ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ТРЕЗВОСТИ

(Записки очевидца)

Есть силы тайные в глубокой тьме ночной —

они мышей летучих окрыляют,

моря магнитят, бездны углубляют,

вкрапляют искру божью в труд ручной

и сны прядут...

Есть мудрость в том, что эти силы нам незримы...

Юнна Мориц

Интерпретация (Interpretation; Deutung) — действие, в результате которого выраженное на одном языке становится понятным на другом.

Аналитическая психология. Словарь В. Зеленского

Буквальный перевод немецкого названия этой книги — «Самопознание в игре». Просто и корректно, как и сама книга: читателя ожидает уникальная возможность встретиться с внятным юнгианством и трезвой психодрамой. Личность автора, как представляется, миссии соответствует идеально, хотя и не вполне очевидно — настолько она не на виду, настолько сдержанна интонация, равновесна композиция. Все достойно, нейтрально, вполголоса. В тех пространствах, куда допускает нас эта негромкая книга, от современного человека требуется больше смирения, чем ему это удобно и привычно. Автор же обладает этим редким даром в полной мере.

Мы не знаем Эллинор Барц как частнопрактикующего юнгианского аналитика, но ее психодраматическое credo достаточно необычно. Она — профессиональное вспомогательное лицо, всегда дублирующее протагониста. Ее место — за его спиной и только там, а руки — обе, в отличие от классического дублирования, — прикасаются к этой спине, «слушают». Ее легко перестать замечать, увлекшись сильным директорством Хельмута Барца. Но она всегда рядом: следует за протагонистом тихо и неотступно, как нитка за иглой. Ее негромкие выступления в роли alter ego порой звучат как вопросы: о чем я сейчас вздыхаю? что заставляет меня двигаться быстрее? чего я хочу?

Создается впечатление, что Эллинор действует в темноте и тишине, где становятся важными, «крупными» всякий шорох и шепот, малое движение, эхо шагов... Площадка же, где строит графически четкие мизансцены Хельмут-директор, как бы ярко освещена, и на ней нет места случайному и смутному. Здесь — ясность, замысел, порядок. Эти два пространства словно притягиваются друг другом, через протагониста и соединяясь, и разграничиваясь одновременно. Позже, в шеринге, Эллинор — как и все остальные — говорит сперва «из роли»: «Как твое alter ego я чувствовала...» И в этот момент впервые ее голос для протагониста перестает быть голосом невидимки или медиума и приобретает отдельность, лицо, — а с ними и другие права.

...В сдержанной, временами даже кажущейся отстраненной авторской манере изложения очень многое — от истинно европейского взгляда на вещи: уже столько всего произошло и было сказано, за идеи пролито столько крови и чернил, что в конце нынешнего бурного века кажется излишним повышать голос ради какого бы то ни было суждения. Читая, словно погружаешься в некий «культурный слой», где смешались двунадесять языков, и сейчас уже неважно, кто и кого завоевывал. Копнешь — черенок этрусской вазы; еще копнешь — рогатый шлем, а то и кремневый наконечник стрелы... Поневоле станешь махать лопатой потише: уместней кисточка и хороший запас терпения. Тем более, что в таком «раскопе» можно напороться и на неразорвавшийся снаряд времен последней большой войны...

Эллинор говорит, что в русской речи ей слышатся отзвуки польской: она из Силезии, из судетских немцев. Превратности истории вынудили оставить родные места. Глядя на заросли подмосковной крапивы, добавляет: «После войны мы это клали во все: в хлеб, в суп... Очень хорошее растение».

В молодости она изучала теологию и педагогику в Тюбингене и Гамбурге, потом растила четверых детей, уже в Швейцарии. Впереди была длинная история: сначала занятия керамикой (для души), потом — астрология (всерьез, не по-любительски[1]), еще потом — аналитическая психология, а уж совсем потом — психодрама и их синтез. В некоторых из этих разных миров они бывают с Хельмутом: много лет как супруги, а в последний период своей долгой совместной жизни еще и как ко-терапевты. А в некоторых она «своя» и сама по себе, сухонькая и прямая, с чуткими руками керамистки и неслышной поступью, парадоксально сочетающая деликатность и хватку. Одна молодая российская коллега после тренинга Барцев сказала, что больше не боится старости: увидела другие возможности, связанные с этим возрастом.

Во всей работе, практической и литературной, Эллинор Барц остается виртуозным «переводчиком с неизвестного», посредником — той, кто задает вопросы на границе света и темноты и терпеливо прядет нити смысла.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: