных можно считать «Усраться можно!». Это черто­во «Bay!» произносится по-разному, с различными эмоциональными оттенками, в зависимости от ситуации. Я чувствую, как внутри меня начинает развиваться неприятный вирус, и мой внутренний космопо­литизм практически без боя уступает душевный плацдарм национализ­му. Мне жаль то немногое русское, что еще у нас осталось, Сингапуризация страны вызывает во мне отвращение. Еще большее отвращение вызывают люди, охотно позволяющие производить над собой подоб­ные эксперименты и покупающиеся, как последний дебильный папуас, на все яркое и броское. Но разгрызенные по дури стеклянные бусы вы­зывают у папуасов кровохарканье.

- Вот ты и стал жвачным животным! — ласково говорит Хозяин, поглаживая фигурно выбритую макушку форматного слюнявого су­щества.

- Bay! - утвердительно-восхищенно восклицает существо, жму­рясь от удовольствия, наслаждаясь прикосновением к своему телу Командира Всеобщей Участи.

- А сейчас я загружу тебя чипсами, биг-магами, всякими какаш­ками, и дам запить все это жирное дерьмо «Спрайтом», — глумится Хозяин, на полную мощь врубая радио с ликующими в эфире оче­редными «Девочками», которые в свою очередь умеют промяукивать только полубранное «Хула-ла»...

- Bay! - мечтательно реагирует на непритязательные звуки суще­ство, и с его нижней губы свисает бесконечно мерзкая слюна...

Однако вернемся, как говорится, к яйцу.

Название реки, разделяющей мир мертвых и живых, — «Стикс» -удачно вписывается в музыкальную канву териного творения (кста­ти, во втором эшелоне играющих тяжелую музыку команд была та­кая группа STYX). Вообще-то, я имела в виду ту самую реку забве­ния, выпив воду из которой, человек напрочь забывает о том, кем он был при жизни и кто вообще он такой.

«Я дал старику не ту монету», — эти слова звучали в речитативе. По древнему обычаю, монету любого достоинства могли положить в рот умершему, чтобы он мог заплатить за доставку в мир иной. Ино­гда заботливые родственники просовывали деньгу между стиснуты­ми зубами усопшего.

Испуганный герой придуманного сюжета, судя по всему, всучил еще на берегу Старику-Дьяволу уже не имеющую хождения монету, и в опасный для своей жизни момент решил раскаяться в содеянном. Дьяволу-нумизмату на самом деле было все равно — богатства у него полно, а под перевозчика он замаскировался с одной-единственной целью: заполучить еще одну душу для бесценной коллекции.

Герой, видимо, все-таки глотнул водички из реки забвения, раз пытается поклясться Хозяину, что уничтожит мосты в тот мир, отку­да они опустились на дно... Практически он готов произнести так называемую «клятву ненависти», которую (по преданиям) дают все, кто лишь пригубил эту воду..

Сюжет «Старика» идеально подходил для съемок мини-триллера. Особенно живо я представляла себе, как неожиданно из осенней или зимней тьмы в окне постепенно высвечиваются два красноватых глаза. У многих довольно часто возникает ощущение, что за ними кто-то наблюдает. И совсем не обязательно этот кто-то - Циклоп (о нем поет Брюс Дикинсон, подразумевая контроль со стороны спец­служб)... Думаю, что на самом деле это Старик-перевозчик, раздумывающий о том, пришло ли время предложить смертному клиенту прогуляться... в один конец.

Но клип снят не был, да и текст послали если не ко всем чертям, то к Хозяину уж точно.

Сюжет №4

Этот вариант появился сразу, минут за 30: в мозгу щелкнуло, словно кто-то подключился к линии, и факс пошел. Хотя с первых же секунд было ясно, что «арийцы» такой текст в работу не возьмут, довольствуясь написанной раннее «Ангельской пылью».

В голове звучала музыка, серебристая спираль опять ввинчива­лась в трясину мирового болота. То и дело вспыхивали блуждающие болотные огоньки — то ли гнилушки так светились, то ли волчьи глаза...

ХИМИЧЕСКИЙ СОН

(ЗАПРЕДЕЛЬНЫЙ СОН)

Грязный мир,

Равнодушный мир,

Он совсем другой

В сказках или песнях.

Всем вокруг

Все равно, кто мы,

И какую боль

Носим в сердце...

Ты -

Ненавидишь

Эти двери и ступени,

Пыль ни цветах бумажных

И свое лицо.

Небо станет ближе,

Небо будет течь по венам,

Смех по стенам размажет

Твой химический сон.

Ты спешишь

Поскорей сгореть,

Смысла нет взрослеть,

Плодить себе подобных,

Тесно здесь,

Здесь — не жить, а тлеть,

Рыскать по земле

В стае злобной...

Я-

Выкликаю

Твое имя этой ночью,

Свечи упрямо гаснут

На окне моем,

Ветер взвыл по-волчьи.

Этот вой я понял сразу,

Путь назад не подскажет

Тебе твой химический сон...

Припев:

Свет, всюду яркий свет,

Но тебя здесь нет -

Ты уходишь

В сон свой, не прощаясь...

Снег, ты так любишь снег,

Но на щеке твоей

Этим утром белый снег не тает.

«Волчий вой ветра» (или «3 В») будет потом кочевать по вариан­там текстов. У меня весьма интересные отношения с волками. На­верное, в одной из прошлых жизней я была либо волчицей, либо волком, а может быть, у моего племени волк был тотемным живот­ным. Этот зверь везде и повсюду со мной, вернее его тень, его дыха­ние. Мне всегда хотелось иметь друга, который был бы похож на это­го зверюгу с серебристой шерстью... Да мимо, задрав хвосты, все больше шастают драные полоумные коты.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: