Главная
Популярная публикация
Научная публикация
Случайная публикация
Обратная связь
ТОР 5 статей:
Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия
Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века
Ценовые и неценовые факторы
Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка
Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы
КАТЕГОРИИ:
|
Антон Павлович Чехов. СТУДЕНТ Погода вначале была хорошая, тихая
СТУДЕНТ
Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, и по соседству вболотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку. Протянулодин вальдшнеп, и выстрел по нем прозвучал в весеннем воздухе раскатисто ивесело. Но когда стемнело в лесу, некстати подул с востока холодныйпронизывающий ветер, всё смолкло. По лужам протянулись ледяные иглы, истало в лесу неуютно, глухо и нелюдимо. Запахло зимой. Иван Великопольский, студент духовной академии, сын дьячка,возвращаясь с тяги домой, шел всё время заливным лугом по тропинке. У негозакоченели пальцы, и разгорелось от ветра лицо. Ему казалось, что этотвнезапно наступивший холод нарушил во всем порядок и согласие, что самойприроде жутко, и оттого вечерние потемки сгустились быстрей, чем надо.Кругом было пустынно и как-то особенно мрачно. Только на вдовьих огородахоколо реки светился огонь; далеко же кругом и там, где была деревня,версты за четыре, всё сплошь утопало в холодной вечерней мгле. Студентвспомнил, что, когда он уходил из дому, его мать, сидя в сенях на полу,босая, чистила самовар, а отец лежал на печи и кашлял; по случаю страстнойпятницы дома ничего не варили, и мучительно хотелось есть. И теперь,пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул ипри Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре, и что при них была точнотакая же лютая бедность, голод, такие же дырявые соломенные крыши,невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета, - все этиужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь нестанет лучше. И ему не хотелось домой. Огороды назывались вдовьими потому, что их содержали две вдовы, матьи дочь. Костер горел жарко, с треском, освещая далеко кругом вспаханнуюземлю. Вдова Василиса, высокая, пухлая старуха в мужском полушубке, стоялавозле и в раздумье глядела на огонь; ее дочь Лукерья, маленькая, рябая, сглуповатым лицом, сидела на земле и мыла котел и ложки. Очевидно, толькочто отужинали. Слышались мужские голоса; это здешние работники на рекепоили лошадей. - Вот вам и зима пришла назад, - сказал студент, подходя к костру. -Здравствуйте! Василиса вздрогнула, но тотчас же узнала его и улыбнулась приветливо. - Не узнала, бог с тобой, - сказала она. - Богатым быть. Поговорили. Василиса, женщина бывалая, служившая когда-то у господ вмамках, а потом няньках, выражалась деликатно, и с лица ее всё время несходила мягкая, степенная улыбка; дочь же ее Лукерья, деревенская баба,забитая мужем, только щурилась на студента и молчала, и выражение у неебыло странное, как у глухонемой. - Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, - сказалстудент, протягивая к огню руки. - Значит, и тогда было холодно. Ах, какаято была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь! Он посмотрел кругом на потемки, судорожно встряхнул головой испросил: - Небось, была на двенадцати евангелиях? - Была, - ответила Василиса. - Если помнишь, во время тайной вечери Петр сказал Иисусу: "С тобою яготов и в темницу, и на смерть". А господь ему на это: "Говорю тебе, Петр,не пропоет сегодня петел, то есть петух, как ты трижды отречешься, что незнаешь меня". После вечери Иисус смертельно тосковал в саду и молился, абедный Петр истомился душой, ослабел, веки у него отяжелели, и он никак немог побороть сна. Спал. Потом, ты слышала, Иуда в ту же ночь поцеловалИисуса и предал его мучителям. Его связанного вели к первосвященнику ибили, а Петр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, понимаешь ли, невыспавшийся, предчувствуя, что вот-вот на земле произойдет что-то ужасное,шел вслед... Он страстно, без памяти любил Иисуса, и теперь видел издали,как его били... Лукерья оставила ложки и устремила неподвижный взгляд на студента. - Пришли к первосвященнику, - продолжал он, - Иисуса сталидопрашивать, а работники тем временем развели среди двора огонь, потомучто было холодно, и грелись. С ними около костра стоял Петр и тоже грелся,как вот я теперь. Одна женщина, увидев его, сказала: "И этот был сИисусом", то есть, что и его, мол, нужно вести к допросу. И все работники,что находились около огня, должно быть, подозрительно и сурово погляделина него, потому что он смутился и сказал: "Я не знаю его". Немного погодяопять кто-то узнал в нем одного из учеников Иисуса и сказал: "И ты изних". Но он опять отрекся. И в третий раз кто-то обратился к нему: "Да нетебя ли сегодня я видел с ним в саду?" Он третий раз отрекся. И послеэтого раза тотчас же запел петух, и Петр, взглянув издали на Иисуса,вспомнил слова, которые он сказал ему на вечери... Вспомнил, очнулся,пошел со двора и горько-горько заплакал. В евангелии сказано: "И исшедвон, плакася горько". Воображаю: тихий-тихий, темный-темный сад, и втишине едва слышатся глухие рыдания... Студент вздохнул и задумался. Продолжая улыбаться, Василиса вдругвсхлипнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и оназаслонила рукавом лицо от огня, как бы стыдясь своих слез, а Лукерья,глядя неподвижно на студента, покраснела, и выражение у нее стало тяжелым,напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль. Работники возвращались с реки, и один из них верхом на лошади был ужеблизко, и свет от костра дрожал на нем. Студент пожелал вдовам спокойнойночи и пошел дальше. И опять наступили потемки, и стали зябнуть руки. Дулжестокий ветер, в самом деле возвращалась зима, и не было похоже, чтопослезавтра Пасха. Теперь студент думал о Василисе: если она заплакала, то, значит, всё,происходившее в ту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-тоотношение... Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле негоуже не было видно людей. Студент опять подумал, что если Василисазаплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только чторассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение кнастоящему - к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, кнему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что онумеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому,что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душеПетра. И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился наминуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связано с настоящимнепрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, чтоон только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, какдрогнул другой. А когда он переправлялся на пароме через реку и потом, поднимаясь нагору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкою полосойсветилась холодная багровая заря, то думал о том, что правда и красота,направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника,продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составлялиглавное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости,здоровья, силы, - ему было только 22 года, - и невыразимо сладкое ожиданиесчастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, ижизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла. 9. Александр Куприн. Allez!
Этот отрывистый, повелительный возглас был первым воспоминаниемmademoiselle Норы из ее темного, однообразного, бродячего детства. Этослово раньше всех других слов выговорил ее слабый, младенческий язычок, ивсегда, даже в сновидениях, вслед за этим криком вставали в памяти Норы:холод нетопленной арены цирка, запах конюшни, тяжелый галоп лошади, сухоещелканье длинного бича и жгучая боль удара, внезапно заглушающая минутноеколебание страха. - Allez!.. [Вперед, марш! (фр.)] В пустом цирке темно и холодно. Кое-где, едва прорезавшись сквозьстеклянный купол, лучи зимнего солнца ложатся слабыми пятнами на малиновыйбархат и позолоту лож, на щиты с конскими головами и на флаги, украшающиестолбы; они играют на матовых стеклах электрических фонарей и скользят постали турников и трапеций там, на страшной высоте, где перепутались машиныи веревки. Глаз едва различает только первые ряды кресел, между тем какместа за ложами и галерея совсем утонули во мраке. Идет дневная работа. Пять или шесть артистов в шубах и шапках сидят вкреслах первого ряда около входа в конюшни и курят вонючие сигары. Посредиманежа стоит коренастый, коротконогий мужчина с цилиндром на затылке и счерными усами, тщательно закрученными в ниточку. Он обвязывает длиннуюверевку вокруг пояса стоящей перед ним крошечной пятилетней девочки,дрожащей от волнения и стужи. Громадная белая лошадь, которую конюх водитвдоль барьера, громко фыркает, мотая выгнутой шеей, и из ее ноздрейстремительно вылетают струи белого пара. Каждый раз, проходя мимо человекав цилиндре, лошадь косится на хлыст, торчащий у него из-под мышки, итревожно храпит и, прядая, влечет за собою упирающегося конюха. МаленькаяНора слышит за своей спиной ее нервные движения и дрожит еще больше. Две мощные руки обхватывают ее за талию и легко взбрасывают на спинулошади, на широкий кожаный матрац. Почти в тот же момент и стулья, и белыестолбы, и тиковые занавески у входов - все сливается в один пестрый круг,быстро бегущий навстречу лошади. Напрасно руки замирают, судорожновцепившись в жесткую волну гривы, а глаза плотно сжимаются, ослепленныебешеным мельканием мутного круга. Мужчина в цилиндре ходит внутри манежа,держит у головы лошади конец длинного бича и оглушительно щелкает им... - Allez!.. А вот она, в короткой газовой юбочке, с обнаженными худыми,полудетскими руками, стоит в электрическом свете под самым куполом циркана сильно качающейся трапеции. На той же трапеции, у ног девочки, виситвниз головою, уцепившись коленами за штангу, другой коренастый мужчина врозовом трико с золотыми блестками и бахромой, завитой, напомаженный ижестокий. Вот он поднял кверху опущенные руки, развел их, устремил в глазаНоры острый, прицеливающийся и гипнотизирующий взгляд акробата и...хлопнул в ладони. Нора делает быстрое движение вперед, чтобы ринутьсявниз, прямо в эти сильные, безжалостные руки (о, с каким испугом вздохнутсейчас сотни зрителей!), но сердце вдруг холодеет и перестает биться отужаса, и она только крепче стискивает тонкие веревки. Опущенныебезжалостные руки подымаются опять, взгляд акробата становится ещенапряженнее... Пространство внизу, под ногами, кажется бездной. - Allez!.. Она балансирует, едва переводя дух, на самом верху "живой пирамиды" изшестерых людей. Она скользит, извиваясь гибким, как у змей, телом, междуперекладинами длинной белой лестницы, которую внизу кто-то держит наголове. Она перевертывается в воздухе, взброшенная наверх сильными истрашными, как стальные пружины, ногами жонглера в "икарийских играх". Онаидет высоко над землей по тонкой, дрожащей проволоке, невыносимо режущейноги... И везде те же глупо красивые лица, напомаженные проборы, взбитыекоки, закрученные усы, запах сигар и потного человеческого тела, и вездевсе тот же страх и тот же неизбежный, роковой крик, одинаковый для людей,для лошадей и для дрессированных собак: - Allez!.. Ей только что минуло шестнадцать лет, и она была очень хороша собою,когда однажды во время представления она сорвалась с воздушного турника и,пролетев мимо сетки, упала на песок манежа. Ее тотчас же, бесчувственную,унесли за кулисы и там, по древнему обычаю цирков, стали изо всех силтрясти за плечи, чтобы привести в себя. Она очнулась и застонала от боли,которую ей причинила вывихнутая рука. "Публика волнуется и начинаетрасходиться, - говорили вокруг нее, - идите и покажитесь публике!.." Онапослушно сложила губы в привычную улыбку, улыбку "грациозной наездницы",но, сделав два шага, закричала и зашаталась от невыносимого страдания.Тогда десятки рук подхватили ее и насильно вытолкнули за занавески входа,к публике. - Allez!.. В этот сезон в цирке "работал" в качестве гастролера клоун Менотти, -не простой, дешевый бедняга-клоун, валяющийся по песку, получающийпощечины и умеющий, ничего не евши со вчерашнего дня, смешить публикуцелый вечер неистощимыми шутками, - а клоун-знаменитость, первыйсоло-клоун и подражатель в свете, всемирно известный дрессировщик,получивший почетные призы и так далее и так далее. Он носил на грудитяжелую цепь из золотых медалей, брал по двести рублей за выход, гордилсятем, что вот уже пять лет не надевает других костюмов, кроме муаровых,неизбежно чувствовал себя после вечеров "разбитым" и с приподнятой горечьюговорил про себя: "Да! Мы - шуты, мы должны смешить _сытую_ публику!" Наарене он фальшиво и претенциозно пел старые куплеты, или декламировалстихи своего сочинения, или продергивал думу и канализацию, что, в общем,производило на публику, привлеченную в цирк бесшабашной рекламой,впечатление напыщенного, скучного и неуместного кривлянья. В жизни же онимел вид томно-покровительственный и любил с таинственным, небрежным видомнамекать на свои связи с необыкновенно красивыми, страшно богатыми, носовершенно наскучившими ему графинями. Когда, излечившись от вывиха руки, Нора впервые показалась в цирк, наутреннюю репетицию, Менотти задержал, здороваясь, ее руку в своей, сделалустало-влажные глаза и расслабленным голосом спросил ее о здоровье. Онасмутилась, покраснела и отняла свою руку. Этот момент решил ее участь. Через неделю, провожая Нору с большого вечернего представления, Меноттипопросил ее зайти с ним поужинать в ресторан той великолепной гостиницы,где всемирно знаменитый, первый соло-клоун всегда останавливался. Отдельные кабинеты помещались в верхнем этаже, и, взойдя наверх, Норана минуту остановилась - частью от усталости, частью от волнения ипоследней целомудренной нерешимости. Но Менотти крепко сжал ее локоть. Вего голосе прозвучала звериная страсть и жестокое приказание бывшегоакробата, когда он прошептал: - Allez!.. И она пошла... Она видела в нем необычайное, верховное существо, почтибога... Она пошла бы в огонь, если бы ему вздумалось приказать. В течение года она ездила за ним из города в город. Она стереглабрильянты и медали Менотти во время его выходов, надевала на него иснимала трико, следила за его гардеробом, помогала ему дрессировать крыс исвиней, растирала на его физиономии кольдкрем и - что всего важнее -верила с пылом идолопоклонника в его мировое величие. Когда они оставалисьодни, он не находил, о чем с ней говорить, и принимал ее страстные ласки спреувеличенно скучающим видом человека, пресыщенного, но милостивопозволяющего обожать себя. Через год она ему надоела. Его расслабленный взор обратился на одну изсестер Вильсон, совершавших "воздушные полеты". Теперь он совершенно нестеснялся с Норой и нередко в уборной, перед глазами артистов и конюхов,колотил ее по щекам за непришитую пуговицу. Она переносила это с тем жесмирением, с каким принимает побои от своего хозяина старая, умная ипреданная собака. Наконец однажды, ночью, после представления, на котором первый в светедрессировщик был освистан за то, что чересчур сильно ударил хлыстомсобаку, Менотти прямо сказал Норе, чтобы она немедленно убиралась от негоко всем чертям. Она послушалась, но у самой двери номера остановилась иобернулась назад с умоляющим взглядом. Тогда Менотти быстро подбежал кдвери, бешеным толчком ноги распахнул ее и закричал: - Allez!.. Но через два дня ее, как побитую и выгнанную собаку, опять потянуло кхозяину. У нее потемнело в глазах, когда лакей гостиницы с наглой усмешкойсказал ей: "К ним нельзя-с, они в кабинете, заняты с барышней-с". Нора взошла наверх и безошибочно остановилась перед дверью того самогокабинета, где год тому назад она была с Менотти. Да, он был там: онаузнала его томный голос переутомившейся знаменитости, изредка прерываемыйсчастливым смехом рыжей англичанки. Она быстро отворила дверь. Малиновые с золотом обои, яркий свет двух канделябров, блеск хрусталя,гора фруктов и бутылки в серебряных вазах, Менотти, лежащий без сюртука надиване, и Вильсон с расстегнутым корсажем, запах духов, вина, сигары,пудры, - все это сначала ошеломило ее; потом она кинулась на Вильсон инесколько раз ударила ее кулаком в лицо. Та завизжала, и началасьсвалка... Когда Менотти удалось с трудом растащить обеих женщин, Норастремительно бросилась перед ним на колени и, осыпая поцелуями его сапоги,умоляла возвратиться к ней, Менотти с трудом оттолкнул ее от себя и,крепко сдавив ее за шею сильными пальцами, сказал: - Если ты сейчас не уйдешь, дрянь, то я прикажу лакеям вытащить тебяотсюда! Она встала, задыхаясь, и зашептала: - А-а! В таком случае... в таком случае... Взгляд ее упал на открытое окно. Быстро и легко, как привычнаягимнастка, она очутилась на подоконнике и наклонилась вперед, держасьруками за обе наружные рамы. Глубоко внизу на мостовой грохотали экипажи, казавшиеся сверхумаленькими и странными животными, тротуары блестели после дождя, и в лужахколебались отражения уличных фонарей. Пальцы Норы похолодели, и сердце перестало биться от минутного ужаса...Тогда, закрыв глаза и глубоко переведя дыхание, она подняла руки надголовой и, поборов привычным усилием свою слабость, крикнула, точно вцирке: - Allez!..
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|