ВЕТЕР И ЦВЕТОК НА ОКНЕ

Роберт Фрост. Стихотворения

От составителя

Роберт Фрост (1874-1963) считается в США поэтом №1 для всего XX века (как для XIX столетия - Уолт Уитмен), и этот бесспорный факт иностранного читателя несколько озадачивает. Тем более что американская поэзия заканчивающегося столетия богата звездами первой и второй величины: Эзра Паунд, Томас Стирнс Элиот, Харт Крейн, Э. Э. Каммингс, Уистен Хью Оден, Эдгар Ли Мастере, прославленная плеяда так называемой "южной школы", и многие, многие другие. И при всем этом изобилии и великолепии единственным общенациональным поэтом слывет именно Фрост. Его же, кстати, считал своим любимым поэтом (правда, называя при случае и другие имена) Иосиф Бродский. Но, пожалуй, еще более впечатляет та дань, которую отдал Фросту на редкость ревнивый к чужой славе, особенно поэтической, В. В. Набоков. Поэма из написанного по-английски романа "Бледное пламя" явно восходит к Фросту и пронизана стремлением перещеголять знаменитого американца, обыграть его, так сказать, "в гостях"... Правда, этот замысел Набокова нельзя признать удавшимся (а по большому счету - и понятым современниками), да и не был сам В. В. Набоков ни в английских стихах, ни в русских по-настоящему крупным поэтом, но к посредственностям не ревнуют, а Набоков к Фросту, вне всякого сомнения, ревновал. Меж тем величие стихов Фроста открывается читателю далеко не сразу: поэт, на первый взгляд, простоват, а при более углубленном прочтении оказывается, наоборот, чересчур сложным, чтобы не сказать темным.

В СССР стихи Фроста издавали несколько раз, советская власть обеспечила ему режим наибольшего благоприятствования, он проходил по разряду "сочувствующих", но это же отталкивало от него нашего читателя, привыкшего в поэзии (в переводной поэзии в том числе и, может быть, в первую очередь) искать (по слову Осипа Мандельштама) "ворованный воздух" свободы. Фрост дышал этим воздухом - но не на наш, советско-антисоветский, лад. Слова, сказанные почти девяностолетним поэтом в ходе его визита в СССР в 1962 году, оказались воистину определяющими - властям они льстили, а потенциальный читательский интерес убивали на корню:

"Ваша эмблема - серп и молот, моя - коса и топор. Мои любимые занятия: косить, рубить дрова и писать пером. Я знаю вас лучше, чем госдепартамент: я изучал Россию по русской поэзии и приехал проверить все, что она мне сказала. Поэзия - это мечта, создающая великое будущее. Поэзия - это заря, озарение. Поэтам полезно ездить друг к другу с поэтической миссией, но хорошо, когда это помогает политике. Встречи поэтов полезнее, чем встречи дипломатов, ибо сближают родственные души".

Поэта, разразившегося подобными благоглупостями (пусть и в восьмидесятивосьмилетнем возрасте), читать определенно не хотелось! Своих таких хватало... Так, по крайней мере, казалось тем, кто зачитывался едва начавшими переводиться у нас Лоркой и Рильке, Элиотом и Элюаром, на худой конец, Нерудой и Хикметом. Понадобились десятилетия, чтобы преодолеть естественное отторжение и взглянуть на поэта без априорного предубеждения и прочитать его как великого лирика, философа и натурфилософа, каким он на самом деле и был. Но когда это наконец произошло (в середине восьмидесятых, на заре перестройки), массовый интерес к поэзии уже угасал и авторитетное двуязычное издание, вышедшее труднопредставимым по нынешним временам тиражом в 35 тысяч экземпляров, прошло практически незамеченным, как и многие другие прекрасные книги, несвоевременно появившиеся в тот же период. Но что означает несвоевременно (или "не ко времени")? Слишком поздно или слишком рано? Вот вопрос, на который должна ответить предлагаемая вашему вниманию книга.

x x x

Жизнь Фроста скупа на события, нетороплива, монотонна, однообразна. Нерадивый школьник и студент (закончивший только колледж - на университет не хватило денег), затем сельский учитель, сочетающий преподавание с трудом на ферме, затем поэт, затем знаменитый поэт, продолжающий фермерствовать в Новой Англии. Первый сборник Фрост, впрочем, издал только к сорока годам - и его название ("Прощание с юностью", а в иных переводах и "Воля мальчика") воспринималось заведомо иронически. Правда, ирония пронизывала все творчество Фроста - и задним числом она кажется даже избыточной: Фрост пишет, допустим, замечательное лирико-философское стихотворение "Неизбранная дорога" (см. в книге) - и тут же объявляет, будто это юмористические стихи, в которых он подтрунивает над своим нерешительным другом. Уже в 20-е годы Фрост воспринимался как живой классик и продолжал фермерствовать до самой смерти. Есть знаменитая фотография Бориса Пастернака с лопатой на садовом участке в писательском поселке Переделкино, в Америке знаменита другая - семидесятилетний Фрост с каким-то нехитрым садовым инструментом.

Личная жизнь Фроста также была скудна, хотя по своему драматична. Немногие важные и почти всегда трагические события (трудное ухаживание за будущей женой, попытка самоубийства после ее первого отказа, смерть первенца) обыгрываются в стихах многократно. И в то же самое время поражает полное отсутствие любовной лирики в традиционном понимании слова - хотя бы в юности. Вероятно, драматична была и поздняя любовь Фроста к своей многолетней помощнице и секретарше (разумеется, после кончины супруги после тридцати лет брака; Фрост был человеком строгих правил): отвергнув ухаживания поэта, а вернее, отказавшись ради брака, предложенного им, разойтись с мужем, она дружила с поэтом и работала на него до самой его смерти. Фрост не участвовал в мировых войнах, не был ни пьяницей, ни наркоманом, он жил в одиночестве, которое воспринимал как безлюдье и которым, по-видимому, ничуть не тяготился. Любопытный психологический штрих - Фрост никогда не писал стихов по свежим следам как непосредственный эмоциональный отклик на то или иное событие, но лишь после долгой - иногда многолетней - паузы, дав чувству (или чувствам) дистиллироваться и отстояться.

Первую книгу Фрост издал в Англии, прославился в Америке; на протяжении десятилетий его стихи и его самого воспринимали по обе стороны океана совершенно по-разному. Для англичан он был поздним, может быть, последним романтиком, для американцев - реалистом, хранящим верность "правде жизни", - от конкретных примет пейзажа до узнаваемых персонажей. Для обоих подходов имелись определенные основания, хотя оба теперь кажутся упрощенными. Фроста следовало бы признать поэтом-экзистенциалистом (или поэтом-стоиком, что, впрочем, означает примерно то же самое), нашедшим смутно-атеистический (или пантеистический) ключ к преодолению ужаса бытия. Вместе с тем творчеству Фроста присущ дуализм - не только философский, но и формальный. И на этом вот формальном дуализме стоит остановиться в попытке увязать его с дуализмом философским.

На протяжении всей творческой жизни Фрост писал как рифмованные, так и белые стихи. Рифмованные были, как правило, невелики по размерам и традиционны по форме, белые - насчитывали порой по много сотен строк. Забегая вперед, отметим, что славой своей Фрост обязан пяти-шести рифмованным стихотворениям, попадающим во все антологии англоязычной поэзии, и всем без исключения белым.

Белые стихи Фроста написаны в форме драматического монолога (или иногда диалога), восходящей к английскому поэту XIX века Роберту Браунингу, учившемуся, в свою очередь, у Шекспира. Порой перед нами монолог автора (лирического героя), порой - персонажа, порой - диалог или последовательные монологи нескольких персонажей. Тот же Бродский освоил фростовскую технику в ряде стихотворений, первым в ряду которых следует назвать "Посвящается Ялте". Образ рассказчика, обстоятельства места, времени и образа действия, наконец, рассказываемая или обсуждаемая в стихотворении история проступают не сразу; часто читатель вообще не понимает поначалу, о чем идет речь, а порой - как в знаменитом "Страхе" или в не вошедшем в наш сборник "Черном коттедже" - так и остается если не в неведении, то в полузнании, остается в сомнении. Читатель колеблется, как принц Гамлет, и питая подозрения, и не решаясь проникнуться ими до конца. Но те же сомнения, то же полузнание или, если угодно, полупознание - базовая предпосылка философии экзистенциализма, к которой Фрост пришел стихийно и уж в любом случае не читая ни французских экзистенциалистов, ни немецких. Впрочем, до сомнения в ресурсах языка как средства познания (сомнений, предвосхищенных Федором Тютчевым и актуализованных прежде всего "франкфуртской школой") Фрост не доходит: изреченная мысль не становится для него ложью, но попадает в двусмысленное положение неполной правды. А чтобы дойти до правды... нет, не дойдешь, но никто не мешает тебе искать разгадку, разрабатывать гипотезу, интуитивно нащупывать нечто важное... Сегодня мы можем назвать поэзию Фроста интерактивной - более того, можем признать интерактивность одним из главных ее достоинств.

Ну и, конечно, магия стиха. Теряется ли она в переводе? Фроста у нас печатали много, а переводили мало, переводили не все, кому следовало бы переводить его, переводили и те, кому переводить Фроста не следовало бы. В настоящем издании многие ключевые стихи Фроста представлены в двух переводах - и читатель сам в силах проследить угол расхождения, в силах на стыке двух переводов выстроить виртуальный третий. А самое знаменитое стихотворение Фроста - "В лесу снежным вечером" - здесь и вовсе выделено в особый раздел "Антология одного стихотворения". Вчитываясь в переводы этого стихотворения, особое внимание надо уделять двум последним строкам, вернее, одной и той же, но повторенной дважды.

"Пройти долгие мили, прежде чем я усну,
Пройти долгие мили, прежде чем я усну"

(Подстрочный перевод)

В первый раз эта бесхитростная строка имеет конкретный смысл, во второй - метафорический, в совокупности конкретный и метафорический смыслы слагаются в метафизический. Точно так же (хотя, может быть, и не столь наглядно) дело обстоит и со всей поэзией Роберта Фроста.

Виктор Топоров

СТИХОТВОРЕНИЯ

ПАСТБИЩЕ

Пойду на луг прочистить наш родник.
Я разгребу над ним опавший лист,
Любуясь тем, как он прозрачен, чист.
Я там не задержусь. - Пойдем со мной.

Пойду на луг теленка принести.
Не может он на ножках устоять,
Когда его вылизывает мать.
Я там не задержусь. - Пойдем со мной.

Перевод И. Кашкина

ИЗ СБОРНИКА "ПРОЩАНИЕ С ЮНОСТЬЮ"

ВО ГЛУБЬ СЕБЯ

Я одного желанья не таю:
Дерев под ветром дружную семью
Увидеть не дубравою ночной -
Оправою, вобравшей мир земной.

Я был бы добровольно заключен
В пространном протяженье вне времен,
Где только вглубь уводят тропы все -
И ни одна не тянется к шоссе.

Но не всегда, уйдя, уйдешь навек.
А может быть, найдется человек,
Которому меня недостает,
И вглубь - узнать, мне дорог ли, - войдет.

Итог моих скитаний внешне мал:
Лишь тверже стал я верить в то, что знал

Перевод В. Топорова

НОЯБРЬСКАЯ ГОСТЬЯ

Моя Печаль все шепчет мне
О днях осеннего ненастья,
Что краше не бывает дней -
Деревья голые в окне,
Луг, порыжевший в одночасье...

Все шепчет мне, что осень - рай.
Все хочет повести с собою:
Как тихо после птичьих стай!
Как славно стынет сонный край,
Одетый звонкой сединою.

Нагие сучья на ветру,
Туманы, вязкая землица -
И снова шепчет: все к добру,
И если я глаза протру,
То не смогу не согласиться.

Как объяснить, что не вчера
Я полюбил ноябрь тоскливый.
И стоит ли... Моя сестра,
Печаль... Ненастная пора
Со слов твоих - вдвойне красивей.

Перевод В. Топорова

ЛЮБОВЬ И ЗАГАДКА

Послышался вечером стук у ворот -
Жила здесь младая чета. -
Явился чужак, и в очах его мрак,
А в сердце тоска и тщета.

Глазами просил, не губами просил -
Оставить его ночевать.
И тьма позади, и тьма впереди,
И света нигде не видать.

И вышел из дому жених молодой:
"А что нам сулят небеса?
Недобрую ночь или добрую ночь?" -
И замерли их голоса.

Осенние листья крутились вокруг,
Осенние стыли кусты.
И ветер, и тьма... Не осень - зима!
"А, странник, что думаешь ты?"

Невеста сидела в покоях одна,
Горел перед нею очаг.
И алая мгла на щеки легла,
И счастье сияло в очах.

Жених поглядел в непроглядную даль,
Но мыслями был с молодой,
Чье б сердце замкнул он в ларец золотой,
Серебряной запер иглой.

Он помнил, что ближнего надо любить
И малых сих не обижать,
И гость входит в дом, словно Бог входит
в дом,

И проклят посмевший прогнать.
А вот не сама ли Судьба привела
К счастливой чете чужака
И Зло вместе с ним стучится к двоим, -
Загадкою было пока.

Перевод В. Топорова

ПОЗДНЯЯ ПРОГУЛКА

Был скошен луг, где я бродил,
И ровные снопы
С пробором, смоченным росой,
Стояли вдоль тропы.

За лугом простирался сад -
И пенье на ветвях, -
И больше боли было в нем,
Чем высказать в словах.

Безлистый ясень у стены. -
Его последний лист,
Как бы подслушав мысль мою,
Скользнул безвольно вниз.

И вот вернулся я домой,
А дом - чуть-чуть другой.
Последний голубой цветок -
Он твой, как прежде, твой.

Перевод В. Топорова

ЗВЕЗДЫ

Над снегом нашим в небесах
Несметны сонмы звезд,
Когда метель наносит нам
Сугробы в полный рост.

И кажется, что нас ведут
В снегах земным путем
К покою белому, куда
Вслепую мы бредем.

Однако звезды не струят
Нам ни любовь, ни зло,
Как мраморной Минервы взор
Незрячий - сплошь бело.

Перевод С. Степанова

В БУРЮ

Ночью вьюга стучится в дверь,
Белизной застилая
Сумрак сводчатого окна,
Задыхаясь от лая,
Распалясь, точно зверь:
"Выходи, выходи!"

Я привычного зова почти не слышу,
Ночь за окнами слишком темна,
Сколько нас?
Двое взрослых, спящий ребенок,
И огонь в очаге почти угас,
И ты зябнешь спросонок,
Хлопья снега кружат на ветру,
И сарай засыпан по крышу,
А в груди
От немолчного дикого гуда
Притаился страх, что к утру
Нам не выйти отсюда.

Перевод Перевод Р. Дубровкина

ВЕТЕР И ЦВЕТОК НА ОКНЕ

Влюбленные, вот вам рассказ
О том, что такое любовь.
Она была розой в окне,
Он - ветром ночных холодов.

Заметил ее он, когда
Январское солнце взошло,
И в клетке проснулся щегол,
И разындевело стекло,

Заметил ее он в окне,
Не ведая, что предпринять, -
Заметил - и прочь полетел,
Чтоб ночью вернуться опять.

Но лишь зимним ветром он был. -
Зимою же все естество
Скрывается в спячку, в снега... -
Не знал о любви ничего.

И все-таки он тосковал,
И рамы оконные тряс,
Чтоб роза не вздумала спать
Сейчас, когда здесь он как раз.

И может, она бы сдалась
И с ним ускользнула во мрак
Оттуда, где тишь и покой,
Где зеркало, стол и очаг,

Но нечего было сказать
Ей зимнему ветру в ответ -
И в тысяче миль от нее
Он встретил назавтра рассвет.

Перевод В. Топорова

ОТТЕПЕЛЬ

Южный ветер, вей над нами!
Балуй вешними дождями!
Лед на реках растопи!
Птичью песнь поторопи!
Землю от снегов очисти!
И туда, где ночь все мглистей, -
Постучись в мое окно,
Чтоб оттаяло оно.
Чтобы стекла потеплели,
Чтобы рама в тихой келье
Как распятие была.
Скинь тетради со стола,
Все страницы перепутай,
Чтоб из зимнего закута
Вдаль дорога пролегла.

Перевод В. Топорова

ВЕШНЯЯ МОЛИТВА

О, даждь нам радость в нынешнем цвету.
Избави нас проникнуть за черту
Неумолимой жатвы. Сопричисли
К благим весенним дням благие мысли.

О, даждь нам радость в яблоневом дне
И призрачную пору при луне
В саду. Нас надели пчелиным даром -
Вкушать из чаш, наполненных нектаром.

И ниспошли нам певческий глагол -
В цветущем небе над юдолью пчел,
Во всем многоголосии. Пусть птицы
Порхают и поют, как им примнится.

Ибо сие - и лишь сие - Ты нам
Преподал и нарек любовью сам.
Любовь владычит во вселенской шири,
Но явлена лишь людям в здешнем мире.

Перевод В. Топорова

БОЛОТО

Дом, где я в юности бывал,
Был как болото при луне.
Там до рассвета мне сиял
Лица девичьего овал
Огнем блуждающим в окне.

Чего там только не росло!
И каждый цвет там был живым,
И сквозь оконное стекло
Мерцанье в комнаты текло.
И было не войти двоим,

А лишь по одному, во тьме.
Но приходили что ни ночь,
Болтая в общей кутерьме
О том, что вечно на уме,
И том, что вынести невмочь.

И звезды делались бледны,
В такую даль спеша уплыть,
Где птицы и цветы равны,
Где спят - пока не рождены, -
Где их никак не различить.

Вот почему я знаю сам,
Что значат песнь и аромат,
И это знанье передам.
О нет, не зря бывал я там,
Внимал я там всему подряд.

Перевод В. Топорова

СТРАДАНИЕ ВО СНЕ

В лесах скитался я, и песнь мою
Подхватывал и прятал листопад,
И ты пришла (так сны мои гласят)
И встала там, у леса на краю,
Но не пришла туда, где я стою,
Хоть не решалась повернуть назад.
"Пойти за ним куда глаза глядят?
Пусть сам заметит милую свою".

И здесь же, рядом, тень в кругу теней,
Среди деревьев, в темном их ряду,
Застыл я, зная: молча мне больней,
Но не окликну, не скажу, что жду.
Одно страданье здесь, в лесу, со мной,
А ты - порука тишины лесной.

Перевод В. Топорова

В ЗАБВЕНИИ

Настолько им сделалось не до нас, -
Ибо мы спутали их орбиты, -
Что мы сидели вдвоем подчас,
Не поднимая смятенных глаз,
Делая вид, что никем не забыты.

Перевод В. Топорова

С УДОБНОЙ ТОЧКИ

Уставший от деревьев и лесов,
Уйду к стадам в предгорье луговое,
Где свежий запах можжевельной хвои
Витает в дымке утренних часов.
Смотрю с крутого склона на дома,
Невидимый, лежу в траве пахучей,
А взгляд скользит по молчаливой круче
Кладбищенского дальнего холма.

В конце концов наскучат мне живые
И мертвые, - я отвернусь, и зной
Обдаст меня удушливой волной,
Дыханьем жгу соцветья полевые,
Приглядываюсь тихо к муравью
И запахи земные узнаю.

Перевод Р. Дубровкина

ПО ВОДУ

Когда у дома высох пруд,
Пошли мы по воду с ведром,
Пошли, прослышав о ручье,
Пошли искать его кругом.

Как на прогулку, мы пошли
(Невинная, однако, ложь),
За нашим лугом был наш лес,
Был вечер зябок, но хорош.

Полюбоваться на луну
Нас призывал осенний лес
(Ни ветра не было, ни птиц
Среди безлиственных древес).

Но, очутившись там, в лесу,
Мы вдруг, как гномы в час ночной,
Решили в прятки поиграть
С нерасторопною луной.

Она, понятно, нас нашла
В тени полуночных ветвей.
Но раньше, в нашей тишине,
Мы вдруг услышали ручей.

Он был совсем недалеко,
Он не таил свое добро,
И брызги были - жемчуга,
И воды были - серебро.

Перевод В. Топорова

ОТКРОВЕНИЕ

Мы спрятались за блеском строк,
В стихах нашли себе приют, -
Но сколько страхов и тревог,
Пока нас люди не найдут!

Сперва мы новое творим
И непривычное совсем,
Потом - все проще говорим,
Лишь было бы понятно всем.

Как в прятках нашей детворы,
Как в тайнах нашего Творца, -
Чтобы не выйти из игры,
Нельзя таиться без конца!

Перевод В. Топорова

ЦВЕТОЧНЫЙ ОСТРОВОК

Я на покос пришел в начале дня
За тем, кто тут работал до меня.

Он луг скосил по утренней росе,
Поблескивавшей на его косе.

Я взглядом поискал его, да зря -
Нигде не видно было косаря.

Ушел косарь, а мне, как и ему,
Работать предстояло одному.

"У каждого всегда своя забота,
Пусть даже вместе делается что-то!"

Лишь я подумал это, из-под ног
Стремительно метнулся мотылек

И полетел, оправясь от испуга,
Вчерашние цветы искать по лугу.

Он облетал его за кругом круг,
Не узнавая оголенный луг,

Потом внезапно скрылся вдалеке,
И я почти забыл о мотыльке.

Я сено ворошил. Но вдруг привлек
Опять мое вниманье мотылек.

Он над ручьем порхал, где у воды
Я разглядел чудесные цветы.

Цветочный островок с его красой
Был почему-то пощажен косой,

Хотя цветы, по-видимому, спас
Косарь не для кого-нибудь из нас.

Он просто пожалел их от души,
Так они утром были хороши.

Но, что бы ни подумал он при этом,
Они остались дружеским приветом,

И я услышал пенье птиц в лесу,
И рядом его звонкую косу,

И не один я был в глуши лесной,
А друг работал сообща со мной,

С которым вместе можно отдохнуть,
Поговорить в тени о чем-нибудь.

Я только что совсем его не знал,
Но он понятен мне и близок стал.

"Ведь всякий труд есть общая работа,
Пусть даже порознь делается что-то!"

Перевод Б. Хлебникова

С НАМИ ПАН

Вышел Пан из глухих лесов,
Сединою одетый мхов,
Страхолюден, космат, суров, -
Вышел старый полюбоваться
Миром, где лишь леса теснятся.

Вышел в вольную высоту.
Вышел, флейту поднес ко рту,
Края жалкую наготу,
Где нигде ни огня, ни крова,
Озирая во мгле багровой.

Мир по нраву ему - пустой,
Где лишь вепря свирепый вой
Кратким летом в траве густой,
Да мальчишки играют в прятки,
Знать не зная лесной загадки.

Всюду в мире - другой уклад.
Флейта пела на старый лад,
Ибо шуток младых дриад,
Плача сойки, тоски шакала,
Чтобы песню вести, - хватало.

Но меняются времена.
Отступается старина.
Вот и флейта - теперь она
С ветром яростью не поспорит,
Ветерка теперь не оборет.

Ведь языческий сгинул дух.
Новый мир к старым песням глух.
Пан пал наземь, и взор потух;
Смял последний цветок рукою...
Петь? О чем же? Здесь все чужое!

Перевод В. Топорова

СМЕХ ДЕМИУРГА

То было в густой первозданности леса.
Я знал, что не богом она создана.
Я шел по следам окаянного беса,
Выслеживал беса в лесу дотемна.
И вдруг я услышал - услышал такое,
Что долгие годы не знаю покоя.

Не спереди звук доносился, а сзади -
Утробное бульканье из-под древес.
Забывчив и заспан, в похабном наряде,
Со смехом из лужи своей вылез бес,
С век грязь он соскреб - и мгновенно
я понял,
Что он меня вспомнил, заметил и пронял.

Вовек не забуду я этого смеха:
Ловец стал добычей - вот бесу потеха.
Я прянул - ему показать поскорей,
Мол, что-то ищу (не его!) меж ветвей,
А он меня принял за тень или эхо -
И пал я, пристыженный, возле корней.

Перевод В. Топорова

ЗАКРОЙ ОКНО

Закрой окно, чтоб онемела даль.
Деревья гнутся, не ропща, - а ты?
Не стало птиц, и если в том - печаль, -
В нем распознать сумей свои черты.

Весной болото снова зацветет,
Весной вернется птичья кутерьма.
Закрой окно, не слушай, как метет,
Чтоб лучше видеть, как грядет зима.

Перевод В. Топорова

В ЛИСТВЕННОМ ЛЕСУ

С тенистых крон летит листва!
Осенней выхвачена хваткой,
Спешит земную наготу
Облечь коричневой перчаткой.

И прежде чем вернется вверх
И мир одарит новой тенью.
Листва лежит мертвым-мертва
В тяжелом мраке погребенья.

Но не навеки этот мрак.
Цветы прорвут покров из листьев,
Себе - и им! - путь вверх расчистив.
В мирах - не знаю, в нашем - так!

Перевод В. Топорова

ПЕСНЯ В ЛИВЕНЬ

На небе кромешная туча враздрызг.
Пустой дорога стоит.
Лишь мечутся тысячи кварцевых брызг,
Стирая следы копыт.
Настолько влажны, что пчеле не нужны,
Цветы на обочине дня.
О, выйди на зов, ступая с холмов,
И в ливень люби меня!

Ведь неугомонные птицы поют
В объятых плачем лесах,
Ведь неугомонные эльфы снуют,
Веками снуют впотьмах.
Все пенье лесное под ливнем стеною
Поломано, как цветок.
О, выйди из чащи, укрыться манящей,
Туда, где бурлит поток!

Теряются наши слова на ветру,
А песням не внемлет лес,
И струи, которых вовек не утру,
Льются на нас с небес.
На запад пойдем - а что там найдем?
Потонем, поди, в пути.
На голой груди пусть пляшут дожди,
Пусть капли гремят в горсти!

Но ветер с востока ворвался сюда,
А море вернуться должно
Туда, где когда-то, бог знает, когда,
Безбрежно шумело оно.
С той давней поры не видали миры
Любви - вплоть до этого дня.
Пади же стремглав, меж молний и трав,
И в ливень люби меня!

Перевод В. Топорова

ОКТЯБРЬ

Денек октябрьский золотой,
Уже созрел твой листопад.
Подует завтра ветер злой,
И листья облетят.
Вороны каркают не в лад,
Но завтра разлетится стая.
Денек октябрьский золотой,
Продли часы, неслышно тая.
Пусть кажутся длинней они.
Плени обманчивой мечтой,
Как ты умеешь, увлекая.
Один листочек утром нам,
Другой же в полдень оброни,
Один вот здесь, другой вон там.
Да будет твой закат лучист,
Земля светлей, чем аметист.
Тишь какая!
Пусть дозревает виноград:
Хотя листву спалил мороз,
Плодам вреда он не принес -
И гроздья вдоль стены висят.

Перевод М. Зенкевича

РОПОТ

В лесах я бродил и в лугах, -
Была не преградой ограда, -
Всходил на вершину холма,
И в мире царила отрада.
Но вот я на землю сошел -
И всюду приметы распада.

На землю листва полегла.
Лишь та, на дубу, на вершине,
Трепещет до самой зимы, -
Но рухнет - и в горькой гордыне
Метаться по снегу пойдет,
Укрывшему падшую ныне.

Вповалку листва полегла.
Война ли прошла здешним краем?
Последний цветок облетел.
Мир словно бы необитаем.
И вскинется сердце искать,
Но где, но кого - не узнаем.

Но разве покорна душа
Измене, что в мире творится?
Но разве согласна она
В опавшие листья зарыться?
И лето пройдет, и любовь,
Но с этим вовек не смириться.

Перевод В. Топорова

ИЗ СБОРНИКА "К СЕВЕРУ ОТ БОСТОНА"

ПОЧИНКА СТЕНЫ

Есть нечто, что не любит стен в природе:
Оно под ними в стужу пучит землю,
Крошит на солнце верхний ряд камней
И пробивает в них такие бреши,
Что и вдвоем бок о бок там пройдешь.
Охотники - не так! Я их проломы
Заделывал не раз: на камне камня
Они не оставляют, чтобы выгнать
Забившегося кролика на псов.
А эти кто пробил? Ни сном ни духом...
Но каждою весной они зияют!
Соседа я зову из-за холма.
Выходим на межу и начинаем
Меж нами стену возводить опять.
Мы вдоль стены идем, блюдя межу,
И поднимаем камни, что упали.
А камни - то лепешки, то шары,
Такие, что лежат на честном слове:
"Лежи, покуда я не отвернусь!" -
Их заклинаю, ободрав ладони.
Ну вроде как игра "один в один".
Доходим мы до места, где как будто
Стены вообще не нужно никакой:
Он - весь сосна, а я - фруктовый сад.
"Ведь яблони есть шишки не полезут!" -
Я говорю, а он мне отвечает:
"Сосед хорош, когда забор хорош".
Весна меня толкает заронить
В его сознанье зернышко сомненья.
"Зачем забор? Быть может, от коров?
Но здесь же нет коров! Не лучше ль прежде,
Чем стену городить, уразуметь -
Что горожу, кому и от кого?
Какие причиняю неудобства?
Ведь нечто же не любит стен в природе
И рушит их..." Ему б сказать я мог,
Что это эльфы... Нет, совсем не эльфы!
Пусть поразмыслит... Он же две булыги
В руках сжимает, словно бы оружье -
Ни дать ни взять пещерный человек!
И чудится, что он идет во тьме -
Не то чтобы он шел в тени деревьев...
Не сомневаясь в мудрости отцов
И, стоя на своем, он повторяет:
"Сосед хорош, когда забор хорош".

Перевод С. Степанова

СМЕРТЬ РАБОТНИКА

Сидела Мэри, глядя на фитиль,
Уоррена ждала... Шаги услышав,
В переднюю на цыпочках прошла,
Спеша во тьме, чтоб прямо там, в дверях,
Предупредить его: "Вернулся Сайлас".
И вытесняя мужа из дверей,
Прикрыла их. "По доброму ты с ним".
Из рук его она взяла покупки
К положила прямо на крыльцо,
А мужа усадила на ступеньки.

"Что ж видел он от нас как не добро?
Но брать его назад я не намерен.
Предупреждал же в прошлый сенокос,
Что как уйдет, назад не будет ходу.
Какой в нем прок? Да кто его наймет?
Ведь он старик и ни на что не годен.
И как прикажешь спрашивать с него?
Уходит вечно в самую страду!
Он возомнил, что, заработав денег,
Которых хватит разве на табак,
Он никому и ничего не должен.

Ну разве можно так? А повременно,
Как ни крути, платить я не могу,
Другие могут? Пусть они и платят!
Едва ли Сайлас нынче стал другим -
Не верится мне что-то. Вот увидишь,
Начнет у нас - наличными поманят,
И на сторону за гроши уйдет.
Да в сенокос! Да в самую запарку!
А тут зимой пожаловал... Хорош!"

"Да тише ты! Ему же слышно все".
"И пусть его! Ему не повредит!"

"Его сморило. Спит сейчас у печки.
От Роу я пришла. Гляжу, а он
К дверям конюшни прикорнул и дремлет.
Оборванный такой, ну прямо страх...
Не смейся! Я сперва и не признала.
И вообще, какой-то он другой.
Да сам увидишь".
"Где ж его носило?"

"Он не сказал. Его пустила в дом,
Согрела чай, табак ему достала, -
Откуда он, пыталась расспросить,
Да бестолку - об этом он ни слова".
"Тогда о чем? Хоть что-то он сказал?"

"Да так..."

"Выкладывай! Небось пришел
Опять копать дренажную канаву?"

"Уоррен!"
"Верно?! Я же просто так".

"Ну да, сказал. А что ему сказать?
Зазорно ли, что немощный старик
Пытается с достоинством держаться?
К тому же, если очень хочешь знать,
Собрался он расчистить верхний выгон.
Ты, верно, слышишь это не впервой?
Да слышал бы ты, как он запинался,
Как путал все! Понять я не могла,
Что он бормочет - просто бред какой-то!
Как будто разговаривал во сне.
О Гарольде там что-то... Помнишь парня,
Ты нанимал косить лет пять назад?
Он выучился, сам теперь учитель.
А Сайлас к нам просил его вернуть,
Он с ним хотел на пару поработать,
Вдвоем-то, мол, они тут о-го-го!
Он, видно, перепутал все на свете.
Мол, Гарольд парень, в общем, ничего,
Да умный слишком. Помнишь? - Весь июль
Проспорили они, - вот было крику!
С телеги Сайлас стог тогда метал,
А Гарольд подавал ему на вилах".

"Боялся я и близко подходить".

"Те дни его преследуют, как сон.
И представляешь, вот же допекло! -
Не нравились ему замашки парня.
И столько лет спустя все спорит с ним
И доводы все новые приводит.
Все так знакомо. Знаю по себе,
Как доводы приходят после спора.
Ему латынью парень досадил!
Спросил меня, как нравится мне Гарольд,
Который круглый год зубрит латынь,
Притом с охотой, - дурень да и только!
Мол, тот ему не верил нипочем,
Что сыщет он родник с прутом лещины,
Мол, в наших школах учат ерунде!
И все об этом... И еще о том,
Что в этот раз он Гарольдом займется
И выучит мальчишку ставить стог".

"Что он умеет, то уж он умеет.
Пристраивает каждую охапку,
И сам же про себя ведет им счет,
И теми же охапками потом
Берет их при разметке. Сайлас мастер!
Он, словно птичьи гнезда их снимает,
И сено он не топчет никогда,
А сам всегда становится повыше".

"Он думает, что Гарольда научит -
И будет в парне хоть какой-то толк.
Не век ему над книгой пропадать!
О ближнем он печется... Бедный Сайлас!
Ведь прожитым не может он гордиться,
И не на что надеяться ему -
Сегодня, как вчера, - одно и то же".

На западе ущербная луна
Утаскивала небо за холмы,
В подол небесный свет ловила Мэри
И, словно к арфе, руку протянула
К лучистым струнам, убранным росой
От мокрой клумбы и до самой крыши,
Беззвучную мелодию играя,
Которой мужа к доброте звала...
"Ведь он домой вернулся умирать.
На этот раз он не уйдет, не бойся".

"Домой? Ну-ну..."
"Куда ж как не домой?

Все дело в том, как это понимать.
В конце концов, ну что нам этот Сайлас?
Ну пес приблудный, - выбился из сил
И к нам пришел, в лесу отстав от своры".

"Дом там, где нас, когда бы ни пришли,
Не могут не принять".
"Скорее нечто,
Что всем не по заслугам нам дано".

Уоррен встал, прошелся два шага,
Какой-то прутик поднял, воротился,
Переломил его и бросил наземь.
"Похоже, ты считаешь, Сайлас прав,
Явившись к нам, а не к родному брату?
Ведь по прямой туда тринадцать миль,
А по проселку к нам никак не меньше,
Что ж не туда? Ведь брат его богат,
Большая шишка, банком заправляет".

"О брате он молчит".
"Но мы-то знаем".

"Мне кажется, что брат бы и помог,
И не дал бы пропасть ему, конечно,
И принял бы, и, может быть, с охотой...
И может быть, не так уж он и плох.
Но Сайласа-то как тебе не жаль!
Ведь если б он родством таким гордился
И помощи у брата мог искать,
Едва ли б он помалкивал о брате".

"А что меж ними?"
"Да известно что!
Ведь Сайлас это Сайлас! - Мы-то стерпим, -
А родственникам это острый нож!
Больнее не придумать оскорбленья,
Чем думать, что и сам не хуже их.
А он такой! И даром что бедняк,
А к брату не пойдет он унижаться".

"Не верится, что он кого задел".

"Задел мне сердце! Он на стуле спит -
И голова лежит на жесткой спинке...
А на диван никак не уложить!
Иди туда и помоги бедняге.
Уже я приготовила постель.
Ты диву дашься, как он измотался.
Какой уж там работник из него..."

"Ну, не работник! Поживем-увидим!"

"Какое там! Иди и посмотри.
Да только не забудь, что он пришел
Копать тебе дренажную канаву.
Он так решил. И не перечь ему!
Сейчас-то он молчит, а после скажет.
А я пока на тучке загадаю -
Закроет ли луну..."

Луну закрыло...
Их было трое на одной прямой:
Луна и тучка в серебре, и Мэри...

Ей показалось, что прошло мгновенье,
Вернулся муж, взял за руку и ждал...

"Что там?" - спросила.

"Умер", - он ответил.

Перевод С. Степанова

ГОРА

Гора; и город - как подмятый ею.
Я видел: здесь сужается обзор.
На небе - слева, там, где черным боком
Она врезалась в высь, - не стало звезд.
Была, казалось, рядом: как стена,
К которой меня ветром прижимало, -
И все ж, меж ней и городом, куда
Я шел, не столько путник, как скиталец,
Поля были, река и вновь поля.
Река об эту пору измельчала,
Едва-едва шипела на камнях,
Но было видно, какова в разливе:
Пласты земли как снятые ножом,
В траве песок и бревна бурелома.
Я, реку перейдя, пошел вокруг
Горы - и натолкнулся на процессию:
Волы, телега с грузом, человек.
Неспешный путь легко прервать вопросом.

- Что это там за город?
- Люненбург.

Выходит, я ошибся: за мостом
Тот город был, где я обосновался,
А этот - под горой, в ее тени.
- Деревня ваша далеко отсюда? -

- Деревни нет, лишь фермы здесь и там.
Нас шестьдесят всего голосовало
В последний раз. И то живем впритык -
Все место занимает эта штука! -
Махнул стрекалом в сторону горы.
От места, где мы встали, начинался
Альпийский луг, лесок темнел за ним,
Затем - вершины леса покрупнее
И скалы, очертания которых
Терялись меж ветвями. И обрыв
Над лугом.
- Это, вроде бы, тропинка.
Отсюда можно выйти на вершину?
Нет, не сегодня: я сейчас домой,
Но как-нибудь в другой раз непременно. -

- Отсюда не советую. Здесь нет
Надежного пути, но те, что были
Там, наверху, шли, кажется, от Лэддов.
До них пять миль, но вы найдете сразу:
Там корчевали прошлою зимой.
Я проводил бы, но не по дороге. -
- А сами вы там не были?
- Я был
На склонах. На охоте, на рыбалке.
Там есть ручей и водится форель.
Ручей бежит с вершины. Но не в этом
Его загадка: он, уж вы поверьте,
Холоден летом и горяч зимой.
Зимой занятно на него взглянуть:
Весь пышет паром, как воловья морда,
А уж кусты стоят по берегам
Под снегом толщиной не меньше дюйма.
А чуть засветит солнце - красота! -

- С такой горы полсвета разглядишь.
Конечно, если нет деревьев сверху -
На самом пике... - В пелене листвы
Я наблюдал гранитные террасы
На свете и в тени; приступки, где,
Взбираясь, можно отдохнуть; ущелья
На сотню футов - сядешь, глянешь вниз:
Здесь папоротники, а дальше - бездна.

- Не знаю про деревья. Но родник
Там есть. В самом верху. Что твой фонтан
Он хлещет. -
- Да, но если на вершине,
То вы его не видели.
- Не видел.
Но нет сомненья в том, что он там есть.
Не на вершине, может, где-то возле.
Но если сходишь сверху, то вода
Недалеко, а главное, что сверху
Не замечаешь, долго ли ты шел,
Тем более что вверх взбираться дольше.
Я как-то восходителя просил
Мне рассказать о том, что он увидит.

- И что он?
- Он сказал мне, что в Ирландии
Гора есть с озерцом совсем вверху.
- При чем тут озерцо? А что родник? -

- До родника он так и не добрался.
Вот почему я вас отговорил
Идти отсюда. Он пошел отсюда.
Давным-давно сам собирался я
Пойти взглянуть - да, знаете, в предгорьях
Горы хватает нам и без того.
И как пойти? В пастушеской одежде,
С пастушескою крепкой хворостиной,
Пригодной только пригонять коров?
С ружьишком, вроде как бы на медведя?
А в гору лезть лишь для того, чтоб лезть?..

- Лезть, чтобы лезть, - я не полез бы. Надо,
Чтобы сначала захотелось влезть. -
- Ее никак не звать. Зовем - Горою. -
- А Гору можно обойти кругом? -

- Пойдя кругом, придете в Люненбург.
На большее рассчитывать не стоит.
Из города всегда идешь к Горе,
А от Горы всегда приходишь в город.
Немногие домишки здесь и там,
Как валуны, свалившиеся сверху,
Чуть ближе к ней - но это, вправду, все. -

- Холоден летом и горяч зимой? -
- Мне кажется, он просто одинаков.
Зимой и летом. Но зимой теплей,
А летом холоднее остального.
Все дело, как на это посмотреть. -
- Давно вы здесь живете?
- Да с тех пор,
Когда Гора была не больше... - Дальше
Я не расслышал. Он своих волов
Тронул слегка стрекалом, и причмокнул,
И путь продолжил, что был прерван мной.

Перевод В. Топорова

ДОМАШНЕЕ КЛАДБИЩЕ

На лестнице увидел он ее,
Она глядела вниз, его не видя,
И смутный страх сквозил в ее глазах.
Шагнула было вниз, переиграла,
И снова этот взгляд. И начал он,
К ней поднимаясь: "Что оттуда, сверху,
Тебе открылось - я обязан знать!"
Она в ответ отпрянула, поникла,
И мраком страх сменился на лице.
Он начал вновь: "Так что ж тебе открылось" -
И поравнялся с нею. "Отвечай!
Немедленно! Прошу тебя, родная".
Но не дождался помощи. Жена
Стояла вся напрягшись и молчала,
Уверенная: ничего, слепец,
Он не увидит. Он и впрямь не видел
Сначала, а увидев, завздыхал.

"Ну что", - спросила.
"Только то, что вижу".
"Не верю, что ты видишь что-нибудь".
"Странней всего, что не увидел сразу
И вообще отсюда не видал.
Не замечал, поскольку примелькалось.
Все кладбище семейное - в окне,
Да и само - размером с нашу спальню.
Три каменных надгробья и одно
Из мрамора. Приземистые камни
Блестят на солнце. Вряд ли ты глядишь
На них, но я, конечно, понимаю:
Могила сына"...
"Нет, - в слезах, - не смей!"

Из-под его скользнувшая руки,
Лежащей на перилах, вниз метнулась
И снизу вверх взглянула на него
С таким презреньем, что, и сам забывшись,
Воскликнул: "Что же, мне о нем нельзя?"

"Тебе - нельзя! Где шляпа? К черту шляпу!
Пойду пройдусь. Мне надо подышать.
Об этом вообще нельзя мужчинам".

"Но, Эми! Не сбегай хоть в этот раз.
Послушай-ка, я приставать не стану. -
Зажал он подбородок в кулаках. -
Но кое-что спросить хочу, родная".
"Ты не сумеешь".
"Помоги суметь".

В ответ она схватилась за задвижку.

"Ты разозлишься, что я ни скажу.
Я разучился говорить с тобою,
Но подскажи, но намекни мне как.
Согласен - а на что, - и сам не знаю.
Я как мужчина с женщиной готов
На крупные уступки. Хоть на сделку:
Ни слова, если хочешь, ни о чем,
Что было бы тебе невыносимо.
Хотя не может быть подобных тайн
У любящих. Нелюбящие могут
Жить в полутьме, а любящие - нет".
Задвижку отодвинула. "Не надо.
Не уходи, не уноси беду
Другим - хоть в этот раз. Я твой мужчина.
Пусти меня в свою печаль. Пойми:
И у меня терпенье на пределе.
Меня убьет разлука. Дай мне шанс.
Хотя ты все же чуть пережимаешь.
Да, горе, да, огромная беда
Смерть первенца, - но быть столь безутешной
Весь век в счастливом браке по любви?
Ты думаешь, он этого хотел бы?"
"Твои издевки?"
"Что ты, никаких!
Скорее злость. Спущусь к тебе, пожалуй.
О Боже, что за женщина! И я
Не смею говорить о мертвом сыне".

"Не смеешь, раз не знаешь даже как.
Бесчувственность твоя... Его могилку
Ты выкопал недрогнувшей рукой.
Я за тобою из окна следила -
Из этого окна! Как ты махал
Лопатой, перебрасывая гравий
Туда-сюда, туда-сюда, туда-
Сюда... Кто это? Я его не знаю,
Я думала, по лестнице снуя
Прочь от окошка и к окошку снова,
А ты копал, копал... Потом вошел,
На кухне зазвучал твой хриплый голос,
И я, сама не знаю, почему,
Пошла туда и на тебя взглянула.
А ты сидел с землей на башмаках,
С землей со свежевскопанной могилы
Ребенка твоего - и рассуждал
О чепухе какой-то. И лопату
К стене приставил. Именно! К стене!"

"Я слушаю тебя - и душит смех.
О Господи, я проклят, трижды проклят!"
"Твои слова я помню наизусть.
- Дождливый день и три туманных утра -
И весь в труху березовый забор. -
Нашел о чем грустить в такую пору:
Березовый забор!.. А почему
Завешены все окна? Чей здесь гробик?
Об этом ты как будто знать-не-знал.
Откуда в людях равнодушье к смерти?
Ближайшие друзья - и те скорей
Изображают горе, не горюя,
Чуть заболев, останешься один
И встретишься со смертью одиноко,
Потом они на кладбище придут,
Но прежде чем засыпят прах землею,
Вновь обратятся к собственным делам,
Потянутся к живым, вернутся к жизни,
А мир жесток. Я б не грустила так,
Будь в силах изменить хотя бы малость,
Но я не в силах. Нет, и нет, и нет!"

"Что ж, высказалась - вот и полегчало.
И некуда, и незачем идти.
И дверь закрой. И дома можно плакать.
Послушай, Эми! Кто-то там идет!"

"Ты думаешь, я высказалась? Ты же...
Да как же я... Хочу отсюда прочь!"
"Но если ты"... А дверь-то нараспашку.
"Куда ты собралась? Сперва ответь!
Верну тебя силком. Верну, поверь мне!"

Перевод В. Топорова

ПОСЛЕ СБОРА ЯБЛОК

Все с лесенки на небо вверх смотри -
Я выбился из сил,
Еще до верху бочку не набил,
Еще там яблока два или три
Сидят на ветке, как щегол иль зяблик,
Но я уже устал от сбора яблок.
Настоян этой ночью зимний сон,
То запах яблок: им я усыплен.
Я не могу забыть тот миг загадки,
Увиденный сквозь льдистое стекло, -
С воды его я утром взял из кадки,
В нем все лучилось, искрилось, цвело.
Оно растаяло и разломилось,
Но все ж на миг
Передо мною сон возник,
И я постиг,
Каким видением душа томилась.
Все яблоки, огромны и круглы,
Мерцали вкруг меня
Румянцем розовым из мглы,
И ныла голень и ступня
От лестничных ступенек, перекладин.
Вдруг лестницу я резко пошатнул
И услыхал из погреба глубоко
Подземный гул,
Шум яблочного яркого потока.
Да, был я слишком жаден,
И оказался свыше сил
Тот урожай, что сам же я просил.
Пришлось, наверно, яблок тысяч десять,
Как драгоценные, потрогать, взвесить,
А те,
Что осыпались щедро,
С пятном, с уколами от жнива,
Забродят в бочках в темноте,
Как сусло сидра.
И я томлюсь лениво
Какою-то истомою дремотной.
Один сурок,
Коль не уснул, узнать бы мне помог,
То спячка зимняя и сон животный,
Иль человеческий то сон.

Перевод М. Зенкевича

СТРАХ

Свет фонаря из глубины сарая
В проеме двери выхватил двоих
И разметал их тени по фасаду
Усадьбы с темных окон чередой.
Копыто резко стукнуло о доску,
Двуколка, за которою они
Стояли, шевельнулась. Он схватился
За колесо, она сказала: "Стой!
Я видела... Как белая лепешка,
Оно белело там, в кустах у въезда,
Когда двуколка сдвинулась, - лицо!
Ты тоже видел?"
"Я не видел. Это -
Лицо?"
"Лицо!"
"Почудилось тебе!"

"Джоэль, пойду взгляну. Как в дом войти,
Когда такое чудится за дверью?
Закроем дверь и ставни - ну и что?
Мне каждый раз, когда нас долго нету,
Тревожно возвращаться в темноту.
Все кажется, что скрип ключа спугнул
Кого-то, затаившегося в доме,
И он шмыгнул через другую дверь.
А если я права и кто-нибудь...
Пусти меня!"

"Какой-нибудь прохожий".

"Какие здесь прохожие, Джоэль!
Забыл, где мы живем. И непонятно,
Отсюда он идет или сюда.
Один, пешком, во тьме, глубокой ночью,
А главное, зачем он там, в кустах?"

"Еще не ночь, хотя уже стемнело.
Но ты сказала, думаю, не все.
А он похож..."
"Похож иль не похож,
А только, не узнав, не успокоюсь.
Дай мне фонарь..."
"Зачем тебе фонарь?"

Толкнув его плечом, фонарь схватила.

"Тебе идти не надо. Я сама.
Раз так у нас пошло, то я в ответе,
Мне и решать... Да он бы не посмел...
Молчи! Он оступился. Слушай, слушай!
Он к нам идет. Пожалуйста, уйди.
Теперь шаги пропали... Уходи же!"

"Да быть не может, чтобы это он..."

"Нет, это он! Или кого-то нанял,
И надо окончательно решить,
Пока ему от нас не отвертеться.
Промедлим - а потом ищи-свищи,
И затаится, и начнет шпионить,
Пока с ума от страха не сойду.
А я сойду. Пусти меня, Джоэль!"

"Он о тебе давно забыл и думать".

"Ну да, забыл! Ох, как он не забыл...
Хотя, конечно, с самого начала...
Но все равно, Джоэль, я ни за что...
Я обещаю! Главное, спокойней..."

"Пойти-то лучше не тебе, а мне.
Вот только с фонарем неладно вышло:
Мы на виду, он в полной темноте.
А если ему надо убедиться,
То что же - убедился и уйдет".

Он отпустил ее, она шагнула,
И он, за нею вслед, шагнул в траву.
"Чего тебе?" - окликнула потемки.
Она глядела по-над фонарем,
Его руками прижимая к юбке.

"Ты убедилась - никого".
"Он здесь! -
Чего тебе?" - Но дрожи не сдержала,
Когда из тьмы послышался ответ.

"Да ничего", - издалека, негромко.

Она схватила за руку Джоэля.
Фонарь чадил, кружилась голова.

"Что ты затеял здесь глубокой ночью?"

"Да ничего"; молчанье; что тут скажешь.

И голос вновь: "Ты, кажется, дрожишь.
Я видел: ты в сердцах хлестнула лошадь.
Я подойду и встану на свету,
А ты посмотришь".

"Да. - Джоэль, уйди!"

Шаги все ближе, а она стояла,
Но тело в темноту рвалось само.

"Ну, погляди".

Глядела и глядела...

"Ты приглядись - со мною здесь малыш.
Разбойник бы не взял дитя с собою".

"Малыш? В такое время? Но зачем?"

"А что?.. Прогулка в неурочный час -
Такая, чтоб запомнилась надолго.
Верно, сынок?"

"Как будто больше негде погулять.
А здесь гулять..."

"Дорога как дорога.
Да мы неподалеку и живем".

"Но если так, Джоэль, ты не подумай -
И ты не думай тоже... - Понимаешь,
Нам надо жить с оглядкой. Осторожно. -
Здесь богом позабытые места. -
А ты, Джоэль..." Но в темноту глядела.

Враскачку все длинней светил фонарь,
Земли коснулся, дрогнул и погаснул.

Перевод В. Топорова

ДРОВА

В ненастный день, бродя по мерзлой топи,
Я вдруг подумал: "Не пора ль домой?
Нет, я пройдусь еще, а там посмотрим".
Был крепок наст, и только кое-где
Нога проваливалась. А в глазах
Рябило от деревьев тонких, стройных
И столь похожих, что по ним никак
Не назовешь и не приметишь место,
Чтобы сказать: ну, я наверняка
Стою вот здесь, но уж никак не там.
Я просто знал, что был вдали от дома.
Передо мною вспархивала птичка,
Опасливо все время оставляя
Меж нами дерево, а то и два.
Она мне голоса не подавала,
Но было ясно: глупой показалось,
Что будто бы я гнался за пером -
Тем, белым, из ее хвоста. Она
Все принимала на свой счет, хотя
Порхни в сторонку - и конец обману.
И там были дрова, из-за которых
Я позабыл ее, позволив страхам
Угнать ее подальше от меня,
И даже не сказал ей до свиданья.
И вот она мелькнула за дровами -
И нет ее. Лежал рядами клен,
Нарубленный, расколотый и ровный -
Четыре на четыре и на восемь.
И больше ни поленницы вокруг.
И не вились следы саней по снегу.
Рубили здесь не в нынешнем году.
Да и не в прошлом и не в позапрошлом.
Пожухла древесина, и кора
Растрескалась, скрутилась и отстала.
Осела кладка. Цепкий ломонос
Уже схватил поленья, как вязанку.
И слева их держало деревцо.
А справа кол и ветхая подпорка,
Готовые упасть. И я подумал,
Что только тот, кто вечно видит в жизни
Все новые и новые задачи,
Мог так забыть свой труд, труд топора,
И бросить здесь, от очага вдали,
Дрова, чуть согревающие топь
Бездымным догоранием распада.

Перевод А. Сергеева

ИЗ СБОРНИКА "МЕЖДУ ГОРАМИ"

НЕИЗБРАННАЯ ДОРОГА

Опушка - и развилка двух дорог.
Я выбирал с великой неохотой,
Но выбрать сразу две никак не мог
И просеку, которой пренебрег,
Глазами пробежал до поворота.

Вторая - та, которую избрал, -
Нетоптаной травою привлекала:
Примять ее - цель выше всех похвал,
Хоть тех, кто здесь когда-то путь пытал,
Она сама изрядно потоптала.

И обе выстилали шаг листвой -
И выбор, всю печаль его, смягчали.
Неизбранная, час пробьет и твой!
Но, помня, как извилист путь любой,
Я на развилку, знал, вернусь едва ли.

И если станет жить невмоготу,
Я вспомню давний выбор поневоле:
Развилка двух дорог - я выбрал ту,
Где путников обходишь за версту.
Все остальное не играет роли.

Перевод В. Топорова

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: