ГЛАВА 4 ЕВРЕЙСКИЕ КАЧЕЛИ 5 страница

шинства советских людей, вне зависимости от их национальности и убеждений, чувство

глубокого недоумения и горечи. Что и попытался выразить в своей песне Высоцкий:

Потеряю истинную веру –

Больно мне за наш СССР:

Отберите орден у Насеру –

Не подходит к ордену Насер!

Можно даже крыть с трибуны матом,

Раздавать подарки вкривь и вкось,

Называть Насера нашим братом, –

Но давать Героя – это брось!

Почему нет золота в стране?

Раздарили, гады, раздарили!

Лучше бы давали на войне –

А Насеры после б нас простили.

Песня довольно смелая по тем временам, за исполнение которой к Высоцкому вполне

могли бы применить меры если не репрессивного, то хотя бы административного характера.

Но к тому моменту Хрущева, инициатора вручения Насеру звания Героя, уже сместили (14

октября 64-го), и песня эта оказалась даже как бы к месту.

Если Высоцкий в своей песне главный упрек за содеянное бросал советскому руко-

водству, то другой представитель гитарной песни – чистокровный еврей Александр Галич –

припечатал к позорному столбу непосредственно самого президента Египта. Цитирую:

…Каждый случайный выстрел

Несметной грозит бедой,

Так что же тебе неймется,

Красавчик, фашистский выкормыш,

Увенчанный нашим орденом

И Золотой Звездой?!

…Должно быть, с Павликом Коганом

Бежал ты в атаку вместе,

И рядом с тобой под Выборгом

Убит был Антон Копштейн!

Никаким фашистским выкормышем Насер, конечно, не был. В годы войны он с ними

хоть и не воевал, однако входил в подпольную организацию «Свободные офицеры», которая

боролась за независимость своей страны (тогда она была под пятой английских колониза-

торов). Ненависть Галича к Насеру зиждилась, как уже говорилось, на событиях древней

истории, а также на том, что Египет являлся одним из главных врагов Израиля на Ближнем

Востоке. Так что если у Высоцкого побудительным мотивом к написанию песни о Насере

было чувство уязвленной советскойгордости, то у Галича – еврейской. Что неудивительно,

учитывая, что Галич, как уже отмечалось, был евреем чистокровным.

Во второй половине 50-х, как и большинство его соплеменников, он с надеждой ждал

от «оттепели» положительного разрешения «еврейской» проблемы. Но эти надежды оправ-

дались лишь наполовину. Галич в те годы написал пьесу «Матросская тишина», где речь

шла о трагедии евреев в годы войны, и этой постановкой в 1956 годудолжен был открыться

театр «Современник». Но пьесу ставить не разрешили, что стало первым толчком к тому,

чтобы некогда обласканный властями драматург (а пьесы Галича шли по всей стране, по его

сценариям было снято несколько фильмов, в том числе и такой кассовый хит 54-гогода, как

«Верные друзья») вдруг превратился (с начала 60-х) в одного из наиболее яростных обли-

чителей советского строя. Причем в этом обличении явственно слышался упрек в сторону

титульной нации – русских, которые якобы были безропотной и послушной массой, на пле-

чах коих этот режим в основном и держался. Как напишет много позже один из лидеров

русских националистов А.Солженицын: «А поелику среди преуспевающих и доящих в свою пользу режим – евреев будто бы уже ни одного, но одни русские – то и сатира Галича, бессознательно или сознательно,

обрушивалась на русских, на всяких Климов Петровичей и Парамоновых, и вся социаль-

ная злость доставалась им в подчеркнутом „русопятском“ звучании, образах и подробностях

– вереница стукачей, вертухаев, развратников, дураков или пьяниц, – больше карикатурно,

иногда с презрительным сожалением (которого мы-то и достойны, увы!),.. всех этих вечно

пьяных, не отличающих керосин от водки, ничем, кроме пьянства, не занятых, либо просто

потерянных, либо дураковатых… Ни одного героя-солдата, ни одного мастерового, ни еди-

ного русского интеллигента и даже зэка порядочного ни одного (главное зэческое он забрал

себе), – ведь русское все „вертухаево семя“ да в начальниках…»

Отметим, что во многих песнях Высоцкого тоже попахивало скрытой русофобией –

многие отрицательные персонажи у него также носят в основном русские фамилии и за ред-

чайшим исключением – еврейские. Однако сравнивать его в этом плане с Галичем нельзя

– у последнего все-таки ненависть к советскому строю и русскому человеку была выражена

более откровенно. Биограф нашего героя М.Цибульский называет эту ненависть благород-

ной и справедливой: дескать, было за что. Все согласно еврейскому принципу: если еврей

ненавидит советскую власть и русских – то это благородно и справедливо, а если русский

ненавидит еврея, то это – антисемитизм и юдофобия.

Но вернемся в год 64-й.

Так же «к месту» (как и песня про Насера) оказались и другие «политические» произ-

ведения Высоцкого того периода: например, первая песня из «китайского цикла» под назва-

нием «В Пекине очень мрачная погода» (1964). В ней (как и во всем цикле) наиболее выпу-

кло был выражен не только личный взгляд Высоцкого на происходящие в Китае события, но

и взгляд почти всего либерального лагеря. Что же это был за взгляд?

Начнем с того, что отношения СССР и Китая стали портиться сразу после 1956 г.,

когда на ХХ съезде КПСС Хрущев разоблачил Сталина. Лидер КПК Мао Цзедун весьма

критически отреагировал на эти разоблачения, что стало поводом к возникновению первой

трещины как в личных отношениях китайского руководителя с советским, так и вообще

в китайско-советском союзе, который длился два десятка лет (с китайско-японской войны

конца 30-х). Так же критически было воспринято руководством КПК и заявление Хрущева

о мирном существовании с Западом, что подрывало классовые позиции мирового коммуни-

стического движения. Как писал Мао: «Выдвигать положение о желательности мирного перехода, конечно, выгодно в политическом отношении, то есть выгодно для завоевания масс, для лишения буржуазии её аргументов и изоляции буржуазии, но мы не должны связывать себя этим желанием. Буржуазия не сойдёт добровольно с исторической арены, это – всеобщий закон классовой борьбы. Пролетариат и коммунистическая партия любой страны ни в коем случае и ни в малейшей степени не должны ослаблять подготовку к революции. Им необходимо всегда быть готовыми дать отпор налётам контрреволюции, необходимо быть готовыми в решающий для революции момент захвата власти рабочим классом свергнуть вооружённой силой буржуазию, если она прибегнет к вооружённой силе для подавления народной революции (что, как правило, является неизбежным)».

Китайцы ясно увидели в попытке Кремля пойти на мировую с Западом стратегическую ошибку, которая развязывала руки не только мировой буржуазии, но и ревизионистам в СССР, стремившимся не просто к сближению с Западом, а по сути к будущей конвергенции с ним (что позднее и произойдёт). То есть было проигнорировано предупреждение Сталина от 1925 г.(судя по всему, во многом именно поэтому все его наследие и оказалось выброшено на свалку), где он говорил следующее:

«Международный капитал не прочь будет „помочь“ России в деле перерождения соци-

алистической страны в буржуазную республику… Нам следует опираться на свои собствен-

ные силы, чтобы наша страна не превратилась в придаток мировой капиталистической

системы, чтобы она не была включена в общую систему капиталистического развития как ее

подсобное предприятие, чтобы наше хозяйство развивалось не как подсобное предприятие

мирового капитализма, а как самостоятельная экономическая единица, опирающаяся глав-

ным образом на внутренний рынок, опирающаяся на смычку нашей индустрии с крестьян-

ским хозяйством нашей страны».

Хрущев на это предупреждение наплевал, а претензии китайского руководства сва-

лил на личный фактор: дескать, Мао Цзедуном в первую очередь движет обида за то, что

в лидеры мирового коммунистического движения выдвинулся не он, а Хрущев. Поэтому

советский лидер продолжал совершать одну «ошибку» за другой. Например, стремясь сохра-

нить дружеские отношения с Францией, СССР никак не хотел признавать Временного пра-

вительства Алжирской республики, которое ставило целью провозгласить независимость

своей страны. Хрущев по этому поводу даже заявил, что «Алжир – это внутреннее дело Франции».

Все это вытекало из позиции Хрущева, который, как и Мао, мечтал о мировой рево-

люции, но достичь ее, в отличие от руководителя КПК, собирался мирным, парламентским

путём. Дескать, догоним и перегоним Америку, привлечём к себе «третий мир», и капи-

тализм падет к нашим ногам. Мао же настаивал на конфронтационном пути. В этом его

активно поддерживал один из лидеров кубинской революции Эрнесто Че Гевара, который

так охарактеризовал их общие взгляды: «Мировая революция – это не замыкающаяся в себе система социализма, которая

мирно сосуществует с миром капитала. В конце концов, мы должны иметь в виду, что импе-

риализм – это мировая система и что надо победить его в конфронтации мирового масштаба…»

Итогом этих стратегических разногласий стало то, что с 1960 г.СССР и Китай

превратились в откровенных врагов, что, естественно, было весьма положительно оценено

на Западе. С этого момента советский Агитпроп принялся рисовать руководство КПК как

ревизионистов и предателей мирового коммунистического движения. Особенно доставалось

Мао Цзедуну, из которого советские СМИ сотворили сущего дьявола. В.Высоцкий,

как и большинство советских людей, купился на эту пропаганду (что невольно наводит на

мысль: уж не китаисты ли типа Льва Делюсина наставляли нашего героя?), результатом чего

и явились его «китайские» песни, из-за которых его, кстати, в Китае заклеймили как врага и

в итоге запретили ему въезд на территорию страны. Скажем прямо, вполне справедливая с

китайской точки зрения анафема – то, как Высоцкий отзывался о китайцах, мало кому могло

бы понравиться:

…А если зуд – без дела не страдайте, –

У вас еще достаточно делов:

Давите мух, рождаемость снижайте,

Уничтожайте ваших воробьев!..

Еще одна «политическая» песня Высоцкого 64-го годаносила весьма недвусмыслен-

ное название – «Антисемиты». С ней дело обстоит идентично тому, о чем говорилось выше, –

она тоже родилась после одной широкоизвестной кампании. Только на этот раз дело каса-

лось не китайского, а еврейского вопроса. Что же это была за кампания?

Как мы помним, в «оттепель» ситуация вокруг еврейской проблемы напоминала собой

качели – то есть внимание общественности к ней то взлетало вверх, то наоборот падало вниз.

Последний шумный всплеск был датирован концом 1962-го– началом 1963 гг. Тогда, как

мы помним, случились истории с М.Роммом, с 13-й симфонией Д. Шоста-

ковича («Бабий Яр»). Были еще процессы над «цеховиками», когда в газетах публиковались

отчеты о судах над ними и в основном озвучивались еврейские фамилии.

После этого шумные кампании вокруг еврейской темы были свёрнуты, поскольку при-

влекли к себе внимание Запада. Случилось это после того, как весной 1963 годаизвест-

ный английский философ и математик, Нобелевский лауреат (1950) Бертран Рассел написал

открытое письмо Н. Хрущеву, где возмущался вышеприведенными «наездами» на советских

евреев. Кремлёвский лидер вынужден был ответить ему тоже публично на страницах глав-

ной газеты страны «Правда» (1 марта 1963-го). С тех пор эта тема в СССР на какое-то время

была фактически закрыта, во всяком случае, внешне это выглядело именно так. Это длилось

до начала 1964 г., когда на свет появилось «дело поэта Иосифа Бродского».

В либеральной историографии до сих пор принято изображать этого поэта как невин-

ную жертву советского режима. Дескать, жил себе в Ленинграде молодой и талантливый

человек, писал хорошие стихи, а треклятые коммунисты отправили его в ссылку на 5 лет за

то, что он тунеядец – то есть нигде фактически не работал. В реальности всё было иначе, а все

эти разговоры о несправедливости наказания от лукавого – на самом деле Бродского должны

были осудить по статье «за терроризм» и отправить не в ссылку, а упрятать за решетку лет

так на 10. Но пожалели парня по просьбе его родителей. Впрочем, расскажем обо всем по порядку.

Бродский был активным лоботрясом еще в школе: он сменил их целых пять, поскольку

отовсюду его выгоняли за неуспеваемость. В итоге в 7 классе он нахватал 4

годовых двойки – по физике, химии, математике и английскому – и вынужден был остаться

на 2-й год. Однако, проучившись всего 3 месяца, он попросту бросил школу и ушел

работать учеником фрезеровщика. Однако профессию эту толком так и не освоил и ушел

работать санитаром… в морг. Потом сменил еще несколько работ: устроился истопником в

котельной, завербовался в геологоразведочную экспедицию. Но в итоге ни к какой профес-

сии так и не прибился и с начала 60-х попросту тунеядствовал.

Отметим, что родители Бродского с болью наблюдали за художествами сына,

поскольку были законопослушными советскими гражданами: отец долгое время работал

военным фотокорреспондентом, а мать служила не где-нибудь, а в бухгалтерии ленинград-

ского КГБ! Однако повлиять на отпрыска они особенно не могли – он был себе на уме. Хотя

такие попытки неоднократно предпринимались. А одна из них лишь усугубила ситуацию.

Когда Бродский внезапно всерьез увлекся поэзией, отец, чтобы отвратить его от этого заня-

тия (видимо, зная характер сына, родитель боялся, что он скатится в банальную антисовет-

чину, чем навсегда испортит жизнь и себе и своим родственникам), решил искать помощи

у Анны Ахматовой, которую знал. Отец решил, что та отговорит Иосифа от увлечения поэ-

зией. Но вышло все наоборот: Ахматовой стихи Бродского понравились, и она взяла его под

своё крыло – включила в группу молодых поэтов, которых обучала премудростям поэтической профессии.

Между тем, как и предполагал отец поэта, поэтическая стезя привела его к трениям

с властью. В первый раз Бродский угодил в поле зрения ее компетентных органов, когда

принял участие в издании первого диссидентского самиздатовского журнала «Синтаксис» (о

нем речь уже шла выше: его организатор Александр Гинзбург был осужден в 1960 г.на

2 года тюремного заключения). Бродскому тогда повезло – его только предупредили. Но он

не успокоился и в итоге задумал… Впрочем, послушаем рассказ одного из его тогдашних

знакомых – живописца и поэта В. Евсеева: «Не знаю почему, но Бродскому в голову пришла идея угнать самолет и сбежать на нем за кордон. У А.Уманского (друг Бродского) был приятель – Олег Шахматов. Бывший военный летчик, выгнанный из армии не то за пьянку, не то за приставание к командирским жёнам. И вот как-то, находясь в гостях у этого Шахматова в Самарканде и наслушавшись его жалоб на судьбу, Бродский вдруг предложил захватить на местном аэродроме

маленький однопилотный самолёт и улететь на нем в Афганистан. Тут же были продуманы

все детали предстоящего дела.

План был таков: они вдвоем покупали все четыре места на один из рейсов. Шахматов

садился рядом с пилотом. Бродский занимал место сзади. После взлёта Ося должен был

ударить лётчика камнем по голове, связать его, после чего Шахматов брал штурвал в свои

руки и на малой высоте вёл самолёт через границу. Но в последний момент, когда уже были

куплены билеты и подобран подходящий по весу камень, Бродский вдруг передумал. Бить

по голове человека было для него перебором.

Ося вернулся в Ленинград и очень скоро забыл эту историю. Но примерно через год

его хватают и тащат в КГБ. Оказывается, что Шахматова где-то поймали с пистолетом и

он, чтобы скостить себе срок, решил выдать чекистам антисоветский заговор. Шахматов

подробно рассказал следователям о планах угона самолёта… Иосифу тогда повезло: кроме

показаний Шахматова, других свидетельств его причастности к заговору не оказалось. Свою

роль сыграла и мать Бродского, которая в то время работала в бухгалтерии «Большого дома».

Ход делу дан не был. Но досье на Бродского, стоявшее на полках КГБ, пухло с каждым годом.

Рано или поздно это должно было кончиться судебным процессом…»

Тучи над головой Бродского начали сгущаться осенью 63-го. Тогда в газете «Вечерний

Ленинград» был опубликован фельетон Якова Лернера про тунеядца Бродского под назва-

нием «Литературный трутень». А в декабреБродского арестовали. Как пишет биограф поэта

Л. Штерн: «Арест произошел следующим образом: как только Иосиф вышел из дому, к нему при-

цепились 3 хмыря, спросили, Бродский ли он, начали нести антисемитскую х..ню и перед-

разнивать его картавость. Иосиф кому-то из них врезал. Тогда ему завернули руки и запихали в машину…»

Суд над Бродским начался 18 февраля 1964 г.и длился несколько дней. Практически вся либеральная еврейская общественность была на стороне Бродского: либо тайно сочувствовала ему, либо активно защищала (писала разного рода ходатайства и письма). Ее пугала та эволюция, которую проделала советская власть за минувшие 40 лет. Осенью 1923

годасоветскую интеллигенцию потряс общественный процесс над С.Есениным и

тремя его коллегами, которые обвинялись в антисемитизме (якобы они задели националь-

ные чувства евреев, оскорбив одного из них в московской пивной). Обвиняемых вполне

могли привлечь к уголовной ответственности, поскольку с июля 1918 г.в УК РСФСР

действовала статья, карающая судебным преследованием за антисемитизм. Однако дело в

отношении Есенина и его коллег завершилось общественным порицанием. В 64-мситуация

изменилась в противоположную сторону: теперь уже судили поэта-еврея и уже ему грозило

уголовное наказание. И хотя и в этом случае его не последовало – суд отправил Бродского

на лечение в психиатрическую клинику, поскольку его адвокат предъявила справку о психи-

ческой болезни подсудимого, – однако еврейская общественность была обеспокоена самим прецедентом.

Позднее, когда в диссидентских кругах будет активно раскручиваться тема «об ужасах

советской психиатрии», появятся рассказы о том, как мучили Бродского: мол, даже подвер-

гали его изощренным пыткам. Но вот как сам поэт описал свое житье-бытье в «психушке»,

причем будучи не в «тоталитарном СССР», а в свободной Америке (на дворе был 1982 год,

и Бродского интервьюировал для ТВ нью-йоркский журналист Дик Кавет):

«Ничего страшного в советских психушках нет, во всяком случае, в той, где я сидел.

Кормили прилично, с тюрьмой не сравнить. Можно было и книжки читать, и радио слушать.

Народ кругом интересный, особенно психи… Но были и вполне нормальные, вроде меня.

Одно плохо – не знаешь своего срока. В тюрьме известно, сколько тебе сидеть, а тут полная

неопределённость…»

Это интервью вызвало бурю протеста в диссидентских кругах: дескать, мы тут вовсю стараемся, описываем советскую психиатрию как преступную, а Бродский заявляет обратное! Когда поэту с подобными упреками позвонила уже известная нам Л. Штерн, он заявил: «Я описывал только свой опыт. Я свободный человек в свободной стране и имею право говорить все, что хочу». После чего бросил трубку и месяца 2 вообще не общался со Штерн. Однако потом они помирились, а чуть позже – буквально накануне присуждения ему Нобелевской премии (в 1987 году) – Бродский «запел» уже другую песню. Цитирую его интервью журналу «Нувель обсерватер»: «Ленинградская тюремно-психиатрическая лечебница… Мне делали страшные уколы… Будили среди ночи, заставляли принимать ледяную ванну, потом заворачивали в мокрую простыню и клали около отопления. Жара сушила простыню и сдирала с меня кожу…»

Вот и думай после этого, когда же поэт говорил правду: в 82-мили в 87-м, накануне

своей «нобелевки»? Кстати, дали ее Бродскому по политическим мотивам в разгар горба-

чевской перестройки, которую многие справедливо называют «еврейской контрреволюцией».

Однако вернемся в 64-й годи к песне Высоцкого «Антисемиты».

Судя по всему, поводом к ней стал именно судебный процесс над Бродским. Тогда в народе вновь пошли разговоры о том, что евреи либо тунеядствуют, либо сидят на теплых местечках, в то время как остальные вкалывают на тяжелых и грязных работах. Однако назвать эти настроения массовыми все-таки нельзя – это был типичный бытовой антисеми-

тизм незлобивого порядка (то есть дальше разговоров дело обычно не шло), который всегда

имел место быть в Советском Союзе. Как писал о временах начала 60-х еврейский публицист

М. Хейфец: «Распространённость и острота современного советского антисемитизма далеко

уступают тому, что наблюдалось в годы войны и в первые годы после войны, и происходит,

кажется, заметное ослабление, может быть, начавшееся отмирание процентной нормы».

«Процентная норма» (то есть лимитированный процент приема евреев в советские

вузы и некоторые организации) в те годы и в самом деле претерпевала изменения. Как уже

отмечалось выше, еще во второй половине 50-х абитуриентам-евреям стало легче посту-

пать в вузы. И хотя в начале следующего десятилетия, из-за оппозиционной радикализации

еврейской интеллигенции, в ряде престижных советских вузов была восстановлена та самая

«процентная норма», однако на общей ситуации это почти не сказалось. Поэтому, в то время

как И.Бродский лоботрясничал (закончил 7 классов и ни в одно из учебных заведений –

ни средних, ни высших – больше не попал), другие его соплеменники, что называется, в поте

лица грызли гранит науки. Так, в 1962/63учебном году по абсолютному числу учащихся в

вузах и средних специальных учебных заведениях СССР евреи занимали 4-е место – после

трёх русских наций (великороссы, украинцы и белорусы). Для вузов это составляло 79,3 тысячи (2,69% от общего числа учащихся). В следующем году число студентов-евреев даже выросло, составив 82,6 тыс. Такое

соотношение, почти не меняясь, будет сохраняться до учебного года 1969/70.

Несмотря на «процентную норму», отдельным евреям удавалось поступить и в пре-

стижные вузы – пусть в меньшем числе, но удавалось. Ведь среди преподавателей значитель-

ный процент по-прежнему составляли евреи, которые делали все от них зависящее, чтобы

их соплеменники имели возможность пройти сквозь сито отборочных комиссий. Вот как об

этом вспоминает сценарист Эдуард Тополь, который учился во ВГИКе в середине 60-х: «Вгиковская профессура на 80% состояла из Габриловичей, Роммов, Маневичей, Сегелей и Васфельдов! И потому в творческие мастерские этих профессоров еще могли просочиться считаные еврейские единицы. Когда на 3 курсе ВГИКа я, как и положено, заболел „звёздной болезнью“, стал пропускать занятия и хватать „неуды“ на сессии, мой профессор Иосиф Михайлович Маневич оставил меня как-то в аудитории после занятий, запер дверь и сказал:

– Ты что себе позволяешь? Ты знаешь, что я мог принять на курс только одного еврея? Но неужели ты думаешь, что, кроме тебя, не было талантливых евреев-абитуриентов? Было 20! Если я выбрал тебя, ты обязан учиться за них за всех! Ты понял?..»

Так что, даже несмотря на существование «процентной нормы», по большому счету

никаким государственным антисемитизмом в СССР тогда не пахло. А бытовой существовал

на обычном (невысоком) уровне. Однако именно откликаясь на него, Высоцкий и написал

своих «Антисемитов»:

…Но тот же алкаш мне сказал после дельца,

Что пьют они кровь христианских младенцев;

И как-то в пивной мне ребята сказали,

Что очень давно они бога распяли!

Им кровушки надо – они по запарке

Замучили, гады, слона в зоопарке!

Украли, я знаю, они у народа

Весь хлеб урожая минувшего года!

По Курской, Казанской железной дороге

Построили дачи – живут там как боги…

На все я готов – на разбой и насилье, –

И бью я жидов – и спасаю Россию!

Эта песня стала очень популярна в среде либеральной интеллигенции, которая уви-

дела в ней весьма недвусмысленную попытку полукровки Высоцкого встать на их сто-

рону. Ведь автор вывел в качестве героя песни типичного представителя тех самых

пролетариев-«жлобов», которые верили в мировой сионистский заговор и во все те якобы

небылицы, которые распространяли про евреев досужие сплетники. Дескать, они даже хлеб

минувшего года украли у народа, хотя всем в стране было известно, что эта проблема цели-

ком на совести Хрущева (из-за его горе-реформ СССР с 1963 г.вынужден был начать

закупать зерно у США – что называется, докатились!). Однако напомним, что среди эконо-

мических советников Хрущева были и евреи (тот же харьковский экономист Евсей Либер-

ман), так что, выходит, доля истины в этих обвинениях, распространенных в народе, все-

таки была.

Выводя в своей песне алкаша-антисемита, Высоцкий не сильно грешил против истины,

однако поступил однобоко. То есть здесь в нём проснулся еврейский националист, а вот

русский даже не проклюнулся. В противном случае он должен был написать вторую серию

песни – «Русофобы» (учитывая его любовь к двухсерийным песням), дабы уравновесить

ситуацию. И сюжетов для подобного «сиквела» тогдашняя жизнь подбрасывала не меньше, чем про антисемитов.

Например, тогда (впрочем, как и сейчас) в отечественной юмористике существовала

такая проблема, как однобокая ориентация юмористов, львиная доля которых были евреями,

на высмеивание кого угодно, но только не своих соплеменников. То есть героями интерме-

дий становились люди разных национальностей – великороссы (кстати, больше всего), грузины,

украинцы, прибалты, среднеазиты, но никогда – евреи. О том, что эта проблема волновала

людей, говорят многочисленные письма, которые шли в ЦК КПСС в те годы. Приведу в этом

качестве хотя бы одно из них – письмо Дмитрия Кабанько из Донецка, датированное июнем 65-го.

В нем автор недоумевал по поводу нескольких юморесок, которые транслировало

советское телевидение, и просил «разъяснить, правильно ли я понял выступление по теле-

визору Аркадия Райкина и какую он приносит пользу народу». Далее житель Донецка опи-

сывал содержание интермедий. В первой речь шла о молодом инженере, присланном на про-

изводство. Он оказывался круглым дураком, и поэтому, желая избавиться от бесполезного

работника, его отправляли учиться в аспирантуру. Из юморески следовало, что нерадивый инженер – русский (судя по его фамилии).

Во второй юмореске опять речь шла о русском – теперь уже о доценте, которого Райкин (и автор интермедии Михаил Жванецкий) называет «ну очень тупой доцент Иван Степанович Питяев». Этот ученый муж настолько туп, что никак не может врубиться, что его студента зовут Авас (фамилия у него Горидзе – то есть вторым человеком, который попадает в эту нелепую ситуацию, становится грузин).

В третьей интермедии речь идет о женщине с русской фамилией, которая по своим умственным способностям тоже недалеко ушла от своих соплеменников из двух предыдущих юморесок. В итоге автор письма делает следующее резюме:

«Я пришел к такому выводу, почему А.Райкин в своем выступлении взял не

просто молодого инженера, а молодого инженера, присланного на производство, а потому

что непосредственно на производстве райкиных почти нет, так как в своем большинстве они

по окончании вуза идут прямо в аспирантуру или в научно-исследовательские институты, а

русские идут на производство. И вдруг Райкин видит, что на пути в аспирантуру молодого

инженера-выпускника „Райкина“ стал молодой русский инженер-выпускник, но который

уже поработал некоторое время на производстве и зачислен в аспирантуру. Такая постановка

вопроса страшно не нравится А. Райкину. Он протестует в завуалированном виде и для этого

делает молодого русского выпускника ДУРАКОМ…»

А вот еще одна история из этого же ряда. Случилась она с Александром Солженицы-

ным и датирована тем же временем – началом 60-х. В ней речь идет о пьесе «Республика

труда», которую Солженицын отдал для постановки в театр «Современник»: в ней началь-

ник лагеря, еврей Соломонов (реальное лицо), был изображен в весьма неприглядном виде

– как садист и развратник. Далее послушаем рассказ самого писателя:

«И что же, по прочтении, мои верные друзья-евреи? У В. Л. Теуша пьеса вызвала

необычайно горячий протест. Он прочел ее не сразу, а уж когда „Современник“ взялся ста-

вить, в 1962-м, так что вопрос был не академический. Супруги Теуши были глубоко ранены

фигурой Соломонова, они считали нечестным и несправедливым показывать такого еврея

(хотя б он и был таким в жизни, в лагере!) – в эпоху притеснения евреев. (А такая эпоха –

кажется, и всегда? когда же евреи у нас не притеснены?) Теуш был переполошен, возбужден

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: