Я ПИШУ КНИГУ О СМЕРТИ

В заключение несколько слов о том, что значит пи­сать о смерти. Для 75-летнего человека, склонного к са­морефлексии, задумываться о смерти и мимолетности вполне естественно. Каждый день я наблюдаю факты, которые слишком убедительны, чтобы их игнорировать: мое поколение исчезает, мои друзья и коллеги болеют и умирают, мое зрение слабеет, и я получаю все больше тревожных сигналов от разных частей моего тела — ко­леней, плеч, спины и шеи.

В юности я слышал, как наши родственники и друзья говорили, что все мужчины рода Яломов были очень слабыми, — и все умерли молодыми. Я долгое время ве­рил в этот сценарий с ранним финалом. Но вот мне 75. Я уже прожил намного больше, чем мой отец, и знаю, что сейчас живу на выигранное у судьбы время.

Разве любой творческий акт не связан с беспокойст­вом о конечности нашего существования? Именно так считал Ролло Мэй, прекрасный писатель и художник, чьи замечательные кубистические изображения Горы Свя­того Михаила висят в моем кабинете. Убежденный в том, что мы творим, пытаясь преодолеть свой страх смерти, он продолжал писать практически до конца жизни. Фолкнер говорил примерно о том же: «Цель любого художника — с помощью искусства остановить движение, которое есть жизнь, и сохранить его так, чтобы через сто лет оно возобновилось под взглядом незнакомца» (4). А Пол Теру говорил, что нам слишком больно вгляды­ваться в смерть, и эта боль заставляет нас «любить жизнь и ценить ее с такой страстью, которая, возможно, является конечной причиной всей радости и всего ис­кусства» (5).

Написать что-либо — все равно что произвести на свет новую жизнь. Я люблю процесс создания произве­дения — от первых проблесков идеи до окончательного безукоризненного текста. Я нахожу удовольствие и в чисто механической работе. Мне нравится «плотниц­кая» сторона писательского ремесла: поиск идеально подходящего слова, шлифовка и полировка фраз. Необ­ходимо догнать движение фразы и подстроиться под ее ритм.

Некоторые думают, что так погружаться в тему смер­ти — ужасно... Когда я начинаю рассказывать о смерти, мои коллеги частенько замечают, что, раз я так подроб­но останавливаюсь на столь мрачной теме, видимо, очень мрачна и моя жизни. Если вы тоже так подумали, значит, я не справился со своей задачей. Я еще раз по­пытаюсь убедить вас, что смелый взгляд на смерть, на­против, прогоняет мрак.

Порой я передаю свои внутренние ощущения, ис­пользуя технику «разделенного экрана». Она применя­ется в гипнотической терапии и помогает пациентам обезвредить некоторые болезненные воспоминания (6). Вот как это происходит: психотерапевт просит па­циента закрыть глаза и мысленно разделить визуальное поле («экран») на две части: в одну половину экрана па­циент помещает болезненный образ, а в другую — при­ятную, успокаивающую картинку (например, прогулка по любимой лесной тропинке или по тропическому пля­жу). Постоянное присутствие умиротворяющей картин­ки компенсирует и смягчает тревожащий образ.

Так и у меня — одна половина внутреннего «экрана» остается трезвой и осознающей мимолетность. На дру­гой же половине разыгрываются сценарии, компенси­рующие боль от такого осознания. Чтобы описать этот сценарий, лучше всего подойдет метафора, предложен­ная биологом-эволюционистом Ричардом Доукинсом (7). Представьте себе тончайший луч света, который не­уклонно движется вдоль огромного массива времени. Все, что луч оставляет позади, погружено в тьму про­шлого; все, что впереди, еще только ждет своей очереди выделиться из преджизненных сумерек. Живо лишь то, что освещает лучик. Этот образ разгоняет мглу и приво­дит меня к такой мысли: мне потрясающе повезло, я здесь, я живу и радуюсь уже тому, что просто существую. Как чудовищно глупо было бы тратить и без того корот­кий миг пребывания под лучом света на странные схемы, которые отрицают жизнь и обещают, что истинное бы­тие ждет нас где-то там, впереди, в неохватной и равно­душной тьме.

Работа над этой книгой сродни путешествию, мучи­тельному и трогательному пути назад, к моему детству, к моим родителям. Меня растревожили давно минувшие события. Я поразился, поняв, что тень смерти сопровож­дала всю мою жизнь. Удивило меня и то, как отчетливо помню я эпизоды, связанные со смертью. Потрясли меня и капризы памяти: например, то, что мы с сестрой, вы­росшие в одной семье, помним совершенно разные со­бытия.

Чем старше я становлюсь, тем ближе ко мне мое про­шлое — об этом прекрасно сказал Диккенс. Его строки открывают эту главу. Может быть, я поступаю именно так, как он советует: замыкаю круг, сглаживая все не­ровности своей жизни, пытаясь охватить взором все то, что сделало меня тем, кем я стал. Теперь, когда я приез­жаю в места моего детства или посещаю вечера встреч выпускников, у меня это вызывает больше эмоций, чем раньше. Может быть, я радуюсь оттого, что мне есть куда приехать, что прошлое не исчезло полностью, и я могу вернуться в него, если захочу. Если, как говорит Кунде-ра, страх смерти вызывается страхом исчезновения про­шлого, тогда возможность возвращения назад — очень хорошее утешение (8). Мимолетность преодолена — пусть всего лишь на миг.

ГЛАВА 7

РАБОТА СО СТРАХОМ СМЕРТИ:

РЕКОМЕНДАЦИИ

ПСИХОТЕРАПЕВТАМ

Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

Теренций

Хотя эта глава адресована в первую очередь психоте­рапевтам, я старался использовать как можно меньше профессиональных терминов, и надеюсь, что она будет понятна любому читателю. Даже если вы не психотера­певт, не откладывайте книгу.

Мой психотерапевтический метод не является обще­принятым. Экзистенциальный подход включен далеко не во все программы подготовки психотерапевтов (кое-где он даже не упоминается). Следовательно, многие те­рапевты могут счесть несколько странными и описан­ные мною клинические случаи, и мою интерпретацию. Чтобы мой подход стал понятен, я должен прояснить, в каком значении употребляю термин «экзистенциаль­ный».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: