Парадоксы следования правилу

Назвать или выучить правило и овладеть его применением на практике – проблемы совершенно различного свойства. Что означает, что ни одно правило не содержит своего применения? Если так, то где же это применение содержится? Если правило связывает прошлое и будущее действия, то какова природа этой связи?

Возьмем простое правило, например, правило приветствия типа “встретил знакомого – сними шляпу и поклонись”. Не является ли оно достаточным (хотя бы на первом “уровне”) объяснением определенного типа поведения? В принципе, такое объяснение (с добавками типа “мне так выгодно” или “я считаю это хорошим тоном” или “так у нас принято”) можно было бы услышать и от самого участника, останови мы его и потребуй объяснений. Но как же я на самом деле решаю, что именно передо мной происходит (если я наблюдатель)? Или что правильно в данной ситуации сделать (если я участник)? Допустим, человек, снимающий шляпу, – клоун в цирке, а сам жест – игровое оскорбление другого клоуна. Будет ли эта наблюдаемая сцена по-прежнему описываться с применением того же правила? Понятно, что нет. Однако, в правиле не записано: “Применяется для описания всего, кроме цирка”, а мы не испытываем трудностей в интерпретации. Или же (если я участник), идя по улице и встречая знакомых, я должен снять шляпу и поклониться. Но кто будет “моим знакомым”, тот с кем я уже однажды виделся или же знаком не менее десяти лет? Или просто знакомый по фильмам? И если я его встречаю, то на каком расстоянии встречу можно считать произошедшей? А если я иду по улице и встречаю своего знакомого лежащего в гробу во главе процессии, движущейся к кладбищу, должен ли я применить это правило или какое-то другое? Ведь нам не говорят: “Применять только к живым знакомым.” И тем не менее, мы каким-то образом знаем, как применять данное правило, хотя его применение нигде не дано и является принципиально недоопределенным.

В этом случае у правила имеется два аспекта. Первый состоит в наличии некоторого правила идентификации, то есть распознавания “того же самого”, “подобного”, то есть ситуации встречи знакомого как именно той ситуации, когда правило уже применялось и, следовательно, уместно сейчас. Но это уже предполагает определенное знание, существующее помимо знания правила и позволяющее правильно применять это правило, своего рода навык распознавания и отождествления. Подобное искусство, например, является решающим для института прецедентного права, где от судей требуется отождествление настоящего случая с прошлым, что определяет актуализацию того или иного судебного решения (правила).

От навыка идентификации, который не дан ни в одном правиле, можно отделить аспект собственно действия, предполагаемого правилом. Так, следуя правилу “встретил знакомого – сними шляпу и поклонись”, я вполне мог бы снять шляпу, положить ее рядом, согнуться в поклоне до земли и так стоять пять минут. В каком-то случае это, может, было бы нормально. Как правило (!), я делаю все так, как надо, как принято, хотя решение о том, как применять правило, принимает не правило, а я сам. И вместе с тем, никаких решений я на самом деле не принимаю, я просто делаю – и всё.

Здесь мы подошли к тому, что было названо “парадоксом следования правилу”. Правило не дает нам знать, как его применять в каждый последующий раз, применимо ли оно в данном случае и если да, то как именно, – это решаем мы сами на основе того, что приходится назвать некоторым “практическим знанием” или что Сёрль впоследствии назвал “фоном” (the background). Но тогда получается, что ни о каком правиле говорить нельзя, если прошлое применение не гарантирует будущего, если такой гарант – лишь мы сами! Тогда правило может быть каким угодно, а в пределе – отсутствовать вообще. Если теперь вспомнить, что говорить на языке значит следовать правилам (например употребление слова “зеленый” по отношению к определенному цвету), то язык как система правил становится логически невозможным, поскольку прошлые употребления не гарантируют будущих, так как употребление, как мы выяснили, не дано. И тем не менее, сомневаться в наличии правил не приходится.

Витгенштейн формулирует этот парадокс и (как полагает Крипке) его решение следующим образом: “Наш парадокс был таким: ни один образ действий не мог бы определяться каким-то правилом, поскольку любой образ действий можно привести в соответствие с этим правилом. Ответом служило: если все можно привести в соответствие с данным правилом, то все может быть приведено и в противоречие с этим правилом. Поэтому тут нет ни соответствия, ни противоречия. Мы здесь сталкиваемся с серьезным непониманием…” Здесь важно заметить, что Витгенштейн говорит не о действии (как о чем-то абстрактном), а об образе или направлении действия, то есть о “как” действия. Поэтому он добавляет: “А это свидетельствует о том, что существует такое понимание правила, которое не является интерпретацией, а обнаруживается в том, что мы называем “следованием правилу” и “действием вопреки” правилу в реальных случаях его применения” [2, c. 163].

Итак, есть некая практика следования правилу, отличная от интерпретации правила, его экспликации или понимания его как причины. Хотя парадокс, который формулирует Витгенштейн, призван, скорее, показать затруднения в решении вопроса о том, как возможно общество, он также служит обоснованию некоторой третьей размерности, лежащей между внешними причинами (“почему?”) и внутренними мотивами (“для чего?”) – размерности практического знания (“как?). Иными словами, если утверждение правила возможно лишь путем отказа от него как чего-то внешнего по отношению к действию и, с другой стороны, лишь путем его утверждения как имманентного самому действию, то приходится мыслить лишь в категориях знания “как”, образа действия, “стиля”, “искусства” или традиции, не имеющей ни внешней по отношению к себе легитимации, ни объективной гарантии собственного продолжения.

Сказанное, однако, не означает, что критерий правильности (то есть следование правилу) не дан вовсе, или что все сводится к простому акту человеческой воли. Здесь необходимо вспомнить о двух других основных понятиях позднего Витгенштейна – понятиях “языковой игры” и “формы жизни”. Способы употребления слов, или, шире, применения правил существуют как устойчивые языковые игры или формы жизни, социальные по своей природе. Возвращаясь к нашему примеру, прохожие на улице, клоуны в цирке, участники похоронной процессии (включая ее виновников) принадлежат разным языковым играм или формам жизни, в которых и определены способы применения правил. Ситуация отдельно взятого человека, следующего тому или иному правилу, невозможна. Согласно большинству последующих толкований, парадокс следования правилу снимается путем введения в область рассмотрения определенной концепции сообщества и процесса обучения.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: