ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
Минухин С., Фишман Ч. 11 страница
Минухин: Давайте выйдем из этой колеи. (Дотрагивается до рук Мириам.) Мириам, это твои руки? Мириам: Угу. Минухин: Это не руки твоего отца? Мириам: Нет. Минухин (дотрагиваясь до ее бицепса): Это твои мускулы? Мириам: Ну да. Минухин: Ты уверена? Мириам: Да. Минухин (дотрагиваясь до ее носа): Это твой нос? Мириам: Угу. Минухин: Не нос твоего отца? Мириам: Ну да. Минухин: Ты уверена? Абсолютно уверена? Мириам: Да. Минухин: Это твой рот? Мириам: Угу. Минухин: Кто ест, когда ты ешь? Мириам: Я. Минухин: А куда попадает еда? Мириам: В меня. Минухин (слегка ущипнув Мириам за руку): Этот жир — твой жир? Мириам: Ну да. Минухин: Ну да. А почему они тебе говорят, что нужно есть? Это правильно, что твой отец тебе говорит, что положить в рот? Мириам: Наверное, правильно. Минухин: Нет. Это неправильно. Это неправильно. Вот твой рот. Мириам: Ну да. Минухин: Ты можешь открыть рот? Открой рот. (Мириам медленно открывает рот, закрывает, снова открывает.) Закрой. Открой. Ты можешь закусить губу? (Мириам закусывает губу.) Это твой рот. Когда ты будешь есть, ты будешь есть сама то, что захочешь? А потом, когда ты придешь сюда, ты пойдешь вместе с терапевтом и взвесишься. (Берет отца за руку.) Это чья рука? Мириам: Папина. Минухин: Ты уверена, что папина? (Берет за руку Мириам.) А это чья рука? Мириам: Моя. Минухин: Ты уверена? Ну хорошо, это твое тело, ты должна его кормить. Сколько тебе лет? Мириам: Двадцать. Минухин: Разве должен твой отец говорить тебе, что нужно есть? Мириам: Нет. Минухин: А твоя мать? Мириам: Нет.
Это пример усиления напряженности путем повторения содержания. В то же время терапевт снова и снова подтверждает границу между Мириам и ее родителями, отрицая сложившуюся структуру семьи. Воздействие наглядно, недвусмысленно и сильно. В этом примере, для того чтобы довести важное воздействие до сознания хрупкой, отсталой девушки в жесткой семейной системе, используется юмор. Он придает воздействию дополнительную напряженность. Аналогичный прием был использован в семье Хэнсонов, когда терапевт спросил Алана, две ли у него руки. Однако в этом случае вместо того, чтобы вносить в повторяемые слова легкий юмор, терапевт встает, сокращает дистанцию между собой и диадой отец-сын и говорит серьезным тоном, показывая этим, что ситуация в высшей степени ответственна. Тот же самый прием применен таким образом, чтобы он соответствовал данной ситуации. Повторение изоморфных взаимодействий Другая разновидность повторения связана с воздействиями, которые внешне выглядят разными (в отличие от единообразного “Почему вы не переехали?”), однако на более глубоком уровне аналогичны друг другу. Хотя их содержание различно, они направлены на изоморфные взаимодействия в семейной структуре. Структура семьи проявляется в разнообразных взаимодействиях, которые подчиняются одним и тем же действующим в системе правилам и поэтому динамически эквивалентны. Вызов этим эквивалентным (“изо-”) структурам (“-морф”) создает напряженность благодаря повторению высказывания. Такое вмешательство может фокусироваться на терапевтически существенных взаимодействиях и придавать не связанным между собой, на первый взгляд, событиям единый органический смысл, помогая членам семьи ощутить ограничения, создаваемые действующим в семье правилом. В семье Карренов, представляющей собой в сверхпереплетенную диаду из матери-вдовы и ее единственного сына, терапевт производит различные вмешательства. Фишман требует, чтобы Джимми смотрел на него, а не на мать, когда они разговаривают. Он предлагает Джимми учиться водить машину и начать встречаться с девушками. Он хвалит мать, когда та упоминает, что вступила в клуб любителей книги, и убеждает обоих, что восемнадцатилетний Джимми вполне может спать при закрытой двери и сам просыпаться вовремя, чтобы идти в школу. Содержание этих вмешательств различно, однако они структурно эквивалентны и поэтому идентичны по своей направленности. Одиночные вмешательства, как бы они ни были удачны, редко способны изменить стереотипы взаимодействий, обычно длящихся не один год. Системам свойственна инерция, противодействующая изменениям, и для перестройки стереотипов необходимо повторение. Терапия — это всегда повторение, в ходе которого желательные структурные изменения достигаются многообразными путями. Свою цель —создание новых, более функциональных стереотипов взаимодействий в семье — терапевт держит в уме на протяжении всего сеанса и руководствуется ею при повторении терапевтически существенных вмешательств. Семья Томасов проходила семейную терапию более шести месяцев в связи с тем, что одиннадцатилетняя Полин страдала астмой. Болезнь у нее началась в трехлетнем возрасте, и за последние несколько лет ее по четыре-пять раз в месяц госпитализировали в отделение интенсивной терапии. В сеансе участвуют мать Полин, которой около сорока лет, сама Полин, ее тринадцатилетний брат Дэвид, бабушка, которой далеко за пятьдесят, старший брат матери Джим, живущий с вместе с ними, и младший брат матери Том, двадцати с небольшим лет. Терапевт Кеннет Ковелман представляет семье Минухина как консультанта. Минухин пожимает руку всем членам семьи. Полин заявляет, что никогда не здоровается за руку. Консультант знакомится с матерью, которая пожимает ему руку. Тогда Полин говорит, что тоже может поздороваться с ним за руку, что и делает.
Мать: Я обычно не здороваюсь за руку, наверное, она в меня. Минухин (обращаясь к Полин): Сколько тебе лет? Полин: Одиннадцать. Минухин: Ты умеешь говорить? Полин: Да. Минухин: Но иногда за тебя говорит мама? Полин: Иногда. Минухин: Вот как сейчас? Полин: Да. Минухин: Теперь я еще раз задам тот же вопрос. Почему ты теперь поздоровалась со мной за руку? Полин: Ну... Минухин: Почему? Полин: Потому что мама поздоровалась.
Терапевт воспользовался небольшим эпизодом в начале сеанса и подает его так, что он превращается в значимое событие. На первый план выдвигается близость между матерью и идентифицированной пациенткой; подчеркиваются границы между семьей и внешним миром, и в то же время терапевт начинает фокусироваться на идентифицированной пациентке, активируя ее. Этот маленький эпизод выражает тему, которая будет повторяться на протяжении всего сеанса в виде различных изоморфных взаимодействий, усиливающих ее напряженность, до тех пор, пока тема не будет определена как реальная проблема данной семьи. Терапевт начинает прослеживать эту проблему.
Минухин (Тому): Я заметил, как близки между собой Полин с матерью. Это относится и к другим ситуациям? Том: Да. Даже дома они очень близки. Минухин: Настолько, что Полин ведет себя так же, как мать? Том: В общем, да. Потому что, например, если ее мать спит у себя, а Полин давно не выходила из своей комнаты и не видела матери, ей обязательно нужно знать, где мать — наверху или пошла в магазин. И наоборот. Минухин (Дэвиду): Сколько тебе лет? Дэвид: Тринадцать с половиной. Минухин: А между Дэвидом и матерью другие отношения или они тоже близки между собой? Том: Близки. Не так близки, но близки. Минухин: Вы не думаете, что Дэвид слишком близок со своей матерью? Не считаете, что тринадцатилетнему мальчику надо бы быть более независимым? Том: Ну, знаете, он, в сущности, независим, но сейчас норовит быть поближе к матери, главным образом, потому что у нее будет ребенок; а с другой стороны — к Полин, потому что он старается присматривать за сестрой. Минухин: Мать присматривает за Полин, и он тоже присматривает за ней? Том: Дэвид присматривает за ними обеими. Он старается присматривать за сестрой немного внимательнее, потому что он в каком-то смысле может сказать, когда у нее бывают эти приступы. Потому что она никому другому ничего не говорит. Терапевт (обращаясь к Полин): А брату ты говоришь о своих приступах? Полин: Иногда. Минухин: Джим, что ты думаешь о близости между Полин и ее матерью? Джим: Они очень близки между собой. Иногда даже слишком.
Тема близости между матерью и Полин расширяется, охватывая близость между матерью и сыном и затем — между братом и сестрой. Прослеживая одну сторону жизни семьи — близость между ее членами — и ведя расспросы в этом направлении, терапевт очень быстро перешел от наблюдения за одним членом семьи — идентифицированной пациенткой — к разработке проблемы, характерной для всей семьи. Затем мать вынимает что-то из кармана плаща и дает Полин.
Минухин (вставая и подходя к Полин): Что вы только что сделали, мама? Мать: О, я просто дала ей держать ее туфли, чтобы не забыть, потому что они были у меня в кармане плаща. Минухин: Что это такое? Полин: Туфли. Терапевт (матери): Я пытаюсь понять, отчего у Полин бывают эти приступы. Я смотрю, как вы близки с Полин. Похоже, что вы еще не успеете кончить, а Полин уже начинает, что вы и она — как один организм.
Терапевт снова берет, казалось бы, несущественный эпизод взаимодействия между матерью и дочерью и интерпретирует его с точки зрения близости между ними. Он усиливает тему, сконструированную в процессе наблюдения за конкретными событиями, в которых он и члены семьи совместно участвовали “здесь и сейчас”. В то же время терапевт привязывает близость между матерью и дочерью к приступам астмы у идентифицированной пациентки. Через десять минут, когда Джим рассказывает, как он отвозил Полин в отделение интенсивной терапии, мать начинает говорить о прическе Полин, и терапевт снова фокусируется на этом конкретном взаимодействии как еще одном примере вторжения матери в область самоопределения пациентки.
Минухин: Что произошло только что? Мать: Я спросила ее, почему она не сняла бигуди, когда спустилась вниз из своей комнаты. Минухин: А ты что сказала, Полин? Полин: Она говорила, что сама это сделает. Минухин: Ты сама накручивалась? Полин: Нет, мама меня накрутила. Минухин: Значит, мама. А тебе нравится, когда она это делает? Полин: Да ничего. Мать: Тебе не нравится, как я тебя накручиваю? Полин: Да ничего. Мать: “Ничего” — это значит, что тебе не нравится. Минухин: Спросите еще раз. Продолжайте. Мать: “Ничего”! Может быть, так и сойдет, только получилось не совсем так, как тебе хотелось бы, да? Полин: Получилось так, как тебе хотелось. Мать: Ну, ты же не сказала, что не так, когда я тебя накручивала. Полин: Потому что это ты накручивала. Мать (смеясь): Вот сейчас как дам тебе по носу. Полин: Нет, не дашь. (Смеется.) Минухин: Нет, нет, нет. Тут не до смеха. Это важно. Это важно, что ты дала своей маме накрутить тебе волосы так, как ей нравится, и не сказала ей, что тебе так не нравится. Почему ты ей не сказала? Полин: Потому что она хотела меня накрутить. Минухин: Да, но тебе не понравилось. Хорошо, я говорю, что у Полин есть свой голос, и свое мнение, и собственное тело. Если у Полин есть свой голос и свое мнение, то она должна управлять собственным телом.
В то время как тема сеанса по-прежнему в значительной мере ограничена характером сверхпереплетенности в семье, терапевт сосредоточивается на идентифицированной пациентке и работает через нее. Его вмешательства неторопливы, приноровлены к безынициативности идентифицированной пациентки, но настоятельно требуют от нее участия в диалоге, иногда напоминающего эхо. Результат такой поддержки инициативы девочки и отрицания сверхпереплетенности взаимодействий в семье становится очевиден, когда идентифицированная пациентка оказывается способна бросить вызов своей матери. Изменение способа взаимодействия идентифицированной пациентки с матерью стало возможно только благодаря настойчивости терапевта, на протяжении последних двадцати минут разрабатывавшего одну и ту же тему.
Минухин: Теперь будь со мной откровенна, Полин. Тебе нравится такая прическа? Полин: Да. Минухин: Ты уверена? Ты уверена, что это то, чего тебе хотелось бы? Посмотри в зеркало. Может быть, это маме так нравится? Мать: Ты понимаешь, что он хочет сказать? Полин: Нет. Мать: Он хочет сказать... Минухин (матери): Погодите. Погодите. (Обращается к Полин.) Ты не понимаешь, что я хочу сказать? Я сейчас объясню. Спроси меня. Полин: Я не знаю, что это означает. Минухин: Все еще не понимаешь? Очень хорошо. Сейчас не мама говорила за тебя, ты сама сказала. Это хорошо. (Пожимает руку Полин.) Полин: Почему вы пожали мне руку? Минухин: Потому что я всегда пожимаю руку, когда мне что-то нравится. Я таким способом говорю, что мне это нравится. Это хорошо, что ты начинаешь думать отдельно от своей мамы. Твоя мама учится не говорить за тебя. А скоро ты начнешь сама говорить за себя. (Обращается к матери.) Как вы думаете, сможет она говорить за себя? Мать: Надеюсь, что сможет. Терапевт. Но чтобы изменилась Полин, нужно измениться вам.
Терапевт продолжает развивать ту же тему в том же неторопливом темпе. Он говорит конкретно и много раз повторяет одно и то же; он устанавливает контакт с девочкой на весьма конкретном уровне, что необходимо для активации того, кто был превращен в объект поддержки, заботы и управления со стороны семьи. Когда девочка не понимает его высказывания, он не реагирует на ее непонимание, а вместо этого интерпретирует ее просьбу пояснить как акт самостоятельности, таким образом утверждая компетентность пациентки, а не подчеркивая ее проблемы. В этом эпизоде использование терапевтом изоморфных взаимодействий придает напряженность его тезису о том, что стереотип чрезмерной заботы об идентифицированной пациентке вносит свой вклад в ее очевидную симптоматологию. Прием, применяемый здесь терапевтом, состоит в том, чтобы работать через ребенка, с помощью своей стратегии повышая его способность предпринимать те или иные действия, запрашивать информацию и дифференцироваться от своей матери.
Бабушка: Я забирала Полин к себе на выходные, и у нее были приступы. Ну, у меня нервы и без того никуда не годятся, а тут я пугалась до смерти и сразу же отправляла ее в больницу или вызывала скорую. Но это еще одна причина, почему мы с ней так близки. А в чем дело, почему Полин не говорит, когда у нее начинаются эти приступы? Минухин: Полин здесь, спросите ее. Бабушка: Полин, почему ты не говоришь нам, когда знаешь, что начинаются эти приступы? Может быть, ты не хочешь ехать в больницу, чтобы там тебе втыкали иголки, как они обычно делают? Полин: Ну да. Бабушка: Ты боишься этих иголок? Минухин: Я вот чего пытаюсь добиться — чтобы Полин научилась говорить сама за себя, думать сама за себя, чувствовать то, что она чувствует в собственном теле. Я думаю, Полин сама не заботится о своем собственном теле из-за того, что семья у вас такая заботливая. Сначала вы спросили ее: “Что тебя так беспокоит?” А потом что вы сказали? Бабушка: А потом я спросила ее, почему она не хочет нам говорить, потому что... Я сказала: “Как ты думаешь, почему — потому, что врачи втыкают в тебя эти иголки?” Но об этом она мне говорила раньше. Минухин: Вы задали ей вопрос и тут же подсказали ответ. И девочка не стала раздумывать. Она не стала раздумывать, потому что могла сказать “да”, и все тут. И вот в чем я хочу тебе помочь, Полин, — чтобы ты думала сама. По моему опыту — а я видел много детей с астмой, — стоит детям с астмой научиться самим принимать решения самостоятельно, как они начинают управлять своей астмой.
Чрезмерная заботливость матери о дочери воспроизведена снова —с участием других действующих лиц. Бабушка своим обращением с внучкой поддерживает ее пассивность и не требует от нее тех реакций, каких можно было бы ожидать от одиннадцатилетней нормально развитой девочки. Терапевт ставит под сомнение действия бабушки, которая реагирует на критику раздражением. Это ее настроение вызывает невербальные сигналы со стороны других членов семьи, имеющие целью подсказать терапевту, чтобы он не спорил с бабушкой. Тем не менее способность терапевта бросить вызов бабушке и при этом сохранить свое положение в системе — важный пример дифференциации для этой семьи. Изменение длительности взаимодействия У членов семьи обычно выработана система “нотной записи”, управляющая темпом и длительностью их танца. Некоторые такие значки передаются с помощью малозаметных невербальных сигналов, которые сообщают: “Перед нами опасный порог, нехоженый или необычный путь. Будьте осторожны, замедлите шаг или остановитесь”. Эта сигнализация действует автоматически, так что члены семьи реагируют на нее, не осознавая, что вступили на запретную территорию и схвачены под уздцы семейной системой. Как хорошо вышколенная лошадь, они реагируют еще до того, как натянутся поводья, и поэтому не чувствуют у себя во рту удила. Один из приемов усиления интенсивности состоит в том, чтобы поощрять членов семьи к продолжению взаимодействия после того, как, согласно правилам системы, загорелся красный или желтый свет. Хотя такое продленное взаимодействие выполняется семьей не без колебаний, переход от привычного к незнакомому открывает для нее возможность исследования альтернативных способов взаимодействия. Аналогичных результатов можно добиться, уменьшив промежуток времени, который обычно занимает взаимодействие. Например, в семье Кьюнов после прохождения всех этапов обычных для нее стереотипов управления терапевт создает сценарий, где мать и дочь играют в куклы, готовя печенье к Рождеству. Через некоторое время в игру вступает отец. Сценарий разыгрывается примерно двадцать минут, хотя по поведению членов семьи уже давно видно, что они хотели бы перестать. Это длительное взаимодействие, затрагивающее чувство удовольствия и взаимной заботы, в котором участвует не только мать, но и отец, без всяких вербальных комментариев со стороны терапевта говорит им о неиспользованных, но доступных для семейной системы возможностях: отец способен на мягкость и заботу. В семье Джерретенов терапевту было нелегко помочь матери и дочери продолжать обсуждение проблем уважения друг к другу как к взрослым людям после того, как они вышли за пределы их обычных разговоров. Эта семья состоит из матери-вдовы и ее восемнадцатилетней дочери Джули, которая бросила школу в середине первого учебного года и вернулась домой. Мать и дочь пытаются выработать какой-то способ сосуществования.
Мать: Я передумала. Я не собиралась просить Джули вернуть деньги, которые я ей даю, но теперь я это сделаю. Фишман: Не думаю, что вы можете менять свои решения каждую неделю. Мать: Если вы хотите нас прогнать, прогоняйте. Я изменила свое решение из-за ее поведения. Фишман: И нарушили свое слово. Вы обещали давать ей деньги в определенные сроки и сказали, что она может тратить свои деньги как хочет. Я думаю, вам нужно как-то договориться. Вы оба взрослые люди. Она для вас больше не маленькая девочка. Мать: А вы знаете, на что она тратит эти деньги? Фишман: Это ее дело. Она для вас больше не маленькая девочка. Она становится взрослой. Мать: Она выкрасила волосы. Она тратит деньги только на себя. Я имею право на то, чтобы со мной хотя бы считались. Фишман: Я хочу, чтобы вы посмотрели на Джули. Мать: Не хочу я на нее смотреть. Мне надоело на нее смотреть! Фишман: Тем не менее я хочу, чтобы вы это сделали. Посмотрите на нее. Она больше не маленькая девочка. Она очень хорошенькая. Она взрослая женщина. Теперь я хочу, чтобы вы поговорили с ней, но не как с маленькой девочкой, а как с взрослым человеком, который живет в вашем доме. Потому что так оно и есть.
Обычные переговоры между матерью и дочерью очень кратковременны. Они обрываются, когда кто-то из них начинает жаловаться на несправедливость другого. Терапевт помогает матери и дочери начать обсуждение проблем в рамках взаимного уважения и формулирует прозвучавшие жалобы матери с точки зрения потребности в уважении. Он снова и снова в разных выражениях повторяет тему: “Ваша дочь уже взрослая, а не маленькая девочка”. Когда мать не проявляет склонности отказаться от своей обиды, терапевт не вдается в ее содержание, а просто повторяет свою мысль: “Обращайтесь с ней как с взрослой”.
Мать: Но она ведет себя не как взрослая. Фишман: Не думаю, чтобы у Джули это были просто детские капризы. Она взрослая женщина, у которой был с вами уговор. Мать: Я не желаю, чтобы ты торчала дома, поджидая своего дружка. Я хочу, чтобы ты нашла себе работу, пока не пойдешь снова в школу — если ты собираешься снова пойти в школу. (Обращается к терапевту.) Я так настаиваю на своем, потому что приняла решение перед тем, как мы пришли к вам... Фишман: Если оно не относится к нашей теме, вы расскажете мне о нем потом. Мать: Хорошо, расскажу потом. Фишман: Так вот, от вас потребуется немного больше гибкости. Мать: Я по горло сыта этой гибкостью. Это продолжается уже 18 лет, и с меня хватит. Больше не желаю. Я хочу, чтобы она убиралась из дома. Не хочу больше видеть ее в моем доме. Терапевт. Поговорите об этом с Джули.
Терапевт не дает втянуть себя в обсуждение других заманчивых тем, которые подбрасывает ему мать, — “Если это не относится к нашей теме, расскажете мне потом”, — а затем активирует взаимодействия между матерью и дочерью. Вызов, брошенный им матери незадолго до этого, дает дочери возможность выступать с позиции, пользующейся его поддержкой, что может положить начало изменениям в их взаимодействиях.
Джули: Я хочу, чтобы она поняла меня. Вы говорили, что я могу высказать, что думаю... Мать (перебивает): Джули, ты... Джули: Сейчас я говорю. Мы с моим приятелем возились у меня в комнате. Я не хочу вдаваться в подробности и объяснять, что мы делали, и как мы развлекаемся, и какие у нас отношения. Мать громко постучала в дверь, и я ужасно растерялась. Она сказала: “Боб, оставь Джули в покое, иначе я тебя поколочу”. Это было крайне унизительно. Мне в тот день нужны были деньги, все до последнего цента. Я рассчитывала на эти деньги, они были нужны мне именно в тот день. Я хотела взять на время машину и попросила мать дать мне ее, а она сказала, что не даст, и я ее обругала. Я имела полное право ее обругать. Я просто себя не помнила от злости. Я имела полное право ее обругать... Мать (перебивает): Перед тем, как она ушла... Джули (кричит): Это не ее дело! Она все время меня перебивает, и это не ее дело, куда я иду или где я укладываю волосы. Это мои волосы.
Реакция Джули на слова матери представляет собой другую, комплементарную сторону той же медали: она капризна, требовательна и ведет себя как ребенок, и очень скоро мать и дочь снова возвращаются к тому, с чего начали. Теперь терапевт имеет возможность потребовать, чтобы Джули реагировала на мать как взрослый человек и вела переговоры с позиций взаимного уважения. Эта тема разыгрывается на протяжении тридцати минут, и всякий раз, когда диада пытается переменить тему, терапевт переформулирует ее с позиций необходимости взаимного уважения. Чтобы противостоять тенденции семьи перескакивать с одного предмета разговора на другой, он намеренно увеличивает длительность их обсуждения или трактует их как изоморфные: “Вы должны решить этот вопрос в рамках взаимного уважения”. В семье Полетти Джина, четырнадцатилетняя девочка с анорексией, вызывает у себя рвоту и принимает слабительное, чтобы сохранить свой жалкий вес. Раньше она была “хорошей дочерью”, и родители чувствуют, что ничего не могут поделать с этим странным поведением дочери, вызванным болезнью. Семья состоит из отца, сорока лет, матери, тридцати лет, Джины, ее шестилетнего брата Джона и бабушки со стороны матери. Терапевт отвлекает семью от симптома и увеличивает длительность взаимодействий, в ходе которых члены семьи разговаривают о том, как они влияют друг на друга. Его цель — внушить им мысль, что позиция дочери связана с особенностями системы и что в ней происходит борьба между преданностью отцу, матери и бабушке. Это нелегкая задача — трансформировать поставленный семьей диагноз: “Мы все стараемся помочь больной дочери, одержимой какой-то загадочной болезнью”, — в другой: “Мы все вовлечены в дисфункциональный танец, который нагляднее всего проявляется в симптоме дочери”. По истечении тридцати минут первого сеанса терапевту удается добиться от матери описания конфликтного взаимодействия между нею и дочерью. Этот конфликт открывает возможность вывести дочь из положения третьей стороны и тем самым определяет структуру вмешательств терапевта на протяжении следующего часа. Поддержание вовлеченности членов семьи в суть их конфликтного взаимодействия придает терапевтической идее отчетливость и напряженность.
Мать: Когда я выбрасывала мусор, там были два пустых пузырька из-под ипекакуаны, и это после того, как она обещала не принимать ее, чтобы вызвать рвоту. У меня было несколько таблеток для уменьшения аппетита, которые мне прописал мой врач, и таблеток в пузырьке не хватало. Со стола постоянно пропадает солонка, потому что она берет ее с собой в уборную, чтобы вызвать рвоту. После того, как я отобрала у нее детскую клизму, которой пользуюсь сама, она обыскала ящики моего стола, и я обнаружила клизму снова спрятанной в уборной. Минухин: Как вы поступаете, когда ваша прелестная дочь делает такие вещи? Мать: Я... Я очень сержусь, а потом изо всех сил стараюсь вспомнить, что она больна и делает все это не назло мне, но потом мне становится грустно, так что это вроде как сначала злость, а потом грусть. Минухин: Вы не считаете, что она делает это назло вам? Мать: Я думаю, кое-что она делает для того, чтобы вывести меня из себя. Я ей многое прощаю. Минухин (Джине): Твоя мать говорит — и, знаешь, это очень интересная гипотеза, — что ты делаешь это нарочно, чтобы ее позлить. Это может быть правдой? Джина. Я не делаю это назло. Минухин: Почему же она так думает? Поговори с ней — о том, почему она так уверена, что ты нарочно делаешь некоторые вещи, чтобы ее позлить. Поговори с ней об этом.
Терапевт смещает формулировку ситуации, усвоенную семьей, с сосредоточенности на том, как помочь больной дочери, на вопрос о том, как дочь ведет себя и как это отражается на других членах семьи. До сих пор трагический призрак серьезного симптома оттеснял этот вопрос на задний план. Сфокусировавшись на нем, терапевт на протяжении следующего часа выявляет скрытую динамику семьи.
Джина: Ну, я не делала это нарочно, только чтобы тебя позлить. Минухин (матери): Я хочу, чтобы вы внимательно изучили, как она делает это наперекор вам, потому что, по-моему, многое из того, что она делает, связано с вами.
Терапевт остается сфокусированным на той же теме, и мать уступает.
Мать: Ну ладно... Я скажу тебе, что меня на самом деле выводит из себя, — это когда я стучу тебе в дверь, а ты у себя и нарочно не отвечаешь. Я специально говорю “нарочно”, потому что именно так я это воспринимаю. Джина: Потому что я знаю, что ты постучишь и откроешь дверь. Мать: Но я не открываю. Я стою там и жду, когда ты отзовешься. Джина: Ну да, а когда я скажу: “Что?”, — ты открываешь дверь. Так что толку? Мать: Мы стучим в дверь, Джина, и спрашиваем, там ли ты, а когда ты не отвечаешь, стучим еще раз и потом открываем дверь. Ты знаешь, почему? Джина: И все равно, когда я говорю: “Что?”, вы открываете дверь. А я, может быть, одеваюсь или еще что-нибудь. Я не люблю, когда вмешиваются в мою личную жизнь, понимаете? Мать: Мы входим после того, как постучали во второй раз, — и я говорю “мы”, потому что папа делает то же самое. Помнишь, однажды утром окно было открыто, а тебя не было? Минухин: Не говорите за своего мужа, он может сам за себя сказать. Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|