Методы социологического исследования, используемые членами

Альфред Шюц сделал доступными для социологического изучения практики обыденного знания социальных структур повседневной деятельности, практические обстоятельства, практические деятельности и практическое социологическое мышление[8]. Именно его оригинальным достижением явилась демонстрация того, что эти феномены имеют свои характерные свойства и тем самым образуют самостоятельную область изучения. Работы Шюца снабжали нам бесконечным множеством указаний в наших исследованиях обстоятельств и практик практического социологического исследования. Результаты наших исследований подробно освещены в других публикациях[9]. Они эмпирически обосновывают особую исследовательскую политику этнометодологических исследований. Эта политика исходит из того, что практики социологического изыскания и теоретизирования, темы для этих практик, открытия, получаемые с помощью этих практик, обстоятельства применения этих практик, пригодность этих практик как методологии исследования и все остальное — это целиком и полностью методы социологического исследования и теоретизирования членов. Неизбежно и непоправимо эти практики образуются из применяемых членами методов получения наборов альтернатив, применяемых членами методов сбора, проверки и удостоверения фактического характера информации, применяемых членами методов предоставления отчета об обстоятельствах выбора и самих выборах, применяемых членами методов оценки, производства, опознания, обеспечения и осуществления непротиворечивости, связности, эффективности, целесообразности, планомерности и других рациональных свойств индивидуальных и совместных действий.

Понятие члена здесь самое главное. Мы применяем этот термин не как обозначение человека. Он обозначает владение естественным языком, которое мы понимаем следующим образом.

Мы предлагаем такое наблюдение: людей — в силу того, что их слышат говорящими естественным языком, — каким-то образом слышат как занятых объективным производством и объективным выказыванием обыденного знания повседневных деятельностей как поддающихся наблюдению и оглашению феноменов. Мы спрашиваем, что именно в естественном языке позволяет говорящим и слушающим слышать — и иными способами свидетельствовать — объективное производство и объективное выказывание обыденного знания, а также практических обстоятельств, практических действий и практического социологического мышления. Что в естественном языке делает эти феномены поддающимися наблюдению-и-оглашению, то есть описуемыми (account-able) феноменами? Естественно-языковые практики каким-то образом представляют эти феномены говорящим и слушающим в деталях речи, но тем самым и само то, что эти феномены представлены, делается представимым для оглашения в дальнейшем описании, ремарках, вопросах и т. д.

Интересы этнометодологического исследования направлены на то, чтобы установить с помощью подробного анализа, что все описуемые феномены — целиком и полностью практические достижения. Мы будем говорить о «работе» по этому достижению, с тем чтобы подчеркнуть наличие в нем протяженного во времени протекания действия. Эта работа совершается как соединение практик, посредством которых говорящие в ситуационно употребляемых деталях речи имеют в виду нечто другое, нежели то, что они могут ясно проговорить, т. е. при «практиках глоссирования»6*. Понимание практик глоссирования имеет решающее значение для наших аргументов; они будут рассмотрены подробнее в приложении к этой главе.

А. А. Ричардс приводит такой пример на эту тему[10]. Он предлагает использовать вопросительные знаки для заключения в кавычки той или иной устной фразы или текста. Например:?эмпирическое социальное исследование?,?теоретические системы?,?системы следования?,?социально-психологические переменные?,?практики глоссирования?. Читатель получает задание поступать следующим образом. То, как надлежит понимать фразу, изначально несет в себе специфическую неопределенность. Как именно ее понять — задача прочтения, при котором будет использована некоторая неизвестная процедура, делающая текст понятным. Поскольку в течение какого-то времени ни в отношении текста, ни в отношении процедуры не нужно ничего решать, мы на протяжении этого времени будем пребывать в ожидании, сколько бы оно ни длилось. Лишь после того, как мы прочли текст и обговорили его, мы резюмируем, что с ним можно было бы сделать. Таким образом, мы можем использовать текст не как нечто неопределенное, а как глоссу живого контекста, способы осуществления которой, как и процедуру сборки чувственных ощущений, у нас не возникает ни малейшей нужды специфицировать[11].

Глосса у Ричардса образуется из таких практик говорения с помощью конкретных текстов, что на протяжении всего разговора остается не высказано, как в конце концов выработается их понятный характер, хотя ход разговора может быть направлен таким образом, чтобы сформировать контекст, который вместит в себя текст и тем самым обеспечит текстовые реплики наблюдаемыми, меняющимися, но остающимися незамеченными функциональными качествами, такими, как «текст вначале», «текст как конечный результат», «соединяющее их промежуточное течение разговора» и т. д.[12]

Вероятно, чтобы осуществить узнаваемо осмысленную определенность, ясность, идентификацию, замену или релевантность нотационных деталей естественного языка, говорящие могут, будут, могли бы, должны были бы действовать и реально действуют таким способом, тематическим примером которого у Ричардса служит глосса текста. И, по всей видимости, говорящие могут прибегать к глоссированию и делать ту колоссальную работу, которую они проделывают с естественным языком, даже если в ходе всего их разговора неизвестно и никогда, даже «в конце», не может быть четко проговорено, о чем собственно они говорят. Это, конечно, не значит, что говорящие не знают, о чем они говорят; это всего лишь означает, что они знают, о чем говорят, таким способом.

Глосса Ричардса — всего лишь один из этих способов [13]. Эмпирических практик глоссирования множество. Бесчисленными, но особыми, аналитически отдельными способами практики глоссирования суть методы продуцирования наблюдаемого/оглашаемого понимания с помощью естественного языка, внутри него и его самого. Как многочисленные способы обнаружения- в -говорении и обнаружения- для -оглашения того, что речь понимается, и того, как именно она понимается, практики глоссирования — это «члены», это «владение естественным языком», это «вразумительный разговор», это «внятная речь», это «говорение по-английски» (или по-французски, или как угодно еще), это «ясная, согласованная, связная, разумная речь».

Насколько мы понимаем, владение естественным языком состоит именно в этом. В деталях своей речи говорящий, действуя сообща с другими, способен глоссировать эти детали и, стало быть, имеет в виду нечто иное, нежели то, что он может ясно проговорить; он поступает так в отношении неизвестных обстоятельств, заключенных в текущих событиях взаимодействия; и в то время как он это делает, опознание того, что он занят говорением, и того, как он говорит, специфическим образом не заслуживает развернутых примечаний. Иначе говоря, детали его говорения не создают поводов для историй о его говорении, которые стоило бы рассказать, не вызывают вопросов, которые стоило бы задать, и т. д. и т. п.

Идея «имения в виду чего-то иного, нежели то, что он может ясно проговорить» требует пояснения. Дело не столько в том, что это «нечто иное, нежели то, что он говорит», сколько в том, что все, что бы он ни говорил, предоставляет те самые материалы, которые используются для выяснения того, что он говорит. Сколь бы развернутым или явным ни было то, что говорящий говорит, своей развернутостью или явностью оно не ставит задачи установления соответствия между тем, что он говорит, и тем, что он имеет в виду, которая решается дословным цитированием разговора[14]. Вместо этого сам его разговор, поскольку он становится частью самотождественного события взаимодействия, становится еще одной контингенцией этого взаимодействия[15]. Он расширяет и бесконечно детализирует обстоятельства, которые комментирует, и тем самым вносит вклад в собственный описуемо разумный характер. То, что произносится вслух, обеспечивает описуемо разумному характеру говорения его изменчивую судьбу. Короче говоря, владение естественным языком есть от начала до конца и безоговорочно окказиональное (occasioned) свершение.

Интересы этнометодологии в отношении

формальных структур практических действий

Интересы этнометодологии, как и интересы конструктивного анализа, прочно прикованы к формальным структурам повседневных деятельностей. Но понимают они эти формальные структуры по-разному и несовместимыми способами.

Мы обращаем внимание на тот феномен, что формальные структуры присутствуют в описаниях профессиональной социологии, где профессионалы их признают и превозносят как исключительное достижение профессиональной социологии. Эти описания формальных структур делаются благодаря тому, что социологи владеют естественным языком, и требуют этого владения как sine qua non адекватного круга профессиональных читателей. Это гарантирует профессионально-социологическим описаниям формальных структур характер интересного для этнометодологии феномена, ничем не отличающегося от феномена любых других членов, где аналогичным образом замешано владение естественным языком. Этнометодологические исследования формальных структур направлены на изучение такого рода феноменов и пытаются описать описания формальных структур членами, где бы и кем они ни производились, воздерживаясь в то же время от суждений по поводу их адекватности, ценности, важности, нужности, практичности, успешности или логичности. Мы называем эту процедурную политику «этнометодологической индифферентностью».

Этнометодологическая индифферентность не может рассматриваться как позиция, утверждающая, что, сколь бы ни возрастал в объеме том вроде книги Берельсона, все равно можно будет найти проблемы. Неверно было бы в этой связи и считать, что раз предсказательная сила профессиональной социологии имеет асимптотическую форму, то можно полагаться на пределы погрешности как на стабильное свойство, в рамках которого может протекать исследование. Рассчитывать на то, что при статистических ориентациях профессиональной социологии всегда будут оставаться необъясненные отклонения, — не наш способ выявления еще не объясненных феноменов. Наша работа, стало быть, состоит не в модификации, разработке, пополнении, детализации, уточнении, прояснении или обосновании профессионального социологического мышления; наша «индифферентность» относится не к этим задачам. Скорее наша «индифферентность» относится к практическому социологическому мышлению в целом, а это мышление — в какой угодно форме его развития, со всеми присущими ему ошибками или достоинствами, в каких угодно формах, неотъемлемо и неизбежно — означает для нас владение естественным языком. Профессиональное социологическое мышление никоим образом не выделяется как феномен для исключительного сосредоточения нашего исследовательского внимания. Людей, которые заняты этнометодологическими исследованиями, профессиональное социологическое мышление может «заботить» не больше и не меньше, чем практики юридического мышления, разговорного мышления, провидческого мышления, психиатрического мышления и любого другого.

Если принять этнометодологическую процедуру «индифферентности», то под формальными структурами мы понимаем повседневные деятельности, (а) которые проявляют при анализе свойства единообразия, воспроизводимости, повторяемости, стандартности, типичности и т. д.; (б) в которых эти свойства не зависят от когорт их производителей; (в) в которых эта независимость от конкретных когорт есть феномен, подлежащий признанию со стороны членов; и (г) в которых феномены (а), (б) и (в) являются для каждой конкретной когорты практическим, ситуационно размещенным свершением.

Указанное раскрытие формальных структур отличается от того, которое преобладает в социологии и социальных науках, тем, что этнометодологическая процедура «индифферентности» дает уточнения (в) и (г), изучая повседневные деятельности как непрерывные практические достижения.

Еще одна противоположность между этнометодологической трактовкой формальных структур и трактовкой, которую дает им конструктивный анализ, определяется той характеристикой, что конструктивные аналитики как мастера естественного языка рекомендуют и понимают, что их описаниями формальных структур обеспечиваются цели и единичные достижения их исследовательской технологии и теории. Именно в этом качестве мастеров естественного языка7* конструктивные аналитики понимают осуществление этой рекомендации как бесконечную задачу конструктивного анализа. Конструктивно-аналитические описания формальных структур являются, таким образом, практическими достижениями, насквозь, от начала и до конца. Естественный язык поставляет конструктивному анализу его темы, обстоятельства, ресурсы и результаты как естественно-языковые формулировки упорядоченных деталей разговора и поведения членов, территориальных перемещений и распределений, отношений взаимодействия и всего прочего.

С этнометодологической точки зрения, подобные практики, посредством которых делаются описания формальных структур, содержат в себе феномены практического социологического мышления. Разумеется, эти практики — не монополия членов Ассоциации. Вся оставшаяся часть главы посвящена этому феномену. В ней затрагиваются используемые членами методы производства и узнавания формальных структур повседневной деятельности. Для решения этой задачи мы рассмотрим используемые членами практики формулирования.

Феномен

Поскольку проводятся исследования, использующие разговор членов или посвященные ему, исследователь неизменно будет проявлять заботу о том, чтобы прояснить этот разговор в интересах исследования. Например, ремарка интервьюируемого: «Ей там не понравилось, и мы оттуда ушли», — может дать исследователю повод сделать такие вещи, как присвоить высказыванию имя, сказать, кто такая «она», где находится это «там», кого охватывает слово «мы». В обширной литературе по логике и лингвистике такие термины назывались индикаторами, эгоцентрическими указателями, индексичными выражениями8*, окказиональными выражениями, индексами, шифтерами, местоименными словами (pronominals) и формальными рефлексивами (token reflexives). Список таких терминов обычно начинался со слов «здесь, сейчас, этот, тот, оно, я, он, ты, там, тогда, скоро, сегодня, завтра».

Начнем со следующих наблюдений касательно этих феноменов: каждый регулярно трактует такие высказывания как поводы для восстановительных практик; такие практики свойственны не только исследованию, но и всем пользователям естественного языка; термины, нуждающиеся в прояснении, переводе, замене или иного рода исправлении, можно перечислить без знания того, с какой деталью имеет дело исследование; и эти термины можно было бы установить, а средства их исправления предложить и продемонстрировать для всех практических целей как с исследованием, так и без исследования, как со знанием, так и без знания того, насколько далеко простираются аналогичные заботы других. Обширная и древняя литература по логике и лингвистике, опирающаяся на работу исследователей, — лишь небольшой ручеек в потоке этой вездесущей работы.

Мы трактуем как факт, что исследователи — любые исследователи, будь то обыденные или профессиональные, наивные или поднаторевшие в логике и лингвистике, — при отталкивании от текста втягиваются в прояснение таких терминов, которые в нем встречаются. Что можно извлечь из такого рода факта? Что хотим извлечь из этого факта мы, в этой статье?

Если бы всякий раз, когда домохозяек оставляли в комнате, каждая по собственной воле шла к одному и тому же пятну и начинала его протирать, из этого можно бы было заключить, что это пятно действительно нуждалось в том, чтобы его протерли. С другой стороны, можно было бы сделать вывод, что в этом пятне и в домохозяйках есть нечто такое, что делает их столкновение друг с другом поводом для протирания; в таком случае факт протирания вместо того, чтобы быть свидетельством грязи, сам стал бы феноменом.

Индексичные выражения изучались и трактовались идентичным образом бесчисленное множество раз не только в naпvetй, но и, что интереснее, в будто бы требуемом невнимании к прежним достижениям. Академическая литература свидетельствует, сколь древней является эта восстановительная работа. «Dissoi Logii», фрагмент текста, датируемого примерно 300 г. до н. э., уделяет внимание предложению «я посвященный», которое представляет некоторые трудности[16]. Проблема здесь в истинности или ложности предложения, когда оно, если его произносит А, является истинным, но если его произносит В, является ложным; когда оно, будучи произнесено А в один момент времени, является истинным, но будучи произнесено тем же А в другое время, является ложным; когда оно, будучи произнесено А в одном из его статусов, является истинным, но, будучи произнесено А в другом его статусе, является ложным.

Для проблем, которые ставятся такого рода предложениями, уже давно есть программные решения. Нужно начать с замены «я» именем собственным, затем добавить дату и уточнить статус, в отношении которого говорящий был посвященным. Подобным феноменам посвящен колоссальный объем работы.

Эта работа коротко характеризуется в следующем параграфе.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: