Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






О вере и убеждении в науке




Обращаю внимание на то, что все перечисленные основания науки можно также расценивать как принципы веры, положенные в основу научного познания. Здесь важно то, что вера лежит в основе любого понимания, в том числе научного. Знание неизменно начинается с веры и его достоверность также во многом обусловлена силой такой веры.

Ключ к знанию-вере за­ключен в гениальной максиме Августина: «Если бы я до конца узнал себя, я узнал бы и Бога». Августин прекрасно понимал, что такое субъективность и какова роль веры в нашем понимании мира. Серьезную ошибку нельзя обнаружить, если кардинально не изменить подхода. Этот императив выражен в следующей максиме: «nisi crediteritis non intelligitis». Это значит, что толкование фактов неотрывно от фундаментальных убеждений, и если постоянно не пересматривать их, то нам никогда не выйти за рамки наших глубинных предубеждений — мысль, к которой мудрость приблизилась лишь в ХХ веке.

Альберт Эйнштейн, многократно подчеркивая важность веры в существование объективных законов как предпосылки для научной работы, называл доступность природы знанию вполне религиозным термином — «освобождение»: «Изучение этого мира манило как освобождение». (А. Эйнштейн, Собр. научн. трудов, т. 4, с. 260).

К. Ф. фон Вайцзеккер не случайно ввел термин «сайентизм», означающий слепую веру в науку. Такая вера ставит науку в один ряд с религией, и для людей с определенным складом мышления отношение к науке действительно религиозно.

Немного о «средневековости» и «церковности» «нормальной» науки. У церковников «отцы науки» унаследовали божественные притязания на полное или абсолютное знание и на право говорить от имени истины, выдавая за нее знание текущего момента с его относительностью, субъективностью, неопределенностью и нередко подтасовкой.

Как священникам всех без исключения религиозных конфессий приходится скрывать от паствы или оправдывать многочисленные несообразности Святых книг, так классические теории не в состоянии объяснить стабильность атомов и молекул, которая лежит в основе всех свойств вещества — это только один из множества подобных примеров. Среди них — тот, что само существование макроскопических тел с точки зрения классической физики выглядит настоящим сверхъестественным чудом, которое можно было бы объяснить разве что «высшими силами».

Наука всецело выстроена на вере в авторитет предшественников, важность традиции, «объективность» истины. При этом мало кого смущает тот факт, что количество научных работников, наблюдавших рождение новых частиц, на порядки меньше, чем людей, лично наблюдавших благодатный огонь или переживших сбывшиеся предчувствия — я уж не говорю о животрепещущей проблеме «невероятных» совпадений, с которыми каждый встречается в своей жизни и которая сама все чаще становится предметом научного изучения.

Как и всякая вера, вера во всемогущество физических законов принципиально необоснуема — вслед за кантовским «скандалом для философии» * (* После Дж. Беркли М. Кант называл скандалом для философии невозможность умозрительно доказать существование мира вне нас) можно сказать, что это «скандал для науки». На протяжении трех последних веков вера в науке действительно носила чуть ли не религиозный характер: «Вера в истинность научного знания во второй половине — конце XIX века зачастую перевешивала религиозную веру» *. (* Cвидетельство Т. Б. Романовской).

Еще в ХVIII веке Венель определил науку как искусство истолкования. О том, что разум не антитеза вере, писали Киркегор, Кайзерлинг, Джойс, Шпенглер, многие выдающиеся ученые.

Приведу несколько свидетельств на сей счет.

Фома Аквинский: «Чтобы знать, надо верить в то, что знаешь».

С. Киркегор: «Я должен найти истину, которая есть истина для меня; я хочу найти Идею, ради которой я могу жить и умереть».

С. Цвейг: «Познание не имеет значения, пока оно не стало вероисповеданием».

А. Эйнштейн: «Без веры в то, что возможно охватить реальность нашими теоретическими построениями, без веры во внутреннюю гармонию нашего мира не могло быть никакой науки. Эта вера есть и всегда останется основным мотивом всякого научного творчества. Во всех наших усилиях, во всякой драматической борьбе между старыми и новыми воззрениями мы узнаем вечное стремление к познанию, непоколебимую веру в гармонию нашего мира».

Е. Замятин: «Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно,— это вера».

М. Полани: «Смиренно признавая неточность наших собственных выводов, мы не уменьшаем, а еще более усиливаем доверие к своим убеждениям».

А. Ф. Лосев: «Знание в сущности своей и есть подлинная вера; и эти сферы не только не разделимы, но даже и не различимы».

В. Ю. Ирхин, М. И. Кацнельсон: «Как бытие относится к рождению, так истина относится к вере».

Л. Витгенштейн: «Исследование, если оно не основывается на положениях, в истинности которых нельзя усомниться, является невозможным». «В основе всего современного мировоззрения лежит иллюзия, будто бы так называемые законы природы суть объяснения природных явлений. Так, перед законами природы останавливаются, как перед чем-то неприкосновенным, — словно древние перед Богом и Судьбой. Причем в обоих подходах есть верное и неверное. Старый, конечно, ясней, поскольку он признает некий четкий предел, в то время как в новых системах может создаться впечатление, будто всё объяснено»

Нам следует расстаться еще с одним суеверием «века разума» — с неразумностью веры. Вера отнюдь не тождественна иррациональному и даже, наоборот, свидетельствует о превосходстве человеческого разума над животным, веры не знающем. Наиболее основательно глубинную связь разума и веры исследовал Карл Ясперс, категорически отвергший дурную иррациональность веры: «Основой нашей веры не может быть то, что в своей сущности только негативно, иррационально, что погружает во тьму противоречащего рассудку и лишенного какого-либо закона. Философская вера, вера мыслящего человека, всегда отличается тем, что она существует только в союзе со знанием. Она желает знать, чту может быть познано, и понять самое себя».

Но вера в науке может играть и негативную роль. Выдающийся физик Мюррей Гелл-Манн, считал, что доктринальное мышление (наличие у физика четкой философской позиции) может стать причиной «отвержения какой-нибудь стоящей идеи». Вся история науки изобилует такими «отвержениями».

Надо иметь в виду, что «законы природы» относятся к самой «грубой» части реальности. Об этом наглядно свидетельствует тот факт, что чем дальше мы уходим от механики, тем размытей и неопределенней становятся эти «законы». Говоря по-иному, научные «Заповеди» удается реализовать только в области физики и близких к ней науках. Но и в физике, как только мы выходим за пределы «столбовой дороги», все проселочные стежки представляют собой эмпирику или нестрогие правила.

Большинство великих открытий возникает, по словам Дайсона, в запутанной, неполной и бессвязной форме. Самому открывателю они понятны наполовину. Для всех остальных они — полная тайна. Драма многих ученых — в неосознаваемом до конца противоречии между абсолютной уверенностью и мимолетностью знания, «в той пропасти, которая лежит между личным намерением автора и фактическим смыслом его действий в общем контексте познания».

Наука суть система глубоко укорененных убеждений, к которым мы приобщены ее историей и своей культурой. В этом ее человечность и способность к развитию. Наука не творится декретами (хотя у нас были и такие случаи), она рождается, живет, дышит, процветает, испытывает breakdown. Наука — часть духовной жизни человека со всеми особенностями последней: эмоциями, вспышками, убеждениями, сомнениями, разочарованиями, даже уходами в схиму.

Донэ говорил: «В науках, даже самых строгих, никакая истина не создается гением Ньютонов и Архимедов без поэтического волнения и некоего трепета мыслящего существа».

Адамар: «Действительно, я знаю по личному опыту, что сильные эмоции могут способствовать совершенно разным видам умственной деятельности (например, математическому творчеству)».

Николь: «Изобретатель не знает ни осторожности, ни ее младшей сестры — медлительности. Он бросается единым прыжком на новую область и покоряет ее. Вспышка. Проблема, темная до сих пор, не освещавшаяся никаким робким проблеском, оказывается вдруг залитой светом. Говорят — открытие. В противоположность последовательному приобретению знаний, такой акт не имеет ничего общего с логикой, рассуждением...»

Пуанкаре: «Среди бессознательных идей привилегированными, то есть способными стать сознательными, являются те, которые прямо или косвенно наиболее глубоко воздействуют на наши чувства.

Может вызвать удивление обращение к чувствам, когда речь идет о математических доказательствах, которые, казалось бы, связаны только с разумом. Но это означало бы, что мы забываем о чувстве математической красоты, гармонии чисел и форм, геометрической выразительности. Это настоящее эстетическое чувство, знакомое всем настоящим математикам. Воистину, здесь налицо чувство!».






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных