ГЛАВА 4 ЕВРЕЙСКИЕ КАЧЕЛИ 8 страница

их невозможно было посчитать при таком скоплении. И это – несмотря на холодную промозглую погоду.

На съемках случился такой казус. Приезжаем мы на берег Днепра, чтобы снять сцену

казни полицаев. Массовка громадная, подготовка к съемкам затянулась… Володя забрался

в тонваген, чтобы согреться, и там уснул. А мы в суматохе не заметили, что его нет на

площадке… Через некоторое время спохватились, что на общем плане, который снимали,

Володи нет. Признаемся в этом Турову. А он: «Ладно, подснимем на крупном плане». Володя

проснулся и видит, что идёт съёмка. И он, как бы заглаживая вину, стал активно помогать

ассистентам разводить массовку…»

Вернувшись со съемок, Высоцкий 18 ноября, сразу после премьеры «Павших и живых», не оставшись на банкет, отправился в Соловьевскую больницу. Надо сказать, что алкоголиком себя Высоцкий тогда не считал и на все просьбы род-

ных и друзей всерьёз взяться за своё здоровье отвечал: «Не ваше дело». Когда его старый

приятель Артур Макаров в сердцах бросил ему фразу «Если ты не остановишься, то потом

будешь у ВТО полтинники на опохмелку собирать», – Высоцкий на него здорово обиделся

и какое-то время даже не общался. Вспоминая запои мужа, Л.Абрамова рассказывает:

«Исчезал… Иногда на 2 дня, иногда на 3… Я как-то внутренне чувствовала его

жизненный ритм… Чувствовала даже, когда он начинает обратный путь. Бывало так, что я

шла открывать дверь, когда он только начинал подниматься по лестнице. К окну подходила,

когда он шёл по противоположной стороне улицы. Он возвращался. А когда Володя пропа-

дал, то первое, что я всегда боялась, – попал под машину, в пьяной драке налетел на чейто нож…»

Однако в ноябре 65-го сложилась такая ситуация, что Высоцкий был поставлен перед

дилеммой: либо пьянство, либо – «Таганка». И вот тут он по-настоящему испугался и

выбрал последнюю. Его лечащим врачом в «Соловьёвке» был известный ныне врач-психиатр Михаил Буянов. О том времени его рассказ: «В ноябре 1965 г.я проходил аспирантуру на кафедре психиатрии 2-го Москов-

ского мединститута имени Пирогова: однажды меня вызвал Василий Дмитриевич Денисов

– главный врач психбольницы №8 имени Соловьева, на базе которой находилась кафедра:

– В больницу поступил какой-то актёр из Театра на Таганке. У него, говорят, большое

будущее, но он тяжёлый пьяница. Дирекция заставила его лечь на лечение, но, пока он у нас,

срывается спектакль «Павшие и живые», премьера которого на днях должна состояться. Вот

и попросил директор театра отпускать актёра вечерами на спектакль, но при условии, чтобы

кто-то из врачей его увозил и привозил. Мой выбор пал на вас… Не отказывайтесь, говорят,

актёр очень талантливый, но за ним глаз да глаз нужен. И райком за него просит…

Все прежние врачи шли у него на поводу, пусть хоть один врач поставит его на место.

И направился я в отделение, где лежал этот актер. Фамилия его была Высоцкий, о нем я прежде никогда не слыхал.

В отделении уже знали о моей миссии. Заведующая – Вера Феодосьевна Народницкая

– посоветовала быть с пациентом поосторожнее:

– Высоцкий – отпетый пьяница, такие способны на всё. Он уже сколотил группку алко-

голиков, рассказывает им всякие байки, старается добыть водку. Одной нянечке дал деньги,

чтобы она незаметно принесла ему водки. Персонал у нас дисциплинированный, нянечка

мне всё рассказала, теперь пару дней Высоцкий напрасно прождёт, а потом выяснит, в чём

дело, и примется других уговаривать. Он постоянно путает больницу, кабак и театр.

– Так он просто пьяница или больной хроническим алкоголизмом?

– Вначале ему ставили психопатию, осложнённую бытовым пьянством, но вскоре сменили диагноз на хронический алкоголизм. Он настоящий, много лет назад сформировавшийся хронический алкоголик, – вступила в разговор лечащий врач Алла Вениаминовна Мешенджинова, – со всем набором признаков этой болезни, причем признаков самых неблагоприятных. И окружение у него соответствующее: сплошная пьянь.

– Неужто домашние не видят, что он летит в пропасть?

– Плевал он на домашних. Ему всего лишь 27 лет, а психика истаскана, как у 40-летнего пьяницы. А вот и он. – Врач прервалась на полуслове.

Санитар ввёл в ординаторскую Высоцкого. Несколько лукавое, задиристое лицо,

небольшой рост, плотное телосложение. Отвечает с вызовом, иногда раздражённо. На своё

пьянство смотрит, как на шалость, мелкую забаву, недостойную внимания занятых людей.

Все алкоголики обычно приуменьшают дозу принятого алкоголя – Высоцкий и тут ничем не отличается от других пьяниц.

– Как вы знаете, Владимир Семенович, в вашем театре готовится премьера. По настоятельной просьбе директора – Николая Лукьяновича Дупака – наш сотрудник будет возить вас на спектакли. Только прошу вас без глупостей.

– Разве я маленький, чтобы меня под конвоем возить?

– Так надо.

На следующий день мы с Высоцким отправились на спектакль – и так продолжалось около двух месяцев.

Когда повёз его в первый раз, я настолько увлёкся спектаклем, что прозевал, как Высоцкий напился. Потом я стал бдительнее и ходил за ним как тень… Когда мне стало надоедать постоянно контролировать его, я выработал у него в гипнозе (как всякий алкоголик, он очень податлив к внушению) рефлекс на меня: в моем присутствии у него подавлялось желание пить. Когда Высоцкого выписали из больницы, меня какое-то время приглашали на всевозможные банкеты, на которых он должен был присутствовать, ибо в моем обществе Высоцкий не пил вообще. Затем рефлекс, более не подкреплявшийся, сам по себе угас…»

Пребывание нашего героя в «Соловьевке», да еще в одной палате с буйными психи-

чески больными людьми, принесло ему мало приятных впечатлений. Зато подвигло его на

написание нескольких песен, ставших вскоре знаменитыми.

Сказал себе я: брось писать, –

Но руки сами просятся.

Ох, мама моя родная, друзья любимые!

Лежу в палате – косятся,

Не сплю: боюсь – набросятся, –

Ведь рядом психи тихие, неизлечимые…

Выписался из больницы Высоцкий в самом начале декабря. И сразу вышел на сцену «Таганки» в спектакле «Антимиры» (5декабря). Затем он слетал в Ялту, где продолжались съемки фильма «Я родом из детства». Вспоминает А. Грибова:

«В Ялте произошел интересный эпизод. Володя приехал туда без гитары. Съемки в тот

день не было. Я пришла в гримерную, где сидели Туров, Княжинский, Высоцкий и гример.

Ассистенты привели откуда-то мальчика лет 18 с гитарой. Ну не отберёшь же. Дали ему

попеть. „Ну, а Высоцкого ты знаешь?“. – „Да“, – говорит. Все слушают очень серьёзно, а

Володя сидит, опустив глаза. Мальчик спел. Высоцкий протягивает руку: „Дай, – говорит, –

я попробую“. Короче, мальчику стало очень неудобно…»

Вернувшись, он узнал неожиданную новость: ведущий актёр «Таганки» Николай

Губенко ушёл из театра, чтобы учиться во ВГИКе на режиссёра. И все его крупные роли

тут же перешли к Высоцкому: Керенский в «Десяти днях, которые потрясли мир» и Чаплин-Гитлер в «Павших и живых».

В том же декабреВысоцкого пригласили приехать в Куйбышев и выступить там на

местном телевидении с несколькими песнями. Предложение было архизаманчивым, но он

отказался. Как объяснил он сам И.Кохановскому в одном из тогдашних писем (тот жил

в Магадане): «Моя популярность песенная возросла неимоверно. Приглашали даже в Куй-

бышев, на телевидение, как барда, менестреля. Не поехал. Что я им спою? Разве только про

подводную лодку. Новое пока не сочиняется…»

В конце того же месяца (25 декабря) в очередном письме другу Высоцкий пишет сле-

дующее: «Помнишь, у меня был такой педагог – Синявский Андрей Донатович? С бородой,

у него еще жена Маша. Так вот уже 4 месяца, как разговорами о нём живёт вся Москва

и вся заграница. Это – событие № 1… При обыске у него забрали все пленки с моими

песнями и еще кое с чем похлеще – с рассказами и так далее. Пока никаких репрессий не

последовало, и слежки за собой не замечаю, хотя – надежды не теряю».

Насчет волны разговоров о Синявском Высоцкий не соврал – так оно и было. Как мы помним, Синявского и Даниэля арестовали в начале сентября. Всё это время их единомышленники-диссиденты ломали голову над тем, как помочь своим товарищам. В итоге было решено провести демонстрацию в центре Москвы, на Пушкинской площади, и растру-

бить о ней на весь мир. Эта акция состоялась 5 декабря,в день сталинской Конституции.

Демонстрантов было всего 8 человек, в руках они держали плакаты с лозунгами: «Тре-

буем гласности суда над Синявским и Даниэлем», «Уважайте Конституцию – наш основной

закон!». Демонстрация длилась всего несколько минут, после чего митингующих скрутила

милиция и увезла с глаз долой. За эту акцию никто из них к уголовной ответственности при-

влечён не был. В тот же вечер об этом событии оперативно сообщили западные радиоголоса,

и этот день был объявлен началом правозащитного движения в СССР.

ГЛАВА 8 БУНТУЮЩИЙ «ГАЛИЛЕЙ»

Год 1966-йначался для Высоцкого с приятного события: 4 январяон был приглашён

дать концерт в Институт русского языка. Зал был полон, и сотрудники института слушали

гостя затаив дыхание. По воспоминаниям О. Ширяевой: «…Кофе для Володи налили в высо-

кую и неустойчивую чашку. Он ее нечаянно опрокинул и залил новую и очень светлую шер-

стяную рубашку. Страшно огорчился: как же он будет выступать в таком виде. Пришлось

петь в пиджаке, хотя в зале было жарко и душно, потому что народу набилось, как сельдей

в бочку. А форточки мы вынуждены были закрыть, чтобы не мешал шум от троллейбусов и прочего транспорта.

Это был первый сольный и чисто песенный вечер Высоцкого, на котором мы присутствовали. Он сопровождал песни комментариями, разъяснениями и отвечал на вопросы. Исполнил «Песню завистника», «В госпитале», «Песню про Сережку Фомина», «Все ушли на фронт», «Штрафные батальоны», «Письмо рабочих тамбовского завода», «Песню об

очень сознательных жуликах» и многое другое. Принимали с энтузиазмом.

Вернулись в комнату. Володя снял пиджак. Рубашка была почти насквозь мокрая, хоть

выжимай. Мы решили не выпускать его, пока он не «остынет», но Володя и сам не хотел

простудиться. Володя сказал, что обстановка, конечно, нервная. Кто-то отметил, что в зале

был секретарь парторганизации. Но Высоцкий возразил, что секретари тоже разные бывают.

И добавил, что, разумеется, не все можно петь, но ему страшно понравилось, как реагировал

на песни и закрывался рукой один мужчина.

Потом Володя рассказал, что сейчас пишет большой цикл, около пятидесяти песен, о

профессиях, там есть про химиков, про физиков… Мама сказала:

– Мы про физиков знаем.

– Ну, это вы не мою знаете.

– Нет, вашу, – и мама процитировала строчку, а он ужасно удивился:

– Откуда вы знаете?

– А мы все знаем.

Тогда Володя предложил спеть нам «черновик» новой песни «У меня запой от одиночества». Песня – просто блеск, и все мы были страшно горды, что нам оказана честь быть первыми слушателями.

Часы показывали половину 12-го, а Володе надо было успеть еще в одно место.

Мы пошли провожать его до дверей. Меня поразило, что Володя прощался со всеми, кого встречал в коридоре…»

19 январяВысоцкий дал сразу 2 концерта: сначала в ДК МГУ на Ленинских горах,

затем на химическом факультете МГУ. Спел 13 песен: «Тропы еще в антимир не про-

топтаны…», «Наш Федя», «На братских могилах», «Штрафные батальоны», «Вот раньше

жисть…», «За меня невеста…», «Мой сосед объездил весь Союз…», «Нейтральная полоса»,

«У тебя глаза – как нож», «В Пекине очень мрачная погода», «Солдаты группы „Центр“,

„Собрались десять ворчунов“, „На Перовском на базаре“.

После этих выступлений с концертами пришлось временно завязать. Почему? Дело в

том, что 10 – 14 февраляв Московском областном суде состоялся процесс над арестован-

ными в сентябрепрошлого года писателями А.Синявским и Ю.Даниэлем. По

сути это был первый такой процесс в Советском Союзе, поскольку до этого никого еще не

привлекали к уголовной ответственности за «художественное творчество». Как заявил сам А.

Синявский: «В истории литературы я не знаю уголовных процессов такого рода – включая

авторов, которые тоже печатали за границей, и притом резкую критику».

Оба подсудимых категорически отрицали свою вину, называя собственное творчество

не антисоветским, а инакомыслящим. Как заявил все тот же Синявский: «Так вот – я другой.

Но я не отношу себя к врагам, я советский человек, и мои произведения – не вражеские

произведения. В здешней наэлектризованной, фантастической атмосфере врагом может счи-

таться всякий „другой“ человек…» Почти то же самое говорил и Даниэль.

В их словах была своя правда – они действительно мыслили инако и смело писали о том, о чем другие предпочитали молчать. Например, Даниэль, описывая тему своей повести «Говорит Москва», рассказал следующее: «В 1960–1961 гг., когда была написана эта повесть, я – и не только я, но и любой человек, серьезно думающий о положении в нашей

стране, – был убежден, что страна находится накануне вторичного установления нового

культа личности… Я увидел все симптомы: снова один человек знает все, снова возвеличи-

вается одна личность… диктует свою волю и агрономам, и художникам, и дипломатам, и

писателям. Мы видели, как снова замелькало со страниц газет и на афишах одно имя, как

снова самое банальное и грубое выражение этого человека преподносится нам, как откровение, как квинтэссенция мудрости…» (этим человеком был бывший руководитель Советского государства Н. Хрущев. – Ф. Р.).

Однако их творчество также содержало в себе изрядную долю откровенного антисоветизма. Так, в рассказе Даниэля «Руки» имелись весьма злые выпады против советской власти и даже были призывы к возмездию за насилия, которые последняя чинила над народом в разные периоды. У Синявского в повести «Любимов» социализм объявлялся системой,

противоположной природе человека. Советская власть показывалась как пьяная и нищая,

а народ изображался безразличной к политике массой. Неслучайно все эти произведения

столь широко печатались и цитировались на Западе – они ценились там именно за их антисо-

ветизм, а не за какие-то особенные художественные достоинства. Они весьма успешно помо-

гали западным идеологам показывать своим гражданам советский строй как преступный и

варварский, поскольку доверия к подобным опусам на Западе было больше – рождены-то

они были в самом Советском Союзе. Как пишет историк А. Шубин:

«Синявский совершенно прав, когда считает, что в „Говорит Москва“ Даниэль „кричит

одно слово – „Не убей!“. Нельзя не согласиться (обличители не могли согласиться – но это

скорее по должности). Но кому он это кричит? Советскому государству, которое убивает,

убивает, убивает? Власть тоже гордится своим миролюбием, отказом от сталинского террора

и борьбой за мир. А ее окунают едва обретенным «человеческим лицом“ в кровавое прошлое.

Убивали? Да, но не только. Еще что-то возводили. Убивали? Но кого и почему. Убивали нацистов под Москвой. Для того чтобы не пролилось потом новых рек крови. Ввели каторжные работы? О, да. Но не только их ввели, но и пенсионное обеспечение, например. Однако если упомянуть эту «прозу жизни», фрагмент памфлета потеряет свою смелую хлёсткость и

обличительность. В авторитарном обществе нужно платить за смелость, за свое право бро-

сить в лицо режиму обидную для него часть правды. Эта плата – обвинение в клевете за хлёсткую однобокость.

Синявский ставит в основу своего анализа (речь идет о работе «Что такое социали-

стический реализм». – Ф. Р.) утверждение о теологичности советского общества (обратим

внимаение – не только литературы). Но теологичность присуща не только коммунистиче-

ской идеологии, но и рациональному разуму. И западные общества, приверженные про-

грессу, тоже теологичны. Синявский ставит социалистическую целесообразность в один ряд

с богом религии и Свободой индивидуализма. Это сравнение, которое сейчас может оце-

ниваться как комплимент, для самодовольного коммунистического официоза было оскор-

бительно. Тем более что далее Синявский проводит аналогии, признаться, довольно упро-

щённые, между коммунизмом и раем на земле. Получается, что коммунизм – это такая же

религия, такой же «опиум для народа», как и «выдумки попов».

Эти сравнения были обидны тогда, но они звучат апологией сейчас. Действительно,

социалистическая идея, хоть и не привела к возникновению социализма в советском обществе, породила советскую культуру – как Евангелие породило христианскую культуру, включающую взлеты духа и костры инквизиции.

Но Синявский не может удержаться на вершине этой премудрой аналогии. Иронический бесёнок заставляет его сбрасывать идолов с высоты, и он атакует коммунистическую цель, которая продолжает «толкать нас вперёд и вперёд – неизвестно куда».

А если кто-то не хочет верить в коммунистические идеи, «может сидеть в тюрьме,

которая ничем не хуже ада» (это опять сравнение с христианством). Да, что уж удивляться аресту…»

Судебный процесс завершился суровым приговором: Синявского осудили на 7 лет

лагерей, Даниэля – на 5. Несмотря на то что за осужденных вступились сразу 62 советских

писателя (и вновь – больше половины из них были евреями), которые написали коллектив-

ное письмо в Президиум ЦК КПСС и сообщали, что готовы взять Синявского и Даниэля на

поруки, власти не стали пересматривать приговор. Более того, они также лишили советского

гражданства еще одного диссидента из числа евреев – В.Тарсиса, который с прошлого года

издавал в Москве журнал «Сфинксы», а в февралеэтого года уехал в Англию и не вернулся,

испугавшись участи быть осуждённым, как Синявский с Даниэлем. А двух других извест-

ных диссидентов из числа тех же евреев – А. Гинзбурга и Ю. Галанскова (первый составил

сборник документов по делу опальных писателей, второй включил в самиздатовский альма-

нах «Феникс-66» уже упоминаемую статью Синявского «Что такое социалистический реа-

лизм») власти арестовали (их осудят 2 года спустя).

Что касается В.Высоцкого, то он по следам этих событий написал песню,

которая так и называлась: «О процессе над А. Синявским и Ю. Даниэлем». Ее наш герой

практически нигде публично не исполнял (разве что на каких-нибудь узких «квартирниках»),

и понятно почему – за такие песни ему бы точно не поздоровилось. Песня была написана с

позиции либерала, а не, скажем, державника, вроде писателя Михаила Шолохова, который

сетовал на то, что времена сейчас не те – будь на дворе 20-е годы, то Синявского и Даниэля давно бы поставили к стенке.

В этой песне Высоцкий всей душой и сердцем стоит за своего бывшего учителя, бросая упрек тем советским гражданам, кто поспешил дружно осудить обвиняемых, поддержавших того же Шолохова. В песне это выглядит следующим образом:

Кто кричит: «Ну то-то же!

Поделом, нахлебники!

Так-то, перевертыши!

Эдак-то, наследники»

Жили, – скажут, – татями!

Сколько злобы в бестиях!» –

Прочитав с цитатами

Две статьи в «Известиях».

А кто кинет втихаря

Клич про конституцию,

«Что ж, – друзьям шепнёт, – зазря

Мёрли в революцию?!»

По парадным по углам

Чуть повольнодумствуют:

«Снова – к старым временам…» –

И опять пойдут в уют…

Песню Высоцкий заканчивает на саркастической ноте, причем весь свой сарказм изливает на организаторов процесса – то есть на власти:

Есть совет – они сидят, –

Чтоб «сидели» с пользою,

На счету у них лежат

Суммы грандиозные.

Пусть они получат враз –

Крупный куш обломится,

И валютный наш запас

Оченно пополнится.

Как мы помним, Высоцкий оказался замешан в этом деле косвенно: у Синявского

нашли записи его песен. В суд или другие инстанции его за это не тянули, однако негласную

директиву «Высоцкого – прижать!» вниз все-таки спустили. В итоге за весь 1966 годон не

даст и десятка публичных концертов и в марте, в беседе с О. Ширяевой, опасливо будет

вопрошать: «А твои знакомые не отнесут мои записи кой-куда? Меня сейчас поприжали с песнями».

Отметим, что это «поприжали» продлится недолго – ровно то время, пока власть была

озабочена XXIII съездом КПСС, который состоялся в конце февраля– начале марта 66-го.

На это время в стране всегда вводилась жесткая цензура: в той же «Таганке» из репертуара

временно убрали спектакль «Павшие и живые», где, как мы помним, звучали две неудобные

темы: «еврейская» и репрессий конца 30-х. Обе были главной «фишкой» либералов, но осо-

бенно – последняя. После снятия Хрущёва они всё ещё продолжали надеяться на то, что

Брежнев поостережётся её прикрывать и побоится начинать процесс реабилитации (даже

частичной) «великого и ужасного» Сталина. Хотя предпосылки этому уже были: в советской

литературе и искусстве сворачивалась тема культа личности Сталина, имя вождя народов

было упомянуто в докладе Брежнева к 20-летию Победы. Пытаясь противостоять углубле-

нию этого процесса, большая группа советских интеллигентов даже написала на имя XXIII

съезда КПСС письмо, где решительно выступала против возможной реабилитации Сталина.

Письмо странным образом совпало с шумной публикацией в главном литературном

оплоте либералов – журнале «Новый мир». Речь идёт о статье В.Кардина «Легенды

и факты», которая ставила под сомнения некоторые официальные даты советской истории.

Так, автор публикации объявлял мифом залпы на крейсере «Аврора» в октябре 17-го (дес-

кать, был всего лишь один холостой выстрел, а не боевые залпы по противнику, возвестив-

шие о начале революции), а также подвергал сомнению то, что день 23 февраля может слу-

жить праздником Советской армии, поскольку в тот день в 1918 г.якобы никаких побед Красная армия не одерживала.

Послание либералов было названо «письмом 25-ти». Среди его подписантов были: кинорежиссеры М.Ромм и М.Хуциев, актеры И.Смоктуновский и А.Попов, главный режиссер театра «Современник» О.Ефремов, главный режиссер БДТ Г.Товстоногов, балерина М.Плисецкая, писатели Корней Чуковский, Валентин Катаев, Виктор Некрасов и В.Тендряков, академики А.Сахаров, П.Капица и Л.Арцимович, а также другие видные деятели страны из числа либеральной

интеллигенции. Приведу лишь некоторые отрывки из этого документа:

«Нам до сего времени не стало известно ни одного факта, ни одного аргумента, позво-

ляющих думать, что осуждение культа личности было в чем-то неправильным. Напротив.

Дело в другом. Мы считаем, что любая попытка обелить Сталина таит в себе опасность

серьезных расхождений внутри советского общества. На Сталине лежит ответственность не

только за гибель бесчисленных невинных людей, за нашу неподготовленность к войне (о

том, что во многом благодаря харизме и государственной мудрости Сталина войну удалось

выиграть, авторы письма намеренно не вспоминают. – Ф. Р.), за отход от ленинских норм

партийной и государственной жизни. Своими преступлениями и неправыми делами он так

извратил идею коммунизма, что народ это никогда не простит (есть у нашей интеллигенции

такая черта: вещать от имени народа. На самом деле подавляющая часть советских людей

продолжала испытывать симпатии к Сталину, поскольку ни один руководитель после него

– ни Хрущев, ни тот же Брежнев – не обладал даже малой толикой его харизмы и государ-

ственной мудрости. – Ф. Р.). Наш народ не поймет и не примет никогда отхода – хотя бы

и частичного – от решений о культе личности. Вычеркнуть эти решения из его сознания и памяти не может никто.

Любая попытка сделать это поведет только к замешательству и разброду в самых широких кругах.

Мы убеждены, например, что реабилитация Сталина вызвала бы большое волнение

среди интеллигенции и серьезно осложнила бы настроения в среде нашей молодежи. Как и

вся советская общественность, мы обеспокоены за молодежь…

Никакие разъяснения или статьи не заставят людей вновь поверить в Сталина; наобо-

рот, они только создадут сумятицу и раздражение. Учитывая сложное экономическое и

политическое положение нашей страны, идти на все это явно опасно (подписанты даже не

понимают, что сложное политическое положение страны во многом возникло именно из-за

непродуманной, оголтелой критики сталинского правления. – Ф. Р.)…»

Заканчивалось письмо следующим пассажем: «Мы не могли не написать о том, что

думаем». На самом деле многое из того, о чем на самом деле думали авторы письма, они

как раз и не написали. А думали и боялись они прежде всего возврата к сталинской государ-

ственности. Когда волюнтарист Хрущёв разрушал православные церкви и сокращал армию,

ни один либерал-интеллигент даже не пискнул, поскольку не считал эти деяния угрозой ни

государству, ни своему существованию. Но стоило новому руководству взять курс на укре-

пление государственных основ, на реабилитацию Сталина (кстати, частичную), как либера-

лам будто шило в одно место воткнули.

Умные вроде люди, но не могли они понять, что народу нужна была не их либераль-

ная трескотня, а сильная объединительная идея, которая смогла бы вдохновить людей на

новые свершения во славу социализма. Ратуя за молодежь, подписанты не понимали, что на

разоблачениях культа личности (а с этим автоматически мазалась дегтем и почти вся 30-лет-

няя советская история) патриотизм у молодых людей не воспитаешь. Молодежь, не нюхав-

шая пороху и знавшая о войне только из рассказов своих родителей, нуждалась в великой

идее и сильных личностях. И брежневское руководство, прекрасно понимая, что таковой

сильной личности среди них нет, решило вернуться к образу Сталину за неимением других

примеров. Подчеркну: именно к образу, а не к его методам руководства. Для последнего у

Брежнева и его единомышленников просто духу не хватило – здесь они были целиком соли-

дарны с политикой Хрущева. Не стали они сворачивать и ползучую капитализацию эконо-

мики, поскольку она открывала более широкие перспективы (в основном материальные)

перед классом бюрократии.

Как уже отмечалось ранее, поворот руля в сторону державного курса был вызван не только внутренними причинами, но и внешними, в частности – сменой политического курса в Израиле, где начался процесс сближения с международным сионизмом. Естественно, не за просто так, а за обильные денежные вливания, которые с этого момента начали поступать в Израиль.

Но вернемся к Высоцкому.

6 мартав компании своих коллег по театру он отрабатывал обязаловку – давал концерт в одном из столичных ЖЭКов. Народу в красном уголке было много, но большинство составляли пенсионеры, которым песни Высоцкого были до лампочки. Высоцкий даже назвал всё происходящее «позором». Но честно отработал свой номер, хотя плохо себя чувствовал. А

вечером он вышел на сцену «Таганки» в спектакле «Павшие и живые».

Днем 8 мартана Таганке показали «Антимиры», после чего труппа устроила банкет

по причине Международного женского дня. Высоцкий на него не остался, видимо, опасаясь «развязать».

В том же мартекомпозитор М.Таривердиев обратился к Высоцкому с просьбой

написать песню к спектаклю для дипломного спектакля ГИТИСа «Кто ты?», который ставил

курс под руководством Б. Покровского. Высоцкому была задана тема о старом доме, и он

достаточно быстро написал «Песню о старом доме» («Стоял тот дом всем жителям знакомый, его еще Наполеон застал…»). Эту же песню он тем же летом отдаст и в картину «Саша-Сашенька», о которой речь пойдет впереди.

5 апрелявыступает в Политехническом музее в Москве в сборном концерте вместе с бардами (Кукин, Клячкин, Анчаров, Городницкий). Там знакомится с некоторыми из них.

Правда, лично себя к этому течению (бардовскому) Высоцкий никогда не причислял. И вообще отзывался об этом движении весьма нелицеприятно. Вот его слова, сказанные чуть позже на одном из концертов:

«Я никогда не принимал участия в движении так называемых бардов и менестрелей и

не понимаю, что это вообще за „движение“, да и какие это барды и менестрели?! Это просто

люди, которые плохо ли, хорошо ли пишут стихи и плохо ли, хорошо ли исполняют их, в

основном под гитару, потому что это очень доступный инструмент. Сейчас такое количество

этих бардов и менестрелей, что я к ним не хочу никакого отношения иметь. У меня есть

несколько любимых мною людей, которые занимаются авторской песней (среди них значи-

лись: Б.Окуджава, Ю.Визбор, М.Анчаров, Ю.Ким, тот же Ю.Кукин. –

Ф. Р.), но некоторые люди с гитарами принесли очень много вреда авторской песне. Их

очень много, в каждом учреждении существуют люди, которые играют на гитарах и сочи-

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: