ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 7 страницаСэм привстает. — У тебя персидская кошка? У них такие смешные злобные мордочки. — Нет, — отвечаю я как можно спокойнее. Вдарить бы ему сейчас- У меня нет кошки, кошка есть у нее. Дай мне закончить. — Но у нее нет кошки. — Он смотрит на меня и осекается. — Ладно, ладно. — Ты спрашиваешь про Кокоску, а потом интересуешься, есть ли у них хоть какие-нибудь белые пушистые кошки. Ситуация отчаянная: бабушка возвращается в понедельник — и тебе крышка. Пообещай им пятьсот баксов за любую такую кошку, и чтоб молчали, как рыбы. Даника и Сэм удивленно смотрят на меня. — Видеокамер внутри нет, я проверял. — Я должна забрать кошку и отдать им деньги? — Нет. Пушистой белой кошки у них нет. Моя — короткошерстная. — Старик, в твоем плане какой-то просчет, — встревает Сэм. — Все будет как надо. Улыбаюсь самой своей широкой, самой обаятельной улыбкой.
Даника возвращается из Румельта. Выглядит она слегка потрясенной. — Как все прошло? — Не знаю. Черт, почему, ну почему я не могу сыграть за нее! Ее-то родители никогда не учили правильно врать, из-за этого теперь все пойдет коту под хвост. Прикусываю губу. — За стойкой сидела женщина? — Нет, парень, худой такой. Думаю, лет двадцати. — Что он сказал, когда ты упомянула деньги? И ошейник? — Ничего, белых пушистых кошек у них нет. Не знаю, правильно ли я все сделала, была, прямо скажем, немного не в себе. Беру ее за руку. — Ну конечно. Так и надо. У тебя же бабушкина Кокоска пропала, конечно, ты не в себе. Только скажи, номер ему дала? Она смеется. — Тут парень как раз заинтересовался. А что теперь? — Ждем, — пожимаю плечами. — Чтобы приступить к следующей стадии плана, нужен как минимум час. Даника смотрит на меня как в тот раз, когда я отказался вступать в ее клуб по защите прав мастеров — словно обманул все ее ожидания, но руку в перчатке не отнимает. — А потом вступаю я? — спрашивает Сэм. Я страшно нервничаю. Нужно быть очень аккуратным: если не сработает — непонятно, как выкручиваться. Придется бездомного бродяжку нанять, чтобы забрал кошку. — Сам справлюсь. — Хочу посмотреть на твое колдовство. — Сосед, похоже, оскорбился. Сам же его вытащил сюда в субботу, получается — зазря? — Ладно, только никакой самодеятельности. Целых полтора часа мы сидим на стоянке, пьем кофе и горячий шоколад. Я весь как на иголках. Наконец достаю из сумки пачку объявлений, а из маленькой коробочки браслет, кладу его в карман. Даника грызет кофейные зерна в шоколаде и смотрит на меня с подозрением. Как теперь возвращаться в Уоллингфорд? Не слишком ли я себя выдал? Может, сказать ей, что уже все, пусть едет домой, но, с другой стороны, надо было полтора часа назад говорить, теперь-то что. — Это зачем? — Увидишь. Перебегаем шоссе, когда загорается светофор, и медленно идем к приюту по боковой улочке. Народу куча, выходной ведь. Все в основном толпятся в большой комнате, уставленной обтянутыми ковровым покрытием деревянными когтедерками. Котов там не меньше полусотни — спят, шипят, умываются. Лилы нет. Сердце болезненно замирает — неужели ее кто-то забрал? Лила. Я действительно верю, что это она. Лила — белая кошка. Сэм смотрит на меня как на тронутого. Прокашливаюсь, прыщавый парень за стойкой регистрации поднимает глаза. — Можно здесь повесить? Размахиваю объявлениями. Фотографию скачал из Интернета — шикарный белый персидский кот. без ошейника, один в один наша Кокоска. Сверху большими буквами значится: «Найдена кошка, звонить по телефону». Один экземпляр кладу прямо перед ним на стойку. — Конечно. Простачок из этого парня — что надо: молодой, явно не прочь подзаработать и вдобавок оказать услугу красивой девчонке. Даника пригодилась как нельзя кстати. Приклеиваю второе объявление. Только бы он в этом шуме и гаме успел разглядеть картинку. Встревает какая-то старушка с расспросами про питбуля. Сэм копошится сзади, толком не зная, что делать. Как бы случайно роняю бумажку. Старушка уходит. Надо привлечь внимание. — Еще раз спасибо. Наконец-то взглянул на фото, вижу — шестеренки заработали. — Ты нашел эту кошку? — Да, и очень хочу оставить себе. Люди любят помогать другим, чувствуют себя такими хорошими, правильными, а жажда наживы — приятный штришок. — Сестренка давно хотела кошку. На ушах стоит от радости. Сэм бросает на меня косой взгляд. Да уж, перегибаю палку, надо бы потише и поспокойнее. Достаю из кармана браслет. Стразы так и сияют. — Вот ошейник на ней был. Кто же такое на кота наденет? — Возможно, я знаю хозяев, — медленно отвечает парень, и в глазах у него загораются огоньки. Сработала приманка. Тяжело вздыхаю. — Черт, сестренка расстроится. Ну что ж, скажи им — пусть позвонят. Настал момент истины. Смотрю в лицо своему простачку и вижу: купился. Парень-то, возможно, и неплохой, но как устоять перед кругленькой суммой, да еще и ошейник от «Сваровски». И какой хороший повод позвонить Данике. — Погоди. А можешь привезти ее сюда? Это Кокоска. Я знаю владельца. Поворачиваюсь к дверям, а потом обратно. — Так обидно, я ведь уже рассказал сестре. Она так обрадовалась. А у вас, случайно, нет другой белой кошки? Любой — я упомянул только цвет. — Конечно есть. — Аж вскинулся весь. Вздыхаю от облегчения, притом самого что ни на есть искреннего. — Здорово. Я бы тогда ее взял, для сестры. Он ухмыляется и кивает. Говорил же: люди любят помогать другим, особенно если им это выгодно. — Класс. Давайте заявление. Ваша… как ее — Кокоска? Сейчас у него дома, поедем и привезем ее. — Я машу рукой в сторону Сэма. — Весь диван небось в блохах, — ворчит тот. Превосходно. Бросаю ему благодарный взгляд. Простачок вручает мне форму, теперь-то я знаю, что писать: адрес ветеринара, имя вымышленное и мне, разумеется, девятнадцать лет. Удостоверение есть? — Да. Лезу за бумажником, открываю его и удивленно смотрю на отделение для прав. Прав, конечно, там нет. — Вот черт. Не мой сегодня день. — Потерял? Качаю головой. — Не знаю. Слушайте, я понимаю: это против правил. Я собирался еще в одном приюте их расклеить, потом поищу права. Может, ваша подруга позвонит, и я прямо ей завезу кошку. Сестренка поймет. Он глядит на меня долгим оценивающим взглядом. — А деньги за животное есть? Смотрю в заявление, хотя сумму знаю наизусть. — Пятьдесят баксов? Конечно. Звякает дверной колокольчик, входят люди, но он не отрывает от меня глаз, облизывает губы. Достаю пятьдесят баксов и кладу на стойку. За последние несколько дней потратился изрядно, еще и ставки эти неудачные. Возможно, нам с Лилой придется жить на мои сбережения, так что надо экономить. — Ладно, сделаю исключение, — говорит мой простачок и берет купюры. — Ух ты. Класс. Спасибо. Главное — не переиграть. — А наша пушистая кошка? — встревает Сэм. Я замираю на месте, ну зачем, зачем он суется? — Вы будете звонить насчет нее? — Буду, — краснеет парень, — Хочу сделать ей сюрприз. Подходит женщина с заполненным заявлением, нетерпеливо постукивает по стойке. Надо поторапливаться. — Так мы забираем кошку? Кладу перед ним браслет. — Ваша подруга, наверное, захочет и ошейник обратно. Простачок смотрит на женщину, потом на меня, хватает браслет и исчезает в задней комнате. Через пару минут приносит картонную переноску для животных. Беру ее трясущимися руками. Сэм смотрит удивленно, но мне не до него. Получилось. У меня правда получилось. Это Лила мечется внутри коробки. Лила. Какой ужас, что она застряла в крошечном кошачьем тельце. — Вернемся через час. Уф, надеюсь, никогда больше его не увижу. Самая противная часть, ненавижу ее — знаю, что жертва будет ждать, надеяться, а потом стыдиться и винить себя. Ничего не попишешь. Беру переноску и выхожу на улицу. Открываю ее на парковке возле кафе. Лила сразу вцепляется в ладонь зубами, а потом начинает урчать.
Мама уверена, что благодаря своему дару может читать мысли. Говорит, будь я мастером — тоже бы смог. Наверное, из-за магии появляется склонность к мистике, но думаю, все гораздо проще: на самом деле мама следит за лицами. На них появляются такие выражения, микровыражения, которые длятся меньше секунды и выдают человека с головой. Она их замечает, хотя и бессознательно. И я тоже. Вот и сейчас, когда мы шли обратно к кафе, точно знал, что Сэм бесится из-за аферы, из-за моего точного расчета и сыгранной им самим роли. Знал наверняка, хоть он и улыбался во весь рот. Но я не мама, с эмоциями не работаю, поэтому повлиять на его чувства никак не могу.
Сажаю кошку прямо на столик и тянусь за салфетками — надо стереть кровь. Рука дрожит. Даника сияет так, словно перед ней не животное, а золотой самородок. Лила громко мяукает и принимается слизывать молочную пену из кружки. Из-за кофейной машины тут же выглядывает бармен. Смотрю на нее, а у самого из горла рвется тоскливый сдавленный вой. — Не надо. — Даника отодвигает от Лилы кофе. Та шипит, а потом чинно усаживается и начинает вылизывать лапу. — Ты себе не представляешь, что он там провернул, — наклоняется вперед Сэм. Перевожу взгляд с него на бармена. Другие посетители тоже явно обратили на нас внимание. Кошка покусывает коготь. — Сэм, — говорю я предостерегающим тоном. Он оглядывается вокруг. — Знаешь, Шарп, у тебя странная паранойя и, как выяснилось, весьма своеобразные таланты. Самодовольно улыбаюсь, но слышать такое не очень приятно. Столько работал, чтобы скрыть от одноклассников темное прошлое, свою суть, а теперь вот пустил все прахом за какие-то полчаса. — И вся суета из-за маленькой киски. Так трогательно. — Даника наклоняет голову и чешет Лилу за ухом. В кармане вибрирует телефон. Встаю, выбрасываю окровавленные салфетки в корзину и отвечаю на звонок: — Привет. — Давай-ка возвращай машину, пока я не позвонил копам и не заявил ее в угон, — говорит дед. — Прости, пожалуйста, — отвечаю я сокрушенно, а потом до меня доходит смысл его слов. — Ну-ка, ну-ка, позвонишь в полицию? С удовольствием на это посмотрю. Старик фыркает, самому небось смешно. — Езжай к Филипу. Он нас вроде как позвал на ужин. Маура стряпает. Она хоть готовить умеет, не знаешь? Кошка трется о Данику. — Может, я лучше пиццу закажу? Посидим дома спокойно. Что-то не хочется встречаться с Филипом, как бы ненароком не плюнуть ему в лицо. — Поздно, халявщик несчастный. Он меня уже забрал, а ты должен отвезти старого дедушку обратно домой. Так что быстро дуй сюда. Не успеваю ответить — повесил трубку. — Неприятности? — спрашивает Сэм озабоченно. А если да? Он уже готов сбежать из кафе? Качаю головой. — Семейный ужин. Опаздываю. Сказать, как я чертовски благодарен, как жалею, что втянул их во все это? Но ведь получится вранье: на самом деле я жалею только себя из-за того, что пришлось раскрыться. Вот бы они все забыли. Идея об уничтожении воспоминаний кажется в эту минуту не такой мерзкой. — Ох. А может кто-нибудь из вас приютить кошку на ближайшие несколько часов? — Шарп, что ты затеял? — тяжело вздыхает Сэм. — Я возьму, — вмешивается Даника, — но при одном условии. — Может, закрыть ее в машине? Остаться с ней наедине, смотреть в разноцветные кошачьи глаза и спрашивать снова и снова, Лила она или нет. Я вроде все для себя решил, но не помешает еще раз обдумать ситуацию. — Нельзя запирать ее в машине, слишком жарко. — Ты права. — Улыбка получается натянутая. Качаю головой, словно стряхивая оцепенение. Я слишком выбит из колеи, чересчур волнуюсь. — А на ночь сможешь ее взять? Кошка утробно рычит, но я говорю ей: — Спокойно, у меня есть план. Друзья изумленно таращатся. Не хочу оставлять ее одну, но нужно время — забрать деньги из библиотеки и раздобыть машину. Потом мы уедем из города, и Лила наконец будет в безопасности. Даника пожимает плечами. — Наверное. Сегодня я сплю в общежитии. После ужина родители отправляются на конференцию в Вермонт. У соседки по комнате аллергии нет. Мы сумеем ее спрятать. Да, думаю, справимся. Лила шипит, но я все равно поднимаюсь из-за стола. Да уж, будет у них сегодня вечеринка в пижамах. Интересно, что приснится Данике? Благодарю ее на автомате, голова занята расчетами. — Погоди, не забудь про условие. — Да, конечно. — Подвези меня домой. — Но я же… — встревает Сэм. Даника не дает ему закончить: — Мне нужен Кассель. И чтобы он зашел к нам на минуту. Вздыхаю. Наверное, миссис Вассерман хочет со мной поговорить, все думает, я мастер. — Времени нет, опаздываю к брату. — Всего минута. — Ладно, ладно. Семья Вассерман живет в Принстоне, совсем рядом с центром, в красивом кирпичном доме. На газонах цветут зеленые и желтые гортензии. Сразу видно: богатое семейство, старинный род, наследство, престижное образование, все дела — элита, одним словом. В такой особняк я никогда не вламывался. Даника заходит как ни в чем не бывало, бросает в прихожей сумку и ставит кошачью переноску на паркет. Коридор увешан гравюрами, изображающими человеческий мозг. Лила тихо мяукает. — Мама, мама! — зовет Даника. В гостиной на блестящем отполированном столе бело-голубая ваза с чуть увядшими цветами и два серебряных подсвечника. Руки так и чешутся запихать их к себе в рюкзак. Оборачиваюсь. На лестнице стоит светловолосый мальчишка лет двенадцати, пялится на меня подозрительно, словно зная, что перед ним вор. — Привет, ты брат Даники? — Пошел к черту, — отзывается пацан. — Добрый день, — доносится откуда-то. Я отправляюсь на голос. Дверь в библиотеку приоткрыта. Возле стола сидит на кушетке миссис Вассерман, Даника ждет на пороге: — Заблудился? — Дом-то немаленький. — Пригласи его, — говорит миссис Вассерман. Даника вталкивает меня внутрь, а сама плюхается на вращающийся стул возле письменного стола и принимается крутиться. Аккуратно присаживаюсь на краешек кожаной оттоманки. — Очень приятно с вами познакомиться. — Да ну? Рада слышать, мне говорили, что вы не очень-то жалуете наше семейство. У мамы Даники по плечам в беспорядке рассыпалась целая копна мелких русых кудряшек, босые ноги укрыты мягким бежевым покрывалом. — Не хочу вас разочаровывать, но я не мастер. Ни над кем не работаю, так что тут, наверное, вышло недоразумение. — А вы знаете, откуда пошли выражения «мастер», «работать над кем-то»? — Она пропускает мою реплику мимо ушей. — Откуда? — Сравнительно современные выражения. Когда-то давно люди говорили «творить чудеса», «колдовать». Где-то с семнадцатого века и вплоть до тридцатых годов двадцатого века бытовал термин «ворожить». Глагол «работать» появился в трудовых лагерях. Когда запрет вступил в силу, неясно было, что делать с мастерами, не было четких юридических процедур, поэтому такие, как мы, обычно ожидали приговора в рабочих лагерях. Правительство не торопилось, и некоторым приходилось ждать годами. Там и возникли преступные кланы: в лагерях они вербовали подручных. Именно запрет положил начало современной организованной преступности. В Австралии, например, колдовство никогда официально не запрещали, и у них нет таких могущественных преступных синдикатов, как у нас. А в Европе семьи мастеров издавна пользуются уважением, считаются своеобразной аристократией. — У нас некоторые тоже считают мастеров аристократами. — Я вспоминаю мамины слова. — А в Австралии магию не запрещали, потому что страну основали сами мастера, ссыльные. — Вы хорошо знаете историю, но взгляните-ка сюда. Она раскладывает на столе черно-белые фотографии. Женщины и мужчины с отрубленными руками держат на головах кувшины или подносы. — Так поступали с мастерами раньше; в наши дни подобное тоже случается, но уже не везде. Постоянно говорят о том, что мы злоупотребляем магическими силами, что мастера всегда были серыми кардиналами, тайно управляли королями и императорами, но чаще всего волшебники жили в маленьких деревушках. Так порой происходит и сегодня. И все закрывают глаза на преступления против них. Правильно. Какие могут быть преступления против мастеров, если они такие могущественные? Так все обычно и думают. Смотрю на фотографии. Ужасные обрубки, шрамы, возможно, их прижигали каленым железом. Миссис Вассерман перехватывает мой взгляд. — Удивительно, но некоторые из них научились работать ногами. — В самом деле? — Если это станет общеизвестным фактом, — улыбается она, — перчатки быстро выйдут из моды. Перчатки, кстати, стали носить еще во времена Византийской империи, чтобы защититься от касания, как тогда говорили. В то время верили, что среди людей живут демоны, сеющие хаос и ужас одним лишь своим прикосновением. Мастеров принимали за сверхъестественных существ, от которых можно откупиться. Если рождался мастер, считалось, что в ребенка вселился дух. Император Юстиниан Первый собирал таких детей и растил взаперти, в огромной башне, пестовал несокрушимую армию демонов. — Зачем вы мне это рассказываете? Я знаю, про мастеров всегда выдумывали невесть что. — Потому что Захаровы и другие преступные кланы занимаются тем же самым. Их люди в больших городах прочесывают автобусные вокзалы в поисках сбежавших из дома детей, предлагают им приют и работу. Очень скоро ловушка захлопывается: несчастные оказываются в долгу у своих «покровителей», становятся ничем не лучше проституток или тюремных заключенных. Как в той византийской башне. — У нас сейчас живет мальчик, — вмешивается Даника, — Крис. Его родители выгнали из дома. Светловолосый мальчишка на лестнице. Миссис Вассерман укоризненно смотрит на дочь. — Это личное дело Криса. — Мне пора. — Я поднимаюсь с оттоманки. Чувствую себя не в своей тарелке, пора заканчивать эти разговоры. — Я помогу, когда ты будешь готов. Ты мог бы выручить многих детей из неприступной башни. — Я не тот, за кого вы меня принимаете. Не мастер. — А это необязательно. Тебе многое известно, Кассель, ты мог бы помочь таким, как Крис. — Я его провожу, — говорит Даника. Быстро иду по коридору. Нужно выбираться из этого дома. Дышать трудно. Прощаюсь с Даникой и неразборчиво мямлю у дверей: — Ладно, спасибо. Завтра увидимся.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Вхожу. В квартире вкусно пахнет чесноком и тушеной бараниной. Дед требовал по телефону, чтобы я поторопился, а сам дрыхнет в кресле у телевизора. Бокал почти выскользнул из левой руки и опасно накренился — вино вот-вот прольется ему на грудь. Из телика вещает какой-то святоша-фундаменталист: мол, мастера должны добровольно пройти проверку и тогда люди снимут перчатки и возьмутся за руки в едином порыве. Все мы якобы грешники, сила — слишком большой соблазн, и если мастеров не контролировать, они обязательно поддадутся искушению. Доля истины в его словах есть, только вот «возьмемся за руки без перчаток» очень уж дико звучит. С кухни доносится звон тарелок, появляется Филип. Вздрагиваю. Настоящее сумасшествие, вижу его словно двойным зрением: брат и человек, ворующий воспоминания у меня и Баррона. — Ты припозднился. — А по какому поводу праздник? Смотрю, Маура расстаралась. Входит Баррон с двумя стаканами красного вина. Похудел, глаза воспаленные, от аккуратной стрижки ничего не осталось, спутанные волосы снова вьются. — Она не в себе. Говорит, никогда раньше не устраивала семейных ужинов. Филип, пойди потолкуй с женой. Мне бы его пожалеть: совсем с катушек съехал, пишет сам себе записки. Но я не могу — слишком хорошо помню маленькую стальную клетку с клочками вонючей газеты. Наверное, Лила кричала и мяукала, а он только включал музыку погромче. — Вечно суетится невесть из-за чего. — Филип всплескивает руками и отправляется на кухню. — Так что празднуем? — Мамин процесс почти закончился, вот-вот вынесут вердикт. Правда, — улыбается Баррон. — Ее выпустят? Беру у него стакан вина и выпиваю залпом. Паника не очень-то уместна в данных обстоятельствах, но если мама выйдет на свободу, то опять поставит наши жизни с ног на голову, устроит хаос. Хотя меня-то здесь не будет. Бог с ней, с машиной, есть идея получше — завтра в школе закажу по Интернету билеты на поезд, и мы с Лилой отправимся на юг. Баррон переводит взгляд со спящего деда на меня. — Зависит от присяжных, но я уверен почти на сто процентов. Консультировался с преподавателями — они того же мнения. Все говорит в ее пользу. Я проводил независимое исследование, поэтому и профессоров удалось подключить. — Круто. Слушаю его вполуха. Интересно, а на купе денег хватит? Дед приоткрывает глаза. Значит, все это время он притворялся? — Баррон, перестань. Кассель — умный мальчик, не вешай ему лапшу на уши. Верно одно: ваша мама выходит, хвала Господу, и ей приятно будет вернуться в чистый, прибранный дом. Пацан славно там потрудился. Из комнаты выглядывает Маура. Молния на розовом спортивном костюме расстегнута, из-за воротника торчат худые ключицы. — А, вы тут. Молодцы. Рассаживайтесь, сейчас еда будет. Баррон уходит на кухню, а меня хватает за руку дед. — Что происходит? — В смысле? — Что вы, парни, затеваете? Несмотря на запах вина, выглядит он совершенно трезвым. Я бы и хотел рассказать, да не могу. Дед всегда был предан Захаровым и вряд ли приложил руку к похищению дочки босса. Но кто возьмется утверждать наверняка? Никому нельзя верить. — Да ничего. — Закатываю глаза в притворном раздражении. Маура приносит складные стулья, застилает стол белой скатертью и ставит серебряный канделябр. Дядя Монополия (хотя никакой он нам не дядя, конечно) подарил его Филипу на свадьбу. Наверняка ворованный. Кухня погружается в полумрак и при свечах кажется даже уютной. Возле тушеной моркови и пастернака красуется блюдо с мясом, дольки чеснока торчат из баранины, как обломки костей. Дед хлещет вино не переставая, а Баррон все подливает. Я тоже пью, пока тело не обволакивает приятная истома. Даже малолетний племянник доволен: колотит серебряной погремушкой по высокому стульчику, весь измазался картофельным пюре. Тарелки знакомые: помогал маме их воровать. Мы все отражаемся в зеркале, которое висит в прихожей, настоящая пародия на благополучное семейство: проворачиваем темные делишки, радостно врем друг другу. Маура приносит кофе. Звонит телефон, и Филип уходит на несколько минут, потом возвращается и протягивает трубку мне: — Мама. Отправляюсь поговорить в гостиную. — Поздравляю. — Ты не отвечал на мои звонки. — Вроде не злится, голос скорее удивленный. — Дед сказал, тебе уже лучше. Говорит, большие мальчики мамам не звонят. Так? — Все путем. Я в полном порядке. — Ммм. А спишь хорошо? — И даже в собственной постели. — Шутник. — Слышу в трубке, как она затягивается. — Раз до сих пор шутишь, думаю, все хорошо. — Прости. Я был занят, размышлял кое о чем. — Дед говорил. Размышлял об одной особе. Кассель, не проболтайся. Тебя тогда поддержала вся семья. Забудь ее, подумай о родных. — А если я не могу забыть? Что ей известно? На чьей она стороне? Может, мама бы мне помогла? Ребячество, конечно, так думать. Молчание. — Милый, ее больше нет. Не дай воспоминаниям… — Мам, — Я ухожу подальше от кухни, поближе к большому окну в гостиной и входной двери. — Какая магия у Антона? — Антон — племянник Захарова, его наследник. — Она понизила голос. — Держись от него подальше, братья о тебе позаботятся. — Он работает с памятью? Мне нужно знать. Скажи просто «да» или «нет». — Позови Филипа. — Мама, пожалуйста, скажи. Я не мастер, но я же твой сын. Пожалуйста. — Позови брата, Кассель. Немедленно! Повесить трубку? Или лучше со всей силы расколотить ее о стену? Будет очень приятно, конечно, но глупо. Возвращаюсь в кухню, кладу телефон возле Филипа. — В мои годы мастеров уважали, — распинается дед. Завел старую песню. — Мы поддерживали порядок в округе. Незаконно, кто спорит, но легавые не вмешивались, ценили нашу помощь. Напился все-таки. Баррон с дедом смотрят телевизор в гостиной, Филип в кабинете разговаривает с мамой, Маура шурует ложкой в кастрюле и выкидывает остатки еды в жужжащий утилизатор отходов. Зубы слегка оскалены, сейчас невестка похожа на собаку, которая вот-вот укусит. Как бы помягче рассказать про украденные воспоминания, чтобы не разозлилась? — Ужин был очень вкусный, — выдавливаю я наконец. Она поворачивается, лицо уже расслабленное, спокойное. — Только морковку сожгла. — Все равно вкусно. — Засовываю руки в карманы. — Кассель, чего ты хочешь? — хмурится Маура, вытирая кастрюлю. — Поблагодарить. Спасибо, что помогла. — Ты про аферу со школой? Мне пока не звонили, — лукаво улыбается. — Еще позвонят. — Я подхватываю полотенце и вытираю кухонный нож. — А посудомойки у вас нет? — В ней лезвия тускнеют. К тому же в кастрюле овощи на дне пригорели. Кое-что до сих пор приходится делать руками. — Она забирает нож и кладет его в ящик стола. Неожиданно меня охватывает решимость. — Я принес тебе одну вещь. Черт, куртка осталась в гостиной. — Эй! — Баррон меня заметил. — Иди-ка сюда. — Сейчас. — Быстро возвращаюсь на кухню и протягиваю Мауре ониксовый кругляшок. В свете свечей камень похож на капельку смолы. — Вот. Я помню, что ты говорила про жену мастера, но… — Умно. Точно как твой брат — услуга за услугу, и никаких любезностей. — Зашей в лифчик. Обещаешь? — И обходительный такой, — наклоняет голову Маура. — Знаешь, ты на него похож, на мужа. — Ну да, мы же братья. — Красавчик, роскошные черные волосы. — Вроде как комплимент, только вот голос у нее странный. — И улыбочка кривая, ты специально так улыбаешься? Я действительно иногда ухмыляюсь, когда нервничаю. — Нет, с рождения такой. — Но ты себя переоцениваешь. — Она подходит совсем близко. Чувствую на щеке теплое несвежее дыхание, отступаю назад и спотыкаюсь о тумбу. — До него тебе далеко. — Ну и ладно. Просто пообещай, что наденешь амулет. — Зачем? Что это за камень? Оглядываюсь на дверь гостиной. Оттуда доносятся приглушенные звуки какого-то телевизионного шоу, дед их частенько смотрит. — Талисман памяти, настоящий, хоть выглядит и не очень. Пообещай его надеть. — Хорошо. — Ты не мастер, и я не мастер, давай друг другу помогать. — Изо всех сил стараюсь, чтобы улыбка не вышла кривой. — Ты о чем? — прищуривается Маура. — Думаешь, я дура? Ты один из них, уж это-то я помню. В замешательстве качаю головой. Все это неважно. Подожду, пока не подействует амулет и она сама во всем не убедится.
— Дед вырубился, — говорит Баррон, когда я возвращаюсь в гостиную. — Придется вам здесь переночевать. Да и я, пожалуй, останусь. Зевает. — Я его отвезу. Не могу здесь находиться. О стольком надо молчать. К тому же я подозреваю братьев. Нет уж, домой, упаковывать вещи. Баррон потягивает черный кофе из чашки, красивая чашка — с блюдечком. — Чего ты наговорил маме? Филип ее уже полчаса успокаивает. — Она что-то знает и скрывает это от меня. — Да брось. Она от нас скрывает миллион разных вещей. — От меня больше, чем от тебя. Можно спросить? Присаживаюсь на диван. Надо хотя бы попытаться его предупредить. — Конечно, валяй. — Помнишь, как-то в детстве мы пошли на пляж в Карни? Поймали в кустах по лягушке, твоя, совсем крошечная, ускакала, а я свою раздавил, у нее изо рта кишки вылезли. Мы решили, что она умерла, и оставили на камешке, а через минуту лягушка исчезла. Как будто подобрала свои кишки и упрыгала. Помнишь? — Ну да, а что? — Баррон пожимает плечами. — А тот раз, когда вы с Филипом нашли на помойке целую пачку «Плейбоя»? Вырезали ножницами картинки с голыми грудями и повесили на абажур лампы, а бумага загорелась. Еще пять баксов мне тогда дали, чтобы не проговорился маме с папой. — Такое разве забудешь? — смеется брат. — Ладно. А тогда, когда ты накурился паленой травы? Упал на полу в ванной и лежал. Говорил, если встанешь — голова развалится. Чтобы ты успокоился, пришлось читать вслух первую попавшуюся книжку, мамин любовный роман «Первоцвет». От корки до корки. — А зачем спрашиваешь? — Так ты помнишь? — Конечно помню. Ты прочел всю книжку. Потом пришлось с пола кровь отмывать. К чему вопросы? — Ничего этого не было. Вернее, было, но не с тобой. Лягушку я один поймал. Историю про «Плейбой» мне рассказал сосед по комнате. Это он заплатил сестренке, чтоб родителям не сдала. Третий случай произошел с Джейсом, парнишкой из нашей общаги. К сожалению, «Первоцвета» под рукой не случилось, и мы с Сэмом и еще одним мальчишкой по очереди читали «Потерянный рай» через запертую дверь. По-моему, от этого у него глюки начались. Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|