Б.М.Теплов СПОСОБНОСТИ И ОДАРЕННОСТЬ

I. Основные понятия

Я не предполагаю дать на последующих страницах общую теорию одаренности, не предполагаю даже развивать какой-либо гипотезы о том, какова должна быть эта теория. В настоящее время это еще неисполни­мо. Мало того, всякие попытки сочинять теории или гипотезы о природе одаренности при том запасе положительных знаний, которыми мы сей­час обладаем, вредны. Общая теория должна создаваться в результате боль­шой работы по изучению конкретных фактов и частных закономер­ностей. В исследовании одаренности советская психология только еще приступает к этой работе, и научно обработанный материал, которым мы располагаем, еще очень невелик.

Одной из первоочередных задач советской психологии является в настоящее время серьезное фактическое изучение отдельных видов ода­ренности. Однако в интересах такого исследования необходимо прежде всего разобрать некоторые теоретические вопросы, не претендуя при этом на создание теории, а ставя лишь следующие цели: 1) выяснить хотя бы в самой приблизительной форме содержание тех основных понятий, ко­торыми должно оперировать учение об одаренности, и 2) отстранить не­которые ошибочные точки зрения, касающиеся этих понятий, точки зре­ния, которые вследствие их распространенности и привычности могли бы повлиять на ход исследования.

При установлении основных понятий учения об одаренности наибо­лее удобно исходить из понятия «способность».

Три признака, как мне кажется, всегда заключаются в понятии «спо­собность» при употреблении его в практически разумном контексте.

Во-первых, под способностями разумеются индивидуально-психоло­гические особенности, отличающие одного человека от другого; никто не станет говорить о способностях там, где дело идет о свойствах, в отноше­нии которых все люди равны. В таком смысле слово «способность» упот­ребляется основоположниками марксизма-ленинизма, когда они говорят: «От каждого по способностям...»

Во-вторых, способностями называют не всякие вообще индивидуаль­ные особенности, а лишь такие, которые имеют отношение к успешности выполнения какой-либо деятельности или многих деятельностей. Такие свойства, как, например, вспыльчивость, вялость, медлительность, которые, несомненно, являются индивидуальными особенностями некоторых людей, обычно не называются способностями, потому что не рассматриваются как условия успешности выполнения каких-либо деятельностей.

В-третьих, понятие «способность» не сводится к тем знаниям, навы­кам или умениям, которые уже выработаны у данного человека. Нередко бывает, что педагог не удовлетворен работой ученика, хотя последний об­наруживает знания не меньшие, чем некоторые из его товарищей, успехи которых радуют самого педагога. Свое недовольство педагог мотивирует тем, что этот ученик работает недостаточно; при хорошей работе ученик, «принимая во внимание его способности», мог бы иметь гораздо больше знаний. Одинаковые знания и умения в области, например, математики, для опытного учителя могут у разных учеников обозначать совершенно различное: у одного при блестящих способностях к математике они ука­зывают на совершенно недостаточную работу, у другого они могут сви­детельствовать о больших достижениях.

Когда выдвигают молодого работника на какую-либо организаци­онную работу и мотивируют это выдвижение «хорошими организацион­ными способностями», то, конечно, не думают при этом, что обладать «орга­низационными способностями» — значит обладать «организационными навыками и умениями». Дело обстоит как раз наоборот: мотивируя выд­вижение молодого и пока еще неопытного работника его «организацион­ными способностями», предполагают, что, хотя он, может быть, и не имеет еще необходимых навыков и умений, благодаря своим способностям он сможет быстро и успешно приобрести эти умения и навыки.

Эти примеры показывают, что в жизни под способностями обычно имеют в виду такие индивидуальные особенности, которые не сводятся к наличным навыкам, умениям или знаниям, но которые могут объяснить легкость и быстроту приобретения этих знаний и навыков.

Исходя из сказанного, мы не можем принять то значение слова «способность», которое американскими и английскими психологами вкла­дывается в термин «ability». Надо заметить, что в американской и анг­лийской психологической литературе наиболее распространены два тер­мина, обычно переводимые на русский язык словом «способность»; каждый из этих терминов имеет свое значение. Термины эти — «ability» и «capacity». Вот как определяется значение их в одном из американс­ких психологических словарей: «"ability" — умение выполнять действия, включающие в себя сложные координированные движения и разрешение умственных задач», или «то, что может быть сделано человеком на дан­ном уровне обученности и развития»; «"capacity" — максимальные воз­можности индивидуума в отношении какой-либо функции, ограниченные его врожденной конституцией и измеряемые теоретически тем пределом, до которого может быть развита эта функция при оптимальных услови­ях», или «возможности организма, определяемые и ограничиваемые его врожденной конституцией».

Взаимоотношение между этими двумя понятиями очень четко сфор­мулировано Сишором: «Термин "capacity" обозначает врожденные воз­можности; термин "ability" употребляется для обозначения приобретенно­го умения использовать соответствующую "capacity"».

То, что обозначается словом «ability», можно коротко обозначить как совокупность навыков и умений; из этого явствует, что «ability» — это не «способность».

Как отнестись к значению термина «capacity»? Мы не можем по­нимать способности в смысле capacities, т.е. как врожденные возможнос­ти индивидуума, потому что способности мы определили как «индивиду­ально-психологические особенности человека», а эти последние по самому существу дела не могут быть врожденными. Врожденными могут быть лишь анатомо-физиологические особенности, т.е. задатки, которые лежат в основе развития способностей, сами же способности всегда являются ре­зультатом развития.

Таким образом, отвергнув понимание способностей как врожденных особенностей человека, мы, однако, нисколько не отвергаем тем самым того факта, что в основе развития способностей в большинстве случаев лежат некоторые врожденные особенности, задатки.

Понятие «врожденный», выражаемое иногда и другими словами, — «прирожденный», «природный», «данный от природы» и т.п., очень часто в практическом анализе связывается со способностями. Приведу для примера ряд совершенно случайно взятых цитат. Вот записанные Эккерманом слова Гете: «Подлинный талант обладает врожденным пониманием форм, пропорций и красок, так что при некотором руководстве начинает быстро правильно изображать все это». [В этом и следующих абзацах курсив мой. — Б.Т.] Вот характеристика, данная Римским-Корсаковым молодому алакиреву: «Отличный пианист, превосходный чтец нот, прекрасный импровизатор, от природы одаренный чувством правильной гармонии, он обладал частью самородной, частью приобретенной путем практики на собственных попытках, сочинительской техникой».

Вот несколько цитат, взятых из одного номера «Известий» от 28 сен­тября 1938 г., из статей, посвященных характеристикам лауреатов Первого всесоюзного конкурса дирижеров. Александр Гаук так пишет о Мелик-Пашаеве: «Обладая прекрасными природными дирижерскими данными, отличным слухом, памятью, врожденным вкусом, музыкальностью, темпе­раментом, умением углубленно и усидчиво работать, отлично владея роя­лем, Мелик-Пашаев в течение двух лет сдает на "отлично" все зачеты в объеме пятилетнего курса консерватории». Немного ниже в той же статье Гаука находим такие строки о Мравинском: «Мравинский за последние четыре года сделал крупные успехи и развил свои природные дирижерские данные». В соседней статье Лео Гинзбург так пишет о Кон­стантине Иванове: «Он схватывал на лету. С первых же шагов обнару­жилось необычайное природное чутье к музыкальной форме, понимание приемов и методов музыкального воздействия на слушателей. Все это, наряду с большим вкусом и прирожденной музыкальной восприимчи­востью, было неожиданно, если учесть его общий культурный уровень в те годы». Подобного рода цитаты можно было бы приводить в неограни­ченном количестве.

С точки зрения научной точности терминологии всем высказыва­ниям такого рода можно предъявить один упрек: следует говорить о врожденности не самих способностей («понимание форм, пропорций и красок», «чувство поразительной гармонии» и т.п.), а лежащих в основе этих способностей задатков. Так именно, думается мне, психолог и должен понимать всякого рода утверждения о врожденности каких-либо способ­ностей. Но было бы смешным педантизмом требовать, чтобы в живой речи говорили не о «врожденном чувстве гармонии», а о «врожденных задатках к чувству гармонии». Чтобы быть последовательным, надо было бы тогда воздерживаться и от выражения «взошло солнце», заменяя его каким-нибудь более точным вроде: «Земля настолько повернулась вок­руг своей оси, что с данной точки земной поверхности стало видно солн­це». Важно лишь твердо установить, что во всех случаях мы разумеем врожденность не самих способностей, а лежащих в основе их развития задатков. Да едва ли кто-нибудь и в практическом словоупотреблении разумеет что-нибудь иное, говоря о врожденности той или другой способ­ности. Едва ли кому-нибудь приходит в голову думать о «гармоническом чувстве» или «чутье к музыкальной форме», существующих уже в момент рождения. Вероятно, всякий разумный человек представляет себе дело так, что с момента рождения существуют только задатки, предрасположе­ния или еще что-нибудь в этом роде, на основе которых развивается чув­ство гармонии или чутье музыкальной формы.

Очень важно также отметить, что, говоря о врожденных задатках, мы тем самым не говорим еще о наследственных задатках. Чрезвычайно ши­роко распространена ошибка, заключающаяся в отождествлении этих двух понятий. Предполагается, что сказать слово «врожденный» все равно, что сказать «наследственный». Это, конечно, неправильно. Ведь рождению пред­шествует период утробного развития. Если даже доказано, что какой-ни­будь задаток существует действительно «с первого дня жизни», то ведь из этого следует только то, что он или наследственный, или возникший в тече­ние утробного периода развития. Конечно, это положение известно всяко­му, но почему-то принято молчаливо подразумевать, что вторая из этих воз­можностей — возникновение в течение утробного периода — представляет собой несущественную мелочь, почти бесконечно малую величину, которой вполне можно пренебречь. Слова «наследственность» и «наследственный» в психологической литературе нередко применяются не только в тех слу­чаях, когда имеются действительные основания предполагать, что данный признак получен наследственным путем от предков, но и тогда, когда хо­тят показать, что этот признак не есть прямой результат воспитания или обучения, или когда предполагают, что этот признак сводится к некоторым биологическим или физиологическим особенностям организма. Слово «наследственный» становится, таким образом, синонимом не только слову «врожденный», но и таким словам, как «биологический», «физиологичес­кий» и т.д. Такого рода нечеткость или невыдержанность терминологии имеет принципиальное значение. В термине «наследственный» содержит­ся определенное объяснение факта, и поэтому-то употреблять этот термин следует с очень большой осторожностью, только там, где имеются серьезные основания выдвигать именно такое объяснение. Итак, понятие «врожден­ные задатки» ни в коем случае не тождественно понятию «наследственные задатки». Этим я вовсе не отрицаю законность последнего понятия. Я от­рицаю лишь законность употребления его в тех случаях, где нет веских до­казательств того, что данные задатки должны быть объяснены именно на­следственностью.

Далее необходимо подчеркнуть, что способность по самому своему существу есть понятие динамическое. Способность существует только в движении, только в развитии. В психологическом плане нельзя говорить о способности, как она существует до начала своего развития, так же как нельзя говорить о способности, достигшей своего полного развития, закон­чившей свое развитие. Поэтому надо отказаться от имевшего у нас одно время широкое распространение штерновского разделения «предрасполо­жений» (по его терминологии) на «свойства» и «задатки». «Свойство», по определению Штерна, «есть такое предрасположение, которое стремится неизменным образом реализовывать и далее некоторое наличное, относя­щееся к сущности лица целеполагание». Неважно, с какого момента пред­расположение действует неизменно; как только возникла регулярность функционирования, ее причина есть «свойство». Примеры свойств: спо­собность дышать, способность мыслить, виртуозность, но также и строение тела, цвет волос и т.д. (Любопытно было бы, кстати, узнать, какое «относя­щееся к сущности лица целеполагание» реализует цвет волос!) В данном контексте нас интересует не телеологическая фразеология Штерна, а то, что «неизменно» действующее предрасположение ничего общего с реаль­но существующими человеческими способностями не имеет.

Столь же негодно и штерновское понятие задатка, который он опре­деляет как «такое предрасположение, которое направлено на будущее рас­крытие еще не действительного целеполагания». Задаток в научном зна­чении этого понятия есть анатомо-физиологическая особенность человека, ни на что решительно не «направленная», а способность как психологи­ческая категория не существует вовсе до начала «действительного целе­полагания».

Приняв, что способность существует только в развитии, мы не должны упускать из виду, что развитие это осуществляется не иначе как в процессе той или иной практической или теоретической деятельности. А отсюда следует, что способность не может возникнуть вне соответ­ствующей конкретной деятельности. Только в ходе психологического анализа мы различаем их друг от друга. Нельзя понимать дело так, что способность существует до того, как началась соответствующая деятель­ность, и только используется в этой последней. Абсолютный слух как спо­собность не существует у ребенка до того, как он впервые стал перед за­дачей узнавать высоту звука. До этого существовал только задаток как анатомо-физиологический факт.

Недоучет этих соображений привел, например, Лазурского к ошибоч­ному разделению «всех психических проявлений человеческой личности» на «две большие группы», названные им эндопсихикой и экзопсихикой. Под первой он разумел проявления, «свидетельствующие о большем или меньшем развитии тех или иных психологических (resp. психофизиологи­ческих) элементов личности, а также о способах взаимного соединения этих элементов», проявления, выражающие «внутреннюю взаимосвязь психичес­ких элементов и функций, как бы внутренний механизм человеческой лич­ности». К экзопсихике же он относил те проявления, содержание которых «определяется отношением личности к внешним событиям, к среде», «тем, как каждый человек реагирует на те или иные объекты, что он любит и ненавидит, чем интересуется и к чему равнодушен».

На самом деле никаких эндопсихических, т.е. чисто внутренних про­явлений личности, содержание которых не определялось бы отношением человека к тем или иным объектам действительности, не существует. Если придерживаться терминологии Лазурского, то надо сказать, что решитель­но все психические проявления относятся к экзопсихике. Не в том дело, что «эндопсихика, — как писал Лазурский, — отражается в значительной степени также и на экзопсихических проявлениях», а в том, что эндопси­хика существует только в экзопсихических проявлениях, в них только и возникает. Не в том дело, что способности проявляются в деятельности, а в том, что они создаются в этой деятельности.

Исходя из этого должен решаться и вопрос о взаимоотношении меж­ду способностями и склонностями. Несомненной заслугой Лазурского яв­ляется то, что он сделал одним из центральных понятий своей психологии понятие отношения человека к тем или другим объектам действительно­сти, понятие не только более широкое, но и более содержательное, чем по­нятие склонности. Большой интерес представляет его попытка положить это понятие в основу психологического исследования личности¹. Но прин­ципиальная его ошибка и здесь заключается в стремлении рассматривать «отношения» и «наклонности» (последнее понятие у Лазурского приблизи­тельно соответствует обычному понятию способности) независимо друг от друга. «Наклонность» — понятие центральное для эндопсихики, «отноше­ние» — для экзопсихики. Разрабатываются две независимые друг от друга программы исследования личности: для наклонностей и для отношений. На самом деле способности (наклонности, по Лазурскому) не существуют вне определенных отношений человека к действительности, так же как и отношения реализуются не иначе как через определенные способности.

Развитие способностей, как и вообще всякое развитие, не протекает прямолинейно: его движущейся силой является борьба противоречий, по­этому на отдельных этапах развития вполне возможны противоречия меж­ду способностями и склонностями. Но из признания возможности таких противоречий вовсе не вытекает признание того, что склонности могут воз­никать и развиваться независимо от способностей или, наоборот, способнос­ти — независимо от склонностей.

Выше я уже указывал, что способностями можно называть лишь та­кие индивидуально-психологические особенности, которые имеют отно­шение к успешности выполнения той или другой деятельности. Однако не отдельные способности как таковые непосредственно определяют воз­можность успешного выполнения какой-нибудь деятельности, а лишь то своеобразное сочетание этих способностей, которое характеризует данную личность.

Одной из важнейших особенностей психики человека является воз­можность чрезвычайно широкой компенсации одних свойств другими, вследствие чего относительная слабость какой-нибудь одной способности вовсе не исключает возможности успешного выполнения даже такой дея­тельности, которая наиболее тесно связана с этой способностью. Недостаю­щая способность может быть в очень широких пределах компенсирована другими, высокоразвитыми у данного человека. Надо признать заслугой ряда зарубежных психологов, и в первую очередь Штерна в его «Дифферен циальной психологии», выдвижение и разработку понятия компенсации способностей и свойств.

Именно вследствие широкой возможности компенсации обречены на неудачу всякие попытки свести, например, музыкальный талант, музы­кальное дарование, музыкальность и тому подобное к какой-либо одной способности.

Для иллюстрации этой мысли приведу один очень элементарный при­мер. Своеобразной музыкальной способностью является так называемый абсолютный слух, выражающийся в том, что лицо, обладающее этой способ­ностью, может узнавать высоту отдельных звуков, не прибегая к сравнению их с другими звуками, высота которых известна. Имеются веские основания к тому, чтобы видеть в абсолютном слухе типичный пример «врожденной способности», т.е. способности, в основе которой лежат врожденные задат­ки. Однако можно и у лиц, не обладающих абсолютным слухом, выработать умение узнавать высоту отдельных звуков. Это не значит, что у этих лиц будет создан абсолютный слух, но это значит, что при отсутствии абсолют­ного слуха можно, опираясь на другие способности — относительный слух, тембровый слух и т.д., — выработать такое умение, которое в других случа­ях осуществляется на основе абсолютного слуха. Психические механизмы узнавания высоты звуков при настоящем абсолютном слухе и при специ­ально выработанном, так называемом «псевдоабсолютном» слухе будут со­вершенно различными, но практические результаты могут в некоторых слу­чаях быть совершенно одинаковыми.

Далее, надо помнить, нто отдельные способности не просто сосуще­ствуют рядом друг с другом и независимо друг от друга. Каждая способ­ность изменяется, приобретает качественно иной характер в зависимости от наличия и степени развития других способностей.

Исходя из этих соображений, мы не можем непосредственно перехо­дить от отдельных способностей к вопросу о возможности успешного вы­полнения данным человеком той или другой деятельности. Этот переход может быть осуществлен только через другое, более синтетическое понятие. Таким понятием и является «одаренность», понимаемая как то качествен­но-своеобразное сочетание способностей, от которого зависит возможность достижения большего или меньшего успеха в выполнении той или другой деятельности.

Своеобразие понятий «одаренность» и «способности» заключается в том, что свойства человека рассматриваются в них с точки зрения тех тре­бований, которые ему предъявляет та или другая практическая деятель­ность¹. Поэтому нельзя говорить об одаренности вообще. Можно говорить только об одаренности к чему-нибудь, к какой-нибудь деятельности. Это обстоятельство имеет особенно важное значение при рассмотрении вопроса о так называемой «общей одаренности», которого мы коснемся несколько позже.

То соотнесение с конкретной практической деятельностью, которое с необходимостью содержится в самом понятии «одаренность», обуслов­ливает исторический характер этого понятия. Понятие «одаренность» ли­шается смысла, если его рассматривать как биологическую категорию. Понимание одаренности существенно зависит от того, какая ценность при­дается тем или другим видам деятельности и что разумеется под «ус­пешным» выполнением каждой конкретной деятельности. Приведем не­которые примеры.

Известно, что, по мнению Канта, гений, т.е. высшая ступень одаренно­сти, возможен лишь в искусстве, но не в науке и тем более не в практичес­кой деятельности¹. Такое понимание одаренности, конечно, не случайно. В нем отразилось положение Германии в последние десятилетия XVIII в., в ту эпоху, когда писалась «Критика способности суждения». Оно было оха­рактеризовано Энгельсом следующим образом: «Все было скверно, и во всей стране господствовало общее недовольство. Ни образования, ни средств воздействия на сознание масс, ни свободы печати, ни общественного мнения, не было даже сколько-нибудь значительной торговли с другими странами — ничего, кроме подлости и себялюбия; весь народ был проникнут низким, раболепным, жалким торгашеским духом. Все прогнило, расшаталось, гото­во было рухнуть, и нельзя было даже надеяться на благотворную перемену, потому что нация не имела в себе силы даже для того, чтобы убрать разлага­ющийся труп отживших учреждений.

И только отечественная литература подавала надежду на лучшее будущее. Эта позорная в политическом и социальном отношении эпоха была в то же время великой эпохой немецкой литературы».

Эта характеристика Энгельса делает совершенно понятным, почему в ту эпоху люди искали высокую одаренность только в художественной одаренности.

Иное, хотя и столь же ограниченное, понимание гениальности, т.е. высшей ступени одаренности, мы находим у большинства психологов (в особенности немецких) начала XX в. То место, которое у Канта занимало искусство, заняла теперь наука, и высшую одаренность стали видеть толь­ко в научном мышлении. «Решающее для гения, — пишет Фребес,— ра­зум; ни самая энергичная воля, ни величайшая утонченность чувств не образуют гениальности». Аналогичное у Меймана: «Для нас теперь не подлежит никакому сомнению, что интеллигентность заключается толь­ко в способности мышления и суждения», и к этому прибавляется: «Под интеллигентностью мы понимаем самую высшую форму духовной ра ботоспособности человека и наиболее ценную сторону интеллектуальной одаренности человека». Такая эволюция взглядов от Канта до психоло­гов начала XX в. отражает огромный расцвет науки, имевший место в течение XIX в., и относительный упадок искусства, который с несомнен­ностью можно констатировать, сравнивая буржуазное искусство конца XVIII — начала XX вв.

С другой стороны, и точка зрения Канта, и точка зрения буржуазных психологов начала XX в. в одинаковой степени несут печать капиталисти­ческого разделения труда, в первую очередь разрыва между умственным и физическим трудом. Высшие формы одаренности почитается возможным искать только в сфере «чисто умственных» видов труда. Другие виды дея­тельности рассматриваются как заведомо более «низкие».

В этом отношении принципиально иное понимание одаренности име­ет место у нас в Советском Союзе. Мы не знаем «низших» и «высших» видов деятельности. Каждый день приносит нам в самых различных обла­стях деятельности новые и новые примеры вдохновенного творчества, в под­линном смысле слова «устанавливающего образцы» (а для Канта именно в этом был один из основных критериев гениальности). Переход от эксплуа­таторского строя к социализму впервые открыл высокую ценность самых различных видов человеческой деятельности и снял с понятия «одарен­ность» ту ограниченность, от которой не могли избавить его даже лучшие умы буржуазной науки.

Существенное изменение претерпевает и содержание понятия того или другого специального вида одаренности в зависимости от того, каков в данную эпоху и в данной общественной формации критерий «успешно­го» выполнения соответствующей деятельности. Понятие «музыкальная одаренность» имеет, конечно, для нас существенно иное содержание, чем то, которое оно могло иметь у народов, не знавших иной музыки, кроме одноголосой. Историческое развитие музыки влечет за собой и изменение музыкальной одаренности.

Итак, понятие «одаренность» не имеет смысла без соотнесения его с конкретными, исторически развивающимися формами общественно-трудо­вой практики.

Отметим еще одно очень существенное обстоятельство. От одарен­ности зависит не успех в выполнении деятельности, а только возможность достижения этого успеха. Даже ограничиваясь психологической стороной вопроса, мы должны сказать, что для успешного выполнения деятельности требуется не только одаренность, т.е. наличие соответствующего сочета­ния способностей, но и обладание необходимыми навыками и умениями. Какую бы феноменальную музыкальную одаренность ни имел человек, но, если он не учился музыке и систематически не занимался музыкальной деятельностью, он не сможет выполнять функции оперного дирижера или эстрадного пианиста.

В связи с этим надо решительно протестовать против отождествления одаренности с «высотой психического развития», отождествления, широко распространенного в буржуазной психологии.

С другой стороны, исходя из нашего понимания одаренности, я считаю необходимым отказаться от употребления терминов «предрасположение» или «диспозиция», которыми нередко обозначаются способности и задатки. Эти термины, являясь основными в системе Штерна, получили очень широ­кое распространение в психологической литературе.

У Штерна понятие «предрасположение» (Disposition) прямо выте­кает из основных принципов его учения. «Предрасположениями» он называет частные проявления энтелехии личности, т.е. ее «тенденции к способности реализовать самое себя или систему собственных целей». По­нятие «предрасположение» является, следовательно, для Штерна насквозь телеологическим. Ярко идеалистический характер его становится особен­но очевидным, если принять во внимание, что и врожденные задатки — и эти последние даже в особенности — для Штерна являются только про­явлениями «тенденции личности реализовать систему собственных це­лей». Иначе говоря, будущая личность человека, еще не родившегося, уже «реализует систему собственных целей».

Такой смысл имеет понятие «предрасположение» в первоисточнике. Конечно, многие авторы, употреблявшие это понятие, были очень далеки от подобной мистики. Но и у них с этим словом связывался смысловой отте­нок, который нельзя не признать нежелательным, толкающим на неверный путь все учение об одаренности. Даже в советской литературе иногда гово­рилось об одаренности как о «предрасположении к определенным видам деятельности».

Подобного рода формулировки нежелательны потому, что они, как мне кажется, придают понятиям «одаренность», «задатки», «способности» оттенок чего-то фаталистически предопределяющего будущую деятель­ность человека.

Имеется большое различие между следующими двумя положениями: «данный человек по своей одаренности имеет возможность весьма успеш­но выполнять такие-то виды деятельности» и «данный человек своей ода­ренностью предрасположен к таким-то видам деятельности». Одаренность не является единственным фактором, определяющим выбор деятельности (а в классовом обществе она у огромного большинства и вовсе не влияет на этот выбор), как не является она и единственным фактором, определяющим успешность выполнения деятельности.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: