Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Последовательность и Аккумуляция в Социальной Теории 9 страница




--1958: Soviet Marxism. New York: Columbia University Press.

--1964: One-Dimensional Man: Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society Boston: Beacon Press..

--1968. Negations: Essays in Critical Theory. Trans. J. J. Shapiro. Boston: Beacon Press.

Mariategui, J. C. 1928 (1971): Seven Interpretative Essays on Peruvian Reality. Trans. M. Urquidi. Austin: University of Texas Press.

Marx, K. and Engels, F. 1848 (1972): Manifest der kommunistischen Partei. In Marx-Engels Werke. Vol. 4. Berlin: Dietz.

Maus, H. and Furstenberg, F. 1969: Der Positivismusstreit in der deutschen Soziologie. Neuwied and Berlin: Luchterhand.

Meister, R. 1990: Political Identity. Thinking Through Marx. Oxford: Basil Blackwell.

Merleau-Ponty, M., 1955: Les aventures de la dialectique. Paris: Gallimard.

Mills, C. W. 1959 (1967): The Sociological Imagination. New York: Galaxy/Oxford University Press.

Morishima, M. 1973: Marx's Economics. A Dual Theory of Value and Growth. Cambridge: Cambridge University Press.

Oommen, T. K. and Mukherji, P. N. (eds) 1986: Indian Sociology. Bombay: Popular Publishers.

Padmore, G. 1956: Pan-Africanism or Communism. London: Dobson.

Popper, K. R. 1962 (1969): Die Logik der Sozialwissenschaften. In Maus and Fiirstenberg (1969).

--(1984a): Reason or revolution? In J. Marcus and Z. Tar. (eds) Foundations of the Frankfurt School of Social Research. New Brunswick: Transaction Books.

--1984b: The Frankfurt School: an autobiographical note. In ibid.

Poulantzas, N. 1968 (1973): Political Power and Social Classes. London: New Left Books.

Przeworski, A. and Sprague, J. 1986: Paper Stones: A History of Electoral Socialism. Chicago: University of Chicago Press.

Reijen, W. van and Bransen, J. 1987: Das Verschwinden der Klassengeschichte in der "Dialektik der Aufklarung:" Ein Kommentar zu den Textvarianten der Buchausgabe von1947 gegeniiber der Erstveroffendichung von 1944. In A. Schmidt and G. Schmidt Noerr " (eds) Max Horkheimer Gesammelte Schriften. 18 vols. Vol. 5. Frankfurt: S. Fischer.

Samuel, R. 1980: British Marxist historians, 1880-1980: Part One. New Left Review, 120, 21-96.

Sartre, J.-P. 1960: Critique de la raison dialectique. Paris: Gallimard.

--1976: Critique of Dialectical Reason. Trans. A. Sheridan-Smith. London: New Left Books.

Silverberg, M. 1990: Changing Song. The Marxist Manifestos of Nakano Shigeharu Princeton: Princeton University Press..

Sraffa, P. 1960: Production of Commodities by means of Commodities. Cambridge: Cambridge University Press.

Sweezy, P. M. 1942: The Theory of Capitalist Development. New York: Oxford University Press.

Therborn, G. 1970: The Frankfurt School. New Left Review, 63, 65-96.

--1971: Jurgen Habermas: a new eclecticism. New Left Review, 67, 69-83.

--1976: Science, Class and Society. London: New Left Books.

--1992: The right to vote and the four world routes to/through modernity. In R. Torstendahl (ed.) State Theory and State History. London: Sage.

--1995: Routes to/through modernity. In M. Featherstone, S. Lash, and R. Robertson (eds) Global Modernities. London: Sage.

Unger R. M. 1987: Politics: A Work in Constructive Social Theory. 3 vols. Cambridge: Cambridge University Press.

Wallerstein, I. 1976-: The Modern World System. 3 vols (to date). New York: Academic Press.

Wiggershaus, R. 1986: Die Frankfurter Schule. Munich: Carl Hanser.

Wright, E. O. 1985: Classes. London: Verso.

 

 

ФИЛОСОФИЯ СОЦИАЛЬНОЙ НАУКИ

Уильям. Аутвейт

 

По всеобщему признанию, философия науки играла гораздо более значимую роль в социальной теории, нежели в естественных науках. В конце девятнадцатого–начале двадцатого веков социальные науки развивались в тесном контакте с философией. Данная тема, которую Питер Уинч (Peter Winch) в своей знаменитой книге (1958) под тем же самым названием определил как «идею социальной науки и её отношение к философии», сохраняла свою значимость на протяжении всего двадцатого столетия. Фактически сама идея науки была, по-видимому, более полно исследована в философии социальной науки, чем в философии науки в целом. Философы науки стремились рассматривать науку и её характеристики как не требующие доказательств – начиная с критики суеверий и метафизики до разнообразных технических проблем, часто обсуждаемых независимо от действительного развития естественных наук. В философии социальной науки вопрос о том, должны ли социальные науки подражать естественным наукам или термин «наука» для них должен гораздо в меньшей степени означать систематическое исследование, всегда оставался открытым.

Сам проект философии социальной науки может рассматриваться в двух основных направлениях: во-первых, как философия социальной науки. Утверждалось, что социальные науки должны разрешать свои методологические проблемы без вмешательства со стороны философов и уж тем более со стороны социальных ученых, принимающих на себя роль философов. Такая точка зрения может быть свойственна тем позитивистам, которые не рассматривают научный статус социальных наук как проблематичный, а также конвенционалистам и прагматистам, например Ричарду Рорти (1997), присутствует она и в работах блестящего социолога Норберта Элиаса (1897 – 1990). Вторая, гораздо менее распространённая точка зрения связана с идеей философии социальной науки. С этой точки зрения, наука есть наука, и никакой фрагментации философии науки быть не должно. В середине двадцатого столетия эта концепция пользовалась большой поддержкой, чаще имплицитной, чем открытой, однако с 1970-х годов она оказалась в некотором забвении.

Философия науки и социальная наука двадцатого столетия могут быть разделены на три периода. Первая треть столетия характеризовалась продолжением старых, либо инаугурацией множества конкурирующих подходов:

1. логического атомизма Бертрана Расселя и А. Н. Уайтхеда (A. N. Whitehead);

2. «логического эмпиризма» Венского Кружка;

3. различных видов неокантианских подходов, в том числе в теории социальных наук, историцизме и интерпретативной или «verstehende» (понимающей - перев.) социологии;

4. феноменологии Эдмунда Гуссерля, особенно это относится к его последней работе, опубликованной в 1938 году, получившей свое развитие в социологии Альфреда Шютца (1932);

5. марксистских подходов, ортодоксальных и неортодоксальных; последние представлены в частности Историей и Классовым Сознанием Георга Лукача (1921), а также «критическими теоретиками», объединенными Франкфуртским Институтом Социальных Исследований;

6. работ Макса Вебера по методологии, представленных не вполне систематически, но имевших все возрастающее значение;

7. социологии знания Макса Шелера и Карла Мангейма.

 

В середине столетия в англо–говорящих странах, а также отчасти в Северной Европе доминирующее положение занял подход, представленный Венским Кружком и развивавшийся мыслителями и движениями в Англии и Соединенных Штатах. «Логико-позитивистская» («logical positivist»), или как предпочитали называть её сами члены Венского Кружка, «логико-эмпирицистская» («logical empiricist») концепция «объединенной науки» (Einheitswissenschaft) была основным структурным элементом философии социальной науки двадцатого столетия, по крайней мере, в англо - говорящих странах. После прихода нацизма Венский кружок, основанный в 1920-х годах, оказался в изгнании, в результате чего данная концепция науки, уже имевшая независимое влияние в Соединенных Штатах, получила дополнительный импульс и в 1940-х годах стала доминирующей.

Эта «стандартная концепция» ("standard view") в философии науки была модифицированным логическим эмпиризмом, подчеркивавшим значимость единства естественной и социальной науки в противоположность более спекулятивным формам социальной теории, а также важность эмпирической проверяемости (testability) социальной науки и её свободы –от – ценностей (the value-freedom). Эта концепция в значительной степени продолжает определять повестку дня и для современной философии науки. Например, четыре темы, представленные в одном из новых учебников (индуктивизм, конвенционализм, природа наблюдения и демаркация науки и метафизики), являются, по существу, темами, поставленными на повестку дня логическим эмпиризмом и его непосредственной критикой (Gillies, 1993). Однако с конца 1960-х годов стандартная концепция утратила поддержку со стороны многих социальных ученых и некоторых философов науки, и доминирующее положение внезапно вновь заняли мыслители и теории прежних лет: марксизм, нео – кантианство, ницшеанство и т.д. Максу Веберу (1864 -1920), например, современные дебаты по философии социальной науки в англо – говорящих странах показались бы гораздо ближе, чем интеллектуальная атмосфера, сложившаяся, скажем, в 1953 году – в год смерти его брата Альфреда. Эта циклическая тенденция является, безусловно, только частью истории, и она должна быть сбалансирована с учётом принципиальных достижений в отношении технических аспектов методологии социальных наук и ресурсов, лежащих в основе таких успехов. Однако эти успехи не оказали влияния на концептуальную структуру социальной теории, на что надеялись её эксперты. Математическая социология, например, остается мало исследуемой областью, в отличие от математической экономики с её внушительными достижениями и принадлежностью к экономическому мэйнстриму.

В этой главе я постараюсь проследить как преемственность, так и разрывы в рассуждениях социальных ученых и философов социальной науки на сей счёт. Я начну с наиболее общего вопроса: что такое социальная реальность и что такое социальная наука?

 

Природа Социальной Науки

Дискуссии в этой области были в большей степени связаны с природой различных типов социальной науки (особенно социологии), чем с тем, что принято считать приоритетным вопросом, то есть с вопросом о природе общества или социальной реальности. Часто, когда социальные теоретики пишут об «обществе», как, например, Георг Зиммель (1858 – 1918) в рассуждениях о том, «Как Возможно Общество?» (1908), они главным образом размышляют о способах построения социологии – она, в свою очередь, воспринимается как вид рассуждений об обществе, созданный самими его членами. Это указывает на доминирующую ориентацию Западной философии двадцатого столетия, выразившуюся в интересе к знанию и основаниям знания, что, как мы увидим, объединяло позитивистов и их «герменевтических» оппонентов, а также было основанием для критики со стороны прагматистов (напр., Rorty, 1979) и реалистов (напр., Bhaskar, 1975).

Прежде чем рассмотреть эти дискуссии более подробно, мы должны вспомнить о важном семантическом различии в способах формулирования данных проблем в различных Европейских языках. Английское слово «science», и в меньшей степени его эквиваленты в Романских языках, используются в более узком смысле, чем немецкое «Wissenschaft» или русское слово «наука», включая их эквиваленты в других германских и славянских языках, где они применялись к любому систематическому научному исследованию. Таким образом, стандартный вопрос, задаваемый в англофонном контексте социальной науки, «Является ли это наукой?» (Morgenbesser, 1966), практически не имеет смысла в немецком языке. Если говорящий на английском языке скажет мне, что моя работа в социологии не является настоящей наукой, то я приготовлюсь к философской дискуссии; если говорящий на немецком языке скажет, что это не Wissenschaft, я почувствую себя оскорбленным.

Тех, кто отвечает на вопрос «Является ли это наукой?» - «Да», обычно называют натуралистами (если использовать один из смыслов этого многозначного слова); тех, кто говорит «Нет», обычно называют анти – натуралистами или методологическими дуалистами. В начале двадцатого столетия существовало два влиятельных натуралистических подхода и два анти – натуралистических. На натуралистический лагерь сильное влияние оказал Огюст Конт (1798 – 1857) и его позитивная философия, согласно которой различные науки, имеющие свою отличительную область исследования, представляют собой взаимосвязанную иерархию и проходят, одну за одной, различные стадии, от теологической и метафизической до стадии позитивного знания. Это в свою очередь позволяет нам осуществлять предсказания и воздействовать на природу и социальный мир. Другая точка зрения на позитивизм, представленная в Вене Эрнстом Махом (Ernst Mach) (1838-1916), вылилась в логический эмпиризм Венского Кружка. Экономист Карл Менгер (Carl Menger) (1840-1921) отстаивал аналитический или «точный» («exact») подход к науке, оппонируя «Исторической Школе» экономистов, подчеркивающих включенность экономических процессов в общие эволюционные тенденции человеческой истории. Макс Вебер, весьма симпатизировавший подходу Менгера, придерживался, однако, концепции науки конкретной реальности (Wirklichkeitswissenschaft), противоположной «натуралистической предубежденности» ("naturalistic prejudice"), согласно которой экономисты и социальные ученые должны следовать общим законам, установленным в естественных науках. Этот «методологический спор» («Methodenstreit») продолжался в философии социальной науки в течение всего двадцатого столетия, особенно в аналитической философии истории в англо-говорящих странах в 1950-х – начале 1960-х годов (Gardiner, 1952; 1974; Dray, 1957; 1964; см. Danto, 1965).

Анти – натуралистический лагерь представлен различными позициями, часто находящимися под сильным Кантианским и/или Гегельянским влиянием; здесь подчеркивается отличие наук о культуре или «духе» (Geist) от естественных наук. Вильгельм Дильтей (1833 – 1911), например, задумывал «критику исторического разума», основанную на понимании (Verstehen) манифестаций духа (Geist). Geist отличен от природы, и понимание является процессом совершенно непохожим на объяснение в терминах каузальных законов. (См. Makkreel, 1975 (2-е изд., 1992); Outhwaite, 1975; Ermath, 1978.)

Вильгельм Виндельбанд (1848 – 1915) и его ученик Генрих Риккерт (1863 – 1936) разработали несколько отличную форму анти – позитивизма, основанную скорее на методологическом, чем на онтологическом различии нашего интереса к природе и культуре. В случае культуры нас интересуют прежде всего не общие закономерности, а уникальные характеристики индивидуальных феноменов (Французская Революция, музыка Бетховена, личность Наполеона и тому подобное) и их отношение к некоему набору культурных ценностей (см. далее стр. 98 –99). Для Риккерта науки о природе и культуре были идеальными типами, которым действительные науки соответствовали в большей или меньшей степени (см. Arato, 1974; Outhwaite, 1975; Manicas, 1987).

Макс Вебер вновь занял промежуточную позицию, находясь под сильным влиянием Риккерта, но в то же время развивая свою собственную версию verstehende (понимающей) социологии как исследования социальных закономерностей (regularities) посредством «идеального типа» - однако все это в значительной степени было необходимо для того, чтобы суметь «инкорпорировать (zurechnen) культурно значимые явления». Подход, появившийся в значительной степени опять-таки благодаря ранним формулировкам Дильтея и Риккерта, можно встретить в англо-говорящем мире, начиная с конца 1950-х годов и далее: в Витгенштейновской концепции социальной науки Питера Уинча, в работе об интерпретации Чарльза Тейлора (Taylor, 1964), так же как и в форме непосредственного влияния феноменологии Эдмунда Гуссерля (1859 – 1938), проявившегося в социальных науках благодаря австро – американцу Альфреду Шюцу (1899 – 1959) и герменевтике Ганса – Георга Гадамера (Hans-Georg Gadamer) (1900-). Все это явилось важным элементом «критической теории» Юргена Хабермаса, Карла – Отто Апеля и Альбрехта Веллмера (Albrecht Wellmer), зародившейся в 1960-х годах и далее, а также, несколько позднее, оказало влияние на попытки реконструировать уточнённую (qualified) форму натурализма, основанную на анти – позитивистской, реалистической философии науки. (Keat, 1971; Bhaskar, 1975; Keat и Urry, 1975; Benton, 1977).

Наконец, наряду с этими философскими характеристиками и предписаниями для социальной науки, необходимо обратить внимание на важные изменения в расстановке акцентов в самих социальных науках, произошедшие частично под влиянием философских достижений, а частично – независимо от них. Эти тенденции описаны более детально в других главах этого Путеводителя, но даже сжатый список должен включать в себя, по крайней мере, следующие элементы. Некоторые из них являются новыми, другие представляют собой возвращение к ранее пренебрегаемым областям. Я начну с последних, хотя они часто сопрягаются с более современными инновациями.

Одним их поразительных достижений современной социальной теории было возрождение исторической социологии; частично было преодолено то, что Норберт Элиас (1983) называл «Отступлением Социологов в Настоящее» ("The Retreat of Sociologists into the Present") (Dennis, 1991). Новая историческая социология уделяет особое внимание политическим и военным отношениям, особенно между национальными государствами и, «внося государство обратно», восполняет долгие годы пренебрежения данной тематикой (Evans, Ruschemeyer, and Skocpol, 1985). В какой-то мере это является аспектом возвращения к более широким, более спекулятивным и часто менее осознанно «научным» моделям теоретизирования. Этот процесс был описан как «возвращение большой теории» (Skinner, 1985). Он связан с важными междисциплинарными влияниями в лице таких ученых, как Клод Леви – Стросс (1908 -) (социальная антропология), Мишель Фуко (история мысли), Ганс – Георг Гадамер (1900 -) (философская герменевтика), Юрген Хабермас (1929 -) (критическая теория), Томас Кун (1962) (история науки). Однако уже в 1970-х гг. эти достижения были оспорены контр – движением, а именно «пост–структуралистской» и «пост – модернистской» критикой больших теорий, настаивавшей на неполном и фрагментарном характере всего знания, а также, в противоположность универсалистским принципам, подчеркивавшей важность разнообразия и «различия». Одной из наиболее важных работ в данном контексте было Состояние Постсовременности (The Post-modern Condition) (1979) Жана – Франсуа Лиотара.

Можно заметить, что одним из аспектов вышеуказанных процессов было размывание традиционных дисциплинарных границ. В некоторых случаях это явилось результатом длительного междисциплинарного влияния функционализма и структурализма (влияние последнего особенно сильно проявилось в лингвистике и социальной антропологии). Функционализм и системная теория способствовали созданию общего язык для многих социальных наук и в некоторой степени до сих пор продолжают его питать. Влияние структурализма было более диффузным, хотя лингвистика Соссюра, с её акцентами на бинарных позициях, применялась Клодом Леви – Строссом и другими исследователями в социальной антропологии и множестве других областей. Эта методологическая ориентация на лингвистику совпала с ростом интереса к роли языка и дискурса в конструировании и опосредовании (mediation) социальной реальности, особенно это касалось теорий власти и идеологии и теорий «социального конструирования реальности» в феноменологической социологии и этнометодологии. Эти подходы имели много общего с тем, что вслед за Дерридой, стало известно как деконструирование в философии и литературной теории. Они сосуществовали с более сциентистскими (scientistic) подходами к человеческому познанию, развивавшимися в связи с исследованиями в области искусственного интеллекта, особенно в лингвистике и психологии, но также распространявшимися и на другие области. Также нужно обратить внимание на появление явно междисциплинарных областей и суб–областей таких, как культурные исследования, исследования развития (development studies), феминистские и гендерные исследования и психоаналитические исследования.

В методологии проявляется схожая комбинация старого и нового. К самым поразительным нововведениям относится развитие математического моделирования, включая симулирование экономических и других социальных процессов. В частности, в экономике появился целый ряд суб – областей, обозначенных достаточно аморфным термином «эконометрика» (econometrics). Экономические прогнозы, основанные на математических моделях, привлекли внимание правительств и средств массовой информации, тем самым бросив вызов междисциплинарным и потому более сложным усилиям футурологии. Возрождение прежних теоретических тем характеризуется экспансией подходов «рационального действия» и «рационального выбора» из экономики в другие области социальной науки. Такие подходы конкурируют с теориями, основанными на социальной структуре или культурной традиции. Они способствуют укреплению связи между экономикой и другими социальными науками, вплоть до угрозы экономического поглощения социальных наук (Becker, 1976), и образуют мощный альянс с рационалистическими философиями науки (Hollis, 1977).

Вместе с тем осознанно «научные» (self-consciously «scientific») или дедуктивные подходы соседствуют с ростом легитимности «качественных» или «неформальных» методов исследования. Прочно укоренившиеся практики, такие как этнографическая полевая работа и включенное наблюдение, оказались дополнены устной историей и биографическим исследованием (см., напр., Bertaux, 1981). Здесь, как и повсюду, имеет место конвергенция инновационных подходов из области социальных наук, с одной стороны, и литературных и культурных исследований, с другой.

Но наиболее важным обстоятельством, затрагивающим многие из указанных ранее тенденций, является возникновение различных и принципиально противоположных версий взаимосвязи социальной теории эмпирических социальных наук, социальной критики и социальной практики. Эти проблемы, упомянутые во введении данной книги, определяют и, в свою очередь, испытывают влияние со стороны новаций в области философии науки и социальной науки, о которых пойдет речь в остальной части этой главы.

 

Философия Науки

Мы уже отметили существование различных вариантов термина «наука» в основных Европейских языковых группах. В конце девятнадцатого - начале двадцатого веков сложилась общая тенденция: философы обратились к науке, а физики и ученые естественники заинтересовались философией (Passmore, 1968: глава 14). Но если англо – американская «философия науки» и, в меньшей степени, немецкое «Wissenschaftstheorie», сосредоточивались прежде всего на формальном анализе научных формулировках, то французское «epistemologie», представленное в частности Эмилем Меерсоном (Emile Meyerson) (1859-1933), Гастоном Башляром Gaston Bachelard (1884-1962), Жоржем Кангулье (Georges Canguilhem) (1904-), обозначало более широкий подход, соединивший исторический и философский анализы (см. Lecourt, 1972). Эти влияния и сейчас сохраняют свою силу во французской философии науки или epistemologie, особенно в современных работах о сложных и самоорганизующихся системах (см., например, Morin, 1982). Марксизм, особенно в его ортодоксальной Советской версии, также придерживался подобного широкого подхода, напоминающего философию природы (Naturphilosophie) девятнадцатого столетия. В 1960-х во Франции и в англо–говорящих странах в 1970-х годах произошло соединение марксизма и французской epistemologie: Башлярианская (Bachelardian) концепция науки Луи Альтюссера соединилась с пост–эмпирической философией науки, испытавшей значительное влияние истории науки и концепции научных революций Томаса Куна (Kuhn, 1962), в то время как множество Британских мыслителей возродили марксистскую философию и социальную теорию на основе реалистической философии науки.

Логические эмпирики Венского Кружка открыто постулировали «научное видение мира» (Neurath, 1973). С одной стороны, оно основывалось на верифицируемых эмпирических утверждениях, а с другой – на логической и математической истинности; все остальное было бессмысленной метафизикой. Утверждения всех наук должны в конечном счете редуцироваться до языка материальных объектов или языка физики. С этой точки зрения, теория оказывалась интерпретацией калькуляций (interpreted calculus), а её дедуктивно связанные суждения наполнялись эмпирическими данными. Так, если теория утверждает, что сопротивление ветра возрастает параллельно скорости, я могу проверить это при езде со скоростью 30, 40, 50 км/ч и т.д.

Этот банальный пример выявляет схожую проблему индуктивного вывода: какова уверенность в том, что если я поеду быстрее, эта взаимосвязь сохранится? Гнетущая неуверенность заполняет мгновения перед неминуемым крахом. Одним из ответов на эту проблему было переформулирование вопроса на вероятностном языке, основанном на статистических закономерностях, призванных сгладить непредсказуемость индивидуальных случаев; уровень доверия к прогнозу рассматривался как вопрос технической калькуляции. Но это не было ответом на вопрос о том, сохранится ли такая взаимосвязь с течением времени. Кроме того, здесь не учитывается проблема каузального объяснения событий, имеющих низкий уровень вероятности, таких, как, например, лейкемия, вызванная радиоактивным излучением окружающей среды. Однако индуктивистский подход менее формального типа оставался распространенной альтернативой в социальных науках. Например, в социологии Глэйзер и Стросс (Glaser and Strauss) (1968) приводили доводы в пользу того, что они называли «обоснованной теорией» (grounded theory), построенной на приращении, полученном от наблюдения индивидуальных случаев проявления гипотетической общей тенденции.

Более обоснованный ответ на индуктивную проблему, ставший более значимым в философии науки, предлагался так называемой гипотетически – дедуктивной или дедуктивно – номологической моделью объяснения, напоминающей критику индуктивизма Дж. С. Милля со стороны Стэнли Джэвонса (Stanley Jevons) (1832 – 82), популяризованную в середине двадцатого столетия С.Г. Гемпелем (C. G. Hempel) (1905 -) и Паулем Оппенгеймом (Paul Oppenheim) в знаменитой статье 1948-го года (переизданной Гемпелем в 1965). В этой концепции законообразные утверждения (law-statements), спекулятивные по своему происхождению, могут быть проверены наблюдением и, если они не получат подтверждения, то, по крайней мере, они станут потенциально не подтвержденными и фальсифицированными. В последней версии, представленной Карлом Поппером (1902 – 1994), успешной теорией считается та, что открывает себя решительному опровержению и выдерживает неоднократные попытки фальсификации. Несмотря на то, что, как мы увидим позже, попытки Гемпеля и Поппера применить эту объяснительную модель в истории и других социальных науках были признаны несостоятельными; модифицированная версия логического эмпиризма Поппера пользовалась необычайной известностью как в естественных, так и в социальных науках. Не так давно Рой Бхаскар (Roy Bhaskar (1975)) и другие реалисты заявили, что универсальные законы, даже если они были бы доказаны, не объяснили бы отдельных случаев. Наличие закономерностей и постоянных связей наблюдаемых событий не является достаточным основанием для установления каузальных законов (так как закономерности могут быть несущественными); кроме того, они не являются необходимыми. Многие из сил, воздействующих на нас, таких как гравитационное воздействие Солнца на Землю и центробежная сила, являющаяся результатом кругового движения последней, аннулируют друг друга, не оставляя материала для наблюдения. Или, если обратиться к примеру из области социальной науки, некоторые марксисты утверждали, что в капиталистической экономике тенденция снижать среднюю норму прибыли регулярно уравновешивалась противоположными силами, так что наблюдаемые тенденции, связанные со средней нормой прибыли могут не соответствовать формальной модели. Таким образом, законообразные утверждения (law-statements) скорее основываются на тенденциях, присущих описываемым объектам, и должны анализироваться в терминах естественной необходимости.

Проблемы индуктивного вывода, подтверждение примерами и осуществление проверки (верификация и фальсификация) были достаточно специализированными, чтобы ускользнуть от внимания со стороны большинства социальных ученых. Более разрушительной для логического эмпиризма и того, что стало называться «стандартной концепцией» в философии науки, оказалась взаимосвязь между языком теорией (theory-language) и языком наблюдения (observation-language), становившаяся все более неопределённой и неточной. Первоначальный идеал прямого соответствия между языками теории и наблюдения казался все менее возможным в силу того, что все больше внимания уделялось реконцептуализации (переосмысления) наших наблюдений научной теорией, а также формированию ею самой терминологии, в которой фиксируется описание. В 1951 году американский философ У. В. Куайн (W. V. Quine) (1908 -), вслед за Пьером Дюэмом (Pierre Duhem) (1861 – 1916), доказывал, что связь между научными теориями и опытом является холистической (целостной): «наши утверждения о внешнем мире оказываются перед судом чувственного опыта не по отдельности, а только в совокупности» (Quine, 1958: 41). В результате, как позже отмечал Куайн, выбор между альтернативными теориями неизбежно оказывается «недо-детерминированным» (under-determined) любыми возможными данными наблюдения. Идея «голых фактов», записанных в простых протокольных предложениях, стала казаться невозможной, прежде всего в большинстве социальных наук, где проблема описания была особенно сложной (Runciman, 1983).

История позитивистской философии, подобно Сталинскому экономическому планированию, в значительной степени представляла собой историю попыток её реформирования. Но постепенный переход к холизму в теориях привел к появлению тревожного элемента волюнтаризма и даже релятивизма в процессе выбора теории. В Структуре Научных Революций (1962) Кун оспаривает «стандартную концепцию». Он подчеркивает различия между рутинизированными «разрешениями головоломок» (puzzle-solving) того, что он называл «нормальной наукой», в условиях которой ученые работают в рамках, в значительной степени, неоспариваемых структур или парадигм, определяемых относительно образцовых теорий, моделей или техник и специфическими периодами научной революции, когда такие структуры подвергаются сомнению. Его предположение о том, что научные революции – в консервативный период начала 1960-х годов сам термин казался провокационным – обусловлены как внутренней динамикой и предпочтениями научного сообщества, так и любым строго научным процессом получения научного вывода, вызвало, в свою очередь, дурное предчувствие того, что Имре Лакатос (1922 – 1974) назвал «правлением толпы в науке». Лакатос предложил более четкую в описательном отношении модель программы научного исследования, согласно которой оно может развиваться либо прогрессивно, инкорпорируя новое знание, либо перерождаясь в оборонительную апологетику (анти – марксисты иногда рассматривали защиту тенденции снижения средней нормы прибыли, о чем упоминалось ранее, как пример последнего). Пол Фейербанд (Paul Feyerabend) (1924 – 94), подобно Лакатосу, указавший на неуместность современной философии науки, сделал скептический вывод о том, что в науке «всё годится» (anything goes). Он доказывал, что придумывая теории и объяснительные схемы, мы должны быть настолько изобретательны, насколько хотим, и, соответственно, мы должны быть терпимы к усилиям других. Но если всё годится, то, как заметил Джон Криг (John Krige) (1980), «всё сохраняется»; возможность критики оказывается ограничена.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных