Незначительное” противоречие

Если христианство Константина было таким про­стым, как кажется, то неудивительно, что он совсем не понял сути арианского вопроса. Письмо Константина Арию и Александру, доставленное епископом Осией, выдает его наивное понимание христианской веры. Он пишет, что, “тщательно изучив” предмет спора, пришел к выводу, что повод к нему “поистине незначителен”.

С точки зрения Константина, вся эта суета была не больше чем казуистикой. По его мнению здесь просто не было причины для спора. Он обращается к Арию и Александру: “Фактически, вы говорите об одном и том же, поэтому вы вполне можете прийти к согласию и дружеству” и таким образом исправить “общий ход дел”.

Он упрекает их за то, что они спорят о “бесполезном предмете”, и говорит, что у Ария “не должно было и мысли возникнуть [о несогласии], а коль она возникла, то ее следовало похоронить в глубоком молчании”. Он высказывает предположение, что у спорщиков, наверно, слишком много свободного времени. Их “дух противо­речия порожден неправильным использованием досу­га”.⁶

Это письмо не помогло. Евсевий сообщает, что “в каждом городе епископы были заняты препирательства­ми друг с другом, а миряне поднимались друг против друга и... завязывали ожесточенные споры”. Некоторые, пишет в ужасе Евсевий, были настолько “дерзки”, что “оскорбляли статуи императора”.⁷

Всего через несколько месяцев после того, как Кон­стантин стал единоличным правителем империи, он принял решительные меры для достижения единства христианской церкви: созвал общий церковный Совет, пригласив епископов со всех концов своего царства и даже обеспечив их средствами передвижения.

Для проведения Собора была выбрана Никея, город на берегу озера к юго-востоку от Константинополя. Этот Собор едва ли можно было назвать экуменическим. Из тысячи восьмисот христианских епископов присутство­вали едва триста, причем только шесть представляли латиноговорящую западную часть империи. Епископ Рим­ский направил своих представителей, так как был слиш­ком стар, чтобы самому двинуться в столь далекое путе­шествие.

Никейский Собор создал важный прецедент. Впервые светский правитель получил возможность оказать влия­ние на христианскую доктрину. И у епископов были все основания постараться угодить своему державному па­трону. Некоторые из них еще носили на теле следы пы­ток, которым подверглись при Диоклетиане.

Никея

В июне 325 года все было готово к открытию Собора. Полные ожидания, епископы заняли скамьи. Входят три члена императорской семьи, стража остается за дверьми. Наконец, входит он, человек, которого называют свя­щенным и божественным. Епископы поневоле испыты­вают трепет. Он одет как восточный правитель — длин­ные волосы, на пурпурном облачении сверкают золотые украшения и драгоценные камни. Император садится на низкий золоченый стул и начинает свою речь.

Главная цель, которую преследует Константин, оче­видна — епископы должны “соединиться в общей гар­монии чувств”. Он называет раскол “гораздо большим злом и гораздо большей опасностью, чем любая война или конфликт”. Он велит епископам не медля “приступить... к устранению причин того разлада”, кото­рый существует среди них.⁸

Затем Константин откидывается на спинку стула и берет на себя роль посредника. Разражается буря. Обе стороны стараются одновременно изложить свои дово­ды. У нас нет стенограммы этой дискуссии, но ниже я попыталась восстановить аргументы сторон на основе сведений о последующих разногласиях.

Известно, что в центре спора стоял вопрос о том, был ли Иисус сотворен и, следовательно, был ли он способен изменяться, подобно всем нам. Как мы увидели из пре­дыдущей главы, если считать, что Иисус был сотворен Богом, как утверждали ариане, то спасение можно об­рести, уподобившись ему. Но если он не был сотворен, что утверждали ортодоксы, значит, он равен Богу и пол­ностью отличается от тварного мира. Следовательно, человек, будучи тварным существом, может спастись только через абсолютное послушание церкви и ее зако­нам.

Чтобы полностью обойти вопрос о подобии Иисуса и тварного мира, ортодоксы ставили мессию намного вы­ше человека. В результате они были вынуждены отри­цать в нем человеческое начало. Но чтобы эта новая тео­логическая система соответствовала библейским тек­стам, им приходилось допускать натяжки. Они отвергали или игнорировали те места, из которых можно было за­ключить, что у Иисуса были человеческие слабости.

Ариане обратили их внимание на эти места в Библии. Например, они сослались на то место в главе 13 Еванге­лия от Марка, где Иисус говорит, что не знает, когда на­станет второе пришествие Христа: “О дне же том или часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец”.⁹ Разве из этих слов не явствует, спраши­вали ариане, что Сын меньше чем Отец? Афанасий и Александр возразили, что Иисус знал день и час, просто он не хотел никому говорить.

Иисус хотел, чтобы люди уподобились ему, утверждали ариане, ссылаясь на молитву Иисуса, с которой он обратил­ся к Отцу от имени своих учеников и которая записана в Евангелии от Иоанна: “Отче Святый! соблюди их во имя Твое.., чтобы они были едино, как и Мы”. По-види­мому, Иисус подразумевал, что ему хотелось бы, чтобы его ученики соединились с Отцом так же, как “едины”

он и Отец.

Но Афанасий возражал, что Иисус не просил Бога относиться к ученикам так же, как Он относился к нему самому — как к Сыну. Напротив, он просил своего Отца помочь его ученикам ладить друг с другом— стать “едиными” в согласии.¹² Александр считал, что сынов­ний статус Иисуса совершенно отличался от того статуса сына, который предлагался другим людям: “Нужно понимать, что сыновство нашего Спасителя не имеет ниче­го общего с сыновством остальных [людей]... Кроме него нет других настоящих сыновей”.¹³

(Действующие лица Никейского Собора - поворотного момента в истории христианского богословия. Этот созванный Кон­стантином совет, в котором участвовали приблизительно триста епископов, установил формулу веры, получившую на­звание Никейского символа веры, согласно которому людей от­деляет от Бога огромная дистанция. На этой картине времен эпохи Возрождения Арий, главный противник символа, стоит перед кафедрой, а дьякон (возможно, Афанасий) оглашает его. На председательском месте на заднем плане в середине сидит епископ Кардовский, Осия, а Константин - на переднем плане -наблюдает за ходом совета).

Афанасий зашел так далеко в своих доводах, что стал утверждать, будто Иисус, называя Бога “нашим Отцом”, не имел в виду, что Бог был нашим отцом в том же смыс­ле, в каком Он был Отцом Иисуса. Афанасий писал: “Поэтому не нужно равнять нашу природу с природой Сына”. ⁴ Этот человек захлопнул дверь перед нашим собственным Христобытием, когда написал: “Как нам никогда не стать такими, как Он, так и Слово не имеет [ничего] общего с нами”.

Напрасно Арий и его сторонники пытались показать, что Иисус был сотворенным существом, как все люди. Напрасно ариане цитировали отрывок из “Книги Прит­чей”, в котором, по их мнению, речь шла о Сыне: “Бог сотворил Меня в начале своих дел”.¹⁶*

Собор продолжался два месяца при участии Констан­тина. Он выслушивал стороны и участвовал в дебатах, неуклонно настаивая на объединении. Престарелый Осия, епископ Кордовский, предложил разрешить это затруднение путем соглашения о символе веры.

Епископы изменили действующий символ так, чтобы он отвечал их целям. Этому символу, с некоторыми изменениями, внесенными на одном из последующих Со­боров в четвертом веке, продолжают следовать многие конфессии. Авторы Никейского “символа веры”, как его стали называть, постарались отождествить, посредством включения многих повторов. Сына с Отцом, совершенно отделив его от тварного мира:

“Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во еди­наго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородно­го, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век. Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, не сотворенна, единосущна Отцу, Им же вся бьппа... сшедшаго с небес и воплотившагося... и вочеловечшася”.¹⁷*

Только два епископа, помимо Ария, отказались под­писать этот символ. Константин изгнал их из пределов империи, а другие епископы отправились в император­ский дворец отпраздновать свое единство.

Истинно божественное предписание

Этот символ веры есть нечто гораздо большее, чем утверждение божественности Иисуса. Он отделил людей от Бога и Христа. Его авторы приложили большие уси­лия, чтобы изобразить Иисуса Христа Богом, дабы опро­вергнуть мысль о том, что он является частью Божьих творений. Он — “рожденный, несотворенный”, следова­тельно, полностью отделен от нас, тварных существ. Как пишет исследователь Джордж Леонард Престидж, из данной в Никейском символе веры характеристики Ии­суса следует, “что Сын Божий ничем не походит на... тварные существа”.¹⁸

Представление об Иисусе как о единственном Сыне Божьем перешло в Апостольский символ веры, приня­тый во многих современных протестантских конфессиях. Он гласит: “Верую в Бога, Отца Вседержителя... Верую в Иисуса Христа, Его единственного Сына, Господа наше­го”. ⁹ Даже сама эта формула, называющая Иисуса един­ственным Сыном Божьим, отрицает, что мы когда-нибудь можем стать такими сыновьями, как Иисус.

Возможно, христианам будет интересно узнать, что многие современные исследователи Библии считают, что Иисус никогда не говорил, что он — единственный Сын Божий.²⁰ Это более позднее изобретение, основанное, по-моему, на неправильном толковании Евангелия от Иоанна.

Как мы увидим в пятой части, есть другое свидетель­ство, позволяющее предположить у Иисуса веру в то, что все люди могут стать Сынами Божьими. Но церкви, со­храняя этот символ веры, остались в рабстве у Констан­тина и его трехсот епископов.

После закрытия собора епископы прошли во дворец через строй императорских телохранителей с обнаженными мечами на устроенный Константином пир. Они возлегли на мягкие ложа и насладились нежным мясом и фруктами. Принимая знаки благодарности от императо­ра, понимали ли они, что эта державная милость наряду с земными храмами, которые построит Константин, за­кроет для них возможность отправиться в путешествие по небесным дворцам внутреннего Бога?

Некоторых епископов из числа присутствовавших смущало данное Собором определение понятия “Сын”, им казалось, что, пожалуй, они зашли слишком далеко. Но император в своем письме епископам, не приехав­шим в Никею, потребовал, чтобы те приняли “это поис­тине божественное предписание”. Константин писал, что, поскольку решение собора было “определено свя­щенным собранием епископов”, служители церкви должны рассматривать его как “изъявление Божествен­ной воли”.²¹

Так сказал Константин — римское божество. Оче­видно, он пришел к заключению, что ортодоксальная по­зиция в большей степени, чем арианская, способна при­вести к созданию сильной и единой церкви, а следова­тельно именно ее и стоило поддержать.

Константин также воспользовался возможностью узаконить первое систематическое преследование вла­стями инакомыслящих христиан. Он издал указ, направ­ленный против “еретиков”, называя их “ненавистниками и врагами истины и жизни, заодно с погибелью”.

Хотя свое правление он начал с указа о веротерпимо­сти, теперь он запрещал еретикам (в основном, арианам) собираться в каких бы то ни было публичных местах или частных владениях, включая частные дома, и приказал, чтобы у них отобрали “все места собрания для идолопоклонских встреч”, включая “все молельные дома”,²² ка­ковые должны были отойти ортодоксальной церкви.

Учителям-еретикам пришлось бежать, а многие из их учеников были принуждены возвратиться в лоно ортодоксальной церкви. Император также приказал разыскивать их книги, которые следовало конфисковывать и уничтожать. Сокрытие трудов Ария влекло за собой су­ровое наказание — смертную казнь.

Константин знал, как добиваться поставленной цели. Как самодержец, он был непреклонен в своем стремле­нии к единению. Но мог быть переменчивым, подчиня­ясь своим капризам. Два или три года спустя после этой демонстрации силы он восстановил в правах Ария, кото­рому было уже около восьмидесяти лет, и позволил ему проповедовать в течение восьми лет вплоть до самой смерти.

Никея, как бы то ни было, обозначила для христиан­ского вероучения начало конца идей предсуществования и спасения через единение с Богом. Как будет видно из следующей главы, на их ликвидацию понадобилось еще двести лет.

Константин показал церкви, как это сделать, когда сформировал христианство по своему подобию и сделал Иисуса единственным Сыном Божьим. С того момента и впредь церковь будет представителем капризного и деспотичного Бога — Бога, который, как мы увидим, ничем не отличался от Константина и других римских импера­торов.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: