Национальное законодательство 2 страница

В когнитивном сознании автора критического выступления факт выступает в виде образа факта. Приведенный текст не содержит утверждений о лице, о котором ведется критическое повествование. Журналист рисует образ и посредством иронии передает свое негативное отношение к нему.

В критическом газетно-публицистическом выступлении речевые средства имплицитной оценки «скрывают» собственное мнение автора публикации. При этом отрицательное отношение автора к описываемым событиям подчеркивается употреблением экспрессивных лексем, относящихся к разговорно-просторечному стилю. Ср.:

«До чего же все-таки гуманные судьи в янтарном крае! Сыщики-милиционеры порою землю носом роют, устраивают засады, с поличным берут злодеев – а в суде их ждет смешное наказание» (КНК, №213, июнь, 2004, С.3).

Разговорно-просторечная лексика способствует индуктивному обобщению факта в данном высказывании, которое в связи с этим нельзя считать истинным суждением, отражающим фрагмент реальной действительности. Модальность мнения выражается и оценочным атрибутивным словосочетанием «смешное наказание», оценка пропозиции которого осуществляется по шкале «хорошо/плохо».

В результате языковой трансформации фактов во мнение, смысловое поле информации получает, как правило, имплицитную форму речевой реализации. Косвенные смыслы «вырисовывают» объект критики неоднозначно, в большей степени намекают на концептуальное содержание наивной картины мира объекта, чем информируют о ней. Используемые при этом речевые средства обладают многозначностью, утверждения подразумеваются, а не проговариваются. Реципиент текста, в пресуппозиционном плане осознающий «слабые места» собственного социального поведения, воспринимает мнение журналиста как утверждение фактов, таким образом реализует иной код прочтения статьи. Участники конфликта исходно выдвигают разные требования к речевому отражению факта и мнения, что и становится источником противоборства между различными дискурсами, которые представляют собой различные способы понимания объективного мира.

Как свидетельствуют наши наблюдения, именно имплицитно представленное в газетной публикации мнение журналиста становится основанием для реципиента текста возбудить судебный иск. Объяснение этому чисто психологическое: имплицитная критика, даже представленная в форме мнения, воспринимается лицом, занимающим высокое социальное положение, как языковая агрессия, как посягательство на собственный социальный статус. В результате объект текста выдвигает собственную точку зрения на смысловое поле публикации (тоже мнение). Не случайным поэтому предстает решение судебной инстанции произвести лингвистическую экспертизу журналистского текста по вопросу содержания в нем фактов и мнений.

Коммуникативная свобода автора журналистского текста вполне допускает широкий диапазон выражения своего мнения - от критического до смягченного. В языковом сознании журналиста оно не является оскорблением словом, однако в языковом сознании объекта текста оно предстает инвективным речевым ходом. Критика, другими словами, предстает для объекта текста как оскорбление социального статуса. По мере нарастания напряженности у участников кон­фликта возникает ощущение, будто противоположная сторона имеет большую коммуникативную свободу в выборе действий. Поэто­му каждый из них воспринимает собственные действия как ответные, вынужденные, в то время как действия про­тивоположной стороны считает провокационными, более того, тщательно и коварно спланированными. Логика обоих участников строится по принципу: мы так поступи­ли, потому что были вынуждены сделать это, для нас не было альтернативы, а у противоположной стороны был выбор, но она пошла на обострение отношений.

Рассмотрим теперь более детально способы речевой презентации мнения в критическом газетно-публицистическом тексте, которые и были восприняты объектами текста в качестве инвективных высказываний и стали основанием для проведения лингвистической экспертизы. В качестве материала для анализа мы избрали публикации в газете «Новые калининградские колеса», по которым предварительно проводили лингвистическую экспертизу по просьбе калининградских судебных властей.

Критическое мнение о деятельности лица с высоким социальным статусом – это не прямое отражение «внешней» реальности, а результат классификации реальности посредством субъективных категорий, поддерживаемый текущими социальными процессами. В итоге, по мнению автора журналистского текста, некоторые разновидности социального поведения становятся естественными, другие – неприемлемыми.

Последние и становятся основой для критического освещения ситуации в журналистском тексте. Выражение мнения сопряжено с оценочностью, проявляющейся в представлении фактов под определённым углом зрения, в имплицитных речевых средствах. Имплицитная оценочность в газетно-публицистическом тексте – это, как правило, оценочные метафоры, которые суггестивно влияют на восприятие информации в заданном ключе. Создающийся в результате коннотативный образ предстает в более критическом свете, чем нейтральный. Ср.:

«Много ли шума на земле камчатской наделал визит полномочного представителя президента Константина Пуликовского? По стечению обстоятельств, начало (или все-таки срыв?..) отопительного сезона совпало с началом избирательной кампании губернатора области. В связи с этим народ озадачился вполне понятным вопросом - только ли отопительный сезон интересует полпреда? Или еще какие ушки торчат?..» (КВ, 13.10.2004, с.2).

«…В конце концов, суд не частная лавочка, и граждане имеют право знать, КТО вершит правосудие. Если, конечно считать, что правосудие в калининградских судах всё-таки вершится (КНК, №183, ноябрь 2003; с.12).

В последнем примере оценка характеризует объект в качестве представителя некоего класса. Второе высказывание передает субъективную модальность, что переводит утверждение в разряд мнения, а не факта. Это мнение-оценочное предположение, выражающее сомнение в правоспособности объекта текста, что и становится источником последующего конфликта между собеседниками.

Мнение журналиста в публикации может передаваться и как оценка объекта текста путем приписывания ему определенных признаков. Например:

«Обидно только, что в результате такой вот «открытости» и «принципиальности» членов коллегии честные и порядочные судьи в глазах граждан оказываются в одном ряду с судьями продажными» (Там же).

Мнение в этом случае выражается посредством речевого прививания отрицательного созначения словам, которые в языковом отношении вызывают положительное стилистическое впечатление. Наши наблюдения свидетельствуют, что автор газетно-публицистического выступления способен привить отрицательную коннотацию практически любому слову. Как правило, это всегда слова, которые в языковой системе исходно нацелены на положительный стилистический эффект. Ср. еще один пример:

«Когда лицо застигнутого врасплох «независимого и принципиального» станет бледным от испуга… лоб покроется холодной испариной, руки затрясутся, глаза забегают…» (КНК, №212, июнь 2003; с.1).

Объяснение здесь чисто лингвистическое: расстояние между денотатом и сигнификатом ведет к образованию коннотации, имплицирующей отношение говорящего к предмету речи. В анализируемом примере именно с помощью стилистического приема создания требуемой для выражения определенного мнения коннотации автор оказывает влияние на языковое сознание объекта текста. Это мнение-отрицательная оценка, обладающее конфликтогенным потенциалом, поскольку является завуалированным под псевдофакт. С точки зрения лингвистики, это не оскорбление.

Таким образом, при интерпретации оценочных суждений реципиент газетно-публицистического выступления «декодирует» сообщение с помощью кодов, отличных от кодов, использованных в тексте. Это форма своеобразного сопротивления объекта текста, который рассматривает публикацию как посягательство на собственный социальный статус. А отсюда его подсознательное стремление узреть факт там, где выражено мнение, сопровождаемое отрицательной оценкой, не принимает во внимание текстовые особенности публикации. Газетно-публицистический текст и реакцию на него объекта текста можно рассматривать, следовательно, в качестве гибкой социальной модели конкуренции разных дискурсов, каждый субъект из которых обладает собственной коммуникативной свободой в пределах личного дискурса. Данная свобода предоставляет собеседникам широкий диапазон речевых средств для формирования собственных значений в измерении дискурса оппонента. В основе реализации данной свободы лежит стремление господствовать над языком, что дает право контролировать тех, кто не наделен подобной властью над языком. Таким образом, смысл выраженной имплицитным образом авторской оценки фактов уточняется, а возможно, и определяется в процессе конфликтогенного дискурса с объектом критической газетной публикации. Выражаемое при этом мнение журналиста подкрепляется на речевом уровне отрицательной коннотацией. Подобная оценка принуждает объекта публикации к ответному речевому действию, то есть является действенным коммуникативным побудителем. Имплицитная авторская оценка фактов способствует внедрению фактологической информации в концептуальную. В результате событие свертывается до точки зрения, которая и является в дальнейшем изложении точкой отчета для борьбы данного независимого издания за свою позицию в социальном пространстве региона. Имплицитная оценка определяется также сценарием речевого поведения журналиста, несущего ответственность за фактологическую составляющую своей публикации: через подтекст создавать отрицательный фон для восприятия актуальной информации.

Тема 12 «Имплицитные способы выражения авторской интенции как проявление инвективности в региональной прессе»

План

Информация, сведения, утверждение: критерии разграничения. Имплицитная информация как способ присвоения объекту текста оценочных значений и понижения этой оценки. Оценки как средство манипуляции в юридическом дискурсе. Языковые и речевые признаки манипулятивных текстов. Речевая манипуляция и речевое мошенничество: сходство и различие.

Краткое содержание

Краткое содержание

В экспертизах по делам о защите чести, достоинства существенную часть работы составляет выявление в тексте утверждений. Содержащих ту или иную негативную информацию о физическом и юридическом лице. В Постановлении пленума Верховного суда РФ от 18 августа 1992 г. №11 содержится следующий комментарий к статье 152 первой части ГК РФ: «Порочащими являются не соответствующие действительности сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства или моральных принципов (о совершении нечестного поступка, непраивльном поведении в трудовом коллективе, быту и другие сведения, порочащие производственно-хозяйственную и общественную деятельность, деловую репутацию и т.п.), которые умаляют честь и достоинство гражданина либо деловую репутацию гаржданина или юридического лица.

В рассматриваемом фрагменте выделяются два существенных термина – «сведения» и «утверждеине». Ни первому, ни второму не дается юридического определения. В лингвистике увеждение интерпретируется как термин – как предложение определенном коммуникативной направленности, а втеории речевых актов – как особый речевой акт с соответствующим набором условий успешности. Слолво «сведения» менее терминологично и должно, видимо, рассматриваться как обычное слово современного русского языка. Понятие «сведения» в текстах права синонимично понятию «информация». То есть сюда входит и переписка, телефонные переговоры, почтовые и телеграфные сообщения, переданные по факсу, телексу, радио, через космическую связь, с использованием других каналов связи.

Определения, устанавливающего соотношение между понятием сведения и информация в законодательных актах нет. Действительно, даже предаварительный анализ показывает, что оин используются в подъязыке права в близких значениях. Однако имеются случаи, когда различия очевидны. В первую очередь это касается текстов законов, остающихся в сфере компьютерных технологий. Слово информация имеет более широкую семантику, чем слово сведения. Термины информация и сведения представляют собой квазисинонимы, причем термин информация более техничен, формализован. Абстрактен, обезличен, а термином сведения называется такая информация, которая понята и усвоена, введена в модель мира конкретного человека – носителя языка.

Утверждение – это вербально передаваемая кому-л о том, что из нескольких возможностей имеет место некоторая одна причем говорящий в той или иной степени берет на себя ответственность за сообщаемое, а сама информация передается в грамматической форме повествовательного предложения, допускающего истинностную оценку (верификацию), которая реализуются в различных синтаксических позициях (и в функции простого предложения, и всоставе сложног) со сказуемым в индикативе и не соотносится в явной форме с субъктивными представлениями говорящего о действительности.

Сопоставление различных источников, в которых интерпретируются понятия суждения, утверждеиня, высказывания и повествовательного предложения, позволяет выделить существенные характеристики категории утверждения. Во-первых, грамматическая форма выражения утверждения – это повестовательное предложение с писущими ему граммтическими характеристиками (прежде всего сказуемым в форме индикатива при отсутствии показателей мнения и предположения). Во-вторых, утверждеине верифицируемо, т.е. может быть оценено как истинное или ложное.

Имплицитная информация текста может быть и орбязательной и факульаттивной. Так, различные коннотации, культурно обусловленные ассоциации слов, устойчивых словосочетаний относятся к факультативной части содержания текста: они могут восстанавливаться адресатом, а могут и оставаться нераскрытыми. Разграничеине экплицитной и имплицитной информации в семантике текста существенно важно для лингвоюридической экспертизы текста.Под вербализацтей имеется в виду возможность достоточно правдоподобного воспроизведения скрытого смысла в виде высказывания, содержащего пропозицию, которая передает скрытое содержание.

Дискурс региональных СМИ находится в конфликте с другими дискурсами, претендующими на то, чтобы формировать социальную среду посредством иных значений, устанавливать другие пинципы социальной практики. Взаимодействие адресата и адресанта, инициируемое региональной прессой, обусловлено направленностью на воздействие и убеждение, желанием каждой из сторон не только выразить отношение к социальным событиям, но и внушить это отношение оппоненту. Речь идет о целом наборе разногласий, нестыковок в менталитете коммуникаторов: экономических, социально-психологических, возрастных, социокультурных, лингвистических. Реализующаяся в результате данного конфликта коммуникация предполагает взаимопонимание лишь как гипотетическое второстепенное условие. Ее цель – достижение внешнего перлокутивного эффекта. Эта внешняя для коммуникации цель достигается, как правило, скрытыми речевыми средствами. Объектом деятельности журналиста при этом являются социальные проблемы, порожденные вышестоящими чиновниками, а рядовые граждане, массовый потребитель печатной продукции, выступают для автора публицистического текста генераторами дискурсивных идей. Текст этот является посланием конкретному адресату, выражающим определенное позиционирование этого адресата внутри коммуникационного пространства и тем самым вовлекающим его в процесс общения вне текста.

Установка исследователя на определение степени инвективности регионального газетно-публицистического дискурса в современном русском языке непосредственно связана с проблемой коммуникативной свободы журналиста, которая, в свою очередь, проистекает из соотношения устной и письменной разновидности литературного языка. Проблема выбора речевых средств для достижения запланированного перлокутивного результата, вовлечение объекта текста в процесс общения вне текста, особенно актуальна для региональной прессы. Для нее в настоящее время характерна общеязыковая тенденция смешения стиля, при которой «и книжный стиль, и разговорный живут рядом», «книжный, разговорный и другие окрашенные стили цветут в современной газете». Исследователи отмечают, что в последнее время «в сферу книжной речи мощным потоком вливается значительная масса речевых явлений (в том числе, конечно, и инвективного характера), традиционно функционировавших на периферии речевой коммуникации, исключительно в ее устной форме» [Понятия чести и достоинства…, 1997: 67]. Причину стилистического «газетного сдвига» от нейтральной речи к разговорной можно видеть и в новом отношении к понятию «коммуникативная свобода» пишущей личности. Конфликт между планом выражения и планом содержания в газетно-публицистическом тексте, порожденный тенденцией смешения стилей, зачастую воспринимается получателем информации как нарушение границ социокультурно допустимой коммуникативной свободы журналиста, требующее общественного порицания за распространение порочащих сведений.

Постановление Пленума Верховного суда РФ от 18.02.1992 разъясняет, что «порочащими являются… не соответствующие действительности сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства или моральных принципов…которые умаляют честь и достоинство гражданина либо деловую репутацию гражданина или юридического лица» [Постановление, 1992]. Следовательно, в определение порочащих сведений входят следующие признаки:

1. направленность на уничижение чести и достоинства либо деловой репутации;

2. характер сведений (нарушение законодательства или нарушение общепринятых в обществе моральных принципов);

3. ложность этих сведений. Очевидно, что данные положения в юридическом плане определяют границы коммуникативной свободы пишущей личности.

Привнесение в газетно-публицистический текст имплицитных смыслов дает журналисту прагматическую возможность «облечь» все эти признаки в субъективную форму. Значение высказывания при этом не равно реальному значению слов, смысл которых определяется не только отдельным словарным значением, но и семантикой всего контекста, к которой оно «приспосабливается». Учет семантики всего контекста и прагматики ситуации является приближенным к сути, хотя и более сложным для юрислингвистического анализа инвективности, что ставит лингвиста-эксперта перед дилеммой, связанной с выбором уровня анализа подобного текста: элементарного, формально-логического или глубинного, содержательного, исходящего из смысла контекста и ситуации. Объективный смысл текста напрямую зависит от сложившихся в данном обществе норм. Их формируют системные закономерности, сложившиеся в данном языке, и общепринятые в языковом коллективе нормы употребления.

Позиционирование адресата в газетно-публицистическом тексте может придавать этому тексту инвективный характер, свидетельствующий о выходе журналиста за рамки своей коммуникативной свободы. Констатация факта без комментариев и оценок на самом деле может содержать в себе подтекстовый смысл. Двусмысленность отдельного высказывания в этом случае только способствует инвективности текста в целом. В прагматическом плане подобные тексты не содержат отрицательно-оценочных суждений, но реализуют коммуникативную стратегию умаления достоинства объекта текста.

Если в устном диалогическом дискурсе «слабым местом» воздействия имплицитных смыслов на адресата оказываются его аффективные пресуппозиции, то в письменном дискурсе подобные смыслы призваны воздействовать на когнитивный уровень субъекта критического газетно-публицистического выступления. Воздействие на знания реципиента текста формирует у него негативное отношение к журналистскому тексту и соответствующие намерения в нужном для автора текста направлении, ответной реакции на публикацию. Другими словами, имплицитные смыслы в письменном дискурсе воздействуют на эмоциональную сферу получателя текста через воздействие на сознание последнего. Посредством имплицитных смыслов журналист сознательно провоцирует субъекта письменного текста на проявление отрицательных эмоций, которые и становятся рациональной аргументацией ответного речевого хода, зачастую находящего свое оформление в инициации иска по защите чести, достоинства и деловой репутации.

Имплицитная информация часто используется в газетно-публицистическом дискурсе для присвоения объекту текста оценочных значений и понижения этой оценки. Например:

«…Гуманизм калининградских судей, безусловно, дело хорошее. Однако насколько он оправдан, когда дело касается торговли наркотиками?» (КНК, август, 2004; №222, с. 16);

«…Они так мило позируют фотокорам…и так весело улыбаются со страниц «Калининградской правды», что не стоит, пожалуй, и задаваться вопросом: КОМУ же служит наше правосудие?!» (КНК, декабрь, 2003; №188, с. 21).

Все эти вопросы имплицитно наталкивают адресата текста на отрицательно-оценочные умозаключения «Калининградские судьи в сговоре с местными торговцами наркотиков», «Правосудие служит не народу». Подобные умозаключения порождают отрицательные эмоции у адресата текста, поэтому данная информация подвергается впоследствии этической и правовой оценке.

Имплицитные смыслы в газетно-публицистическом дискурсе – оптимальное средство для того, чтобы не просто описывать объекты и социальные ситуации, но и управлять восприятием объектов и ситуаций, навязывать их отрицательную оценку. А поэтому они реализуют манипулятивную тактику автора текста, представляющую собой такой вид психологического воздействия, «искусное исполнение которого ведет к скрытому возбуждению у другого человека намерений, не совпадающих с его актуально существующими желаниями». Скрытое воздействие означает, что журналист применяет коммуникативный прием, действующий в обход сознательного восприятия субъекта текста. Имплицитная информация обладает большим манипулятивным потенциалом, сопротивление которому побуждает субъекта текста к ответному действию, к порождению информационного конфликта.

Имплицитные способы реализации подобной стратегии выявляются на основе речевой реконструкции логико-смысловых связей в структуре высказывания (текста), экспликации семантических отношений, выражаемых синтаксическими моделями предложений. Речь идет о таком способе передачи социально актуальной информации, которая извлекается адресатом при интерпретации отдельного высказывания и текста в целом. Адресат использует при этом свои знания об актуализированной ситуации, вызвавшей критику со стороны журналиста, социальных стереотипах, представления о традициях речевого этикета в письменном тексте и о речевых стратегиях и интенциях автора текста, сведения о прагматических свойствах используемого языка.

Прагматической основой имплицитных смыслов в газетно-публицистических выступлениях становятся различного рода пресуппозиции, программирующие актуальный коммуникативный смысл речевых единиц с частичным сохранением их первичной языковой семантики, компоненты, входящие в состав конвенциональной семантики слов и синтаксических конструкций. На их основе в тексте возникают конвенциональные импликатуры, семантические пресуппозиции, составляющие условия успешности речевого высказывания. Подобные коммуникативные наслоения, как правило, и становятся причиной информационного конфликта, переводят инвективные высказывания в разряд игровой семантики. Ср. следующие примеры заголовков статей:

«Слишком много мусора. Выборы в Багратионовске «курировала» милиция» (КНК, апрель-май, 2004, №207, с.1);

«Ах, Анжелика… завалила депутата! Но не в постели, а в суде» (КНК, август, 2004, №221, с.3);

«Я взятки беру…борзыми щенками! Н.В. Гоголь создал бессмертный образ «честного» судьи. А г-н Фалеев сегодня воплощает его в жизнь?» (КНК, июль, 2004, №216, с.3).

Подобные высказывания дают журналисту возможность потенциально скрыть прагматические моменты создания газетно-публицистического текста (цели, интенции). При разъяснении речевой мотивированности подобных высказываний возможно доказать, что сам текст не содержит никаких элементов, которые можно было бы интерпретировать как оскорбительный смысл. При «удалении» прагматики значение подобных высказываний можно объяснить семантикой компонентов, предполагаемых целым высказыванием и вытекающей из простого соединения частей. Такое объяснение исключает поиск содержательных компонентов, предполагаемых целым высказыванием, трудновыводимых из механического суммирования его частей. Речевую мотивированность анализируемых высказываний возможно вывести и непосредственно из коммуникативного замысла журналиста, совмещающего информативную и художественную составляющие. Большую роль играют в них имплицитные смыслы, возникающие вследствие того, что определенная часть смыслового содержания не получает формального выражения, хотя предстает актуальной для высказывания в контексте последующей статьи.

Оценка коммуникативной стратегии умаления достоинства объекта текста носит субъективный характер, в ее основе лежит «баланс норм отправителя и получателя сообщения». Другими словами, диапазон коммуникативной свободы автора газетно-публицистического текста устанавливается субъективно: что уместно с точки зрения журналиста, оказывается ненормативным для субъекта текста. Субъективное прочтение критической публикации определяет разную реакцию на один и тот же стимул у разных адресатов. Как подчеркивает В.И. Жельвис, «объективная оскорбительность слова еще не обязательно вызывает субъективную оскорбительность». Каждый участник ситуации конфликта дискурсов применяет речевые средства в качестве выражения именно своего отношения к актуальным социальным событиям, воспринимает собственную позицию в качестве «центральной», ранжируя своих оппонентов по отношению к себе в соответствии со своими оценками. У оппонентов, находящихся в одной и той же речевой ситуации, оформляются существенно несходные представления о произошедшем и возникают существенно несовпадающие оценки своей роли в социальной действительности.

Приведем примеры высказываний, в которых содержался, по мнению истца, оскорбительный смысл, который в речевом отношении носит имплицитный характер.

1) Ну да, когда сотрудника НАШЕЙ милиции волновали интересы населения? У бывалого мента и слова-то такого в лексиконе нет: «население». У него все четко: «терпилы» и «обвиняемые». В крайнем случае, свидетели. Да, еще понятые» (КНК. Апрель, 2004, №207, с.15).

Речевые ресурсы высказывания не выражают прямого оскорбления сотруднику милиции, но имплицитно создают отрицательный психологический и эмоциональный фон для негативного восприятия высказываний о нем. Общая негативно-оценочная тональность создается намеренным подбором лексем, преимущественно просторечных, разговорных и жаргонных, в значении которых содержатся семы отрицательной характеристики субъекта текста, обозначающие антиобщественную, в социокультурном плане осуждаемую деятельность.

Сниженный характер словоупотребления увеличивает силу негативного эмоционального воздействия текста. Для признания инвективного характера подобной лексики большую роль играет ситуация конкретного речевого акта, наделяющая анализируемые единицы экспрессией под влиянием контекста эмоционально напряженной речи. Субъективность их значения в ярком публицистическом контексте обусловливается тем обстоятельством, что «предмет речи оценивается эмоционально-отрицательно не потому, что он бесполезен, неморален, антиэстетичен, а исключительно потому, что субъект речи в данный момент с их помощью выражает свое отрицательное эмоциональное состояние или, очень часто, соответствующее отношение к собеседнику». Слова с отрицательной оценочной коннотацией используются в тексте не только, чтобы вызвать ответную реакцию у объекта текста, вызвать его на диалог, но и чтобы понизить уровень оценки в глазах читателей. Негативное отношение к какой-либо отдельной черте представителя профессиональной группы при этом распространяется на все другие их характеристики, в том числе и личные.

2) «Кстати, вы обратили внимание, что наши судьи официально больше не называются народными…» (КНК, №217, июль, 2004, с.4).

Данное высказывание, имеющее структуру вопроса, оформляется как утверждение, что не позволяет рассматривать его как констатацию факта. Это завуалированное под факт выражение авторского мнения. Эта фраза резюмирует публикацию, в которой перечисляются новые назначения в судейском корпусе одного из городов Калининградской области, при этом для каждого лица указывается тот пост, который им занимался предварительно. На основе логико-смысловых отношений на уровне текста в целом выводится имплицитный смысл анализируемой фразы: все лица, занявшие новые должности, получили их незаслуженно, в силу своих связей, а не профессиональных качеств. В связи с чем она является оскорбительной, умоляющей деловую репутацию судей. В данном случае наблюдается также имплицитный перенос общих деловых качеств «типичных» представителей данной профессиональной группы на частных лиц, работающих в определенном регионе.

1) «Невольно напрашивается мысль: а не бутафория ли вся наша судебная система (при том, что есть много честных и порядочных судей)? (КНК, апрель, 2004, №207, с. 16).

Вопросительное высказывание содержит не только прямой вопрос, соклько предположение о недееспособности судебной системы. Личное оскорбление в данном высказывании отсутствует, поскольку оно обладает обобщенным характером и не ориентировано на конкретное лицо. Однако заключительная его позиция в тексте позволяет рассматривать эту фразу в качестве вывода о деятельности работников судов, которой и посвящена статья. Подобное прагматическое значение высказывания в сильной степени окрашено субъективным отношением пишущего к субъекту текста, его профессиональным действиям. Таким образом, анализируемое высказывание имплицитно дискредитирует профессиональную компетенцию этих лиц, умоляет их личное достоинство. При этом создается эффект сверхобобщения, когда деловые качества и характер деятельности отдельных лиц принимаются за таковые, присущие всем представителям данной профессиональной группы.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: