Расстрелянное солнце 3 страница

Эхнер (через паузу). Соглашайтесь и забирайте ваши часы.

Тадеуш. Мне за них заплачено.

Эхнер. Считайте это моим подарком. Кстати, зачем вам деньги? (Кивнув на стопку писем.) Ну, кроме как...

Тадеуш. Только для этого: оплачивать корреспонденцию.

Эхнер. Понимаю, супруга, наверно, заждалась весточки. (Взял письмо.) Можно отправить хоть сегодня, хотите?

Тадеуш. Что-то мешает?

Эхнер. Надо переписать снова, только и всего.

Тадеуш. Под вашу диктовку?

Эхнер. Ну зачем же. Просто в рамках того, что дозволено писать. Но прежде – ваше решение. Я жду.

Тадеуш. Предложение заманчивое, не скрою...

Эхнер. Еще бы.

Тадеуш....Но пан забывает, что я журналист, а не доносчик.

Эхнер. Крепкий же вы орешек. (Встает, ходит.) Я постараюсь вам кое-что объяснить, если вы до сих пор этого не поняли. Ваши сердцещипательные беседы с Зарубиным – ничто. Зарубин здесь гость – ни больше, ни меньше. Козельский лагерь, каков он есть, находится в моем абсолютном подчинении. А это значит, что в моей власти сделать здешнюю жизнь кого бы то ни было невыносимой. И никто мне в этом не помешает. Скажу больше, никому даже в голову не придет инкриминировать мне превышение полномочий. Всем известна моя преданность делу партии и ненависть к ее врагам. Именно поэтому стереть в лагерную пыль вас или кого-то еще мне не составит труда, но! Но и облегчить пребывание в лагере я тоже могу кому угодно. Из этого следует, что ваша сговорчивость могла бы пойти вам на пользу. Ну а несговорчивость, как вы понимаете...

Стук в дверь.

Эхнер. Да?!

Появляется 2-й особист.

Эхнер. В чем дело?!

2-й особист. Товарищ младш...

Эхнер. Ну?!

2-й особист. Там этот... из отправленцев хочет говорить с вами.

Эхнер. Что ему нужно? (2-й особист пожал плечами.) Скажи, что я занят.

2-й особист. Как бы беспорядка не вышло.

Эхнер. Хорошо, пусть войдет.

2-й особист исчезает. Тадеуш поднимается.

Эхнер. Куда вы? Разговор не закончен. И потом, а как же ваше письмо?

Тадеуш садится на место. 2-й особист впускает ДАВИДА ЛИБЕРМАНА и закрывает за ним дверь. Либерман, увидев Тадеуша, останавливается в нерешительности.

Эхнер. Слушаю вас.

Либерман. Здравствуйте...

Эхнер. Говорите.

Либерман. Да-да. Моя фамилия Либерман. Зовут Давид Генделевич. (Смотрит, проверяя, понял ли собеседник намек.) Аптекарь из Кракова.

Эхнер. Суть дела?

Либерман. А дело, видите ли, в том... Одним словом, ходят разговоры, что некоторых из нас собираются отправлять домой. То есть, по обмену на пленённых немцами.

Эхнер. И что же?

Либерман. Но я... я бы хотел остаться в вашей стране. (Как заученное.) Я полюбил ее всем сердцем, считаю общественный строй Советского Союза самым справедливым в мире, где человек любой национальности...

Эхнер. Я понял вас, но это невозможно.

Либерман. Почему?

Эхнер. Потому что есть приказ, и я обязан его выполнить.

Либерман. Но... вероятно... в данном случае можно сделать исключение?

Эхнер. Никаких исключений быть не может. Счастливого пути в Краков.

Либерман. Но там гитлеровцы. Мне удалось бежать от них в самый последний момент. Ведь я, как вы догадываетесь...

Эхнер. Хватит! (Взял из сейфа документ.) Слушайте и передайте остальным. «Рассмотрев присланные Вами заявления военнопленных о нежелании выехать к месту жительства: на территорию, отошедшую к Германии, Управление по делам военнопленных выставленные ими мотивы считает несостоятельными. Этим военнопленным необходимо обстоятельно разъяснить, что они должны возвращаться к месту их постоянного жительства, и направить их к месту жительства». Вам все ясно?

Либерман. Да, но ваши начальники, видимо, недопонимают, что для таких как я это равносильно... Но вы-то, лично вы должны меня понять.

Эхнер. Что вы имеете в виду?

Либерман. Ведь мы с вами, в некотором роде... одной крови.

Эхнер. Кто вам это сказал? Я не имею никакого отношения к вашей братии, слышите?!

Либерман. Да-да, конечно, простите ради бога. А, может быть...? (Снимает с шеи золотой медальон.) Возьмите, больше у меня ничего нет.

Эхнер (пауза). А ну пошел вон.

Либерман (падает на колени, обняв Эхнера за ноги и уронив медальон на пол). Не губите.

Эхнер. Это еще что такое?

Либерман. Умоляю вас, не губите! Я не хочу к ним! Не хочу!

Эхнер (отталкивая его). Мухин!

Либерман рыдает на полу. Тадеуш сидит, в ярости сжимая кулаки. Влетает 2-й особист.

Эхнер. Убрать.

2-й особист сгребает Либермана в охапку. Эхнер поднимает медальон, сует ему в карман шинели. Либерман и 2-й особист удаляются.

Эхнер. Будь все трижды проклято. (Кладет документ в сейф; поглядывая на Тадеуша, наливает воду в стакан.) Что с вами?

Тадеуш. Не страшно отправлять людей на верную гибель?

Эхнер. Подумайте лучше о себе. (Залпом выпил воду.) Ну что, вернемся к нашим баранам?

Тадеуш. Без меня.

Эхнер. Вы отказываетесь?

Тадеуш. Я уже все сказал. Другого ответа не будет.

Эхнер (пауза). Что ж, очень жаль. (Взял со стола письмо.) Корреспонденция, значит? Ну-ну. (Бросил письмо в печь.) Вот так, пан Ковальский. А письмецо вашего приятеля отошлем. Он же любит супругу, верно?

12.

Минуту спустя Тадеуш и Вуйцик быстро идут по территории лагеря.

Тадеуш. Распоряжаться людскими жизнями как вздумается! Мерзавцы! Какие же они мерзавцы!

Вуйцик. Наконец-то ты это понял, но криком ты никого не спасешь.

Тадеуш. Отстань, вечно ты со своими советами.

Вуйцик. Могу и отстать, тоже мне. (Идет в сторону.)

Тадеуш (резко остановился). Адам, погоди.

Вуйцик остановился. Тадеуш подошел к нему.

Вуйцик. Ну? Чего?

Тадеуш. Прости. Пожалуйста, прости. (Огляделся по сторонам.) Послушай. Хочешь заниматься журналистикой?

Вуйцик. То есть?

Тадеуш. Здесь, в лагере. Хочешь или нет?

Вуйцик. С тобой не соскучишься. Разумеется, хочу. Но как?

Тадеуш. Есть одна задумка. Пошли.

Уходят.

***

Затемнение...

Свет падает на Сталина, Молотова, Берию, Калинина, Ворошилова и Микояна.

Сталин (напряженно смотрит на Микояна; после паузы). А ты что скажешь, Анастас?

Микоян (испуганно). Я?

Сталин. Ты.

Микоян. С одной стороны, конечно... Но с другой... А, в общем, я как все.

Сталин. А все – это Сталин?

Микоян. Безусловно.

Ворошилов. Только Сталин.

Молотов. И спору нет.

Сталин. Ах вы, жуки, жуки. Ну, раз так, спешить не будем.

Калинин. Конечно, надо всё обдумать. Такое дело...

Берия. Дайте мне приказ, и я начну хоть завтра!

Сталин (Берии). Не горячись. (Обращаясь к остальным.) Сперва встретим Новый год. Он будет високосным, а что это значит?

Все. Что?

Сталин. А это значит, что кому-то в нем повезет, ну а кому-то не очень.

Молчание.

Часть вторая

13.

Квартира Тадеуша в Гродно. Комната Марыси. День. Эва заплетает МАРЫСЕ косички.

Эва. А по небу плыли облака. Белые и пушистые. Плыли они долго-долго. И приплыли к Марысе. И принесли ей весточку от папы. Папа любит тебя, сказало облачко, похожее на котенка. Он очень стосковался по тебе и скоро вернется домой.

Марыся. А скоро – это как?

Эва. Скоро – это значит: надо немного подождать. Ты же умеешь ждать, верно?

Звонок в дверь.

Марыся. Кто это?

Эва. Сейчас узнаем. (Идет открывать.)

Марыся. Это папа?!

Эва проходит через комнату, где был лик Богородицы. (Теперь его здесь нет, мебель передвинута, а на месте комода стоит по-армейски заправленная кровать.) Марыся бежит следом за ней, выкрикивая: «Папа! Папа! Скоро! Скоро!» Эва открывает дверь. На пороге МАРГАРИТА – эффектная женщина лет 27-ми.

Маргарита (делово). Привет. Постоялец дома?

Эва. Нет.

Маргарита (входя). Очень хорошо. Здравствуй, Марысечка.

Марыся (разочарованно). Здравствуйте, пани Вуйцик.

Маргарита. Какие у тебя косички чудесные. А волосы растут не по дням, а по часам. (Целует ее и дает ей конфеты.) Держи вкуснятину.

Марыся. Спасибо.

Маргарита. Ну а теперь, деточка, ступай к себе. Нам с мамой надо поговорить.

Марыся. Пошептаться?

Маргарита. Вот же дети пошли: всё чувствуют, всё понимают.

Эва. Пойди, дочка, угости Юстысю конфетой.

Марыся убегает.

Маргарита. Юстысю?

Эва. Это кукла.

Маргарита. А-а... (Пауза. Глядя на стену.) А где Богородица?

Эва молчит.

Маргарита. Неужто убрать велел? Вот же паразиты. Но ничего, мы им еще покажем. (Приободряясь.) Ладно, что у тебя новенького? Переводами занимаешься?

Эва. Какие теперь переводы.

Маргарита. Ну как же, а классики марксизма-ленинизма? Сейчас это в моде.

Эва. Перестань.

Маргарита. Ну-ну, не сердись. Мне нынче тоже не позавидуешь. Парикмахерскую закрыли, хозяина арестовали. Да ты знаешь, наверно?

Эва. Знаю.

Маргарита. Будто им самим стричься не надо. Что дальше-то будет, ума не приложу. (Села, сняла головной убор, поправила прическу, кивнула на кровать.) Прийти не должен? Как он, кстати?

Эва. В смысле?

Маргарита. Насчет амурчиков?

Эва. Не болтай глупостей.

Маргарита. Глупости? Не скажи, подруга. Мой майор уже предложил стать его любовницей.

Эва. Шутишь?

Маргарита. Ничуть. Так и сказал: это хорошо, что меня к тебе определили. Ты одна, я один, давай жить вместе.

Эва. А ты?

Маргарита. Что: я? Пока держусь.

Эва. Пока?

Маргарита. Ой, вот только не цепляйся к словам.

Эва (резко). Ты зачем пришла?

Маргарита. Тихо, тихо. (Достала из сумочки письмо в конверте.) На, полюбуйся. Подарок на Рождество.

Эва (взяла письмо). От Адама?!

Маргарита. От него. Ты печать смотри.

Эва. «Дом отдыха имени Горького». Что это значит?

Маргарита. Вот и мне интересно: что это значит? Я сижу без денег, без еды, скоро меня изнасилует этот сталинский солдафон, а он развлекается в Доме отдыха!

Эва. Погоди.

Маргарита. Что: погоди?! Что: погоди?! (Выхватывая письмо.) Да ты послушай, что он пишет. (Бросает конверт на пол, Эва поднимает его.) «Милая Марго...». Хм, милая. «...Со мной все в порядке. Здесь прекрасные люди. Они научили меня интернациональной солидарности и взаимовыручке. Благодаря им ты читаешь это письмо, потому что иначе, в этой неразберихе, я бы ни за что на свете не смог его отправить...». Так-так-так. «У них замечательные песни. Одну из них я выучил наизусть. «Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой...». Я попробовал написать нечто подобное. Нет, не песню, конечно, а только стихи, но у меня ничего не вышло». А, вот. «Я с нетерпением жду нашей встречи и надеюсь, что она будет очень скоро». Ну, каково? Ты что-нибудь поняла? Он что, продался Советам, а теперь и меня собирается вытащить в СССР?

Эва. Ты уже в СССР.

Маргарита (желчно). А, ну да, я все время об этом забываю. (Ходит.) Нет, какая наглость! Дом отдыха! Ну хорошо, и я терять время не стану. Вот назло отдамся этому типу.

Эва. Замолчи!

Маргарита. А что, хоть с продуктами будет полегче.

Эва. Да как ты можешь говорить такие мерзости?!

Маргарита (трясет письмом). А то, что делает он, – не мерзости?!

Эва. Послушай, здесь наверняка какое-то недоразумение.

Маргарита. Какое? Какое недоразумение?

Эва. Думаю, скоро это выяснится. Надо написать ответ и...

Маргарита. Ответ? Еще чего. Никакого ответа не будет. (Рвет письмо в клочья.)

Эва (бросаясь к ней). Маргарита! Не смей этого делать! (Подбирая с пола кусочки письма.) Какая же ты...

Маргарита. Какая? Ну, говори! Злая? Бессердечная? Дура набитая? Ну же! (Вдруг опускается на стул и плачет.)

Пауза.

Эва (положив ей руку на плечо). Успокойся.

Маргарита. Прости меня, Эвочка. Я, действительно, дура. И как ты только слушаешь меня? Отчего не прогонишь?..

Появляется Марыся.

Марыся. Пани Вуйцик, почему вы плачете? Вот я папу жду и совсем не плачу.

Маргарита прижимает Марысю к груди.

Марыся. А хотите, я покажу вам Юстысю?

Маргарита. Потом, после, моя хорошая.

Марыся. Ладно, приходите ко мне в комнату. (Уходит.)

Маргарита (проводив Марысю взглядом). Везучая ты, Эва. (Пауза.) От Тадеуша по-прежнему ничего?

Эва. И не будет.

Маргарита. Откуда ты знаешь?

Эва (ссыпав кусочки письма на стол и поглаживая их рукой). Это трудно объяснить. Но ведь, кажется, Адам не пишет стихов?

Маргарита. Да, не писал.

Эва. Они вместе, Марго. И никакой это не Дом отдыха.

14.

Козельский лагерь. Барак. Рождественская ночь. На столе – еловые ветки в бумажных гирляндах, огарки свечей, торт из хлеба, лики святых. Пленные поют колядки.

За дверью – гром шагов. Распахнув дверь пинком, врывается Эхнер с пистолетом в руке и особистами за спиной.

Эхнер. Всем встать! К стене!

Пленные не спеша перемещаются по бараку.

Эхнер. Быстрее. (Подождал, кивнул особистам.)

Особисты, оттолкнув зазевавшегося Пленного, «бросаются в бой». Они опрокидывают стол – Рождественские атрибуты ссыпаются на пол...

2-й особист давит сапогом лик Богородицы. Тадеуш порывается к иконке, но, получив удар в лицо и потеряв очки, отлетает обратно...

1-й особист швыряет в стену самодельную скрипку. (С резким визгом лопаются струны.)

Молодой пленный. Моя скрипка!..

Эхнер. Назад! Кустари. Дай вам напильник и молоток, и вы отгрохаете самолет, на котором удерете из лагеря.

Особисты потрошат подушки, одеяла, матрасы. Находят нож, передают Эхнеру.

Эхнер. Та-ак... Искать.

Под одним из матрасов особисты находят пачку рукописных газет «МЕРКУРИЙ» и «МОНИТОР».

Эхнер (ткнув пистолетом в нары). Чье место?

Молчание. (Тадеушу передают очки.)

Эхнер. Мне повторить вопрос?

Вуйцик. Мое.

Тадеуш (надевая очки). Не надо, Адам.

Эхнер. Понятно. (Прошелся, обводя глазами пленных, задержался возле Тадеуша, отошел к двери.) Журналисты, перейти сюда.

Тадеуш и Вуйцик встают в указанную точку.

Эхнер. Это всё?

Вуйцик. Все.

2-й особист (Эхнеру). Остальные в других бараках.

Пауза.

Эхнер (Капеллану). И вы – тоже.

Пленный 6. Это не журналист!

Эхнер. Молчать. (Кивнул 1-му особисту, и тот рванул Капеллана за рукав.) На выход. Остальным спать. Немедленно.

Пауза.

Капеллан (пленным). Храни вас Господь.

Пленные. И вас, капеллан Майда.

Тадеуш, Вуйцик, Капеллан, Эхнер и особисты уходят. Молодой пленный бережно поднимает с пола искалеченную скрипку. Лопается последняя струна – дзыннннь!..

15.

Особое отделение Козельского лагеря. Комната допросов. Утро.

Эхнер, Зарубин и Алексеев проводят совещание. На стуле – портфель Зарубина, а сам «комбриг» облачен в шинель, поскольку недавно приехал.

Зарубин (читает из газеты «Меркурий»). «...Все разговоры о том, что польская армия разгромлена, являются не меньшим злом, чем бегство с поля брани. Да, сейчас мы переживаем не лучшие времена. Но наступит день, когда будут сформированы новые воинские части, и борьба с ненавистным врагом продолжится». Без подписи. (Пауза.) Организаторы выявлены?

Эхнер. Пока только двое.

Зарубин. Кто?

Эхнер. Адам Вуйцик и Тадеуш Ковальский. Последнего вы должны помнить.

Зарубин. Как же, помню. Молодец. Выпустил пятнадцатый номер, а вы – ни сном ни духом.

Эхнер наливается кровью.

Алексеев. Ну, не он один выпустил. Среди них журналистов добрая сотня.

Зарубин. Но к этому у Ивана Александровича особое отношение.

Эхнер. Не понимаю вашей иронии, товарищ майор.

Зарубин. Бросьте, всё вы понимаете. Где они сейчас? Я имею в виду Вуйцика с Ковальским?

Эхнер. Там, где им и положено быть: в карцере.

Зарубин. А как вообще удалось выяснить о газетах?

Эхнер (колко). Работаю. Занимаюсь своим прямым...

Зарубин. Отвечайте по существу!

Эхнер. Вечером передавали в Скит. Были замечены.

Зарубин. Кем?

Эхнер. А вот это уже мое дело, Василий Михайлович. Извините, но я не обязан докладывать о своих осведомителях.

Быстро входит Королев.

Королев. Мне сказали, что у вас совещание.

Зарубин (демонстративно посмотрел на часы). Доброе утро, Василий Николаич.

Королев (не понял иронии). Доброе утро. (Проходя к столу.) В общем, я в курсе. Это ж надо, под самым носом такое безобразие. (Берет газету.) Вот эти, да? «Мер-ку-рий». Правильно называю? (Берет другую.) И эта? «Мо-ни-тор». Ну не прохвосты ли?

Алексеев. Погоди, Вась.

Королев. Чего: погоди? А зачем им это понадобилось? То есть, какая цель и все такое?

Зарубин. Разве не понятно?

Алексеев. Для сплочения.

Королев. Вот же едрит-раскудрит. Нет, чего им не хватает, а? Наладили медицинское обслуживание (Эхнер усмехнулся), с питанием стало лучше, кинофильмы крутим чуть ли не каждый день. Живи и радуйся. А они что удумали? Нет, видно, сколько волка ни корми... Что будем делать, Иван Александрович?

Эхнер (Королеву). А вы что посоветуете?

Королев. Я? Ну, проявить волю, так сказать. Пройтись по общежитиям и разогнать этот верт Э п к едрене-фене.

Зарубин. Верт Е п – это публичный дом, товарищ капитан.

Королев. Да какая разница. Вот, кстати, и название для барака. А то они всё – на свой лад: «Шанхай», «БрИстоль»...

Алексеев. «БристОль».

Королев (Алексееву). И ты меня поправлять?!

Зарубин (усмехнулся, взял портфель). Ну, в общем, так. То, что молебствий здесь больше не будет, – это хорошо. (Кивнул на газеты; Эхнеру.) Но с этим делом не следует перегибать палку. Вы меня понимаете? Ну и ладненько. Я у себя. (Двинулся к двери, остановился.) Да, Василий Николаич...

Королев. Слушаю?

Зарубин. Я привез книги. Публицистика, художественная литература. Не желаете полюбопытствовать?

Королев. Зачем?

Зарубин. Да так, на всякий случай. (Уходит в коридор.)

Королев. Что он имел в виду?

Алексеев. Не обращай внимания.

Королев. Скользкий – не схватишь. (Пауза.) А почему молений больше не будет?

Эхнер (взял газеты; Королеву). А ты бы хотел помолиться? (Уходит в кабинет.)

Королев. Нет, но...

Алексеев. Капелланы вывезены из лагеря.

Королев. К...куда?

Алексеев. На кудыкину гору. Завидую я твоему сну, Василий. (Уходит в коридор.)

Королев (постоял какое-то время в растерянности и двинулся в кабинет Эхнера). Иван Александрович...

***

Затемнение...

Свет падает на Сталина, Берию, Молотова, Калинина, Ворошилова и Микояна.

Сталин (Берии). А если судьбой капелланов заинтересуется мировая общественность? Что будем отвечать, ты подумал?

Берия. Понял. Ответ будет.

Сталин. Я надеюсь. А насчет остальных... Неисправимы, говоришь?

Берия. Абсолютно.

Сталин. Все?

Берия. Как один.

Сталин. А ты проверь.

Берия. И проверять нечего.

Сталин. Я сказал, проверь! Зачем нам этот Зарубин?! За казенный счет по стране колесить?!

Берия. Зарубин – отличный службист, товарищ Сталин.

Сталин. Вот и пусть прощупает их до конца. Особенно щелкопёров. Из этой публики один продажный чужак стоит десятерых своих.

Микоян. Это мудро.

Ворошилов. Через них весь мир может поверить, что у нас тут рай.

Калинин хихикает.

Сталин (Берии). И готовь докладную записку в Политбюро. Решение будем принимать сообща. Демократично.

Калинин хихикает.

Сталин (Калинину). Что ты смеешься, козлобородый хрен? Может, увильнуть задумал? Смотри, без бороды будешь.

16.

Санчасть Козельского лагеря. Дверь – на крючке. Спустив галифе до колен, 1-й особист «оприходует» на кушетке Медсестру. Через какое-то время Шорников дергает дверь.

Шорников. Алевтина! Алевтина, с кем ты там?!

Дверь слетает с крючка; появляется Шорников, красный как помидор. Увидав Особиста, замирает на месте. Медсестра убегает в соседнюю комнату. Шорников пятится назад.

1-й особист (Шорникову). Стоять! (Заправляясь.) Что тебе тут надо?

Шорников (проглотив слюну). Да... давление.

1-й особист. Пить надо меньше.

Шорников. Виноват. (Поворачивается уходить.)

1-й особист. Стоять, кому говорю. (Подошел к нему.) Ну, рассказывай, что ты здесь видел?

Шорников. Ничего. Ничего не видел.

1-й особист. Уже хорошо. (Вынул из пачки папиросу.) Кури.

Шорников. Большое спасибо, но...

1-й особист. Кури, сказал.

Шорников. Как прикажете.

Пауза. Курят, Шорников – неумело.

1-й особист. На Финскую⁴ хочешь?

Шорников (краснея еще больше). Что?

1-й особист. Или на лесоповал. Рванешь за милую душу, если хоть слово...

Шорников (в ужасе). На Финскую войну... На лесоповал... (Далее речь обращается в мычание, а руки ищут опоры на столе.)

1-й особист. Что с тобой?

Шорников, закатив глаза, всем своим грузным телом заваливается на склянки с лекарством, затем на пол.

1-й особист. Алевтина, врача! (Пихнув Шорникова сапогом.) Эй, придурок...

Шорников лежит без движений.

17.

Особое отделение Козельского лагеря. Кабинет Эхнера. Эхнер разговаривает по телефону.

Эхнер. Врага? Проще и не придумать, у меня их четыре с половиной тысячи. Как говорится, выбирай любого. (Пауза.) Из наших? Не понимаю. (Пауза.) Ах вот оно что. (Долгая пауза.) Думаю над вашими словами. Да-да, приказ есть приказ. Сделаю все, что от меня требуется. (Положил трубку, задумался.)

Из клетки доносится: «Хороший... Иван Александрович...» Эхнер взял корм, дает попугаю, ласково разговаривая с ним. Влетает 2-й особист, переводит дух.

____________________

⁴Советско-финская война (ноябрь 1939 – март 1940 гг.)

Эхнер. Что там стряслось?

2-й особист. Начальник третьего корпуса внутренней охраны Шорников...

Эхнер. Ну, что Шорников?!

2-й особист. Так это... помер.

Эхнер. Как: помер?

2-й особист. Упал в санчасти. Кровоизлияние в мозг.

Эхнер. Откуда узнал?

2-й особист. От Рачкова. Он прямо у него на глазах – того.

Эхнер. А Рачков что там делал?

2-й особист. Говорит, приходил за лекарством.

Эхнер. К Алевтине он приходил, а не за лекарством. Ну, сукины дети, попадетесь мне с этой шлюхой. Где он сейчас?

2-й особист. Шорников?

Эхнер. Рачков.

2-й особист. Так это... хлопочет с трупом.

Эхнер. Что там, людей не хватает?! (Пауза.) Ладно, уймись. Ну, двинул кони, туда и дорога. Сядь, разговор есть.

Особист присаживается.

Эхнер (помолчав). Ты у нас кто по происхождению?

2-й особист. Не понял?

Эхнер. Ну, родители у тебя кто?

2-й особист. Вы же знаете: рабочие.

Эхнер. Значит, происхождение твое пролетарское?

2-й особист. Так точно.

Эхнер. Вот и отнесись к тому, что я скажу, со всей пролетарской ответственностью.

Особист преданно кивнул.

Эхнер. Хочешь послужить делу партии, Мухин?

2-й особист. Да я... всегда...

Эхнер. Ну а коли так, будем лепить из тебя агента империализма. Иуду. Врага.

2-й особист (не сразу). Это... как же?

Эхнер. Ну чего ты скис? Процедура нехитрая, ты же знаешь. Подпишешь протокол, осудят тебя и – к стеночке.

2-й особист (похолодел). За что?

Эхнер (тут же). А чтоб не таскался в санчасть!

2-й особист. Я? Это не я...

Эхнер. А кто?!

2-й особист. Говорю же: Рачков.

Эхнер. А ты – никогда?!

2-й особист. Никогда, честное комсомольское.

Эхнер. Ну гляди, если врешь. Молчи. Слушай дальше. Насчет врага – не шутка. Звонили из Наркомата. И вот что от нас требуется в связи с этим...

Стук в дверь. Входит Королев.

Эхнер (гневно). Мы работаем.

Королев. Извините, Иван Александрович, но дело серьезное.

Эхнер. Насчет Шорникова знаю.

Королев. Уже знаете? Да, история... Но я, собственно, не за этим.

Эхнер. А за чем?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: