ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 6 страница

Задела за живое:

— Понимаю, все потому, что я не…

— Нечего нос воротить. Я не тебе вообще-то объясняю, а всем подслушивающим нас в данный момент. И поверь мне, таковые имеются.

— Кто?

Анни смотрит на меня, словно на дурачка, долго и пристально, потом затягивается и выдыхает облако чайного дыма.

— Правительство.

— Ага.

Наверняка паранойя, а еще, вполне возможно, она не в своем уме. И все равно еле сдерживаюсь, чтобы не начать озираться.

— Касательно твоих вопросов — зависит от мастера. Лучшие из лучших работают безупречно: убирают воспоминание, а вместо него оставляют другое. А бывают настоящие неумехи. Вот, например, заставят тебя думать, что должен им денег, получат свое и сотрут память, а ты потом прикидываешь: наличность пропала, но никуда ничего не тратил — явный подвох. Между неумехами и профессионалами куча середняков. Кое-что умеют, но работают так себе. После них остаются ниточки, кусочки. К примеру, помнишь ярко-синее небо, а сам день — нет. Или тоска одолевает, а причину определить не можешь.

— Зацепки.

Анни снова затягивается.

— Да, вроде того. Существует четыре типа проклятий: мастер может начисто стереть событие и оставить вместо пего черную дыру — точно как ты и говорил — или заменить на другое, вымышленное, которого и не было никогда. Может покопаться в памяти и что-нибудь вызнать, а еще заблокировать доступ к определенным воспоминаниям.

— Закрыть доступ? А зачем?

Провожу затянутым в перчатку пальцем по безупречно гладкому круглому камешку.

— Заблокировать проще, чем стереть полностью, и, следовательно, дешевле. Точно так же просто изменить память легче, чем создать совершенно новое воспоминание. К тому же блок потом можно снять, и тогда ты все вспомнишь. Удобно в некоторых ситуациях.

Киваю, хотя и не совсем улавливаю суть.

— Мастер может смошенничать: поставит блок, а клиенту скажет, что все стер полностью, и получит свои денежки. Потом идет к жертве и предлагает снять блок, естественно, тоже не бесплатно. Бизнес гнилой, конечно, но разве у молодежи в наши дни осталось чувство профессиональной этики?

Анни пристально в меня вглядывается.

— Родные никогда не рассказывали тебе об этом?

— Я же не мастер.

Стыдно-то как. Некоторые вещи нужно знать, они могли бы доверить мне хотя бы эту информацию. И дураку понятно, что думает обо мне семейство, если умалчивает даже о таком.

— Но твой брат…

Что-то не хочется больше про родных, и я поспешно перебиваю:

— А можно вернуть все как было?

Гадалка пристально смотрит мне в глаза, и я опускаю взгляд. Потом она прокашливается и продолжает, словно не замечая бестактности.

— Магия воспоминаний необратима, но голова-то у людей работает. Заставь, к примеру, всех запомнить, что ты немыслимо крут, — они запомнят, но потом приглядятся и сделают выводы.

Выдавливаю улыбку, но в горле комок.

— А как насчет магии трансформации?

Анни пожимает плечами, на подоле тихонько позвякивают колокольчики.

— А что?

— Это тоже необратимо?

— Обратимо. Другой мастер может повернуть процесс вспять, если только жертву превратили в живое существо. Если, например, парня сделать лодкой, а потом обратно парнем, трансформацию он не перенесет. Живое превращается в неживое навсегда.

Навсегда. Спросить ее про девчонку, ставшую кошкой? Нет, нельзя сообщать такие подробности, и так уже рискую дальше некуда.

— Спасибо.

Встаю. Не очень пока понятно, какая мне польза с этого разговора, ясно одно: чтобы добыть нужные ответы, придется хорошенько побегать.

— Передай деду привет от Косой Анни, — подмигивает гадалка.

— Хорошо.

Не буду ничего передавать, а то придется объяснять, зачем я мотался в Карни. Отойдя на несколько шагов, вспоминаю еще кое-что и возвращаюсь:

— А миссис Захарова все еще в здешних краях?

Мама Лилы. Вспоминаю, как повесил тогда трубку, услышав ее голос, и взгляд миссис 3. в номере гостиницы на дне рождения ее дочери. Мне давно кажется, что она уже тогда, раньше меня самого, разглядела притаившееся чудовище.

— Конечно. Куда же она из Карни? Муженек тут же откроет охоту.

— Охоту?

— Считает, будто жена в курсе, куда делась дочка, но ему не говорит. Я ее успокоила: она переживет мужа. Бриллиант Бессмертия не всесилен.

— Тот, что он вместе с Лилой купил в Париже?

Не знал, что камень так называется, вроде что-то там еще было про Распутина.

— Говорят, он заколдован: владелец якобы никогда не умрет. Чушь, в общем-то, ведь тогда получается — камень не просто отводит проклятия. Но пока действует: ведь Захарова еще никому не удалось укокошить, а сколько народу пыталось! Вот бы взглянуть на этот талисман!

Анни наклоняет голову.

— А ты вроде был влюблен в Лилу? Да-да, точно, волочился за ней постоянно. И брат твой тоже.

— Это когда было.

Гадалка поднимается на цыпочки и целует меня в щеку. От неожиданности даже вздрагиваю.

— Два брата и одна девушка, тут добра не жди.

У Баррона была помимо нее куча других девчонок: одноклассницы старше нас, все уже на своих машинах. Лила постоянно ему звонила, а я врал, почему брата нет дома, плел какие-то глупости, все надеялся, что она меня раскусит. Но ничего подобного — всегда верила. Мы обычно долго говорили по телефону, пока он не являлся или пока Лила не засыпала.

Хуже всего получалось, когда Баррон брал трубку и разговаривал с ней таким скучающим, безразличным голосом, уставившись в телик. Он мне однажды сказал:

— Лила всего-навсего ребенок, не настоящая моя девушка, а так. Да еще и ехать до нее целых два часа.

— Так почему ты ее не бросишь?

Я хорошо помнил Лилин голос по телефону, звук дыхания в трубке, когда она засыпала. Как он мог хотеть кого-то другого? Баррон ухмыльнулся в ответ.

— Чтобы не ранить девические чувства.

Я тогда хлопнул кулаком по обеденному столу, аж тарелки подпрыгнули вместе с мусором.

— Она дочь Захарова — только поэтому ты с ней и встречаешься.

Брат ухмыльнулся еще шире:

— Как знать. Может, я с ней гуляю, чтоб тебе насолить.

Следовало рассказать Лиле всю правду, но тогда бы она перестала звонить.

Якудза зашивают под крайнюю плоть пениса жемчужины — по одной за каждый год отсидки в тюрьме. Бамбуковой щепкой делают надрез и заталкивают жемчуг в рану. Жутко больно, наверное. По сравнению с этим три маленьких камешка зашить в ногу — полная фигня.

Останавливаюсь на парковке. Вываливаю содержимое полиэтиленового мешка прямо на заднее сиденье — затарился в ближайшем супермаркете — и отворачиваю штанину на левой ноге. Сначала надо выбрить на голени небольшой участок, сантиметров пять-шесть, промыть водой из бутылки. Получается страшно медленно: дешевое одноразовое лезвие обдирает кожу.

Черт, забыл купить салфетки, чтобы промокнуть кровь. Снимаю рубашку и прикладываю к ноге. Щиплет, но я не обращаю внимания. Вообще-то в мешке есть бутылка перекиси водорода. Ладно, может, позже, когда соберусь с силами, а пока и так больно.

Достаю еще одну бритву. За окном снуют люди — семейные пары толкают перед собой тележки с покупками, смеются дети, прохаживаются мужчины с бумажными стаканчиками. Виновато отворачиваюсь и шепчу про себя: «Не смотрите», а потом прижимаю острое лезвие к коже.

Даже страшно немного — насколько легко оно входит, почти никакой боли, как от небольшого укуса. По телу разливается странный холод, руки-ноги словно чужие. Сначала почти ничего не видно — только едва заметная тонкая линия, затем выступает кровь, сперва маленькими каплями, а потом на месте раны набухает длинная красная полоса.

Самое жуткое — заталкивать камешки внутрь. Нестерпимо больно, как будто приходится сдирать кожу живьем. Три камня, по одному за каждый год, что я считал себя убийцей. Изо всех сил сдерживая тошноту, заправляю нитку в иголку и накладываю два кошмарных кривых стежка.

Мне надо домой. Заберу Лилу и ударимся вместе в бега. Как можно дальше. В Китай, например: найду там мастера, чтобы превратить ее обратно в девочку. Может, пойдем к Захарову, и я попробую ему все объяснить. Но определенно сегодня вечером.

Разговор с Косой Анни не прояснил главного: кто был тем мастером памяти. Но теперь я знаю точно: надо мной поработали. Наверное, Антон — ведь они что-то явно затевают вместе с Филипом и Барроном. Вроде племянник Захарова специализируется на удаче, но ведь он вполне мог заставить меня так думать. И к Баррону в башку, видимо, залез.

С одобрения Филипа.

Вспенивается перекись водорода. Ничего, пускай кружится голова, пускай руки трясутся. Дело сделано. Никто больше не заставит меня забыть. Ничего и никогда.

Выхожу из машины. Двери сарая распахнуты. Заглядываю внутрь: ни кошек, ни капканов. Никто не таращится на меня из темноты.

Что случилось? Целую минуту стою там как приклеенный, потом бегу в дом. Врываюсь на кухню и кричу деду:

— Где кошки?

Он поднимает глаза от кипы дырявого постельного белья:

— Твой брат позвонил в приют для животных. Они приезжали днем.

— А как же белая кошка? Моя кошка?

— Ты все равно не смог бы ее оставить. Пускай попадет к хорошим людям, которые сумеют о ней позаботиться.

— Как ты мог? Почему ты им позволил? Дед протягивает руку, но я отшатываюсь. Голос дрожит от ярости:

— Который из них? Кто позвонил в приют?

— Не вини его. Он просто хотел как лучше. Кошки устроили в сарае настоящий свинарник.

— Кто?

Старик расстроенно пожимает плечами.

— Филип.

Он все еще что-то говорит, объясняет про котов и про приют, но я уже не слушаю.

Баррон, Маура, мои украденные воспоминания, моя белая кошка. Филип заплатит. За все. И притом с процентами.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ненавижу приюты для животных. Меня тошнит от запахов мочи, экскрементов, собачьей еды и мокрой газетной бумаги. Ненавижу бесконечное подвывание и отчаянный скулеж, доносящиеся из клеток, — ничего не можешь для зверей сделать и чувствуешь вину. Уже в первом приюте мне не по себе. Ее я нахожу только в третьем по счету. Белую кошку.

Сидит и смотрит сквозь прутья, не вопит и не трется о решетку, как другие. Похожа на змею — вот-вот ужалит.

И совсем не похожа на человека.

— Кто ты такая? Лила?

Она подходит ближе и испускает жалобное мяуканье. По спине пробегает дрожь от страха и отвращения.

Кошка не может быть девчонкой.

Меня захлестывают образы из прошлого. Тот последний раз, когда я видел Лилу, чувствовал запах крови, смотрел на мертвое тело и улыбался. Может, все это и колдовство, но воспоминание такое настоящее. Я словно прикидываюсь, вру сам себе, что она жива, что ее можно спасти. Словно схожу с ума.

Но кошка смотрит на меня такими же разными глазами — один голубой, другой зеленый. Пускай я спятил, пускай этого не может быть — я точно знаю: она Лила.

Поворачиваюсь и иду прочь. Лила громко кричит, потом еще раз, но я заставляю себя не обращать внимания. За конторкой полная женщина в футболке с изображением ризеншнауцера рассказывает парнишке, где развесить объявления. У него, кажется, сбежал королевский питон.

— Я хочу забрать белую кошку.

Она протягивает мне стандартную форму: адрес моего ветеринара, сколько лет я живу в этом районе, одобряю ли операцию но удалению когтей. Про ветеринара пропускаю, а в остальных графах пишу подходящие, как мне кажется, ответы: им должно понравиться. Руки трясутся, я как будто отделился от других людей, попал в иной временной поток, совсем как после аварии, в которой погиб отец. Секунды то убыстряются, то замедляются. Нужно забрать кошку и выйти отсюда, сесть где-нибудь в сторонке и переждать, пока все не вернется в норму.

— Это дата рождения?

Регистраторша постукивает по заявлению. Киваю.

— Тебе семнадцать.

Она показывает на самый верх страницы, а там значится большими буквами: «Забирать из приюта животных могут только лица старше восемнадцати лет». Обычно я слежу за подобными мелочами очень внимательно, готовлюсь, просчитываю возможности. Но сейчас только и остается, что тупо пялиться и, как выброшенная на берег рыба, судорожно хватать ртом воздух.

— Но вы не понимаете.

Регистраторша хмурит брови.

— Та кошка — моя. Кто-то по ошибке ее сюда принес, на самом деле она моя.

— Ошейника на ней не было, адреса тоже.

Поймала на вранье, я делано смеюсь.

— Она его постоянно снимает.

— Послушай, парень, кошка бродячая, жила в сарае, привезли всего пару часов назад. Если кто-то ее и кормил, то не очень хорошо.

— Правильно, раньше она жила в сарае, но сейчас она живет со мной.

— Не знаю, в чем тут дело, — качает головой женщина, — но рискну предположить: родители тебе не разрешили ее оставить и отправили сюда. Какая безответственность…

— Да нет.

Что, интересно, она сделает, если рассказать, в чем действительно тут дело? Смех, да и только.

Звенит колокольчик над входной дверью, появляется целое семейство. Дама со шнауцером поворачивается к нам с улыбкой.

— Мы хотим щеночка, — кричит с порога маленькая девочка, перчатки у нее в коричневых пятнах, весь рот измазан шоколадом.

— Стойте, подождите, — прошу я в отчаянии. Регистраторша бросает на меня жалостливый взгляд.

— Уговоришь родителей, хотя бы одного — возвращайся. Вот как эта девочка.

Делаю глубокий вдох.

— А вы завтра дежурите?

Теперь она явно злится, упирает руки в боки. Наверное, жалеет сейчас, что проявила сочувствие. Плевать.

— Нет, но завтра тебе скажут то же самое: приходи с родителями.

Киваю, но ничего больше не слышу — все заглушают крики Лилы. Она льет слезы там, в клетке, плачет и плачет, и никто не приходит на помощь.

Папа учил меня, как правильно и быстро успокоиться. Например, когда заходишь в дом и собираешься что-нибудь украсть или отвечаешь на вопросы полиции. Сказал, надо представить себя на пляже, прислушаться к шуму голубых, прозрачных волн, вообразить, как они лижут твои ноги.

Вспомнить ощущение песка между пальцами, набрать в грудь побольше соленого воздуха.

Не помогает.

Сэм берет трубку после второго гудка и торопливо шепчет:

— Я на репетиции. Ставракис гнобит нас по-страшному. Говори быстрее.

Мне почти нечего ему предложить. И доверять-то соседу не стоит, но я почему-то ему верю, а доверие — такая ненадежная штука. Даже не знаю толком, нужно ли это самому Сэму.

— Требуется помощь.

— Ты в порядке? А то голос слишком уж серьезный.

Старательно смеюсь.

— Нужно вызволить кошку из Румельта, приюта для животных. Считай, что побег из тюрьмы готовим.

Сработало, Сэм хихикает.

— А чья кошка?

— Моя. Ты что думаешь: я буду беспокоиться из-за незнакомой животины?

— Дай-ка догадаюсь: кошка невиновна, ее подставили.

— В точку, в тюрьму только так и попадают.

Вспоминаю свою маму. Из горла рвется смешок, резкий, саркастический. Совсем не к месту. Сдерживаю его с трудом.

— Тогда договорились. Завтра?

— Ну да, он самый. — Сэм обращается уже не ко мне, голос приглушенный, как будто он прикрывает трубку рукой. — Хочешь с нами?

Еще что-то говорит, но мне уже не разобрать.

— Сэм!

Я изо всей силы ударяю кулаком по приборной панели.

— Кассель, привет.

Это Даника. Даника, которая вечно расхаживает с холщовой сумкой, на все имеет собственное мнение и в упор не замечает, что я ее избегаю.

— Что там с кошкой? Сэм сказал, тебе требуется помощь.

— Мне нужен только один человек. Только ее мне и не хватало для счастья.

— Сэм говорит, его нужно подвезти.

— А с его-то машиной что?

У моего соседа настоящий катафалк, бензина ест прорву. Поэтому, заботясь об экологии, Сэм его переоборудовал. Теперь машина ездит на альтернативном растительном топливе, и внутри всегда аппетитно пахнет поджарками.

— Точно не знаю.

Да, выбора, похоже, нет. Прикусываю щеку и с трудом выдавливаю:

— Тогда спасибо тебе большое, Даника. Ты настоящий друг.

Вешаю трубку, пока не наговорил гадостей. Как я с ними рассчитаюсь? Я же буду в неоплатном долгу! Если дружба — союз в поисках выгоды, в этот раз я точно проиграл.

Дед в ярости. Как только появляюсь на пороге, начинает вопить: я, дескать, взял автомобиль без спроса, это и мой дом тоже, именно я должен здесь горбатиться. Когда он принимается расписывать свою старость и немощность, не могу сдержать смех. Это злит его еще больше.

— Не ори! — выкрикиваю я и отправляюсь к себе в комнату.

Дед молча провожает меня взглядом.

Хорошо, допустим всего на минуту, что кошка — Лила. Не беспокойтесь, я пока в своем уме. Просто надо кое-что вычислить.

Кто-то ее превратил.

Этот кто-то работает с моими братцами.

Мастер трансформации, а значит, один (или одна) из самых сильных мастеров в Америке.

Получается, мне крышка — что я могу ему противопоставить?

На потолке приклеена скотчем репродукция Магритта — джентльмен из позапрошлого века смотрит в зеркало над каминной полкой, повернулся к зрителю ухоженным затылком, но в зеркале тоже отражается затылок. Мне нравилось, что лица не видно, потому и купил картину. Только вот сейчас кажется: никакого лица у него и вовсе нет.

В десять вечера звонит телефон. Сэм частит пьяным запинающимся голосом:

— Давай сюда. Вечеринка в самом разгаре.

— Я устал.

Вставать сил нет, уже целую вечность лежу и пялюсь на потрескавшуюся штукатурку.

— Давай. Я сам здесь только из-за тебя.

Перекатываюсь на бок:

— Это почему еще?

— Теперь я букмекер, и они меня обожают, — смеется сосед. — Гэвин Перри только что пива предложил! Это все ты, старик, вовек не забуду. Завтра вызволим твою кошку и…

— Ладно-ладно, где ты?

Забавно, помогает мне вовсю, а сам еще думает, что в долгу. Рывком поднимаюсь с кровати.

Чего тут валяться, в конце-то концов? Лежу и думаю о Лиле, как она там мяукает в клетке, и без всякого толка перебираю воспоминания одно за другим.

Сэм диктует адрес. Я знаю, где это. У Зои Пападополус родители вечно разъезжают по командировкам, поэтому у нее постоянно вечеринки.

Дед заснул перед телевизором. В новостях показывают губернатора Паттона, сторонника второй поправки — той самой, которая обяжет всех принудительно пройти тест на владение магическими силами. Все распинается: мол, сами мастера должны поддержать поправку, продемонстрировать миру добрые намерения и законопослушность, якобы никто не узнает результаты проверки, полная конфиденциальность. Про доступ правительства к медицинским документам пока ни слова. Ну-ну.

Дедушка храпит. Забираю у него ключи.

Зои живет в огромном новом доме в Нешаник Стейшн — там таких несколько, и лес совсем рядом. Подъездная дорожка заставлена машинами. Тяжелые двери распахнуты настежь, на крыльце какая-то девчонка, размахивая бутылкой красного вина, обнимается с коринфской колонной и истерически смеется.

— Что празднуем?

— Празднуем, — непонимающе повторяет она, потом улыбается. — Жизнь!

Не могу заставить себя улыбнуться в ответ. Зачем я здесь? Нужно что-то делать, вломиться, например, в проклятый приют. Когда мошенничаешь, самое сложное — бездействовать и выжидать. Тут-то нервы и сдают.

Хорошо бы у меня не сдали.

Гостиная уставлена оплывшими свечами, вся мебель заляпана воском. Несколько мальчишек и девчонок сидят прямо на полу и пьют пиво. Один десятиклассник что-то говорит, и все оборачиваются ко мне.

Два с половиной года бился, чтобы ничем среди них не выделяться, и вот — каких-то пятнадцать минут, и все труды прахом. Моя общественная жизнь, и без того нелепая и натужная, похоже, катится ко всем чертям.

Киваю собравшимся. Интересно, Сэм принимает на меня ставки? Самое время начать.

В кухне Харви Сильверман в окружении других двенадцатиклассников опрокидывает в себя одну рюмку за другой. Остальные толпятся снаружи, около бассейна. Для водных процедур холодновато, но в нем тем не менее барахтается парочка учеников, прямо в одежде и с посиневшими губами.

Меня под руку берет Одри.

— Смотрите-ка, кто пришел! Кассель Шарп.

Моя бывшая девушка очень красивая, хотя сейчас взгляд у нее мутный и улыбка немного рассеянная. Около книжного шкафа Грег Хармсфорд что-то втирает девчонкам из хоккейной команды. Одри оглядывается на него. Интересно, они вместе сюда пришли?

— Как обычно, притаился в сторонке и наблюдает исподтишка, оценивает нас.

— Совсем нет.

Как же ей объяснить? Я ведь больше всего боюсь, что оценивать будут меня.

— Мне нравилось с тобой встречаться.

Кладет голову мне на плечо, может, по старой памяти, а может, напилась слишком сильно. При некотором усилии можно принять это за ласку.

— Нравилось, как ты наблюдаешь за мной.

Я почти готов пообещать ей, что буду делать все как надо, сказала бы только — что.

— А тебе нравилось со мной встречаться? — едва слышно шепчет Одри.

— Это ты меня бросила.

Я тоже почти шепчу, слова получаются тихими и нежными. Скажу что угодно, пусть только не уходит, пусть говорит со мной. Когда мы вместе, все так ясно и просто, кажется, что я могу измениться, бросить старую жизнь.

— Но я тебя все еще не забыла. Не думаю, что забыла.

— Да?

Наклоняюсь и целую ее. «Не думаю, что забыла». Вот и ты не думай. Прижимаюсь к мягким губам. На вкус — текила. Ужасный получается поцелуй — сплошные горечь и сожаление. Я точно знаю, что опять все порчу, просто-напросто не умею по-другому.

Но Одри не отталкивает меня — приподнимается на цыпочки, обнимает за плечи. Ее руки легонько щекочут мой затылок, и я улыбаюсь. Медленнее, еще медленнее. Уже лучше. Она легонько вздыхает, не прерывая поцелуя.

Скольжу пальцами по ключицам, по впадинке па шее. Я хочу поцеловать ее туда, перецеловать каждую родинку на молочно-белой коже.

— Эй, ну-ка убери от нее руки, — встревает Грег Хармсфорд.

Одри отшатывается и чуть не падает на него, а я словно со дна моря всплываю, даже в ушах гудит. Совсем забыл, что мы на вечеринке.

— Ты напилась. — Грег хватает девушку за локоть, отчего та чуть не падает.

Сжимаю кулаки. Вот сейчас размажу его по стенке, ударю прямо в лицо. Оглядываюсь на Одри. Если испугалась или разозлилась — мокрого места от него не оставлю.

Она отвернулась, на меня и не смотрит. Вся ненависть моментально превращается в презрение к самому себе.

— Что ты вообще здесь забыл? Тебя же вроде вывели на чистую воду и наконец турнули из школы.

— Не знал, что это школьная вечеринка.

Грег самодовольно улыбается.

— Кому ты тут нужен! Используешь магию, чтобы девчонкам мозги пудрить. Иначе-то никто на тебя и не посмотрит.

Вспоминаю Мауру. Все вокруг расплывается, я словно смотрю на Грега сквозь длинный черный туннель. Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в кожаные перчатки, и бью изо всей силы, он летит прямо на пол. Пинаю противника ногами, но тут меня хватает за пояс Рауль Пэтак и оттаскивает прочь.

— Шарп, остынь.

Ударить, ударить его еще раз. Вырываюсь, кто-то выворачивает мне руки за спиной. Одри ушла.

Грег поднимается на ноги и вытирает рот.

— Я про твою мать читал в газете. Ты точно такой же, Шарп.

— Ну это едва ли. Тогда бы ты со слезами на глазах умолял себя отдубасить, — усмехаюсь я в ответ.

— Выведите его, — командует чей-то голос.

Рауль тащит меня к дверям. Мы шествуем мимо бассейна, люди оглядываются, привстают в шезлонгах, явно предвкушая продолжение драки.

Пытаюсь вырваться из захвата, но когда меня отпускают, от неожиданности падаю на траву.

— Да что в тебя вселилось? — Рауль тяжело дышит.

— Извини, — поднимаю глаза к ночному небу. Оказывается, сзади меня держал Кевин Форд.

Коротышка, но накачанный, рестлингом занимается. Смотрит выжидающе, как будто ждет, что я на него накинусь.

— Остынь. Совсем на тебя не похоже, старик.

— Забылся.

Вернее, не учел, что здесь я всем был и буду чужой. Стал их букмекером, попал в компанию, но другом не стану никогда, вот и все мое социальное общение.

Парни возвращаются в дом. Кевин говорит что-то, но слишком тихо — не разобрать, Рауль прыскает.

Снова поднимаю глаза. Небо усыпано звездами. Меня никогда не учили различать созвездия, в детстве, помнится, выдумал себе одно, но тут же потерял, поэтому теперь я вижу сотни ярких точек, хаос, лишенный какой бы то ни было логики.

Кто-то шуршит травой неподалеку, подходит ближе, заслоняет ночное небо. Одри? Нет, Сэм.

— Вот ты где.

Медленно встаю на ноги, сосед неловко оступается, и его выворачивает прямо под кухонным окном, в куст гортензии. Девчонки на террасе хихикают.

— Слава богу, ты приехал. Отвезешь меня домой?

Покупаю ему кофе навынос в какой-то забегаловке и добавляю побольше сахара — может, протрезвеет. Но Сэма опять тошнит прямо на парковке, остатками кофе он прополаскивает рот. Включаю радио. Сидим и под аккомпанемент Сэмова желудка слушаем песню про магию любви.

Да уж, магия — что может быть романтичнее промывки мозгов?

— В детстве часто воображал себя мастером, — начинает Сэм.

— Все так делают.

— Даже ты?

— Я в особенности.

Передаю ему свой стакан. Я обычно пью черный кофе, но где-то тут должен быть пакетик сахара. Он качает головой.

— А как это понять? Когда ты узнал, что не мастер?

— Со всеми одно и то же: родители обычно велят детям не баловаться с магией. Мама, например, запугивала нас — говорила, что малыши умирают из-за отдачи, если начинают колдовать раньше времени.

— Но это же неправда? Пожимаю плечами.

— Отдача может убить только мастера смерти, да и то если совсем уж не повезло. А сколько тебе лет — вообще не важно. Братья про свои способности узнали довольно рано. Баррон часто выигрывал, а Филип всегда побеждал в драках.

Помню, еще в младшей средней школе маму вызывали к директору: Филип тогда сломал ноги трем здоровенным мальчишкам. Месяц мучился из-за отдачи, зато больше к нему никто не лез. Как-то мать умудрилась замять дело, и в полицию тогда обращаться не стали. Вот про Баррона ничего не помню.

Как только проявляются способности, другие мастера учат тебя всяким секретам. Но про это я, как ты понимаешь, мало знаю.

— Разве тебе можно о таком рассказывать? Завожу машину.

— Нет. Но ты пьяный в стельку, завтра все равно ничего не вспомнишь.

Приволакиваю Сэма домой в его огромный кирпичный особняк, извиняюсь перед миссис Ю, выезжаю со стоянки и все это время напряженно думаю.

Если кошка — Лила, мастер трансформации наверняка где-то в Штатах. Очевидно, но раньше я об этом не задумывался. Правительство из штанов выпрыгнет, чтобы только его заполучить, что уж там говорить о преступных кланах. Поэтому братцы и затеяли весь сыр-бор; теперь понятно, почему Филип стирал мне память.

Настоящий мастер трансформации.

Это они и хотели заставить меня забыть.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Они ждут меня около кафе, сидя на капоте Сэмова похоронного «кадиллака» 1978 года выпуска. Сосед выглядит неважно, то и дело отпивает кофе из пластикового стаканчика, руки у него трясутся. Черная машина сияет; над хромированным бампером красуется наклейка: «Езжу на растительном масле». На Сэме костюм и галстук, но пиджак маловат — наверное, целую вечность провисел в шкафу за ненадобностью.

Даника без школьной формы смотрится непривычно. Джинсы внизу обтрепались, на ногах шлепки, но зато белая рубашка как следует отутюжена.

— Машину починил?

Сэму явно неловко. Она…

— Я подумала, что раз обещала — все равно приеду, — встревает Даника.

Оба врут. Но мне не до того. Вытираю вспотевшие руки о штаны.

— Спасибо большое, ребята, что гробите на меня свою субботу.

Да уж, настоящий джентльмен.

— Так что там с кошкой?

— Она друг семьи. — Я пытаюсь отшутиться.

Сосед поднимает глаза, на лице блестят капельки пота, у него явно тяжкое похмелье.

— Ты вроде говорил, это твоя кошка?

— Ну да. Была моя кошка. — Совсем запутался, врать разучился, что ли? Никаких подробностей: любая выдумка лучше правды, слишком уж она нелепая, все равно никто не поверит. — Вот что нужно сделать. Ты моего сообщения не получал, как я вижу?

— Недостаточно внушительно выгляжу? Не похож на богатея? Завидуешь небось черной завистью? — Сэм гордо демонстрирует костюм.

— Выглядишь нелепо, точь-в-точь спятивший дворецкий или официант.

— Ах вот почему ты так вырядился, — хохочет Даника.

— Вы ущемляете мое эго.

— Она пойдет вместо тебя. Вид вполне подходящий.

— Сплошное унижение, — бормочет Сэм, откидываясь на капот. — Даника на самом деле богатая, поэтому так и выглядит.

— Ты, что ли, бедный? — парирует она.

Сосед со стоном надевает черные очки. Его родители владеют сетью автосалонов. Забавно получается: он-то сам ездит на похоронной машине, да еще и растительным маслом ее заправляет.

— Все просто, — объясняю я, стараясь не вспоминать, сколько раз хамил ей в школе. — Ты хорошая, послушная девочка, которая присматривала за бабушкиной кошкой, белой и пушистой, по кличке Кокоска. Кошка породистая, у нее есть длинное официальное имя, но ты его не помнишь. И дорогущий ошейник со стразами от фирмы «Сваровски».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: