КОНТЕКСТНО-ВАРИАТИВНОЕ ЧЛЕНЕНИЕ ТЕКСТА-та­кое чередование форм изложения в тексте, при котором сопряже­ние содержательно-фактуальнойи содержательно-концептуальной

информации реализуется в последовательностях, перемежающихся в корпусе текста типов и форм речи: диалога и монолога; описа­ний, повествований и рассуждений; сообщений, справок, приме­чаний и т. д.

К.-в. ч. т. помогает, по мнению И.Р. Гальперина, воспринимать текстовую информацию, не утомляясь однообразием форм изло­жения, так как в каждой из них, возможно, заложена своя, особая способность воздействовать на характер восприятия. Еще одной при­чиной чередования форм изложения в тексте, по И.Р. Гальперину, являются закономерности познавательной деятельности человека, и в частности то, что в процессе осмысления текстовой информа­ции воспринятые человеком конкретные факты и явления дейст­вительности должны подвергаться обобщению и вновь воплощать­ся в конкретных образах, что и учитывается интуитивно или осоз­нанно авторами текстов.

Лит.: Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследова­ния. — М., 1981.

В. И. Мещеряков

КОНТРАЛЬТО (итал. contralto) — низкий женский певческий голос. Тембр голоса обычно густой, плотный. Наиболее характер­ный и выразительный регистр — грудной.

Верхние звуки у К. бывают иногда несколько резки. (См. также тип голоса.)

А.А. Князьков

КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ АБЗАЦА- предложе­ние, передающее главную мысль абзаца. Оно может существовать в абзаце наряду с тематическим предложением: «В воскресенье, двад­цать второго июня 1941 г., в Москве выдался жаркий, солнечный день (тематическое предложение). К полудню улицы опустели. Казалось, все население столицы с утрз устремилось в пригороды, ближе к природе — в лесную чащу, к берегам Москва-реки. И было что-то кощунственное в том, что в такой замечательный летний день гряну­ла война» (К. п.) (Б. Филиппов). Чаще концептуальные и тематиче-

94

крылатые слова

ские предложения выступают в абзацах раздельно, тем более что частотность К. п. существенно и объективно ниже частотности тема­тических предложений (чаще всего это отношения 1 к 7 или 1 к 5—7 или 1 к 7—9). Раздельное использование тематических и К. п. (при том, что способы распространения темы и главной мысли абзаца одни и те же) позволяет избежать конструктивного одно­образия и навязчивости одинаковых синтаксических структур.

Л ит.: Солганик Г.Я. Синтаксическая стилистика. — М., 1973.

В.Н. Мещеряков

КОНЦОВКА ТЕКСТА— заключительная часть текста, реали­зующая в совокупности с зачином такой категориальный (т. е. су­щественный и, следовательно, обязательный) признак текста, как отдельность. В соответствии с задачами автора и содержанием тек­ста К. т. реализуется в одной из следующих функций: подытожива­ние (перечисление основных вопросов, затронутых в тексте, или этапов рассуждения в процессе осмысления предмета обсуждения, тем и подтем текста), обобщение, общая оценка предмета обсуж­дения, или в таких видах, как ответ на заключительный вопрос, проблемный вопрос, прогноз, пожелания, призывы и некоторые другие.

Лит.: Гальперин И.Р. Текст как предмет лингвистического исследо­вания. — М., 1983.

О.Н. Волкова

КРЫЛАТЫЕ СЛОВА— устойчивые, афористические, обыч­но образные выражения, вошедшие во всеобщее употребление из определенного фольклорно-литературного, публицистического или научного источника или на их основе (меткие изречения вы­дающихся общественных деятелей, цитаты из произведений ху­дожественной литературы и т. д.) и получившие широкое распро­странение благодаря присущей им выразительности. «Быть или не быть — вот в чем вопрос» (В. Шекспир); «Свежо предание, а ве­рится с трудом» (А. Грибоедов); «А ларчик просто открывался» (И. Крылов); «Мечты, мечты, где ваша сладость» (А. Пушкин); «Безумству храбрых поем мы песню» (М. Горький). Некоторые уче­ные в разряд К. с. включают также названия исторических и ми­фологических событий и реалий, получившие переносное значе­ние, личные имена исторических, мифологических и литератур­ных персонажей {Аполлон, Венера, Дон Кихот, Хлестаков, Чичиков, Вертер, Корчагин и др.). Выражение К. с. восходит к Гомеру, а в качестве термина для обозначения определенных языковых явле-

95

крылатые слова

ний впервые было использовано в книге «Крылатые слова» (1864) немецким ученым Г. Бюхманом, который подразумевал под ними все виды слов, словосочетаний и выражений, имеющие опреде­ленный источник и распространение в речи.

Несмотря на различный характер своего происхождения и раз­нородность структуры (среди них могут быть отдельные слова, сло­восочетания, простые и сложные предложения), все они исполь­зуются в качестве переносно-обобщенных характеристик социаль­ных, общественных, психологических и бытовых явлений. Каждое К. с. имеет свою семантику, обладает историей развития значений, на каждом слове лежит отпечаток индивидуального или коллек­тивного авторства.

Основной состав К. с. современного русского литературного языка складывался в течение второй половины XVIII в. — начала XX в. Их подавляющее большинство заимствовано из произведений клас­сической литературы русской, западноевропейской, античной, из Библии и мифологических преданий.

Одни из них — это застывшие речения, цитирующиеся в неиз­менном виде. Это такие К. с, как «Все течет, все изменяется», вос­ходящее к греческому философу-математику Гераклиту из Эфеса, «Врачу, исцелися сам», восходящее к библейскому тексту, «Все смешалось в доме Облонских» — цитата из романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина», «Любви все возрасты покорны» — афоризм из «Евгения Онегина» А.С. Пушкина.

Другие К. с. не являются цитатами, а представляют речения, концентрирующие в своем составе смысл какого-либо образа или произведения (например: блоху подковать, созданное на основе рас­сказа Н. С. Лескова «Левша»). Образ бесплодного мечтателя и про­жектера Манилова из «Мертвых душ» Н.В. Гоголя служит основой для появления серии выражений: маниловские идеи, маниловские меч­тания, маниловские фантазии.

Иные речения, устойчивые по смыслу, допускают создание в речи различных перифраз, замену того или иного компонента. На­пример, цитата из трагедии В. Шекспира «Ричард III» в переводе актера Я. Г. Брянского «Коня, полцарства за коня!» перерабатыва­ется А.П. Чеховым в повести «Три года» в «Полцарства за стакан чаю!»; Д.Н. Маминым-Сибиряком переделывается в романе «Чер­ты из жизни Пепко» в «Эх, кабы горчицы, немножко горчицы! Полцарства за горчицу!» и т. д.

Чем обобщеннее значение К. с, тем больше возможностей воз­никает для его использования в речи, тем меньше в нем сохраня­ется оттенков, связывающих его с представлениями об авторе, об эпохе, породившей это речение. Только начитанность, специаль­ные историко-литературные и историко-лингвистические разыска-

96

культура речи

ния дают возможность назвать текст, послуживший источником устойчивого речения, или выяснить автора К. с: дубина народной войны, четверть лошади, зарыть талант в землю, жалкие слова, зави­ральные идеи, казенный пирог, квасной патриотизм, кисейная барышня, отделять овец от козлищ, притча во языцех и т. д.

Фонд К. с. исторически изменяется, однако в русском языке существует определенный устойчивый массив К. с, связанных с русским фольклором, античной литературой, памятниками хри­стианской литературы и произведениями русских и западноевро­пейских авторов. Среди них основную группу составляют выраже­ния из произведений И.А. Крылова, А.С. Грибоедова, А.С. Пушки­на, М. Горького, В.В. Маяковского, И.Ильфа и Е.Петрова. На некоторое (обычно довольно короткое) время в состав К. с. могут попадать выражения, источником которых являются средства мас­совой информации (печать, радио, кино, телевидение).

Лит.: Афонькин Ю. Н. Русско-немецкий словарь крылатых слов. — М.; Лейпциг, 1985; Ашукин КС, Ашукина М.Г. Крылатые слова: Литера­турные цитаты. Образные выражения. — 4-е изд. — М., 1968; Бабкин AM. Русская фразеология, ее развитие и источники. — Л., 1970; Бабкин И.А., Шендецов В.В. Словарь иноязычных выражений и слов. — 2-е изд., пере-раб. и доп. — Т. 1—2. — Л., 1981—1987; Михельсон М.И. Русская мысль и речь. Свое и чужое: Опыт русской фразеологии: Сб. образных слов и ино­сказаний. — Т. 1—2. — СПб., 1902—1903; Ожегов СИ. О крылатых словах (По поводу книги Н.С. и М.Г. Ашукиных «Крылатые слова») // Лексико­логия. Лексикография. Культура речи. — М., 1974; Петров В.К. Вопросы образования крылатых выражений в русском языке // Проблемы русского фразообразования. — Тула, 1973; Ройзензон Л.И. Лекции по общей и рус­ской фразеологии. — Самарканд, 1973; Смирницкий А.И. Лексикология ан­глийского языка. — М., 1956; Уолш И.А., Берков В.П. Русско-английский словарь крылатых слов. — М., 1984; Фелицына В.П., Прохоров Ю.Е. Русские пословицы, поговорки и крылатые выражения: Лингвострановедческий словарь. — М., 1979; Шварцкопф Б.С. О параметрах лексикографического описания крылатых выражений современного русского литературного язы­ка // Сочетание лингвистической и внелингвистической информации в ав­томатическом словаре. — Ереван, 1987.

Л.Е. Тумина

КУЛЬТУРА РЕЧИ — 1) это такой выбор и такая организация языковых средств, которые в определенной ситуации общения при соблюдении современных языковых норм и этики общения позво­ляют обеспечить наибольший эффект в достижении поставленных коммуникативных задач (Е.Н. Ширяев); 2) раздел языкознания, исследующий проблемы нормализации (см. языковая норма) и оп-

лабиализация

тимизации общения. К. р. учителя — предмет гуманитарного обще­культурного плана. Одна из центральных идей курса К. р. учителя-взаимосвязь понятий: культура — культурный человек — культура речи — культура профессионального (педагогического) общения. К. р. — понятие многозначное, оно включает в себя две ступени освоения литературного языка: правильность речи, т. е. владение нор­мами устного и письменного литературного языка (правилами про­изношения, ударения, словоупотребления, лексики, грамматики, стилистики), я речевое мастерство, т. е. не только следование нор­мам литературного языка, но и умение выбирать из сосуществую­щих вариантов наиболее точный в смысловом отношении, стили­стически и ситуативно уместный, выразительный и т. п. Высокая К. р. предполагает высокую общую культуру человека, культуру мышления, сознательную любовь к языку.

Лит.: Головин Б.Н. Как говорить правильно. — 3-е изд. — М., 1988; Его же. Основы культуры речи. — 2-е изд. — М., 1988; Ладыженская ТА. Живое слово: Устная речь как средство и предмет обучения. — М., 1986; Сквор­цов Л.И. Культура речи // ЛЭС. — М., 1991; Его же. Теоретические основы культуры речи. — М., 1980; Ширяев Е.Н. Что такое культура речи //Русская речь. - 1991 - № 4,5.

Л.Е. Ту мина

Л

ЛАБИАЛИЗАЦИЯ (от лат. labialis — губной) — огубление, ар­тикуляция звуков, при которой губы вытягиваются вперед и при­нимают форму круглого отверстия (так называемый тюбаж). Л. ве­дет к изменению тембра гласных: лабиализированные гласные на слух кажутся ниже нелабиализированных, голос как бы округляет­ся, «темнеет», становится глуше и мягче. Из этого следует, что Л. может быть использована для коррекции чрезмерно резкого, крик­ливого голоса, а также в тех случаях, когда нужно снять напряже­ние с голосовых складок. Кроме того, иногда Л. помогает адаптиро­вать голос к неблагоприятным акустическим условиям, например в сильно заглушённом помещении, где поверхности стен, пола, потолка поглощают большую часть звуковой энергии.

Лит.: Зиндер Л.Р. Общая фонетика. — М., 1979; Касаткин Л.Л. и др. Краткий справочник по современному русскому языку. — М., 1991; Юс-сон Р. Певческий голос. — М., 1974.

А.А. Князьков 98

лекция

ЛЕКЦИЯ (лат. lectio — чтение) — цельнооформленное речевое произведение публичной адресованное™ на научные темы, обла­дающее устойчивыми, повторяющимися и воспроизводимыми при­знаками, общезначимыми для носителей языка. Основное соци­альное назначение Л. — служить проводником информации — по­зволяет ей выполнять главную функцию языкового общения — информативную. Большинство исследователей рассматривает Л. как один из жанров устной научной речи. В зависимости от уровня ин­формативности коллективного адресата различают Л. собственно-научные, учебные и научно-популярные, адресованные соответст­венно специалистам, учащимся и неспециалистам. Специфика ауди­тории определяет и степень популярности изложения информации. В процессе Л. отправитель и коллективный получатель речи вступа­ют в контактное (визуальное), непосредованное (без участия по­средника), публичное общение, в котором лектор выполняет роль коммуникативного лидера в силу своего социального и коммуни­кативного статуса. Для Л. характерно стремление к непринужден­ности общения, облегчающей взаимопонимание участников рече­вого акта.

Экстралингвистическая заданность жанра предопределяет лин­гвистическую природу Л. Интеллектуализированный характер со­держания, публичный характер протекания речевого акта, комму­никативная интенция, односторонняя направленность речи от ад­ресата к адресату определяют ее по преимуществу монологический характер.

Л. — развернутый подготовленный монолог, при котором сме­ны речевых ролей, как правило, не происходит. Монологическая речь, однако, в некоторых случаях может переходить в скрытую форму диалогической речи, что обусловлено необходимостью ус­тановления контакта с аудиторией.

Наиболее важным жанрообразующим фактором является уст­ная форма реализации текста Л. Линейно разворачиваясь в физиче­ском времени, она создается в момент произнесения, это речь зву­чащая, необратимая, допускающая вследствие этого правку по хо­ду выступления, словесную импровизацию. Нормативными для лекционной речи считаются явления, возникающие при спонтан­ной реализации замысла вербальными средствами (самокоррекция, ассоциативные отступления, намеренные повторы, заполнение пауз средствами, лишенными информативной значимости, и др.), обес­печивающие непрерывность речевого акта и придающие речи, на­ряду с ритмико-динамическим членением речевого потока, рас­считанным на устное восприятие, живой разговорный интонаци­онный рисунок. Фактор устности объясняет значительную опору говорящего на паралингвистические средства (интонация, мими-

99

лингвистическая прагматика (лингвопрагматика, прагмалингвистика)

ческое и пантомимическое сопровождение речи). Устная форма пре­зентации в комбинации с другими языковыми и внеязыковыми факторами определяет состав языковых средств в Л.: общелитера­турных, стилевых и специфических для данной речи. Чертой Л., отличающей ее от других жанров устной научной речи (например, доклада), является сознательная установка на использование гово­рящим средств диалогизации, социативных (контактоустанавлива-ющих) средств, средств привлечения и поддержания внимания, средств популяризации. Лектор прибегает к тем средствам литера­турного языка, которые способны адекватно реализовать его ком­муникативное намерение. Устная публичная речь (и ее частный жанр — Л.), лишь в последние годы став объектом анализа лингви­стов, нуждается в дальнейшем исследовании.

Лит.: Современная русская научная речь / Под ред. О.А. Лаптевой. — Красноярск, 1985.

Э.В. Хлебникова

ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПРАГМАТИКА (ЛИНГВОПРАГМА­ТИКА, ПРАГМАЛИНГВИСТИКА) (греч. pragma - дело, дейст­вие; род. п. pragmatos — дело, действие) — область языкознания, изучающая функционирование языковых знаков в речи в аспекте отношения «знак — пользователь знака». Теоретические основа­ния Л. п. были заложены к 60-м гг. XX в. трудами лингвистов-фило­софов Оксфордской школы (Б. Рассел, Дж. Остин, X. Грайс, Дж. Серл); книга последнего — «Речевые акты. Очерк философии языка» — появилась в 1969 г. и стала важным этапом развития прагматической теории. К 60—70-м гг. нашего века для станов­ления Л. п. как науки о языке в его живом функционировании возникли объективные предпосылки — возможность легко полу­чать, хранить и анализировать магнитофонные и видеозаписи ре­чевого общения.

Цель Л. п. — «изучение языка в контексте» — социальном, ситуа­тивном и т. д., т. е. исследование языка как средства коммуникации. В настоящее время границы прагматической теории и практики еще не вполне определились и остаются довольно размытыми, что отражает, впрочем, тесное взаимодействие Л. п. с такими областями гуманитар­ного (и собственно лингвистического) знания, как теория речевых актов, дискурс-анализ, а также социо-, этно- и психолингвистика, антропология и др. Свой первоначальный понятийный багаж Л. п. по­лучила в наследство от классической риторики, вследствие чего праг­матику и неориторику в их многообразных проявлениях трудно отде­лить друг от друга. В данном издании сделана попытка представить некоторые основные понятия бурно развивающейся в последние го-

100

литота

ды Л. п. в связи с проблемами педагогического речевого общения (см.: речевой акт, интенция говорящего, импликатура и пр.).

Л ит.: Клаус Г. Сила слова. — М., 1967; Лингвистическая прагмати­ка// НЗЛ.— Вып. 16. — М., 1985; Теория речевых актов.// ЮЛ.— Вып. 17. — М., 1986; Языковая деятельность в аспекте лингвистической праг­матики. — М., 1984.

А. К. Михальская

ЛИТОТА (от греч. litotes — простота, худоба) — троп (см. тропы) слова, употребляющийся в двух значениях: 1) троп, близкий к эмфазе либо иронии и выражающийся путем двойного отрицания (отрицания противоположного), например: небезызвестный тип; 2) троп, представляющий собой нарочитое преуменьшение свойств или размеров объекта, процесса или явления. Например: лилипуты (жители Лилипутам и острова Блефуску) Дж. Свифта, мальчик с пальчик Ш. Перро, Незнайка и его друзья Н.Н. Носова.

В качестве основания для создания Л. могут выступать: 1) про­тяженность, размер; например: «Мой Марихен так уж мал, так уж мал, что из крыльев комаришки сделал две себе манишки и в крахмал» (К. Аксаков. Мой Марихен); 2) объем, вес; например: «Ты бродила по опушке леса — Девушка без крови и без веса» (И. Северянин. Поэза лесной опушки); 3) длительность времени; например: «Кто знает русскую деревню, знает о словах, образо­ванных на час и живущих веком мотылька» (В. Хлебников. Курган Святогора); 4) количество; например: «Есть также поэты и поэтес­сы, кои обходятся всего лишь дюжиной слов и тщатся выразить ими все свои мысли. Оных повелеваем снабдить еще полсотней слов в виде единовременного пособия... дабы они словами сими поль­зовались неукоснительно под страхом прослыть глупцами и остаться непонятыми» (Л. де Гевара. Хромой бес); 5) скорость; например: автомобиль, ползущий как черепаха.

В качестве средств представления Л. могут использоваться: 1) сравнение, например: «Воздух меркнет, становится солнца зра­чок как грановитая сердцевина» (Н. Гумилев. Сахара); 2) метафо­ра, например Дюймовочка у X. К. Андерсена; 3) эпитет, например мышиная возня.

Л. весьма часто встречается при использовании такого тропа, как ирония. Не случайно она используется тогда, когда нужно по­больше задеть оппонента, показав тщетность его намерений: «Или всю Русскую землю, как птицу, рукой своей возьмешь? Или раз­давишь нас, как мошку...?» (Иоанн Грозный. Послание польскому королю Стефану Баторию 1579 г.).

Л. широко используется в аллегориях, притчах, сказках. На-

101

логичность речи

пример: «Вдруг из самых угольков вынырнула девчонка махонь­кая. Вроде кукленки — не больше ладошки — а живая... Поглядела девчонка веселыми глазками, блеснула зубенками, подбочени­лась, платочком махнула и пошла плясать... Потом от дедко Ефи­ма узнали, что это Огневушка-Поскакушка приходила» (П. Бажов. Огневушка- Поскакушка).

Л. во втором значении традиционно считается тропом, проти­воположным гиперболе, хотя, строго говоря, таковым на самом деле является мейосис (от греч. meiosis — уменьшение, убавление), например выражения типа вам это обойдется в копеечку, разрешите зайти на минуточку и т. д.

Некоторые исследователи, в том числе и М.В. Ломоносов, рас­сматривают Л. в качестве гиперболы (ослабленный вариант).

Лит.: Квятковский А. Поэтический словарь. — М., 1966; Корольков В.И. Литота // Краткая литературная энциклопедия. — М., 1967. — Т. 4; Скреб-нев Ю.М. Литота // Русский язык: Энциклопедия. — М., 1979; Скребнев Ю.М. Мейозис // Там же.

М.И. Панов

ЛОГИЧНОСТЬ РЕЧИ— коммуникативное качество речи, которое возникает на основе соотношения речь—мышление. Л.р. связана со смысловой и синтаксической организацией как вы­сказывания, так и текста. Для достижения Л.р. следует добиться смысловой непротиворечивости высказываний в целом тексте. Различают два вида Л. р.: логичность предметную и логичность понятийную. Предметная Л.р. состоит в соответствии смысловых связей и отношений единицы языка в речи связям и отношени­ям предметов и явлений в реальной действительности. Понятий­ная Л.р. есть отражение структуры мысли и ее развития в семан­тических связях элементов языка в речи. Предметная и понятий­ная Л.р. существуют в тесном взаимодействии, но в разных типах и формах речи может актуализироваться одна из них. Известно, что существует два основных способа познания — индукция и дедукция. Индукция состоит в движении от частного к общему, «от живого созерцания к абстрактному мышлению». Дедукция идет от абстрактного к конкретному. Индукция и дедукция су­ществуют и как методы логической организации излагаемого ма­териала для сообщения результатов познания. Познанное индук­тивно может быть изложено с помощью дедукции и наоборот. Существуют и другие проявления расхождения предметной и по­нятийной Л.р. Мысль наша может иметь своими объектами не только реальные предметы, явления действительности и их свой­ства, но и сами понятия. Речевая реализация такой мысли не

102

логичность речи

прямо соотнесена с «логикой» предметного мира, и можно го­ворить лишь о логичности понятийной. Существуют формы ре­чи, где предметная Л.р. устранена сознательно — сказки, произ­ведения художественной фантастики и другие формы художест­венного словесного творчества. Но понятийная Л.р. как отражение структуры мысли и ее развития в семантических связях элемен­тов речи должна присутствовать и здесь.

Условия Л. р. могут быть экстралингвистические и собственно лингвистические. Первое условие — экстралингвистическое: ов­ладение логикой рассуждения. Второе условие — собственно лин­гвистическое: знание языковых средств, способствующих орга­низации смысловой связанности и непротиворечивости элемен­тов речевой структуры. Это второе условие действует на уровне речи и может быть обозначено как овладение логикой изложения. Логика изложения отличается от логики познания отчетливой ори­ентацией на собеседника, на ситуацию речи. Соблюдение или на­рушение логики изложения сказывается на понимании речи слу­шателем или читателем. Конкретные лингвистические условия Л.р. — в первую очередь синтаксические. Причем одни из них дей­ствуют на пространстве одного высказывания, другие — в преде­лах более сложного объединения высказываний (сложное целое), третьи — могут быть обнаружены лишь в целом тексте. Условия Л.р. на уровне высказывания: а) непротиворечивое сочетание од­ного слова с другим; б) правильный порядок слов; в) такие сред­ства выражения и поддержания Л.р., как служебные слова (пред­логи, союзы, частицы), вводные слова и словосочетания (следо­вательно, итак, значит, во-первых, во-вторых, главное, иначе говоря и др.). Служебные слова и слова вводные служат средством выраже­ния логичности и на уровне отдельного высказывания, и на уровне связного текста. Условия Л.р. на уровне связного текста: а) обоз­начение переходов от одной мысли к другой. Необозначенность переходов от одного сообщения к другому может привести к пря­мому комическому эффекту; б) членение текста на абзацы; в) вы­бор синтаксических структур, адекватных характеру выражаемого содержания; нарушать Л.р. могут как неоправданное дробление мысли (через выражение ее преимущественно простыми предло­жениями), так и ее излишняя усложненность (немотивированное стягивание в одно сложное предложение группы законченных предложений); г) Л.р. на уровне целого текста (а не его частей) зависит от его композиции, от метода организации излагаемого содержания.

Лит.: Головин Б.Н. Основы культуры речи. — М., 1980.

Л.Е. Ту мина 103

мелодика

м

МЕЛОДИКА (от греч. melodikos — мелодический, песенный) — изменение высоты голосового тона в речи, чередование высоких и низких тонов.

Хотя М. выступает как один из компонентов интонации, их отож­дествление неправомерно, ибо в интонационной структуре суще­ственны и другие слагаемые — паузы, темп и т. д.

М. отличается от музыкальной мелодики: во-первых, речевые тоны скользящие, у них нет тональной определенности, а музы­кальные — зафиксированы на строго определенной высоте; во-вто­рых, в речи отсутствует фиксированная длительность, характер­ная, например, для вокальной музыки.

Лит.: Зиндер Л.Р. Общая фонетика. — М., 1979; Маслов Ю.С. Введе­ние в языкознание. — М., 1987; Торсуева И.Г. Мелодика речи // ЛЭС. — М., 1990.

А.А. Князьков

МЕТАСООБЩЕНИЕ — термин, употребляющийся в двух ос­новных значениях. Первое — для разграничения буквального значе­ния высказывания, основанного на семантике входящих в него эле­ментов, выраженных вербально (словесно), и актуального (комму­никативного) значения высказывания, вытекающего из контекста ситуации, речевого контекста, передающегося и с помощью не­вербальных средств (акустики речи, кинесики — жестов, мимики и т. п.). Коммуникативное значение высказывания и называют М. Например, фраза Я плохо себя чувствую с буквальным значением «Я нездоров» может передавать с помощью указанных выше средств и большое разнообразие метасообшений, скажем, в ситуации, когда к вам пришел незваный гость (1) — Я занят), или когда вам при­шлось ходить по магазинам, а супруг не помог (2) — Ты меня не любишь и не заботишься обо мне), или в ситуации после ссоры (3) — Не хочу с тобой разговаривать, я обижен) и т. п. Основная цель говорящего во многих случаях— все же выразить словесно (вербализовать) то, что он хочет донести до слушателя (понятий­ная, или когнитивная функция; Чейф, 1985), но, создавая выска­зывание, говорящий всегда вынужден выбирать ту или иную фор­му выражения, и этот выбор дает слушателю информацию о гово­рящем — что он за человек, как он относится к собеседнику, предмету речи и пр. Давно известно, например, риторическое пра­вило — мы слышим не речь, а человека, который говорит. Таким образом, в систему значений, выражаемых в М., включается также

104

метафора

и информация о говорящем, о слушающем, об отношениях между ними, об отношении говорящего к предмету речи и другим аспек­там речевой ситуации (Бейтсон, 1972). Значит, М. служит для кос­венной (непрямой) передачи информации. Косвенное информи­рование имеет и свои плюсы, и свои минусы: М. может быть не­правильно истолковано (а иногда и вовсе не замечено адресатом). Сложности, возникающие при общении, случаи нарушения по­нимания часто возникают именно из-за неверной интерпретации полученных М. Известно, что женщины более «чувствительны» к М., более искусны в метакоммуникации, чем мужчины: они легче и правильней интерпретируют М. и склонны широко употреблять их, жить в стихии непрямого информирования. Различия между мужчинами и женщинами в их отношении к метакоммуникации обусловливают многие случаи нарушения понимания между ними. Второе значение термина — «сообщение о сообщении». Термин М. употребляется в этом случае для обозначения высказываний, целью которых является описание текущего речевого общения — его хода, тематики, характера. Так, в педагогическом дискурсе вы­деляют так называемые «фокусные» единицы — элементы дискур­са, которые используются учителем для фокусирования внимания слушающих (учеников) на тематической организации речевого об­щения; эти фокусные единицы представляют собой М., например: Так. Хорошо. Переходим к следующей теме. Это — моллюски. Снача­ла поговорим о том, каково строение моллюска, затем — о разнообра­зии их форм; далее обратимся к особенностям их питания. Такие М. совершенно необходимы, так как они формируют у слушателя со­ответствующие ожидания (экспектации), дают ориентиры для ин­терпретации сообщаемого, а следовательно, облегчают работу. Об обязательности М. в публичной речи, мастерстве их использования говорят важнейшие правила подготовки и ведения ораторского вы­ступления.

Лит.: Bateson G. Steps to an Ecology of Mind. — N.-Y., 1972; Sinclair J., Coulthard i?. Towards an Analysis of Discourse. — L., 1975; Tannen D. That's not What I Meant. — L., 1988.

А. К. Михалъская

МЕТАФОРА (от греч. metaphora — перенос) — троп (см. тропы) слова, заключающийся в перенесении свойств одного объекта, про­цесса или явления на другой по принципу их сходства в каком-нибудь отношении или по контрасту. Аристотель в «Поэтике» отме­чал, что М. — это «несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии». Из четырех родов М., писал Аристотель, в «Риторике» наибольшего

105

Метафора

внимания заслуживают М., основанные на аналогии, например: «Пе-рикл говорил о погибшем на войне юношестве как уничтожении весны среди времен года». Особенно сильной считает Аристотель М. действия, т. е. такую, где аналогия основана на представлении нео­душевленного одушевленным, изображающим все движущимся и живущим. И образцом использования таких М. Аристотель считает Гомера: «Горькое жало стрелы... назад отскочило от меди. Острая стрела понеслась в гущу врагов, до намеченной жадная жертвы» (Илиада). А вот как при помощи М. действия Б.Л. Пастернак создает образ тучи: «Когда огромная лиловая туча, встав на краю дороги, застави­ла умолкнуть и кузнечиков, знойно трещавших в траве, а в лагерях вздохнули и оттрепетали барабаны, у земли потемнело в глазах и на свете не стало жизни... Туча окинула взглядом низкие запекшиеся жнивья. Они стлались до самого горизонта. Туча легко вскинулась на дыбы. Они простирались и дальше, за самые лагеря. Туча опустилась на передние ноги и, плавно перейдя через дорогу, бесшумно по­ползла вдоль четвертого рельса разъезда» (Воздушные пути).

При создании М., согласно Квинтилиану (компендиум «Двенад­цать книг риторических наставлений»), наиболее типичными будут следующие четыре случая: 1) замена (перенос свойства) одного оду­шевленного предмета другим одушевленным (сегодня можно гово­рить о переносе свойства от живого к живому, ибо у греков и римлян одушевленными считались только люди). Например: «Лошади были — не лошади, тигры» (Е. Замятин. Русь); морж «...вскатывается снова на помост, на его жирном могучем теле показывается усатая, щетини­стая, с гладким лбом голова Ницше» (В. Хлебников. Зверинец); 2) один неодушевленный предмет заменяется (происходит перенос свой­ства) другим неодушевленным. Например: «В тумане пустынном клу­бится река» (А. Пушкин. Окно); «Над ним луч солнца золотой» (М. Лермонтов. Парус); «С деревьев ржавый лист валился» (Ф. Тютчев. Н.И. Кролю); «Кипящее море под нами» (песня «Варяг»); 3) замена (пере­нос свойства) неодушевленного предмета одушевленным. Например: «Слово — величайший владыка: видом малое и незаметное, а дела творит чудесные — может страх прекратить и печаль отвратить, вы­звать радость, усилить жалость» (Горгий. Похвала Елене); «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит» (М. Лермонтов. Выхожу один я на дорогу...); «Расплачется в воротах заржавленный засов» (А. Белый. Шут); «Коломна светлая, сестру — Рязань обняв, в заплаканной Оке босые ноги мочит» (Н. Клюев. Разруха); «Продрогли липы до костей» (Н.Клюев. Продрогли липы до костей...); 4) замена (перенос свойства) одушевленного предмета неодушевленным. На­пример: «Крепкое сердце» (т.е. скупое, жестокое) — говорит офицер о ростовщике Санхуэло (Р. Лесаж. Похождения Жиля Бласа из Сан-тильяны); «Софисты— ядовитая поросль, присосавшаяся к здоро-

106

Метафора

вым растениям, цикута в девственном лесу» (В. Гюго. Отверженные); «Софисты — пышные, великолепные цветы богатого греческого ду­ха» (А. Герцен. Письма об изучении природы).

Аристотель в «Риторике» подчеркивал, что М. «в высокой сте­пени обладает ясностью, приятностью и приметою новизны». Имен­но М., считал он, наряду с общеупотребительными словами родно­го языка, являются единственным материалом, полезным для сти­ля прозаической речи. М. очень близка к сравнению, но между ними существует и различие. М. — это троп риторики, перенесение свойств одного предмета или явления на другой по принципу их сходства в каком-либо отношении, а сравнение — это логический прием, сходный с определением понятия, образное выражение, в котором изображаемое явление уподобляется другому. Обычно срав­нение выражается при помощи слов как, подобно, словно. М., в отли­чие от сравнения, обладает большей экспрессией. Средства языка позволяют разделить сравнение и М. совершенно строго. Это сдела­но еще в «Риторике» Аристотеля. Вот сравнения И. Анненского в «Трилистнике соблазна»: «Веселый день горит... Среди сомлевших трав все маки пятнами — как жадное бессилье, как губы, полные соблазна и отрав, как алых бабочек развернутые крылья». Их легко превратить в метафору: Маки — алых бабочек развернутые крылья. Деметрий в работе «О стиле» рассматривал еще один аспект взаи­моотношений М. и сравнения. Если М., писал он, кажется слиш­ком опасной, то ее легко превратить в сравнение, вставив как бы, и тогда впечатление рискованности, свойственное М., ослабнет.

В трактатах риторов, в трудах специалистов в области поэтики и стилистики больше всего внимания уделено самим М. Употреби-тельнейшим и красивейшим из тропов риторики называл ее Квинтилиан. Она является, считал римский ритор, чем-то врожден­ным и даже у полных невежд вырывается нередко самым естествен­ным образом. Но гораздо приятнее и красивее, когда М. со вкусом выискана и в высокой речи собственным светом сияет. Она умножа­ет богатство языка, изменяя или заимствуя все то, чего в нем недо­стает. М. употребляется для того, чтобы поразить ум, сильнее обоз­начить предмет и представить его как бы перед глазами слушателей. Разумеется, нельзя гипертрофировать ее роль. Квинтилиан отмечал, что избыток М. утруждает внимание слушателя, превращает речь в аллегорию и загадку. Не стоит употреблять низкие и неблагопри­стойные М., а также М., основанные на ложном подобии. Аристо­тель видел одну из причин выспренности, холодности речи оратора в употреблении неподходящих М. Он считал, что нельзя употреб­лять три вида М.: 1) имеющие смешной смысл; 2) смысл которых слишком торжествен и трагичен; 3) заимствованные издалека, а потому имеющие неясный смысл либо поэтический вид.

107

метафора

Предметом постоянных дискуссий, начиная с античности, яв­лялся вопрос о том, какое количество М. может быть использовано одновременно. Уже греческие теоретики риторики приняли в каче­стве «закона» одновременное применение двух, максимум трех М. Согласившись, в принципе, с этим положением, Псевдо-Лонгин в трактате «О возвышенном» все-таки считает, что оправданием большого числа и смелости М. является «уместная страстность речи и благородная возвышенность ее. Растущему приливу бурного чув­ства естественно все увлекать и нести с собою». Именно эти свой­ства М. великолепно показал М.В. Ломоносов: «Повелитель многих языков, язык российский, не токмо обширностью мест, где он господствует, но купно и собственным своим пространством и до­вольствием велик перед всеми в Европе... Карл Пятый... если бы он российскому языку был искусен, то... нашел бы в нем великоле­пие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, неж­ность италианского, сверх того богатство и сильную в изображени­ях краткость греческого и латинского языка» (М. Ломоносов. Рос­сийская грамматика). Описание бора у Е.И. Замятина дано посредством использования многочисленных М.: «... Синие зим­ние дни, шорох снеговых ломтей — сверху по сучьям вниз, ядре­ный морозный треск, дятел долбит; желтые летние дни, восковые свечки в корявых зеленых руках, прозрачные медовые слезы по заскорузлым крепким стволам, кукушки считают годы. Но вот в духоте вздулись тучи, багровой трещиной расселось небо, капнуло огнем — и закурился вековой бор, а к утру уж кругом гудят крас­ные языки, шип, свист, треск, вой, полнеба в дыму, солнце в крови еле видно» (Е. Замятин. Русь).

Оценке роли М. в художественной литературе много внимания уделял Б.Л. Пастернак: «Искусство реалистично как деятельность и символично как факт. Оно реалистично тем, что не само выдумало М., а нашло ее в природе и свято воспроизвело» (Б. Пастернак. Охран­ная грамота). «Метафоризм — естественное следствие недолговечно­сти человека и надолго задуманной огромности его задач. При этом несоответствии он вынужден смотреть на вещи по-орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озарениями. Это и есть поэзия. Метафоризм — стенография большой личности, скоропись ее духа» (Б. Пастернак. Замечания к переводам из Шекспира).

М. — самый распространенный и самый экспрессивный из всех тропов.

Лит.: Античные теории языка и стиля. — М.; Л., 1936. — С. 215 — 220; Аристотель. Поэтика // Аристотель. Соч.: В 4-х тт. — М., 1984. — Т. 4. — С. 669—672; Аристотель. Риторика // Античные риторики. — М., 1978. — С. 130—135, 145—148; Арутюнова Н.Д. Метафора//Лингвистический эн-

108

метафора в современной науке

циклопедический словарь. — М., 1990; Деметрий. О стиле // Античные риторики. — М., 1978; Жоль К.К. Мысль. Слово. Метафора. — Киев, 1984; Квинтилиан. Двенадцать книг риторических наставлений. В 2-х частях. — СПб., 1834; Корольков В.И. О внеязыковом и внутриязыковом аспектах исследова­ния метафоры // Уч. зап. МГПИИЯ. — М., 1971. — Вып. 58; Ломоносов М.В. Краткое руководство к красноречию: Книга первая, в которой содержится риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть орато­рии и поэзии, сочиненная в пользу любящих словесные науки // Антоло­гия русской риторики. — М., 1997. — С. 147—148; Львов М.Р. Риторика: Учебное пособие для учащихся 10—11 кл. — М., 1995; Панов М.И. Ритори­ка от античности до наших дней // Антология русской риторики. — М., 1997. — С. 31—32; Фрейденберг О.М. Метафора // Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. — М., 1978; Энциклопедический словарь юного ли­тературоведа: Для сред, и старш. школьного возраста / Сост. В.И. Новиков. — М., 1988. - С. 167-169.

М.И. Панов

МЕТАФОРА В СОВРЕМЕННОЙ НАУКЕ. В наши дни изуче­ние М., по мнению Н.Д. Арутюновой, становясь все более интен­сивным, захватывает новые области знания — философию, логи­ку, психологию, герменевтику, литературоведение, теорию изящ­ных искусств, семиотику, риторику, лингвистическую философию, разные школы лингвистики. Интерес к М. способствовал консоли­дации этих направлений, следствием которой стало формирование когнитивной науки, занятой исследованием разных сторон чело­веческого сознания. Сегодня, считает Н.Д. Арутюнова, центр тяже­сти в изучении М. переместился из филологии, где превалировал анализ поэтической М., в область изучения практической речи и в сферы, обращенные к мышлению, познанию и сознанию, к кон­цептуальным системам и моделированию искусственного интел­лекта. В М. стали видеть ключ к пониманию основ мышления и процессов создания не только национально-специфического виде­ния мира, но и его универсального образа. Необычайно широкое распространение М. привело к тому, считает Н.Д. Арутюнова, что создалось мнение о ее всемогуществе, всеприсутствии, вседозво­ленности, сыгравшее отрицательную роль, ибо оно отодвинуло на задний план те ограничения, которые существуют в употреблении М. А это привело к размыванию границ самого этого понятия: М. стали называть любой способ косвенного и образного выражения смысла в художественном тексте, живописи, кино, театре.

Н.Д. Арутюнова раскрывает противоречивый характер исполь­зования М. в обыденной и деловой речи. При обращении к практи­ческой речи бросается в глаза не всеприсутствие М., а ее неумест­ность и даже недопустимость в целом ряде функциональных сти-

109

метафора в современной науке

лей: несмотря на семантическую емкость М., ей нет места в языке телеграмм. А в «телеграфном стиле» художественной прозы она по­является. М. содержит точную и яркую характеристику лица. Удач­ная М. помогает воспроизвести образ, который не дан в опыте. Ин­туитивное чувство сходства играет важную роль в практическом мышлении человека и отражается в его повседневной речи. В этом, подчеркивает Н.Д. Арутюнова, заключается неизбежный и неисся­каемый источник метафоры «в быту». Человек не только иденти­фицирует индивидные объекты (узнает людей), но и улавливает общность между конкретными и абстрактными объектами. В этих случаях человек не столько открывает сходство, сколько создает его. Н.Д. Арутюнова делает парадоксальный вывод: М. не нужна в практической речи, но одновременно и необходима ей, ибо вся­кое развитие начинается с творческого акта. Акт метафорического творчества лежит в основе многих семантических процессов — раз­вития синонимических средств, появления новых значений и их нюансов, создания полисемии, развития систем терминологии и эмоционально-экспрессивной лексики. Без М., считает она, не су­ществовало бы лексики «невидимых миров» (внутренней жизни человека), зоны вторичных предикатов, характеризующих абстрак­тные понятия.

В философии отношение к М. можно рассматривать как «основ­ной вопрос», разделяющий большинство философов на два не­примиримых лагеря. Рационалисты и позитивисты — яростные про­тивники использования М., они приравнивают ее применение в научных трудах к совершению преступления. Фр. Ницше настаивал на принципиально неустранимой метафоричности познания. Э. Кас-сирер рассматривал метафорическое «освоение мира» как проти­воположность дискурсивному мышлению. X. Ортега-и-Гассет в ра­боте «Две великих М.» говорил о М. как об орудии мысли, позво­ляющем достигнуть самых отдаленных участков концептуального поля. М., подчеркивал он, удлиняет «руку» интеллекта, ее роль в логике подобна удочке или винтовке: она, не раздвигая границы мыслимого, «обеспечивает доступ к тому, что смутно виднеется на его дальних рубежах. Без М. на нашем ментальном горизонте обра­зовалась бы целая зона, формально подпадающая под юрисдик­цию нашей мысли, но фактически неосвоенная и невозделанная».

М. оказывается эффективным эвристическим приемом в науч­ном познании. Речь идет не о популяризации научных истин, а именно о процессе получения нового знания, о механизмах науч­ного творчества. Так, крупнейший русский математик XX в. Н.Н. Лу­зин для наглядной демонстрации эвристических возможностей про­грамм обоснования математики, предложенных различными уче­ными, начиная с Э. Цермело и кончая Л.Э.Я. Брауэром,

110

метафора в современной науке

воспользовался М. «демон Максвелла». Дж. К. Максвелл выдвинул гипотезу, воспринимающуюся с трудом. Ее суть: пусть существует воображаемое существо, которое, сидя у перегородки, разделяю­щей сосуд с газом, пропускает в одну сторону сосуда молекулы с большой скоростью, а в другую — с малой; в итоге в сосуде без затраты работы одна половина будет горячей, а другая — холодной. Максвелл изложил эту гипотезу в письме к физику П. Тэту, кото­рый сразу же нашел блистательный образ — М. «демон Максвелла». И несмотря на то, что сам Максвелл всячески открещивался от такого «детища», предлагая называть это мысленное существо про­сто «клапаном», М. пошла гулять по свету и жить своей собствен­ной жизнью. Н.Н. Лузин, анализируя взгляды творцов современной математики, отметил: каждый из них исходит из определенной кон­цепции возможного, за пределами которых область математики кон­чается. Если по аналогии с «демоном Максвелла» приписать об­ласть возможного у каждого автора сфере действия такого же вооб­ражаемого существа, то получается «демон Брауэра», «демон Бэра», «демон Бореля», «демон Лебега», «демон Цермело». Причем «де­мон Брауэра» жестко ограничивает сферу математики только кон­структивными объектами, отвергая закон исключенного третьего, а «демон Цермело» — вообще не накладывает на нее никаких огра­ничений.

Э. Зенси предлагает рассматривать энтропию как базисную М., а следовательно, метафорически «прочесть» второй закон термо­динамики и распространить его на различные области знания. М. Минский, рассматривая связь М. и теории фреймов, подчерки­вал, что М. образует непредсказуемые межфреймовые связи боль­шой эвристической силы, обеспечивающие концептуализацию определенного фрагмента действительности по аналогии с уже сло­жившейся системой понятий. В компьютерной М. естественный ин­теллект рассматривается по аналогии с вычислительным устройст­вом. Возник и обратный процесс: компьютерная М. оказала боль­шое влияние на исследования естественного интеллекта в психологии уже по аналогии с архитектурой компьютера.

Сегодня уже эксплуатируется термин «социальная М.». Б.М. Ве-личковский считает: в будущем могут появиться новые метатеоре-тические М., вероятно выдвижение социальной (или организаци­онной) М., основанной на анологии между организацией интел­лекта и жизнью сложных социальных образований, таких, например, как государство или крупный университет.

Смена научной парадигмы всегда сопровождается сменой клю­чевой М., вводящей новую аналогию. Такое расширение области применения М. ставит вопрос о ее природе в новом свете: в какой области научного знания или культурологии должно осмыслить ее

111

метафора в современной науке

статус? В.В. Петров обращает внимание на то, что невыясненной остается наиболее фундаментальная проблема — является ли М. язы­ковым, дискурсивным или концептуальным образованием? Оце­нивая итоги разработки учения М., В.В. Петров пишет: «В резуль­тате более чем тридцатилетнего активного изучения М. мы имеем значительное число несоизмеримых и соперничающих между со­бой подходов. Они различаются как своими «дотеоретическими» базами данных, так и конечными целями. Нельзя сказать, что те­перь мы хорошо понимаем, что такое М. Скорее мы гораздо силь­нее сознаем глубину и фундаментальность этой проблемы. Несмот­ря на многочисленные исследования, остается еще слишком мно­гое неясным и неизвестным. В общем, в этой золотой жиле — М. — осталось еще много самородков и самые крупные еще не найдены». И сегодня, в работах представителей новой, или общей, рито­рики (разрабатываемой с конца 50-х гг. XX в., в первую очередь во Франции и Бельгии), М. уделяется огромное внимание.

Лит.: Арутюнова Н.Д. Метафора // Лингвистический энциклопе­дический словарь. — М., 1990; Ее же. Метафора и дискурс // Теория метафоры. — М., 1990; Ее же. Языковая метафора // Лингвистика и по­этика. — М., 1979; Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Русская политическая метафора: Словарь.— М., 1995; Баранов Г.С. Научная метафора: Мо-дельно-семантический подход. В 2-х частях. — Ч. 1. — 1992; Ч. 2. — 1993; Беркенлит М.Б., Чернавский А.В. Построение движения и метафора ин­теллекта // Компьютеры и познание: Очерки по когитологии. — М., 1990; Бессонова О.М. Очерк сравнительной теории метафоры // Научное зна­ние. — Новосибирск, 1987; Борхес Х.Л. Метафоры «1001 ночи» // Борхес Х.Л. Письмена бога.— М., 1992; Величковский Б.М. Когнитивная наука и психологические проблемы изучения интеллекта // Компьютеры и по­знание: Очерки по когитологии. — М., 1990; Гусев С.С. Наука и метафо­ра. — Л., 1984; Кулиев Г.Г. Метафора и научное познание. — Баку, 1987; Матросов В.Л. Язык и метафора // Логика и язык. — М., 1985; Ники­тин М.В. О семантике метафоры // Вопр. языкознания.— М., 1979.— № 1; Общая риторика. — М., 1986; Ортега-и-Гассет X. «Табу» и метафо­ра // Самосознание европейской культуры XX века: Мыслители и писа­тели Запада о месте культуры в современном обществе. — М., 1991; Па­нов М.И. Риторика от античности до наших дней // Антология русской риторики. — М., 1997. — С. 59—63; Панов М.И. Эта неуловимая метафо­ра (Обзор) // Философия в СССР: Реферат, журн. — М., 1991. — № 5; Петров В.В. Метафора: От семантических представлений к когнитивно­му анализу // Вопр. языкознания. — М., 1990. — № 3; Петров В.В. Науч­ные метафоры: Природа и механизм функционирования // Философ­ские основания научной теории. — Новосибирск, 1985; Теория метафо­ры: Сб. переводов.— М., 1986; Телия В.Н. Метафора как проявление

112

___________________________ мимика___________________________